Книга эта предназначена для тех
| Вид материала | Книга |
- Эта книга практическая, не философская практическое руководство, а не теоретический, 752.84kb.
- Введение, 1557.47kb.
- Soblaznenie. Ru :: Samorazvitie, 4769.77kb.
- Е. П. Блаватской ~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~ (пер с англ. Л. Крутиковой, 5151.33kb.
- Уоллеса Уотлза "Наука стать богатым", 733.21kb.
- СоЗнание. Книга Освобождение сознания. Эфирное тело (рабочее название), 2429.05kb.
- 12 тем. Маркетинг 21 века Эта книга о маркетинге будущего, приметы которого мы видим, 3973.24kb.
- Б. А. Рыбаков Язычество Древней Руси Предисловие Эта книга, 10530.88kb.
- Книга предназначена для тех, кто стремится овладеть новой уникальной системой коучинга, 3857.06kb.
- Виктор Доброславович, 2475.06kb.
Я нахожу восхитительным, что оптимальный способ жить от момента к моменту одновременно является оптимальным методом подготовки к смерти. Не менее восхитительно то, что примирение с будущей смертью является необходимым условием воистину радостной жизни. Если в нашем сознании присутствует смерть — как великая тайна и возможность преображения, — то настоящий момент обогатится той энергией, которая раньше расходовалась на отрицание. Конфуций однажды сказал: «Тот, кто утром нашёл свой путь, вечером может радостно умереть». Хотя это парадоксальное высказывание, возможно, смутило вас, оно является величайшим благословением — если смотреть на него с точки зрения души.
В восьмидесятые годы я в Нью-Йорке как-то услышал по радио интервью с Пэтом Роджестом, который контактировал с развоплощённым духом по имени Эммануил. В том, что Эммануил сообщал через Пэта, было нечто простое и непосредственное. Вскоре друзья познакомили меня с Пэтом, и я спросил его: «Эммануил, во многих людях я постоянно вижу страх смерти. Что можно сказать им о моменте кончины?» Ответ был таким: «Рам Дасс, скажи им: «Смерть абсолютно безопасна. Это всё равно что сбросить тесные туфли». Услышанное подтвердило мои собственные представления, основанные на наблюдениях за умирающими и на личном мистическом опыте.
ПОДГОТОВКА К СМЕРТИ
Мы подошли к третьему основному вопросу: как подготовиться к смерти? Замечательным способом укрепить ум и сердце в преддверии этого испытания является медитация. Но сам момент смерти может быть по-настоящему жутким. Давайте остановимся на этом подробнее и обратимся к аналогии с плаванием по бурной реке. Чтобы преодолеть самые опасные речные пороги, профессионалы настойчиво тренируются, дабы не растеряться среди скал, потоков и водопадов.
Одно дело представить себе смерть, и совсем другое — остаться спокойным в момент ухода из этой жизни. Чтобы не потерять голову при встрече с таким порогом, нужно научиться чувствовать воду, или, как советовал учитель Карлоса Кастанеды, дон Хуан, всегда «чувствовать смерть за своим плечом». Напоминание о необходимости готовиться к смерти и постоянно думать о ней может быть аллегорическим (например, об этом напоминают падающие осенние листья) или совершенно недвусмысленным, как увиденная мною в Новой Англии надпись на надгробии:
Я был таким как ты, прохожий, Но ты умрёшь однажды тоже. Знай: это будет и с тобой. Готовься следовать за мной.
Согласно широко распространённому заблуждению, подготовка к смерти ухудшает качество нашей жизни. На самом деле это не так. Во время работы с умирающими я неоднократно убеждался, что, сидя у чьего-то смертного одра, я чувствовал себя особенно живым. Когда Марселя Пруста1, великого знатока человеческой комедии, газетный репортёр спросил, как людям следует вести себя в угрожающих неотвратимой смертью мировых катастрофах, он сказал об этом же:
1 Марсель Пруст (1871-1922) — французский писатель, автор цикла романов «В поисках утраченного времени», в которых внутренняя жизнь человека
Мне кажется, что, если нам будет грозить смерть, жизнь вдруг покажется чудесной. Подумайте, сколько проектов, путешествий, романов, уроков прошло мимо нас из-за того, что мы лениво откладывали всё на потом, будучи уверены в безопасном будущем.
Но, если бы все эти угрозы исчезли навсегда, как было бы замечательно! О! Если не произойдёт никакого катаклизма, мы не пропустим открытие новой экспозиции в Лувре, припадём к ногам мисс X, съездим в Индию.
Катаклизм не случается, и мы ничего этого не делаем, возвращаясь к нормальной жизни, небрежность которой лишает желания аромата. И всё же, чтобы любить жизнь сегодня, нам не нужны катастрофы. Достаточно помнить о том, что мы люди и что смерть может прийти к нам сегодня вечером.
Пруст имеет в виду, что отсутствие осознания своей смертности не даёт нам воспринимать жизнь так полно, как мы ощущаем её перед лицом близкой смерти. Смерть, как и любовь, разрушает грань между нами и Тайной, в результате чего хватка эго слабеет и проявляется сознание души.
В своей жизни следует приложить усилия для сознательного приятия дара смерти. Нужно тренировать ум и сердце, чтобы отождествиться со светочем истины, и оттачивать внимание, чтобы оно не рассеивалось даже в момент величайшей сумятицы. Чтобы легче пересечь границу жизни, надо много чего выбросить за борт. Необходимо уладить свои отношения с ныне здравствующими и ушедшими. Не обязательно физически обращаться к тому человеку, с которым мы связаны; скорее, нужно развязать узлы на нитях наших связей в своём сердце. Задайте себе важный вопрос: «Хочется ли мне умереть с этим пятном на своём сознании?» Почти всегда вы ответите «Нет». Смерть предоставляет уникальную возможность увидеть драмы эго в их истинном свете. Мало какие проблемы стоят того, чтобы забирать их с собой на тот свет. Проведя строгую инвентаризацию своих ненужных привязанностей, мы готовимся к спокойному уходу.
Нужно не только разобраться в своих отношениях с другими людьми,
изображена как поток сознания.
но и привести в порядок свои дела — в юридическом, медицинском и финансовом смысле. Если вы не желаете, чтобы медики любой ценой поддерживали жизнь в вашем теле или если хотите предоставить жизнеспособные органы своего мёртвого тела в распоряжение врачей (для пересадки или исследований), подпишите «Завещание о жизни» 1. В завещании следует указать, какой способ обращения с вашим мёртвым телом вы предпочитаете: погребение или кремацию. При этом желательно обсудить эти детали с теми, кто будет исполнять ваши пожелания.
Необходимость такой консультации мне наглядно продемонстрировала смерть тетки. Младшая сестра моего отца была своенравной женщиной с бунтарской натурой. Когда в шестьдесят с чем-то у неё обнаружили опухоль головного мозга, она потребовала, чтобы её, вопреки законам иудаизма, кремировали. Она умерла, её желание было исполнено, и семья хотела захоронить её прах рядом с другими усопшими родственниками, но кладбищенская администрация воспротивилась — это было еврейское кладбище. Возникла серьёзная проблема, которая была решена следующим образом: глубокой ночью мои дядя и тетя, с фонарём, лопатой и урной, перелезли через забор кладбища, выкопали на семейном участке небольшую ямку, поместили туда прах, замели следы и убежали. Их не поймали, но, в принципе, у них могли быть серьёзные неприятности.
Некоторым людям трудно составить завещание. Есть суеверное представление о том, что человек не умрёт до тех пор, пока не выразит свою последнюю волю. Такой способ мышления способен создать проблемы тем, кого мы оставляем. Мой отец был юристом, и я часто слышал от него о семьях и друзьях, которые рассорились из-за судебных тяжб. Программа сознательного старения требует от нас, чтобы мы постарались никому не навредить своим умиранием и смертью. Нам нужно проявить максимальную заботу о тех, кто продолжит жить после нашего ухода. Такое внимание к материальным делам является частью нашей духовной практики и символизирует окончательный отказ от мирской власти.
Важно также решить, где бы нам хотелось умереть. Это одно из самых
1 «Завещание о жизни» — документ, указывающий, какое медицинское обслуживание его составитель хотел бы (или не хотел бы) получать в случае серьезной болезни или недееспособности.
важных решений, и его желательно принять до наступления кризиса. Хотим ли мы умереть в больнице, где всё внимание сосредоточено на медицинской помощи, — или дома? Как наполнить помещение, в котором мы умираем, духовной атмосферой, чтобы она помогла нам оставаться сознательными и облегчила наш уход? Например, в японском буддизме «чистой земли» 1 принято помещать у кровати умирающего изображение небесной обители, чтобы именно на нём человек мог сосредоточиться в момент ухода.
Смерть моей матери была типичной для Запада. На протяжении десяти лет своей болезни (редкого заболевания крови, завершившегося лейкемией) она была объектом исследования благотворительной лаборатории доктора Гарднера из бостонской больницы Бригема. Доктор Гарднер превратился в одно из божеств нашей семьи; мама изо всех сих старалась ему угодить и быть хорошим «объектом исследования». Хотя она умерла более тридцати лет назад, мне до сих пор больно вспоминать, в какой обстановке это произошло. В больнице мать окружали люди, которые говорили ей: «Герта, ты выглядишь лучше. У врача есть для тебя новое лекарство — оно скоро поставит тебя на ноги». Потом эти же люди выходили в коридор и говорили: «Она выглядит ужасно; ей долго не протянуть». Казалось, что все — врачи, медсестры, санитарки, родственники — были вовлечены в этот обман и отрицание. Никто не хотел поделиться с ней правдой. Мы с мамой наблюдали, как через её палату протекает поток лжи, а когда наконец остались одни, она сказала:
- Знаешь, Рич, думаю, я умираю.
- Я тоже так думаю, — ответил я. Она спросила:
- На что, по-твоему, похожа смерть?
Мы немного поговорили об этом, и я сказал:
— Ты мне кажешься кем-то, кто находится в доме, который рушится.
Но наша связь, похоже, не зависит от дома. Ты продолжишь
существовать, даже когда твоего тела уже не будет. И наша связь тоже
сохранится.
Она сказала, что чувствует так же. Мы совместно находились в этом
1 «Чистая земля» (дзёдо) и «истинно чистая земля» (дзёдо-син), или амидаизм, — возникшее в XII в. течение в японском буддизме, заключающееся в поклонении владыке обетованной «чистой земли» (мира божеств и праведников) Будде Амиде (санскр. Амитабха) и непрестанном повторении его имени.
психологическом пространстве ровно столько, сколько нужно было, чтобы понять эту истину, — всего мгновение, — но такое единение весьма утешило нас.
Мать просила врачей позволить ей вернуться из больницы домой. Ей хотелось вновь оказаться в своей комнате. В конце концов они неохотно согласились, и машина скорой помощи привезла маму домой. Было вполне очевидно, что после десяти лет борьбы с болезнью она теперь умирает. Последний раз я видел её перед тем, как улететь в Калифорнию, где должен был в воскресенье читать лекцию в гражданском центре Санта-Моники. Хотя я не надеялся вновь увидеть свою мать, но тогда обязательства перед устроителями лекции казались мне более важными, чем пребывание у одра умирающей. Сегодня я принял бы другое решение, но я был молод и честолюбив, и теперь мне приходится жить с памятью о том своём поступке.
Дома мать пробыла всего один день, после чего врачи решили, что она слишком слаба, и, несмотря на её просьбы, перевезли свою пациентку обратно в больницу. Мой отец, которому было очень нелегко принять смерть, положился на мнение профессионалов: «Врачи лучше знают». Я знал, что это неправильно, что надо дать маме возможность умереть там, где она чувствует себя более свободно, но чувствовал давление тех ценностей, которые не разделял, и боялся остаться в меньшинстве. Поэтому я промолчал. Маму опять привезли в больницу, и следующей ночью она в одиночестве умерла в заставленной механизмами реанимационной палате, оторванная от внуков (которым не позволили туда зайти) и от любимого дома.
За годы, прошедшие после смерти моей матери, в нашей стране оформилось движение хосписов. Для тех, чья болезнь или одиночество не позволяют им умирать дома, хоспис является хорошей альтернативой больнице. В основе идеи хосписов лежит более просвещённый взгляд на смерть как на естественный процесс, в который не следует вмешиваться определёнными медицинскими методами. Для тех из нас, кто хочет подойти к смерти сознательно, хоспис, персонал которого свободен от установки на поддержание жизни тела любой ценой, может быть замечательным местом.
В работе хосписов участвует много людей, которые глубоко понимают значение процесса умирания и стараются одухотворить его.
Не хотелось бы бросать тень на врачей и больницы. Труд
профессиональных медиков, большинство которых посвятили жизнь глубоко духовной (хотя сами они, возможно, и не склонны употреблять слово «духовный») идее облегчения страданий, трудно переоценить. Более того, многие больницы смягчают свои правила, предоставляя пациенту больше свободы.
В семидесятые годы, спустя десять лет после смерти моей матери, я посещал больную Деби Матесен, жену Питера Матесена1. Деби умирала от рака в одном из корпусов нью-йоркской больницы «Маунтин Синай». В Нью-Йорке она посещала дзэнский центр, и монахи стали приходить к ней в палату — медитировать и помогать подготовиться к моменту ухода. В одном из углов они устроили небольшой алтарь, и, когда они начинали петь, больничная палата превращалась в маленький храм. Как-то, когда у Деби были монахи, к ней во время обхода заглянули врачи — со своими папками, стетоскопами, профессиональной бодростью и вопросом: «Ну, как у нас дела?» Но духовная атмосфера в палате была столь сильна, что врачи остановились как вкопанные, проглотив конец фразы, и быстренько ретировались в смятении! Для ухода из тела Деби смогла подготовить столь сакральное пространство, над которым оказались не властны даже накрахмаленные белые халаты.
Хотя умирать дома, в привычном окружении, намного спокойнее, иногда такая обстановка затрудняет уход. Присутствие любимых людей и предметов может влиять на умирание. Не желая травмировать близких, человек хочет оставаться с ними, несмотря на то, что природа требует иного. Из-за этого в сердце умирающего может происходить мучительная внутренняя борьба: душа стремится уйти, а эго цепляется за жизнь. Нужно помнить об этом, когда умирают наши близкие и когда настанет наш черёд.
Мне рассказывали о двадцативосьмилетней женщине по имени Мишель, которая умирала от рака в той самой больнице, где работала медсестрой её мать. Мать изо всех сил старалась сохранить жизнь своего единственного ребёнка, спала на соседней койке и оставляла дочь, только чтобы сходить в туалет. В один из таких моментов Мишель прошептала нянечке: «Пожалуйста, скажите маме, пусть даст мне уйти». Но это было невозможно, и Мишель умерла, лишь когда однажды вечером её мать вышла поужинать.
1 Питер Матесен (род. 1924) — американский писатель, автор новелл и книг о путешествиях.
Нужно не только определиться с тем, где нам хотелось бы умереть, но и решить, насколько сознательными мы хотим быть в момент смерти. Конечно, смерть приносит так много неожиданностей, что трудно предсказать, как именно она будет происходить, но можно по крайней мере заявить о своих предпочтениях. Это непростая тема. Хотя в последние годы наука об обезболивании сделала огромный шаг вперёд, здесь остаётся масса подводных камней. Так как врачи в своём большинстве интересуются исключительно телом и уделяют мало внимания качеству сознания умирающего человека, нам самим придётся определять меру страданий, которые мы готовы вынести на смертном одре, чтобы оставаться в полном, не одурманенном наркотическими препаратами сознании.
Не получается ли так, что врачи, не обращающие внимания на необходимость встречать смерть с открытыми глазами, создают своими усилиями, направленными на избавление пациента от боли, другой вид страдания? Как сторонник сознательного старения и умирания, я склонен дать на этот вопрос утвердительный ответ. Служители медицины, базирующейся на материалистических представлениях, сосредоточиваются на том, что можно видеть, ощущать и измерять. Считая, что со смертью тела существование пациента заканчивается, врачи уделяют мало внимания смерти и умиранию как таковому — как феномену, сказывающемуся на будущем воплощении. Поэтому мы как мудрые старцы, старающиеся смотреть на себя с точки зрения души, не можем вверить своё сознание врачам в последний час.
Самым мудрым решением было бы самостоятельное принятие обезболивающего. Проведённые эксперименты свидетельствуют, что пациенты, которым предоставили возможность самим принимать лекарства от боли, потребляют их меньше, но при этом сообщают об уменьшении страданий.
Последние исследования, в ходе которых роженицам позволили самостоятельно принимать обезболивающее, показали, что эти женщины принимали примерно половину обычно назначаемой дозы. Тому нашли два объяснения: во-первых, рожающие могли регулировать дозу в соответствии со своими потребностями, а во-вторых, они значительно меньше боялись боли, так как знали, что могут её контролировать. Я не
сомневаюсь, что, если бы такое же исследование провели среди умирающих, тоже было бы зарегистрировано уменьшение дозы лекарств.
Так как между появлением боли и получением обезболивающего проходит значительное время, то многие умирающие, которых я знал, предвосхищали наступление боли и переоценивали её интенсивность — ведь им самим не было дано контролировать её. В некоторых английских больницах пациентам позволяют принимать обезболивающие средства по собственному усмотрению, и нам должно хватить разума требовать для себя в этой сфере максимально возможной автономии. Передать в процессе умирания власть над своим сознанием другому человеку — особенно такому, чьи философские ценности могут быть совершенно отличными от наших, — пугающая перспектива.
Не менее важным является вопрос о том, имеем ли мы право самостоятельно выбирать момент своей смерти. В настоящее время у нас такого права нет. Если мы захотим уйти из жизни, то нам придётся обратиться к доктору Кеворкяну1 или мы будем стараться получить от своего врача побольше снотворных пилюль. И тот, и другой выход нельзя признать удовлетворительным. Не намереваясь обидеть доктора Кеворкяна, должен всё же заметить, что развернувшаяся вокруг его работы дискуссия выносит на публику то, что должно быть личным делом человека, и привлекает внимание к родственникам больного в самый неподходящий для них момент. Не то чтобы я недооценивал сложность этических проблем, связанных с дебатами о праве на смерть, но мне кажется, что в них игнорируется самое главное: мудрость умирающего и его способность делать сознательный выбор. В своей работе я убедился, что умирающие вполне трезво оценивают состояние своего тела и ума (за исключением тех случаев, когда человек слишком слаб, чтобы чётко мыслить, или когда он теряет сознание от боли).
1 Джек Кеворкян (род. 1928) — американский врач-патолог, получивший еще в 1956 г. прозвище «доктор Смерть» за статью «Глазное дно и определение смерти», в которой шла речь о фотографировании глаз умирающих пациентов. В 1989 году Дж. Кеворкян сконструировал «суицидную машинку», а в последующие десять лет помог более чем сотне неизлечимо больных добровольно уйти из жизни. Пытался основать «клинику суицида». Его деятельность вызвала широкий общественный резонанс и стала предметом многочисленных судебных разбирательств.
Лишить их права умирать так, как они хотят и когда хотят, — значит отрицать их мудрость или считать её неуместной. С материалистической точки зрения такой запрет вполне обоснован, но в духовной перспективе он выглядит совершенно неверным.
Жизнь чудесна и драгоценна, и, если меня спросят, я, конечно же, буду призывать каждого, у кого есть хоть немного сознания, жить как можно дольше. Но, если внутренняя мудрость требует другого, к этому голосу нужно прислушаться. Чем больше мы пропалываем свою глубинную мудрость, удаляя из неё сорняки голоса эго, тем лучше мы будем подготовлены к принятию такого решения, если нам когда-нибудь придётся его принимать.
В отличие от нашего общества, в таких культурах, как тибетская, право человека самому определять время своего ухода никогда не ставилось под сомнение. По традиции, когда в Тибете старые ламы чувствуют, что их время пришло, они приглашают людей на свой уход из тела. В назначенный час лама, погрузившись в медитацию, останавливает сердце и перестаёт дышать. И что, это суицид? Аморальный поступок? Или просто знание сроков ухода? Здесь решать конкретному человеку, а не государству.
Следует без обиняков спросить себя: действительно ли продление жизни любой ценой всегда является самым мудрым решением? В старости Томас Джефферсон1 писал приятелю, которому тоже было за семьдесят: «Приходит время, когда нам, с учётом своего состояния и с оглядкой на окружающих, было бы разумно уйти, освободив место для новой поросли. Мы прожили свой век и не должны претендовать на ещё один».
Тем не менее, как сообщает Шервин Наленд, в нашей стране нельзя умереть от старости: в свидетельстве о смерти в качестве причины должна быть указана какая-то болезнь. Как странно, что в философии нашей культуры, требующей поддерживать жизнь старого тела любой ценой, по-прежнему сохраняется это неявное отрицание смерти. Если учесть факт быстрого роста народонаселения Земли и связанного с ним истощения природных ресурсов (не говоря уже о финансовых проблемах
1 Томас Джефферсон (1743-1826) — американский просветитель, идеолог демократического направления в период Войны за независимость в Северной Америке 1775-1783 годов, автор проекта Декларации независимости, 3-й президент США (1801-1809).
и острой нехватке органов для трансплантации), у нас возникают большие сомнения в правильности пути продления жизни за пределы разумного возраста и хорошего самочувствия.
До своего инсульта я каждое утро беседовал по телефону с сорокапятилетним пациентом госпиталя ветеранов в Лос-Анджелесе, с которым был знаком лишь заочно. У него был рак кожи, давший метастазы по всему телу, и однажды мне позвонила его жена и сказала, что её муж хочет со мной поговорить. Она описала его состояние: он лежал в кровати, будучи неспособным двигаться; он так распух, что медсестры регулярно втыкали ему в живот иглу для откачки жидкости; все части его тела неимоверно раздулись: его яички увеличились настолько, что он не мог сесть на унитаз. Он спросил меня: «Рам Дасс, если я решусь покончить со всем этим, будет ли это ужасной кармической ошибкой?»
Что я мог ему ответить? В такие моменты философия, сталкиваясь с реальностью великого страдания, оказывается беспомощной. Следовало ли мне говорить этому человеку об эволюции, о том, что душе важно оставаться в теле как можно дольше? Может, мне надо было спрятаться за историями таких святых, как Рамана Махарши, который ради обожавших его учеников стоически переносил страдания, пока его жизни не положил конец рак горла? У этого пациента была любящая жена, и я мог бы сказать, что ему нужно жить ради неё, — так я бы избежал ответственности за поощрение его мыслей о смерти. Или мне, знающему, что все дела, не завершённые в этой жизни, переносятся на следующую, всё же нужно было порекомендовать ему оставить тело? Всё, что бы я ни сказал, было бы неуместным вмешательством в чужую жизнь, но этому человеку нужен был ответ. Я сказал, чтобы он обратился к своему сердцу. Какое решение он принял, мне неизвестно.
У ПОСТЕЛИ УМИРАЮЩЕГО
В восьмидесятых годах я положил начало проекту «Умирание» фонда «Хануман» и предложил Стивену Левину возглавить его. Мы намеревались создать гуманитарно-духовную структуру, которая содействовала бы протеканию связанных со смертью трансформирующих процессов. В последующие годы мы со Стивеном и его супругой Ондри
(потом к нам ещё присоединился Дейл Борглем) прочли сотни лекций, организовали десятки ритритов, создали хосписы и обучающие программы для духовной поддержки умирающих. Эта поддержка заключалась в предоставлении ряда услуг — таких, как помощь в исполнении последних желаний или выбор медицинских служб. Но, помимо этих практических функций, наша основная работа заключалась в том, чтобы просто быть рядом с умирающими и стараться дать им то, в чём они нуждаются.
В своих первых опытах, связанных с пребыванием у смертного одра, я просто тихо сидел в больничной палате, ужасаясь ненормальности отношения нашей культуры к смерти. Умирающий человек был окружён ложью и лицемерием (как моя мать), лишён выразительной поддержки тех, кто мог бы его понять. Стоило мне в спокойном, уравновешенном состоянии побыть рядом с умирающими, как я становился нужен им. Они говорили, что моё присутствие успокаивает и обнадёживает их, что, кроме меня, они ни с кем не могут поговорить. Родственники пациента приносили мне свою панику, гнев, боль, а мне нужно было только держать своё сердце открытым, не отождествляясь со своей реакцией на изменение ситуации и не отрицая происходящего.
Я обнаружил, что пребывание на уровне души чрезвычайно облегчает мою работу с умирающими. Мне почти ничего не надо было делать — я очень быстро понял, что от меня требуются не речи на мистические темы, а духовное присутствие. Оказалось, что пребывание в неподдельном покое заразительно. Выходя за пределы эго и погружаясь в безмятежность души, я словно магнетизировал сознание умирающего человека, что помогало ему войти в безмолвие собственной духовной сущности. Иногда я буквально чувствовал, как это происходит.
Когда я входил в палату к умирающему, я видел, насколько собравшиеся у его койки люди погрязли в реакциях на свои страхи. И я старался выработать в себе качества, помогающие справиться с подобными ситуациями, старался излучать бесстрашие.
Как-то знакомая попросила меня посетить её умирающего отца. Он был сильной личностью, психиатром по профессии, очень высокомерным и совершенно не духовным. Я, посторонний человек, зашёл в комнату, в которой сидели люди, скованные страхом. Психиатру не захотелось по-настоящему говорить о своих страданиях, но он сказал, что у него болят ступни. Я стал их массировать, и так между нами установился контакт.
Делая массаж, я внутренне пребывал в покое, и это успокоило его, что, в свою очередь, успокоило окружающих. Вдруг показалось, что я поглаживаю не ступни, а души; эта пустяковая процедура вывела всех из изоляции и подняла людям настроение. Когда я уходил, все присутствующие провожали меня до лифта, так как увидели, насколько изменился их умирающий родственник. Я пообещал зайти через неделю. Когда через семь дней я заглянул к ним, психиатр был без носков — он ждал массажа. Но на самом деле его душе хотелось прикоснуться к другой душе.
Элизабет Кюблер-Росс выразительно описала психологические стадии, через которые проходит человек, умирающий в больничном окружении: отрицание, гнев, торг, отчаяние и приятие (или капитуляция). Хотя эти стадии не обязательно следуют друг за другом именно в таком порядке, в целом ситуация именно такова. С такими проблемами мне неоднократно приходилось сталкиваться, когда я, находясь у постели умирающего, старался стабилизировать ситуацию, дать совет или ещё как-то повлиять на обстоятельства. Всякий раз, когда я пытался навязать свои представления о «хорошей смерти» или когда был привязан к какому-то конкретному плану, результат был прямо противоположным. Но приходя к человеку с любовью, ничего не желая, я становился «тихой гаванью». Если мне удавалось, наблюдая за своими мыслями, эмоциями (волнами сожаления, печали, неприятия или страха) и побуждениями, сохранять ясность сознания, я чувствовал, что всё идёт нормально. Внутренняя невозмутимость подобна нерушимой скале. Я видел, как человек борется со своими страхами, чувствовал их, но в то же время пытался настроиться в унисон с его внутренним покоем, который скрыт за поверхностными реакциями, — с внутренней мудростью, присущей каждому из нас. Она лишь скрыта за покровом эгоистичных страхов и сопротивления.
Очень поучительно наблюдать, как порой умирающий внутренне раскрывается. Я словно ждал восхода солнца, зная, что погруженный в страдания человек выйдет из тени и мы встретимся. Когда это происходило, я видел, как мрак покидает душу, как спадает ужасное бремя смерти. Всё перестаёт быть «не так», возникает ощущение гармонии, лишь оттеняемой горем и острой физической болью. Верите
или нет, но я видел, как перед лицом смерти страдание превращалось в радость у людей, считавших, что это невозможно, однако научившихся открывать своё сердце и пребывать в спокойном сознании, не затронутом обычными привязанностями ума. Такое преображение может показаться чудом.
Конечно, не каждый умирающий захочет или сможет играть в эту игру или хотя бы считать умирание духовной практикой. Помню, как я приходил к умиравшей от болезненной формы рака тазовых органов Джинни Пфейфер, близкой подруге Олдоса и Лоры Хаксли. Она твёрдо придерживалась классических научных представлений и с самого начала дала понять, что ей не нужна вся эта моя «духовная чепуха». Поэтому я просто сидел у её кровати, медитируя с открытыми глазами на её разрушающееся тело. Это для меня было по-настоящему болезненно, так как я любил Джинни и не хотел, чтобы она страдала, а она буквально корчилась от боли. Но постепенно мы вместе с ней вошли в некое пространство покоя. Её тело продолжало корчиться, но внутренне ситуация изменилась. Я словно плыл по волнам блаженства, и в этот момент Джинни повернулась ко мне и прошептала: «Я ощущаю такой покой. Сейчас мне не хотелось бы оказаться ни в каком другом месте Вселенной». Я чувствовал то же самое. Такие моменты у постели умирающего порой возникают, когда эго того, кто заботится о больном, и эго того, о ком заботятся, расслабляются, освобождая место для общения, не ограниченного конкретными ролями. Когда мы сбрасываем эти маски, умирающему человеку легче подняться над своими ограничениями.
Находясь у постели умирающего, важно понимать, что мы склонны неявно дистанцироваться от смерти и что эта дистанция становится камнем преткновения для страдающего человека. Защищаясь от страха смерти, мы причисляем умирающего к категории «других» и держимся от него на безопасном расстоянии. Если избавиться от такого разграничения, воспринимая себя как временно пребывающую в теле душу, то может проявиться истина и блаженство, подобное тому, которое ощутили мы с Джинни.
В процессе умирания сознание многих людей сосредоточивается исключительно на физическом теле. Они так боятся боли или настолько измучены ею, что постоянно отождествляют себя с «онкологическим (кардиологическим, нефрологическим) больным». Часто те, кто посещает больного, способствуют его сосредоточенности на симптомах, и в
результате человек почти полностью отождествляется с материальными проявлениями. Жутковато наблюдать за этим процессом, хуже которого нет для человека, считающего болезнь более важной, чем его дух.
Я на личном опыте убедился в необходимости не попадаться на крючок подобных унизительных представлений. Мне часто приходилось напоминать себе, что, так как я не являюсь просто этим парализованным телом, то, хотя апоплексический удар кардинально изменил мою жизнь и в моём сознании часто доминируют методы лечения, я не есть инсульт. Аналогично, умирающий человек не тождествен телу, которое вы видите на кровати. И чем лучше нам удастся напомнить ему (и помнить самим, когда придёт наш черёд) об этом, тем меньше будет страданий. Чем убедительнее мы сможем подтвердить реальность иных аспектов личности умирающего (особенно её духовной сущности), тем легче ему будет сохранять ясность сознания в неблагоприятных обстоятельствах, привлекающих внимание к болезни.
Как-то мы вместе с Элизабет Кюблер-Росс проводили ритрит, посвящённый смерти и умиранию. Собралась довольно большая группа, и однажды утром нам преподала урок тридцативосьмилетняя медсестра, мать троих детей, страдавшая от рака с метастазами. Она спросила, что мы чувствовали бы, если бы посетили её в больнице после одной из многочисленных перенесённых ею операций. Ответы она записывала на доске. В список входили такие стандартные эмоции, как жалость и сожаление, а также фразы вроде «Я бы разгневался на Бога». Написав всё это, женщина подтвердила, что, конечно, именно такие переживания были присущи её посетителям. И она сказала: «Видите, в каком одиночестве я находилась? Все были настолько заняты своими реакциями на мою ситуацию, что никто не мог просто побыть со мной».
Подобно любой другой роли, роль «умирающего» не даёт проявиться всей личности, и это ограничение лишь добавляет ещё один слой страданий и усугубляет ситуацию. Несколько лет назад со мной связалась, чтобы поговорить о своих трудностях, замечательная женщина из квакерской общины1 Кембриджа. Ей было за шестьдесят, она умирала от рака и, хотя мы никогда не встречались, просила меня нанести ей
1 Квакеры, или «Общество друзей», — члены религиозной христианской общины, основанной в середине XVII в. в Англии. Отвергают институт священников, церковного таинства, проповедуют пацифизм, занимаются благотворительностью.
визит. Когда мы остались в её комнате одни, она прошептала: «Не могли бы вы ускорить это? Мне так всё надоело!»
Я не ожидал услышать такое: хотя многие больные люди часто скучают, обычно скука не входит в число их первоочередных жалоб. Немного подумав, я ответил: «Может, вам всё надоело потому, что вы слишком заняты умиранием. Не могли бы вы умирать, скажем, десять минут в час, а в остальное время делать что-то другое?» Женщина улыбнулась. Потом мы помедитировали вместе, слушая все окружающие звуки (голоса детей, играющих в саду, тиканье часов на каминной доске, рокот пролетающих самолётов) и чувствуя на лице мягкое прикосновение света, льющегося через окно. Благодаря тому, что мы вместе погрузились в «сейчас», драма умирания потеряла свою остроту. Мы были просто двумя живыми существами, двумя душами, совместно пребывающими в покое, без ролей и определений. Казалось, что время остановилось, а когда мы опять стали разговаривать, она сказала, что я могу уйти. Через несколько часов эта милая женщина спокойно умерла.
Для нас, как мудрых старцев, решивших стареть сознательно, смерть является величайшим барьером, который нужно взять, но также и величайшей духовной возможностью. Посредством медитации мы можем подготовиться к последнему переходу, вверив себя природе, а не своему эго. Поступая так, учась смотреть за пределы смерти тела — в сферу дальнейших приключений души, — мы становимся учителями для других людей и лучшими друзьями себе самим.
8
ЙОГА ИНСУЛЬТА
Итак, спустя два с половиной года после инсульта я всё ещё здесь. Инсульт дал мне то, чего я хотел в тот февральский день: окончание моей книги. Он познакомил меня с физическим страданием, которым часто сопровождается старость. Он вплотную подвел меня к смерти. Благодаря ему я непосредственно получил тот опыт, который нельзя получить из других источников. И теперь я могу писать о старении. Пройдя через личную физическую катастрофу, став инвалидом, я могу писать о старении так, как не мог прежде.
В жизни я всегда экспериментировал, а потом делился обретённым опытом. Такая уж моя роль. В шестидесятые годы я «пошёл в разведку» вместе с теми, кто исследовал воздействие психоделиков. В семидесятые я был частью «передовой гвардии», открывшей для жителей Запада восточные религии. В восьмидесятые я изучал возможность превращения своих обязанностей в карма-йогу — духовную практику, которая больше подходит Западу, чем монашество или другие традиционные методы. В девяностые годы, как своего рода «дядя» поколения «Бэби-бума», несколько старше их, я прокладывал путь в том направлении, в котором мы все движемся — к опыту старения. И в конце девяностых инсульт обогатил меня опытом, которым я должен поделиться с вами.
Конечно, инсульт не тождествен старению: от него мне не прибавилось лет. Но он стал новой главой моей жизни. Кульминацией старения является смерть, и инсульт дал мне определённое представление о ней. Что такое старость в шестьдесят лет? Ничто.
А в девяносто? Это совсем другое дело; в таком возрасте смерть становится намного ближе. Инсульт придвинул мою фишку ближе к краю игральной доски. Он предоставил мне время для размышлений о жизни и смерти, — размышлений, на которые обычно наталкивает глубокая старость.
Инсульт, подобно самурайскому мечу, рассек мою жизнь пополам. Он стал разделительной линией между двумя этапами моего жизненного пути. В этой жизни я словно воплощался дважды: сейчас, после инсульта, это я, а до инсульта был «он». Выработка такого отношения является важной частью моей практики, частью работы с параличом. Такой взгляд избавляет меня от страданий, которые могли бы возникнуть из-за сравнения моей нынешней жизни с прежней и от мыслей о тех действиях, которые я совершал раньше, а теперь не могу, ибо моя рука не работает. В «прошлом воплощении» у меня был автомобиль с ручным переключением передач, была виолончель, были гольф-клубы. Сейчас я не могу ничем этим воспользоваться. Новое воплощение!
До инсульта я был полон страхов, связанных со старостью. Далеко не последнее место среди них занимала боязнь болезней, которые могли ждать меня впереди. Ганди говорит, что прийти к Богу можно, только преодолев свои страхи. Инсульт провёл меня через то, чего я боялся чуть ли не больше всего, и вот я здесь, чтобы сказать: страх — единственное, чего стоит бояться.
Данная глава является противоядием от страха, ибо описание моего опыта может служить для вас путеводной картой. Представьте, что вы спускаетесь по бурной реке и вам надо преодолеть пороги. Я недавно прошёл через них, и мои знания могут помочь вам понять, как вести себя на такой стремнине. Сообщая об усвоенных мною уроках, я детально превращаю свою жизнь в наглядное пособие, в карту для других людей. При желании каждый может сделать это: подумать о пути своей жизни и рассказать о нём.
Я назвал болезни и смерть «стремниной» потому, что они приносят перемены, перемены и снова перемены. «Перемены» — вот мантра1 старения. Я не мог завершить эту книгу, пока не ощутил на собственной шкуре всей болезненности драматичных перемен. Раньше я догадывался
1 Мантра — краткая молитва, священная формула, заклинание. В Индии распространенной духовной практикой является джапа, т. е. длительное (в идеале — непрестанное) повторение мантры.
о том, как это может быть, но не имел практического опыта.
На протяжении ряда лет я с помощью определённых техник старался преодолеть свой страх перед переменами, самой ужасной из которых виделась смерть. В Бенаресе я посещал гхаты1 с площадками для кремации. Я медитировал на берегу Ганга, священной реки, а вокруг сжигали тела. Пахло горелой плотью, старший сын разбивал палкой череп мёртвого отца — чтобы улетела душа. Практика такого созерцания позволила мне избавиться от многих страхов, связанных со смертью, но в моём уме всё же оставалась скрытая боязнь: мне было за шестьдесят и я «приближался к этому».
Теперь, после инсульта, я уже меньше боюсь. Апоплексический удар опорожнил некоторые из ларей страха. Это случилось, и я всё ещё здесь — ближе к Махарадж-джи, чем когда-либо раньше. Чего мне ещё желать?
У моего инсульта было несколько причин, в том числе кармическая и духовная. Но, если рассматривать его с физической точки зрения, то он произошёл, в частности, потому, что я игнорировал своё тело. Большую часть жизни я старался «быть выше тела», как я мысленно говорил себе тогда. Но сегодня вижу, что я ещё и игнорировал тело, отталкивал его. Как мало я заботился о нём, видно хотя бы из того, что я забывал принимать лекарства, понижающие кровяное давление. Не обращая внимания на первые признаки расстройства организма, проявившиеся после погружения с аквалангом на Карибах, я игнорировал своё тело. Я игнорировал его, будучи чрезмерно строг к нему и не реагируя на его требования.
Итак, случился инсульт.
Несколько дней после удара я просто наблюдал. Не думал, а просто наблюдал. Друзья рассказывают, что в эти первые дни я смотрел на всё широко раскрытыми в удивлении глазами.
Внешнее и внутреннее восприятие порой существенно разнятся. С одной стороны, я находился в «нереактивном состоянии», как говорили врачи, считавшие, что я могу умереть. Внешне я нуждался в заботе, и моё состояние внушало опасения. Но внутренне я просто парил в безмятежности. Хотя моё тело присутствовало, оно было ни при чём. Я
1 Гхат — архитектурно оформленный спуск к реке, используемый для омовений, сожжения трупов и других ритуальных целей.
словно смотрел через окно, и видел там больницу, себя, врачей и всех остальных — но сам я смотрел на всё это со стороны. Я действительно парил над ними!
Через некоторое время, когда я начал сознавать симптомы инсульта, у меня начали появляться мысли. Случившееся обеспокоило меня: «В какой зоне мозга произошло кровоизлияние? Насколько это серьёзно?» Я долго не знал ответов на эти вопросы, и мне было жутко. Когда симптомы перестанут следовать один за другим по «принципу домино»? Одна за другой у меня отнимались части тела — лодыжка, колено, бедро, плечо, — и я не знал, что будет дальше. Когда прекратится боль — через несколько дней, месяцев, лет? Я боялся, что буду навсегда прикован к инвалидной коляске, не смогу нормально двигаться и заниматься привычными делами. В этом потоке вопросов явственно ощущался привкус страха.
Чтобы справиться со страхами, я вернулся к своей духовной практике. Инсульт заставил меня обратиться ко всем техникам, которым я научился за прошедшие годы: медитации випассана, джняна- и бхакти-йоге, гуру-крипе1. В разные моменты и в различных ситуациях я прибегал ко всем им. Но в самый кризисный момент я обратился к методу Раманы Махарши: осознанию того, что «я не есть тело». Я перечислял все части своего тела и говорил: «Я не есть моя рука. Я не есть моя нога. Я не есть мой мозг». Это помогло мне избежать зацикленности на своих страхах и телесных ощущениях.
Однако в последующие месяцы я понял, что, какой бы замечательной ни была практика «я не есть тело», в этой фразе отражена лишь часть истины. Инсульт непосредственно показал мне, что, хотя я, несомненно, являюсь чем-то большим, чем тело, тело всё же есть часть меня. Апоплексический удар привлёк моё внимание к телу посредством таких сильных средств, как паралич, афазия2, боль. Инсульт «приземлил» меня
1 Випассана — одна из основных форм медитации в буддизме тхеравады