Гостагаевская осень
| Вид материала | Документы |
- Конкурс стихов. Награждение ризами за стихи, 51.9kb.
- На конкурсе стихов и сочинений было три номинации: выразительное чтение стихотворений, 49.22kb.
- Родная природа в творчестве поэтов 20 века, 178.48kb.
- Осень! Славная пора!, 48.89kb.
- План I. Введение. II. Этап > Чехословакия. Политика союзников по отношению, 252.54kb.
- Осень прощальная, 3759.32kb.
- Загадки: Пришла без красок и без кисти и перекрасила все листья (Осень), 900.58kb.
- Болдинская осень в творчестве А. С. Пушкина Звучит музыка П. И. Чайковский: "Времена, 75.89kb.
- Беседа Александров «Осень», 103.34kb.
- В. Дорогие друзья! Мы рады видеть Вас на нашем празднике «Золотая осень». Этот праздник, 96.15kb.
ГОСТАГАЕВСКАЯ ОСЕНЬ
(третья и окончательная редакция)
О, ВОЗРАСТ ОСЕНИ!..
«До тридцати поэтом быть почётно,/ Но срам кромешный после тридцати!» – к такому неутешительному выводу пришёл в своё время Александр Межиров, оговорившись, однако, что олимпиец Гёте умудрился «петь любовь <…> на рубеже восьмидесяти лет». Но это, как говорится, исключение из правила: «А правила без исключенья нет»… Самому Межирову было тогда уже далеко за полвека. Наверное, всё-таки талант не зависит от возраста. Всё дело, как это ни обидно, в роковой предопределённости, заставляющей поэтов проживать свою жизнь на пределе отпущенных человеку природой возможностей, расточительно тратить себя «на разрыв аорты» и «ранить в кровь свои босые души»! Так что, какой уж тут «срам кромешный»: «каждый пишет, как он дышит», а настоящий поэт ещё и пока «он дышит».
Новый, шестой по счёту поэтический сборник Артура Крестовиковского получил своё имя не только по месту, которое вдохновило автора на создание составивших его пятнадцати текстов, но и потому, что он сам перешёл в соответствующую возрастную категорию – его настиг возраст осени. Сорокалетний рубеж традиционно считается для мужчины критическим. Как он переживается, прекрасно показал в фильме «Полёты во сне и наяву» Олег Янковский. Действительно, легко ли при первом подведении итогов убедиться в том, что большая часть жизни прошла, а достижений не так уж много! Лирический герой Артура Крестовиковского – поэт и одновременно частный человек, приехавший в Гостагай в гости к сыну, жене и её родителям:
Я то проснусь, то засыпаю.
Мне сорок лет, но надо жить!
Я сам не знаю, что болтаю.
Плывут стихи... Куда ж нам плыть?
Вообще склонный к экспериментам автор на сей раз обращается к освоению, казалось бы, чуждой для его прежних опытов манеры позднего Пушкина, к «неслыханной простоте» высокой поэзии, извлекаемой из прозы будничной повседневности. И – как следствие – пушкинские аллюзии мерцают практически в каждом тексте. Такая манера требует исключительной, прямо-таки снайперской точности, как в отборе деталей, так и в выборе слов. Двойная датировка, сопровождающая едва ли не все стихотворения, свидетельствует о кропотливейшей работе, которая потребовалась поэту для того, чтобы довести начатое дело до конца и достигнуть желаемого результата.
Меньше всего Крестовиковский озабочен глобальными обобщениями, совместив один к одному лирического героя и себя самого как биографическую личность. В качестве сопутствующих лирических героев фигурируют и «божий гром» – сын, и «прекрасная, как суббота, жена», и тесть с тёщей, и даже друзья, которым неплохо было бы собираться в «благословенном Гостагае» хотя бы «раз в год – в начале сентября»… Помимо фиксации немудрёных радостей жизни в приморской станице поэта посещают и серьёзные мысли о Родине, которая «не думает о сыне/ и хочет только есть и спать», и ироническая саморефлексия о собственных «литературных трудах», о нерукотворном памятнике души, который «открыт для всех на обозренье». Оказывается, всё связано со всем: малое – с великим, личное – с общественным, быт – с бытием. Компактный из пятнадцати стихотворений цикл легко представить, при желании, как лирическую поэму.
Можно ли считать, что Артур Крестовиковский отыскал, наконец, своё неповторимое поэтическое лицо, свой индивидуальный творческий почерк? Думается, едва ли. Скорее всего, он обозначил лишь очередную грань того сложного, многосоставного целого, которое представляет его талант. Следующая книга, наверняка, будет совсем в другом роде, чтобы дополнить спектральную чересполосицу его неустанных художнических поисков.
Олег Федотов
Доктор филологических наук, профессор МГПИ
и Высшей педагогической школы в Ченстохове
(Польша), член-корр. Международной Академии
наук педагогического образования.
Виктору Жукову
и Наталье Медведевой
I. ГОСТАГАЕВСКАЯ ОСЕНЬ
По пояс в утреннем тумане
стоят станичники-дома.
Я в гостагаевской нирване
не знаю горя от ума.
Я гостевую книгу сада
листаю с Осенью полдня,
и даты – гроздья винограда –
гипнотизируют меня.
На опустевших огородах
ещё виднеются плоды.
Вот баклажан чернее йода
и тыква с блёстками слюды.
По переулку Луговому
я захожу в четвёртый дом.
Мне всё как будто здесь знакомо:
тут сын играет – божий гром, –
у тестя здесь кипит работа,
у тёщи варится уха,
жена прекрасна, как суббота,
да сам я, вроде, без греха.
Кто скажет мне, что я – бездельник,
а не поэт? Я мало сплю.
Писал бы я и ради денег
стихи... Да кайфа не словлю!
Иной чудак черкнёт в блокнотик
ничто не значащий стишок.
Ну а поэзия – наркотик,
в сознанье затяжной прыжок.
Прости, речушка Гостагайка
(о, августейшие леса!),
и ты, казацкая нагайка,
и вы, холмы и небеса,
я уезжаю!.. Леденцы
во рту горчат. Перрон. Однако
окошек жёлтые птенцы
вдруг вылупляются из мрака.
Анапа – Москва.
24 сентября 2004г. – 27 марта 2006г.
II. К СОРОКАЛЕТИЮ
О Гостагаевской станице
я часто думал по ночам.
Пора бы здесь объединиться,
друзья мои, в союз и нам.
Пройдут февральские морозы –
следы остаточные вьюг.
Капель – весенние наркозы –
в сознанье опрокинет юг.
Но я грущу! Весной я болен.
Со мной Татьяна. Бродит кровь.
Тогда мне кажется, что Олин
я слышу голос... Прочь, любовь!
Пора не корчить двоежёнца
мне из себя. Пружина – честь!
Мы недовольны светом солнца,
но можем классику прочесть.
И мне не хочется бумаги
испепелить. Я – пацифист
и не питаю к лету тяги.
Дороже мне осенний лист,
шуршащий робко под ногами
и мимолётный, как оса.
Тогда я счастлив вместе с вами
делить святые небеса,
друзья мои, жена и тёща,
капризный сын и нежный тесть.
Уж отрясает снова роща
с ветвей дубовых листьев жесть!
Я то проснусь, то засыпаю.
Мне сорок лет, но надо жить!
Я сам не знаю, что болтаю.
Плывут стихи... Куда ж нам плыть?
Москва.
16 февраля 2005г. – 17 марта 2006г.
III. ДУБОВАЯ РОЩА
Дубы гудят в лесу альтами.
Окрепший, твёрже голос мой!
Я их приветствую стихами –
они кивают головой.
У корневищ дубов, как бронза,
лежат, краснея, жёлудь, лист.
Осенний лес щедрей, чем спонсор,
и бескорыстней, чем артист.
Но грустно мне!.. Мой век – недолог.
Дубы меня переживут.
Тогда какой-нибудь подонок
присядет с банкой пива тут.
Что я скажу ему? Поймаю
на чём его? Подам ли весть?
Здесь парк раскинется… Я знаю,
он зваться будет в мою честь.
К такой строке уже придраться
желает критик. А пока
растёт мой сын, чтоб удивляться,
и строит башни-облака.
И в Гостагай родной игрушки
я привезу ему чуть свет.
Тогда он спросит: «Папа Пушкин,
ты ж обещал велосипед?»
Жена на ужин из духовки
подаст в горшке густые щи
и скажет вдруг: «Крестовиковский,
неси свой крест и не ропщи!..»
Я разозлюсь, возьму бумагу
и напишу, как встарь: «Пора!
Пора, мой друг...» Затем прилягу...
Мне лучше пишется с утра!
Москва.
19 февраля 2005г. – 22 марта 2006г.
IV. СОЛНЕЧНЫЙ ДОМИК
Наш южный домик в шесть окошек
укрыт от посторонних глаз
листвой деревьев. Местных кошек
влечёт на Кухню в стенке лаз.
Я берегу свой дом. Он дорог
не только кошкам и жене.
Люблю с базара утром творог!
Уж выпит чай... Лимон – на дне.
И надо браться за работу.
Но мне болеть стихами лень.
Не Пастернак я... Нет охоты,
и рыбной ловлей красен день.
Жизнь Гостагаевская – Званка!
Зову друзей... Наш стол – широк.
Здесь сам Державин спозаранку
благословить бы небо мог.
Про дом сказать хочу два слова:
сойдутся в нём моя судьба
с судьбой России! Будет снова
богата русская изба.
Теперь не лето. Нет черешен.
Летит с дубов листва-десант.
И в рай наш осенью подмешан,
как ложка дёгтя, протестант.
Уж близок вечер! Будет баня.
Пора готовиться ко сну.
Зайдёт ко мне в парилку Таня –
я парю веником жену.
А вот и ночь!.. Мне тесть учтиво
предложит разыграть гамбит:
«Твой ход, гроссмейстер Копржива!..»
А сын в кроватке знай – сопит...
Погаснут в домике окошки,
я тихо выскользну во двор
и вдруг со звёздами по-свойски
начну о Боге разговор.
Москва.
21 февраля 2005г. – 18 марта 2006г.
V. РОДИНА
Грустна великая Россия!
Я не люблю её как мать.
Она не думает о сыне
и хочет только есть и спать.
Её народ, как сын, печален.
Не старый он, не молодой.
Он так же нищ и гениален,
как я да ты, читатель мой.
И в Гостагаевскую осень
вхожу я, долгожданный гость.
Дубовый лес, как кровь, несносен!
Пылится на дороге кость.
Меня встречает у калитки
наш Филька лаем... Добрый пёс!
Не алкогольные напитки
жгут сердце мне, а горечь слёз.
Семья моя не так богата.
Не бомж я и не буржуин.
Есть огород, а рядом – хата,
автомобиль простой и тын.
Что надо мне ещё? Бог знает!
Я не хотел бы одного:
случится так, что не признает
мать с горя сына своего.
Россия, нищая Россия,
ты ненадолго, но больна.
Тебе и слёзы золотые
я молча лью... Вставай, страна!
Но ты молчишь. Проходят годы.
Далёко убегает гать!..
И сын твой – баловень Свободы –
тебя признает. – Здравствуй, мать!
Москва.
22 февраля 2005г. – 27 февраля 2006г.
VI. ЛИТЕРАТУРНЫЕ ТРУДЫ
Моих трудов литературных
не знает русская земля.
Постмодернистская халтура
порочит, как сорняк, поля.
А зря!.. В родной литературе
перестановка букв ясна,
но речь о короле Артуре
пока в народе не слышна.
Охоты нет быть модным дурнем!
Я с горизонта вдруг исчез,
и по ТВ в чулке ажурном
концептуальный скачет бес.
Прекрасны речка, луг и роща.
Созрел у дома виноград.
Я счастлив осенью и проще
пишу здесь... И за труд наград
не требую! Они, как прежде,
во мне самом. Толпе на суд
не дам стихов. Толпа – невежда,
а стиховеды – редки тут.
В век электронный легче стало
послать письмо. Но Интернет
есть не у каждого. Бывало,
вдруг вырубят в станице свет.
И то!.. Печатная машинка
надёжней в нашем ремесле.
Но я пишу здесь по старинке:
перо с бумагой на столе!
Так день пройдёт. А там и годы
возьмут своё. Мой труд, прощай!..
Тебя прочтут!.. Достоин оды
благословенный Гостагай!
Москва – Анапа – Москва.
24 февраля 2005г. – 25 февраля 2006г.
VII. ПАМЯТНИК
Музей на родине поэта
я не хотел бы посетить.
Печальны мёртвые предметы.
Поэта нам не воскресить.
Другое дело – сочиненья
издать. Так памятник души
открыт для всех на обозренье,
а если плох, то сам пиши.
И пишут… Надписей в уборной
я не читаю. Стыд и срам!
На монумент нерукотворный
нагадить нужно голубям.
И в Гостагаевской станице
поставят мне печальный бюст
лет через двести. Небылицы
понарасскажут. Воздух пуст!
А может быть и так, что память
не сохранится обо мне
и стих поэта в Лету канет,
как дым, прошедший в стороне.
К чему гадать? Я счастлив! Осень
полощет облака в реке:
белеют наволочки, простынь –
как небо, лес – невдалеке.
Друзья, не надо суетиться
и в Гостагае век грустить.
Давайте жить, и веселиться,
и с Музой «Чёрный лекарь» пить!
А если «доктор» не по нраву
придётся (прочь, печаль и грусть!),
есть «Белый лекарь»... Им на славу
и сам я изредка лечусь.
Друзья мои, не расставайтесь,
когда умру (придёт пора),
и в Гостагай с утра съезжайтесь
раз в год – в начале сентября.
Москва.
26 февраля – 12 августа 2005г.
VIII. КАЗАЧЬЯ СТАНИЦА
Я в Гостагаевской станице
нашёл для сердца уголок.
Кто хочет – прётся за границу
на ПМЖ. А мне не впрок!
Казачья вотчина – подспорье
и означает «Густой гай» –
точнее, лес на Чёрном море,
где лес густой – не лес, а рай.
До Гостагая к нам с излишком
вёрст наберётся двадцать пять.
Казацкий дом – курень. Мальчишкам
вольготно здесь со мной болтать.
Я перед домом у калитки
курю на лавочке «Gitanes».
Пегас пасётся рядом. Прыткий
уж больно конь… Стих – атаман!
Он – глуповат... В библиотеке
ему стоять на страже лет
на видном месте. Дискотеки
я не люблю. Дурман и бред!
И дом молельный протестантов
мне также чужд. Не наша стать!
Могу терпеть я эмигрантов,
но не хочу им потакать.
Есть в Гостагае и больница
(минует эта нас печаль),
и школа, клуб, чтоб веселиться.
Поэтов нет. Признаюсь, жаль!
Пегасов здесь – на конной ферме –
хоть отбавляй... Даёшь Парнас!
И стих мой для системы нервной
народа нужен, словно квас.
Холмы, поросшие дубами,
затянут песню вдруг мою.
Я заболтался с казаками.
Домой пора, едрит твою!
Москва – Анапа – Москва.
22 марта – 16 ноября 2005г.
IX. ЛИРИЧЕСКИЙ ДИВЕРТИСМЕНТ
Писать элегию немодно,
а ода век свой отжила.
Я в Гостагае век свободно
смотрел бы в небо. Ночь-юла
вращает звёзды... В доме Осень
сидит, как гостья, за столом.
Орехов грецких на подносе
желта гора, арбуз – потом.
И Жизнь – весёлая супруга –
мне говорит: – Ты – мой король!
Твоя печаль светла. Ты с юга
вернёшься, а в бородке – соль.
Ракушки, камушки, колечки –
жена в безделках знает толк.
Я вспоминаю, как у речки
за огородом рыскал волк.
Туман стелился уж по лугу.
Я вышел вечером во двор.
На огороде – волк. С испугу
я онемел. А волк, как вор,
остановился у сортира,
чуть постоял и был таков.
Ещё б минута, дезертира
я б замочил без лишних слов.
Всё обошлось. И, слава Богу!
От печки в дом идёт тепло.
Я знаю, волка кормят ноги,
но кормят плохо, как назло.
И по ночам два волчьих глаза –
два красноватых огонька –
меня преследуют, заразы.
Сон с глаз бежит, за ним – строка.
Москва.
5 апреля – 1 ноября 2005г.
X. ПОЕЗДКА К МОРЮ
От Гостагая прёт до моря
в жару маршрутное такси.
Мы едем: я, жена и горе-
старушка. Хоть горох труси!
У нас дороги так же плохи:
всё те же рытвины, бугры.
Так жили при царе Горохе,
и нам хлебать его дары!
У бабки глаз липуч и зорок –
чертополох, напасть, беда.
Она мне вдруг без оговорок:
– Нейдёт, сынок, вам борода!
Я обомлел!.. А бабка снова
бубнит своё: – Нейдёт, и всё!
В наш разговор ввернула слово
жена – фортуны колесо.
Старушка пуще разозлилась
и говорит жене: – Не спорь
ты с бабкой!.. Вдруг перекрестилась.
Гляжу: заснула бабка-хворь...
Осенний день на юге долог.
Бежит кудрявый виноград,
и солнца южного осколок
маршрутку нашу парит, гад.
Футболка, мокрая от пота,
прилипла к телу. Я – угрюм.
В кроссовках – жарко. Оттого-то
стихи не лезут мне на ум.
И на конечной остановке
я выхожу полуживой.
Жена красуется в обновке
на тротуаре. Солнце. Зной!
Привык к Балтийскому я морю.
Здесь море Чёрное шумит
и обрывает разговоры –
Россия за спиной лежит!
Москва.
2 марта – 5 ноября 2005г.
XI. ЧЁРНОЕ МОРЕ
Салют, свободная стихия!
К тебе вернулся я. И вновь
ты пенишь волны голубые.
Со мной жена – моя любовь.
Но как здесь всё переменилось!
Везде виндсёрферы, лотки,
шезлонги, вывески... Приснилось
такое мне в раю с тоски.
И чашку утреннего кофе
я пью на взморье... Мы в кафе.
Играет музыка. Прокофьев!
Официанты подшофе.
Мы на камнях лежим у моря.
Волна щекочет пальцы ног.
Слышны обрывки разговора:
– Вино здесь в розлив… – Есть предлог!..
На горизонте, как игрушки,
плывут, белея, корабли.
На берегу – рапаны, мушки
и крабы – грешники земли.
По променаду – над обрывом –
идём вдоль моря, смыв грехи.
У моря – запах чернослива.
И под ногами блажь – стихи.
Такие надписи поэты
на плитах не оставят здесь.
А жаль, друзья! Посланья эти
приятно даже мне прочесть.
Я не грущу. Над нами чайки
кричат. Парит осенний лист.
Смотрю: вот Муза в жёлтой майке,
а рядом с ней – аквалангист.
Мобильник вырублен, как время.
Мы возвращаемся домой.
И гостагаевское племя
дубов идёт на нас стеной!..
Москва.
4 марта – 8 августа 2005г.
XII. ЛЮБОВЬ
«Любить двух женщин – это мука!
Однако первая жена
ушла к другому, и разлука
меня на год лишила сна.
Прошла Любовь... Её походка
на пляжах Балтики парит…»
– Но черноморская бородка, –
жена вторая говорит, –
тебе к лицу. «Ещё бы!» – Впрочем,
и полнота к твоим годам
не через меру. Если хочешь,
пойдём к песчаным тем холмам,
где мы под солнцем загорали
и моря Чёрмного прибой
тебя утешил, смыв печали,
и ты любил меня… Постой!
дай вытряхну песок из сланцев.
Ну и жара!.. Смотри, сгоришь!
Не говори мне про испанцев –
ты темпераментней «рулишь».
Я оглянулся... Косогоры
дымились в мареве. Жара
всё нарастала. Разговоры
супруги, словно мошкара,
ко мне прилипли, и медузы,
как холодец, на берегу
гниют и пахнут... То-то Музы
молчат! Я время стерегу
и жду свой час. Вот холм песчаный
и место тихое в тени.
Мы прилегли… Вдруг парень странный
возьми и как в кустах чихни!..
Я обалдел! Супруга тоже
перетрухнула: – Отдыхай!..
Сегодня – баня! Здесь – негоже,
а там – чистилище и рай.
Москва.
21 апреля – 28 сентября 2005г.
XIII. СЫН
Мой тесть – строитель. И ребёнок
за ним в строители пошёл.
Тесть любит внука. Сын с пелёнок
себе учителя нашёл.
Они гремят металлоломом
с утра до ночи в мастерской
и пилят доски перед домом.
Станок гудит весь день-деньской!
В раю, наверное, без грома
не обойтись. Наш рай таков:
сын молотком стучит у дома
и мне несёт подковы слов.
Я в Гостагае – бог… Всезнайка!
Мне любо слово «Гюстюгай» –
источник, то есть Гостагайка –
речушка – адыгейский рай.
Окончен день. Стихотворенье
лежит к обеду на столе,
как будто овощ. Вдохновенье
корнями держится в земле!
Белокочанная капуста
с капустой красной спор ведёт
о том, кто краше... У искусства
проблем на целый огород –
сорняк повсюду! Наш Арсений
(любитель сказок перед сном)
его выдёргивает, гений,
и топчет, гада, босиком.
В тазу пластмассовом – посуда.
У тёщи полон дом хлопот...
Она поёт... Такое чудо!
И песня в клочья душу рвёт.
Москва.
18 апреля – 15 августа 2005г.
XIV. ПО ГРИБЫ
Супруга с сыном за грибами
меня зовут в дубовый лес.
В руке – корзина. Перед нами –
осенний луг и рай небес.
На холм взбирается дорога.
В траве оставил трактор след.
Грибов не так в дубраве много:
есть сыроежки, белых – нет.
Зато ребёнку то-то праздник!
А нам с женой отрада, смех
смотреть, как ищет гриб проказник
и говорит: – Нашёл орех!
Лес – молодой... Дубкам по сорок
без лишка лет. Чего желать?
Лес для меня, как лира, дорог!
Кому бы лиру завещать?
Она могла б сгодиться внуку.
Из сына тоже будет толк:
он строит «башни». Дружбы «руку»
мне протянул издатель-волк.
В лесу обглоданные мощи
глазам противны. Знак судьбы!
Близ скотобойни – наша роща.
Выходим... Сын несёт грибы.
Моховиков – штук пять в корзине,
а белый гриб, увы, – один.
Он разместился на вершине
и сыроежкам – господин.
У рощи – луг, за лугом – речка,
а возле речки – огород.
Мы дома греемся у печки.
Грибы на Кухне. Дождь идёт…
Москва.
10 апреля – 9 августа 2005г.
XV. В ДЕНЬ ОТЪЕЗДА
Просрочен снова день отъезда.
Вокзал в Анапе чист и пуст.
Под дубом, в роще, наше место
займут грибы и ягод куст.
Жена со мной идёт по лугу,
а сын – отстал... За нами – лес.
Пастух окликнул вдруг супругу:
– Вы из Москвы? Я – местный бес!
Кнут щёлкнул, и коровье стадо,
мыча, направилось в загон.
Перекрестился я с досады.
Глядь, по шоссе гремит фургон...
А вот и дом наш. Будут сборы,
а позже – баня. Грустный день!
Мне после бани в поезд скорый
садиться, знаю, будет лень.
Из магазина – на стоянке –
я жду, как водится, жену.
Ко мне подходят две цыганки
и как начнут канючить: – Ну,
дай денег! Ты – богат, опрятен,
а мы – бедны. Пусти слезу!..
Язык цыганский мне понятен:
– Даст деньги лох, а я – «козу».
Цыганки-кумушки судачат,
не отступая от меня,
и пристают: – Что это значит?
– Отыди, значит, сатана!
Их ветром сдуло!.. На машине
меня везёт к вокзалу тесть.
Жена и тёща сзади с сыном
о чём-то думают... Бог весть!
Мне надо ехать. Ждёт работа.
Стоят дела, как лопухи.
Пусть стиховед Олег Федотов
напишет так: «Красны стихи!»
Москва.
5 марта – 25 ноября 2005г.
КОНЕЦ*
_______________________
* Третья и последняя редакция
7 марта 2011г.