Научный журнал

Вид материала

Содержание

Увидеть лицо иного ребенка
Место сонета в немецкой поэзии эпохи просвещения
Библиографический список

Подобный материал:

1 ... 14 15 16 17 18 19 20 21 ... 25

Библиографический список

Короленко, Ц.П. Социодинамическая психиатрия / Ц.П. Короленко, Н.В. Дмитриева. – М. : Академический Проект, 2000. – 460 с.
Bell, J. (1992) Mother-Infant Interaction Structures and Presymbolic Self and Object Representations Psychoanalytic Dialogues. – V. 7, 113–182.
Fairbairn, W. The Repression and the Return of Bad Object. In: An Object-Relations Theory of Personality. – New York : Basic Books, 1943.
Fairbairn, W. An Object-Relations Theory of Personality. – New York : Basic Books., 1946.
Fairbairn, W. From Instinct to Self: Selected Papers V. 1–2. E. Birtles. D. Sharff (eds.). Northvale. – New York : Aronson, 1993.
Greenberg, J., Mitchell,S. (1983) Object Relations in Psychoanalytic Theory. – Cambridge, M.A. : Harvard Universities Press.
Klein, M. The Psycho-Analysis of Children. – London , Karnac Books, 1932, 1998.
Klein, M. The Selected Melanie Klein (J. Mitchell (ed.). Harmondsworth : Penguin, 1986.
Musil, R. Czlowiek bez Wlasciwosci. – Warszawa : PIW, 1971.
Winnicot, D. Ego Distortion in Terms of True and False Self. – London : Hogarth, 1960.
Winnicott, D. Ego Integration in Child Development. In The Maturational Processes and the Facilitating Environment. – New York : International Universities Press, 1965. – Р. 56–63.
Winnicot, D. Playing and Reality. – Middlesek : Penguin, 1971.
Winnicott, D. «Communicating and Not Communicating Leading to a Study of Certain Opposites». In the Naturational Process and the Facilitating Environment. – New York : International Universities Press, 1993.

УДК 159.922.7

УВИДЕТЬ ЛИЦО ИНОГО РЕБЕНКА

Е.В. Соколова

В статье освещаются вопросы отношения в обществе к проблеме детей с отклоняющимся развитием. Описываются личные наблюдения и опыт автора, полученные в практической деятельности и в непосредственном общении с детьми и их родителями, ставшими Учителями в его жизни.

Не ставя задачу углубленно рассмотреть и описать специфику недостаточного развития и методы работы с детьми-инвалидами, автор хотел бы отразить в данной статье собственный взгляд на возможности ребенка, который родился не таким, как большинство его сверстников. Позволим себе также уйти от привычного научного стиля изложения материала и анализа полученных фактов, так как слишком многого этот фактологический материал не способен передать и сделать доступным живому восприятию. Однако все наблюдения и события, описанные в статье – возможно, чуть более эмоционально, чем требуется для подобного жанра – действительны и отражают реальные факты жизни и развития детей, воспитывающихся в специализированных группах детских садов № 3 и № 21 г. Бердска.

Цель данной статьи определяется идеей нормализации отношения к детям-инвалидам в обществе, попыткой изменить существующее недооценивание, непонимание и непринятие этой категории населения.

Родился малыш, такой долгожданный и уже любимый. Новая жизнь, судьба, целая вселенная появилась в мире. Но вместо радости и восторга иногда в глазах матери стоят слезы…Страшные и малопонятные, а от того еще более пугающие слова врача: «Это же синдром Дауна (как вариант: умственная отсталость, ДЦП, врожденные уродства и т. д.!»), прозвучали вместо приветствия и восхищения этим главным чудом света.

И дальше: «Он будет инвалидом. Он не сможет ходить. Он никогда не узнает вас и не назовет мамой…», а дальше больше, как вороны каркают, как точно прицеленные камни летят в и так уже разбитое материнское сердце.

А малыш лежит, удивленно хлопая глазами, впервые увидевшими этот мир, и никак не может понять, почему каждый раз, когда его берет на руки его самая лучшая, самая сильная и волшебная мама, соленая капелька скатывается с ее щеки.

Кто-то не выдержал, сломался, может быть, впервые в жизни предав себя, предав того, кто совсем недавно был с ним одним целым, а в будущем, возможно, и стал бы единственным смыслом жизни. Их не осудишь, они сами себя осудили на долгую половинчатую жизнь. Ведь, отдав часть себя, отделив и вычеркнув целую эпоху (ожидание, радость первого толчка, рождение) своей жизни, вряд ли удастся достичь целостности и гармонии счастья.

Не осудить и тех, кто «для блага» молодой мамы рассказал ей о «страшных последствиях» болезни ее малыша. «Вы еще молодая, у вас еще будут дети – здоровые, красивые. Зачем вешать на себя обузу?! Отдайте его в интернат, все равно он не жилец, измучаетесь только…». А иногда и говорить не считают нужным – просто не приносят на кормление, не дают на руки, даже просто подержать, обнять, вдохнуть запах такого родного, пусть и непривычного обычному взгляду тельца. Бывает и хуже – до сих пор не могу забыть слова одной заслуженной акушерки более чем с тридцатилетним стажем работы: «Тяжелые роды были, совсем слабенький, синенький родился, не дышал, внешние дефекты невооруженным глазом видны, вот мы и решили, перемигнувшись с медсестрой, что реанимировать не стоит… Мать – здоровая, молодая, еще кучу родить сможет….».

Но всегда есть те, кто смог справиться и с «добрыми» словами, и с собственными страхами, отчаянием, и победила воспетая в стихах и песнях совершенно бескорыстная, всепринимающая и этим всесильная Материнская Любовь.

Легко не бывает… Врачи, больница, ежедневный массаж, на который через весь город по заснеженным тротуарам надо носить на руках свою кровиночку, исправно растущую и ежемесячно набирающую вес. И вот случается чудо! Одна моя знакомая девчушка, о которой при выписке из роддома говорили, что вся ее жизнь – инвалидная коляска и примитивные рефлексы, уже оканчивает школу, совершенно обычную, плюс художественную, танцует, занимается спортом и шьет удивительные наряды в театральной студии. Мама гордится своей Ксюшей, и мы с грустью вспоминаем те чудовищные прогнозы, которые вызывали только боль и отчаяние, но никак не способствовали развитию веры в возможности ребенка.

Другая кроха, родившаяся с птозом верхнего века, расщелиной неба (в роддоме говорили, что это «верный признак серьезной генетической патологии и глубокой умственной отсталости»), пройдя через все испытания болью, операциями, любопытными и ужасающимися, сочувствующими взглядами прохожих, уже работает и учится дальше. Благодаря своему доброму нраву и природной веселости имеет много друзей, заботится о своих пожилых родителях, как самая заправская «маленькая хозяйка большого дома». Катюшку и в детстве считали звездочкой в детсадовской группе – столько задора и оптимизма, умения радоваться жизни и радовать других! Это всегда привлекало к ней и сверстников, и педагогов.

Вспоминаю светлые глаза паренька из старшей специальной группы для детей с нарушениями развития одного из детских садов г. Бердска. Ему поставили диагноз «олигофрения» легкой степени (совершенно справедливо, т. к. все познавательные процессы были чрезвычайно слабо развиты, динамики интеллектуального развития за два года посещения сада практически не было). Однако душевное развитие (как его измерить? по каким критериям определить?) удивляло всех взрослых, работающих в детском саду. Ребенок – единственный сын в многодетной семье (еще три сестры, младше и старше мальчика) стал настоящим помощником отца, маленьким «мужчиной» в группе и дома, когда не стало матери.

Вместо обычных для дошкольников сюжетно-ролевых игр, он просил молоток у воспитателей и ремонтировал (!) сломавшийся детский стульчик, помогал няне носить продукты с кухни, застилал постели за малышами и одевал их на прогулку, как делал это дома, ухаживая за младшей сестренкой. Мы редко видели отца – понятно, что теперь ему приходилось работать за двоих (сестренки забирали и приводили мальчика в сад), но когда он приходил, надо было видеть его улыбку и то особенное выражение лица родителя, который искренне гордится своим сыном. «Мы теперь с ним вдвоем мужики в доме! Девчонки – что с них взять? Серега у нас главный по хозяйству». А ему ведь всего 7 лет на тот момент было, и в школу его взяли только в специальную коррекционную, все, как и полагалось в рамках его диагноза.

Листает страницы память, где-то удивляя, где-то радуя, а где-то… Белоголовый, всегда улыбающийся дауненок Алешка. Его в детский сад привел отец, со слезами на глазах умолял заведующую взять в группу, т. к. все свои 8 лет жизни мальчик просидел дома то с бабушкой, то с нянями, бесконечно меняющимися и превращающимися в одинаковые тени в его глазах. Трудно было с ним управляться – не говорящим, очень подвижным и не контролирующим себя, да и особого желания что-то исправить у чужих теть не возникало. Самым большим развлечением для него было сидеть на подоконнике и следить за играющими во дворе детьми. С Алешей они не играли – кто пугался, кто смеялся, те, что постарше, зло обзывали, прогоняли прочь. Алешка плакал, не столько умом, сколько сердечком чувствуя свою ненужность, но вскоре, быстро забыв обиду, вновь старался приблизиться. И все повторялось… После того, как большие мальчишки, уже школьники, стали прогонять его палками и швырять камнями, родители перестали выводить Алешу во двор. Заточения в стенах квартиры растущий ребенок уже не мог выдерживать.

Каким солнечным ангелом он был в детском саду! Тут уж все мы – педагоги и специалисты – поверили в удивительную душевность детей с синдромом Дауна, описанную в литературе. Совершенно неагрессивен, всегда добрый, веселый, хотя часто беспокойный и суетливый, он удивлял нас своей потрясающей сострадательностью, совершенно бескорыстным желанием всем помогать, всех радовать. Более рослый и крупный, чем другие дети в группе, он сразу взял опеку над малышами: мог без конца помогать им обувать ботиночки и сапожки, качать их на качели, даже за столом, прежде чем начать есть, он всем предлагал свою порцию, отдавал булочку, яблоко, и только получив отказ, ел сам. Каждый день в группу приходил с охапкой игрушек из дома и радовался, когда дети играли с его машинками, роботами. Если кто-то из детей плакал, он садился рядом, интуитивно принимая подобную позу, и тоже начинал плакать, а потом гладил по голове, старался обнять…

Мои студентки-практикантки были слегка растеряны и удивлены, впервые зайдя в группу, когда на них обрушился поток Алешкиной радости и любви: он с каждой поздоровался сначала за руку, кивая головой и улыбаясь во весь рот, но после, посчитав, что этого недостаточно, он каждую обнял своими крепкими ручонками (некоторых даже от избытка чувств поцеловал), а потом, все еще не успокоившись, – всем ли хорошо – устроил настоящий концерт, стащив и раздав им все звучащие музыкальные инструменты из группы (бубны, колокольчики, барабан, дудочку). Какофония стояла минут 10, а сам Алешка прыгал и кружился от восторга, стуча в бубен. Вот так совсем «не речевой» ребенок (тяжелое поражение речевого центра в мозге вряд ли позволит ему когда-то заговорить) озвучивал свою радость от встречи с каждым пришедшим, разглядев, схватив неуловимую сущность и единственность появившегося в его жизни человека и возвратив ему его собственную ценность и уникальность…

Много чему научил нас этот ребенок, по всем заключениям «не садовский», «не обучаемый», но ставший учителем доброты, открытости и любви к другим.

Еще раз пошатнулись, поплыли привычные представления о норме, о нормальности, о точке отсчета этой нормативности развития. Как назвали бы большинство из нас мальчика с серьезным генетическим дефектом, если б критерием и точкой отсчета была потрясающая доброта и любовь к людям? Всеобщая патология душевности на фоне единственности и абсолютно естественной природной нормальности.

Жан Венье, соотечественник и духовный собрат Экзюпери, бывший военный летчик, создавший общину для умственно отсталых, сказал, что такие дети нужны человечеству, чтобы учиться любви.

Удивительно мудро звучат слова Януша Корчака: «Это ошибка, недоразумение, что все иное кажется нам неуспешным, неудавшимся, недостойным жизни… Ребенок не лотерейный билет, на который должен пасть выигрыш. В каждом есть своя искра, способная зажигать костры счастья и истины».

…Не выдержали взрослые, но не педагоги, на которых пала вся ответственность за детей в группе и все трудности по уходу за вовсе не простым ребенком. Не приняли, совсем не зная Алешку (как отвергают все иное, по-другому выглядевшее и устроенное по-другому), родители других детей (хотя это была специализированная группа, где все дети имеют различные нарушения развития). Появились жалобы на то, что он «плохо влияет» на детей, «выглядит некрасиво», «не говорит и много бегает». И полетели те же камни, но уже в адрес Алешиных родителей, администрации сада, ослушавшейся неписанных законов – не принимать детей с синдромом Дауна в детский сад. Пошли ходоки в вышестоящие инстанции, и, как это всегда бывает, чтобы «не было шума», пришло устное распоряжение: убрать возмутителя спокойствия…

Плакал Алешка, никак не понимая, почему родители в спешке собирают его вещички, купальный халатик, спортивные тапочки. Прятал глаза отец, не зная, как объяснить малышу, что он не такой и ему не место среди «нормальных». С тяжелым сердцем уходили мы, не сумевшие защитить права ребенка на самое элементарное – общение с другими детьми. А дети потом еще долго спрашивали: «Где Алеша?», играли «как Алеша делает концерт» и показывали пальчиками на его фотографию на стене (там паровозиком «едут» все дети группы и можно гордо указать на себя) и говорили: « А это наш Алеша, только он уже долго не приходит…»

Как бы научить наш взрослый мир выходить из-под гипноза диагноза: не болезнь, а Жизнь ребенка нужно понять, и не чтобы «победить», а чтобы принять и помочь стать счастливее. Как перестать мыслить и жить по социальным, общепринятым и удобным для общества стандартам, понять, что можно жить вне стандартов… Назвать «ненормальным», «больным» – чего же проще? Принять его «инакость» («идиот» – букв. – значит иной, написано у В. Леви), позволить быть другим, не хуже и не лучше других, жить по-своему, сохранить это свое – вот чему надо учиться…

…Странный, чудной, не от мира сего. Не понимаемый и не понимающий, не принимающий и не принимаемый, с иной планеты. Закрытый от всех и для всех, он, может быть, как никто другой, открыт Истине, Любви, Добру. Один странный мальчик создал теорию относительности, другой написал бесценные полотна; сотни их обогатили культуру шедеврами, прозрениями и открытиями, которые только сейчас мы начинаем понимать и «расшифровывать»; миллионы безвестных не создали ничего, но затронули какие-то важные струны наших сердец, разбудили спящие души…

Эти факты созвучны идеям А. Ухтомского, описанным в дневниках и записных книжках писателя, предлагающего ввести в психологию понятие Лица другого. Каждое Лицо человеческое приходит в мир лишь однажды, чтобы никогда больше не повториться, и несет в мир содержание, которым кроме него никто больше не обладает. Автор пишет о том, что человек ежечасно стоит на рубеже между своей теоретической абстракцией и вновь притекающей реальностью – реальностью природы и реальными человеческими лицами. Уметь не задерживаться на своей абстракции и во всякое время быть готовым предпочесть ей живую реальность, уметь конкретно подойти к каждому отдельному человеку, ребенку, уметь войти в его скорлупу, зажить его жизнью, понять точки отправления, которые его определяют, понять его доминанты, стать на его точку зрения – вот задача каждого. Уметь воспитать в себе эту способность переключения в жизнь другого, способность понимания ближайшего встречного человека как конкретного, ничем не заменимого в природе, самобытного существа – вот цель, с которой взрослые должны вступать в общение с ребенком, пусть другим, не вписывающимся в заданные общественными стереотипами рамки. «Только там, где ставится доминанта на лице другого как самое дорогое для человека, впервые преодолевается проклятие индивидуалистического отношения к жизни, индивидуалистического миропонимания, индивидуалистической науки. Ибо ведь только в меру того, насколько каждый из нас преодолеет самого себя и свой индивидуализм, самоупор на себя, ему открывается лицо другого» [3, с. 150].

В рамках обсуждаемой темы нельзя не согласиться с мнением великого ученого, который делает вывод о том, что только с того момента, как открывается лицо другого, сам человек впервые заслуживает, чтобы о нем заговорили как о лице.

Как же научиться этой загадочной и сложной науке – видеть Лицо другого – иного ребенка, видеть его бесценность и безграничность возможностей? Может быть, просто позволить себе услышать и поверить в удивительные слова Владимира Леви: «Все великие результаты останутся пустыми звуками, если не найдется того, кто внушит, заставит почувствовать: Ты хорош уже тем, что живешь на свете. Такого, как ты, никогда не было, нет и не будет. Ты – капля росы, успевшей отразить солнце, и это чудо. Ты – ЧУДО!».

Библиографический список

Леви, В.Л. Как воспитывать родителей или Новый нестандартный ребенок / В.Л. Леви. – М., 2004. – 416 с.
Соколова, Е.В. Хорошие «плохие дети / Е.В. Соколова. – Новосибирск, 2004. – 604 с.
Ухтомский, А.А. Доминанта / А.А. Ухтомский. – СПб. : Питер, 2002. – 448 с.

ФИЛОЛОГИЯ

УДК 811.112.2.09

МЕСТО СОНЕТА В НЕМЕЦКОЙ ПОЭЗИИ ЭПОХИ ПРОСВЕЩЕНИЯ

Т.Н. Андреюшкина

В статье исследуется немецкий просветительский сонет, ушедший в данную эпоху на периферию европейской литературы; в ней анализируются причины становления сонета фактом литературного быта. К анализу привлекаются отдельные стихотворения, представляющие собой контаминации сонета с другими жанрами.

Сонет как центральный лирический жанр предыдущего века в период раннего и зрелого Просвещения перемещается на периферию немецкой литературы, утрачивающей интерес к лирике и выражающей, преимущественно, антирелигиозный пафос. В это время для немецкой литературы было характерно тяготение к философско-нравоучительным произведениям (трактатам, эссе, диалогам, беседам, письмам), к научно-популярным сочинениям (утопическим путешествиям, дневникам, запискам), а также к прозе дидактического характера (назидательным романам, сатирическим повестям), так как, по мнению просветителей, искусство было призвано воспитывать человека, исправлять нравы людей.

Для литературно-эстетических взглядов писателей XVIII века характерен нормативный подход к литературному творчеству. Немецкие писатели обращаются к классицизму в его французском варианте, так как классицизм XVII века наилучшим образом воплощал актуальную для раздробленной Германии идею государственности, способствовал становлению чувства национального самосознания. Основную задачу искусства немецкие просветители видели в создании национального театра: в период раннего Просвещения – по образцу французского классицистического театра, а в период зрелого и позднего Просвещения величайшим драматургом признавался Шекспир. И даже когда речь заходила о значительных сонетистах, они были интересны просветителям лишь как драматурги (например, в «Сравнении Шекспира и Андреаса Грифиуса» (1741) И.Э. Шлегеля).

Затишье вокруг сонета продолжается с начала до последней четверти XVIII века. На первый план в поэзии выходят такие жанры, как гимн, ода, элегия, идиллия, в которых используются античные размеры (позднее в творчестве Клопштока и поэтов геттингенской рощи эти жанры станут более свободными и менее нормативными), а с появлением «штюрмерской» поэзии – баллады и народные песни. Но тем не менее традиция барочного сонета спорадически продолжается до середины XVIII века.

И.К. Готшед, главный представитель раннего Просвещения, объявил войну пустому, развлекательному искусству, в разряд которого попал и сонет. В «Опыте критической поэзии» (1730) Готшед проявляет себя противником этого жанра. Он называет сонет «поэтическим промахом». На равнозначное сравнение Буало «безупречного сонета» с длинной поэмой [6, c. 67], Готшед отвечает репликой, что «это все равно, что сказать, что карточный домик стоит большого дворца» [9, c. 84]. Приписывание Буало открытия сонета Аполлону вызывает у Готшеда замечание о том, что бог «вряд ли был в восторге от вымученного сонетного звона» [9, c. 85]. Готшед называет сонет то эпиграммой, то стихотворением-песней (меняя определение Sinn-Gedicht на Sing-Gedicht), но, «поскольку их никто не поет, они не стоят поэтического труда» [9, c. 56]. Несмотря на то, что профессор Готшед презирал сонет и его авторов, он пишет согласно барочной традиции сонет-эпитафию «На смерть Г. Боссека, моего слушателя философии»:

Mein Bossek, den das Grab so bald von uns getrennt,

Geliebter, den ich früh, ach allzu früh verliere,

Erlaube, dass mein Kiel dein wahres Lob berühre.

Dein Herz hat aus Begier zur Wissenschaft gebrennt [7, s. 113].

(Мой Боссек, которого могила так рано с нами разлучила, / Дорогой друг, которого я рано, ах, так рано потерял, / Позволь моим пером воспеть тебе хвалу, / Ведь твое сердце пламенной любовью к истине горело – Здесь и далее подстрочник дан в переводе автора).

В этой же традиции написаны эпитафии и сонеты на случай К.Г. Амтора, М. Рише. Б.Г. Брокес создает сонетные портреты знаменитых людей своего времени (например, Телеманна), которые можно сравнить с парадными портретами в живописи XVIII века.

В XVIII веке в Европе и Германии петраркизм, как и наиболее адекватный ему жанр сонета, полностью не исчезает. Переходы между силезскими и так называемыми «галантными» поэтами, такими как И.У. Кениг, Г. Мюльпфорт, Э. Ноймейстер, текучи. В этой поэзии заметно влияние Дж. Мариино. «Галантная» поэзия преследует цель блистать остроумием и одевать эротические темы в петрарковские одежды, так что позиция этих поэтов является полной противоположностью платоническому петраркизму. Более того, поэты высмеивают друг друга в излишествах при описании любовных страданий, как это делает И.У. Кениг по поводу «жалобных» сонетов Ф.Р. фон Канитца:

Petrarch weiß seiner Lauren Tod

Der Welt zwar kläglich vorzusingen,

Doch Canitz läßt in gleicher Noth

Der Doris Ruhm so schön erklingen,

Daß ieder weint, bey Seiner Qvaal,

Als wär er selbst ihr Ehgemahl [7, s. 115].

(Петрарка умеет жалобно пропеть / Миру о смерти своей Лауры, / А Канитц так красиво поет о славе Дорис, / Что каждый плачет от его страданий, / Будто он сам муж Лауры).

Даже Лессинг, не писавший сонетов, использует имя возлюбленной Петрарки в стихотворении «Спящая Лаура». Но возлюбленная в его стихотворении – вполне земное существо, и земная любовь может открыть его герою «небесные тайны»:

Ich ließ mich sanfte nieder,

Ich segnete, ich küßte sie,

Ich segnete und küßte wieder:

Und schnell erwachte sie.

Schnell thaten sich die Augen auf.

Die Augen? – nein, der Himmel that sich auf [8, II, c. 261].

(Я тихо опустился наземь, / Благословил и поцеловал ее, / Благословил и поцеловал снова: / И тут она проснулась, / Распахнув глаза. / Глаза? – нет, это небо распахнулось).

Шутливые сонеты пишет Г.Б. Ханке. Его «Сонет в сонете» продолжает линию сонетов «ex tempore». Особенно интересен секстет этого антипетраркистского сонета, в котором рифмуется и первое полустишие. Автор жалуется на то, что у него отсутствует тема сонета, так как он не может воспевать только свои представления о возлюбленной, он хочет создать портрет «с натуры».

Gesetzt, ich wolt es thun, so find ich neue Sorgen,

Weil mir dein schöner Mund das Thema nicht entdeckt.

Vielleicht von deiner Brust? Die bleibt mir stets verborgen;

Von deiner Lippen Pracht? Die hab ich nie geschmeckt;

Von meiner Liebes-Qvaal? Die suchst du nicht zu heilen;

Doch das Sonnet ist da: Es sind schon vierzehn Zeilen[7, c. 113].

(Допустим, я напишу сонет, но вот еще забота, / Твой чудный ротик не открыл мне темы. / Не написать ли о твоей груди? Но от меня она всегда закрыта; / О великолепии губ? Я к ним не прикасался; / О моих страданьях от любви? Но ты и не пытаешься меня от них избавить; / И все же мой сонет готов: вот стройный ряд четырнадцати строк).

Как известно, теории классицистов крайне негативно характеризуют сонет. И.Я. Брайтингер не видит в сонете «большой пользы», для него достаточно того, что тот служит для развлечения. И.Я. Бодмер повторяет сравнение сонета с прокрустовым ложем [7, c. 308], обеспечив этому сравнению долгую жизнь. Тем не менее швейцарцы возвращают интерес читателей к поэзии (они публикуют песни миннезингеров, открывая дорогу к «чувству» и «воображению», а также к мистическим чувствам, которые находят в поэзии Мильтона). Мистицизм швейцарцев был с восторгом встречен Клопштоком и его последователями, а позднее и романтиками.

Готшед, подробно изучив историю сонета от Петрарки до немецкого барокко, заявляет, что до сих пор не нашел сонета «без ошибок» [7, c. 314], который бы «точно ограничивался определенными правилами» [7, c. 312]. И.К.Ф. Хауг считает, что, в отличие от мелодичного итальянского, немецкий язык не годится для сонета, который строгостью своих правил «парализует вдохновение» [7, c. 354]. К.В.Ф. Зульцер поддерживает мысль Хауга, что «эти формы (сонеты и канцоны – Т.А.) свойственны романским народам и не могут прижиться у нас, по меньшей мере, стать национальными» [7, с. 369]. Ф. Бутервек критикует «болтливость» и «холодную искусственность» сонета [7, c. 368]. В различных альманахах противниками сонета создается великое множество пародий на сонет. Один из них создан Й. Баггезеном как криптограммный прозаический сонет, сохранивший рифмы, которые мы отметили тактовыми чертами:

«Was habt ihr gegen dies Sonett?» fragte er. Als er ausgelesen,

«aufrichtig! / – Sind nicht zwei Vierler und ein Sechsler drin /

melodisch hörbar eurem zweyten Sinn, / und auch symmetrisch

eurem ersten sichtig? // Fehlt etwas, das dem Ohr und Auge wich-

tig? /wallt’s nicht in vierzehn Wendungen dahin? // ist, bis zum

Ende, nicht vom Anbeginn: / Reim, Sylbenmaaß, Figur und Takt-

schlag richtig? // – Mit einem Wort? Sind nicht drin, nach der

Norm, / zuerst zwey Klänge viermal wiederkehrend, / und drey

nachher in doppelter Vereinigung? // Und hat es nicht, nebst der

vollkommnen Form / sich selbst in der Vollendung überspringend, /

sogar zum Ueberflusse Sinn und Meinung?» [7, c. 363].

В ХХ веке именно эти пародийные формы станут продуктивными для сонета. Подобный 11-строчник напишет С. Андерсон, напомнив о драматической ситуации вокруг Гете, подвергшегося критике со стороны просветителей из-за защиты сонета.

Как мы видим, в теориях классицистов и просветителей сонету отводится роль развлекательного, несерьезного жанра, который, согласно рационалистическому подходу, не мог занять место ни среди высоких, ни среди низких жанров, что не обеспечивало сонету возможность полнокровного развития в эпоху Просвещения. Кризис сонета в XVIII веке охватил всю Западную Европу. Когда в 1766 году в Англии появилось новое издание Шекспира, издатель в предисловии к нему написал, что не включил в него сонеты, так как даже самые строгие законы парламента не смогли бы создать им читательской аудитории [12, с. 164].

Анакреонтическое мировоззрение помогает облегчить переход от рационализма к чувствительности. Этот переходный момент иллюстрируют геттингенцы Л.К.Г. Гельти и И.А. Крамер в «Альманахах муз», где они очерчивают идеал женщины в «петраркистской манере», под влиянием герстенберговских песнопений бардов и од Ф.Г. Клопштока превращая «грациозного» Петрарку в тоскующего влюбленного. Безответная любовь Клопштока к своей кузине нашла выражение в «Одах к Фанни» (1747/48), которые обнаруживают параллельные петраркистские мотивы. Общим с Петраркой является одухотворение любви. Но лирика поэтов разнонаправлена: в то время как Петрарка стремится от земли к небесам, Клопшток ищет небесный идеал на земле. Намерениям Клопштока написать сонеты не было суждено осуществиться. В шиллеровских «Одах к Лауре» (1782) энтузиазм почитателя Клопштока созвучен петраркизму, который Виндфур относит к «духовному», а сам Шиллер называет плодом «необузданного воображения». Хотя Клопшток, Шиллер и Гельдерлин не писали сонетов, но форма некоторых стихотворений этих авторов приближена к этой «малой песенной форме».

В знаменитом гимне «Половина жизни» (1800) Гельдерлина, написанном в вольном ритме, состоящем из 14 строк и разбитом на два семистишия, угадываются чередующиеся между собой катрены и терцеты. С другой стороны, если принимать во внимание метрические особенности этого стихотворения, очевидно, что оно состоит из трех- и двустопных строк, с преобладающими женскими клаузулами.

Mit gelben Birnen hänget

Und voll mit wilden Rosen

Das Land in den See,

Ihr holden Schwäne,

Und trunken von Küssen

Tunkt ihr das Haupt

Ins heilignüchterne Wasser.

Weh mir, wo nehm ich, wenn

Es Winter ist, die Blumen, und wo

Den Sonnenschein,

Und Schatten der Erde?

Die Mauern stehn

Sprachlos und kalt, im Winde

Klirren die Fahnen [10, I, s. 252].

Таким образом, первая строфа имеет акцентную схему 3322223, а вторая – 3322232, что позволяет разделить все стихотворение на катрен / терцет // катрен / терцет. Это деление поддерживается ассонантными и аллитерационными рифмами, а также сменой интонации на границах «строф». Рифмы во втором семистишии вносят дополнительную сумятицу, которую усиливают анжамбеманы во 2-й и 6-й строках, не давая возможности отграничить катрен от терцета. Наиболее беспокойно звучит восьмая строка, которая в сонете является переходной от октета к секстету. Если следовать рифмам, то катрен можно обнаружить как в середине первого семистишия (строки 2–5), так и второго (строки 3–6). Внутренняя же форма стихотворения (деление фраз на синтагмы, выход их за пределы строк) предполагает его деление на терцет/ катрен// катрен/ терцет. Это деление подчеркивается преобладающими звуковыми лейтмотивами: в первом трехстишии объединяющим согласным является l, а в катрене – h, в то время как во втором катрене – w и sch; в заключительном терцете они все присутствуют, только l звучит в сочетании с твердым k, а h становится непроизносимым. Тем самым в стихотворении возникает сильное напряжение между его внутренней и внешней формой, которое в некоторой степени гармонизируется симметрией семистиший и многочисленными повторами носового n в обеих частях стихотворения.

Катрены и терцеты автором не выделены, да и границы между ними размыты, но они все же могут быть обнаружены благодаря неточным ассонантным и аллитерационным рифмам (Rosen/ See, Küssen/Wasser, wenn/wo u.a.). Терцетами завершаются обе строфы, где катрены образуют стихотворную антитезу, наивысшим эмоциональным всплеском которой, усиленным аллитерацией (weh/ wo/ wenn), является восьмая строчка, которая в сонете является переходной от октета к секстету. Таким образом, «элегический» гимн Гельдерлина приобретает сонетные черты. Еще более сонетна передаваемая в стихотворении рефлексия-переживание, которая на первый взгляд кажется пейзажной зарисовкой: в первой части описывается летний пейзаж, воспринимаемый сторонним наблюдателем, что подчеркивается местоимением «ihr», вторая часть отражает зимний «пейзаж» души, в котором преобладают местоимения «ich», «mir». В стихотворении создается яркий контраст между умиротворенным настроением первой строфы и неоднородной по характеру второй строфой, где почти отчаянием вызванный риторический вопрос повисает в воздухе и ответное «безмолвие стен» подчеркивается стуком флюгера. Это стихотворение, предвосхищающее появление модернистских сонетов, указывает на кризис традиционного восприятия действительности и ситуацию отчуждения лирического «я» [5, c. 287].

Критики едины во мнении, что Шиллер не писал сонетов, но он написал 14-строчную «Нению» (1800). Элегия состоит из дистиха, то есть гекзаметра и пентаметра. Дуалистическая природа сонета роднит ее с античным дистихом, где октет выполняет роль гекзаметра, а секстет – пентаметра, и границы между ними в обоих случаях имеют то же смысловое и структурное значение. Как пентаметр на одну стопу короче гекзаметра, так и секстет на одну пару стихов короче октета. Секстет является мелодическим водопадом мысли, выраженной в восьмистишии.

Auch das Schöne muß sterben! Das Menschen und Götter bezwinget,

Nicht die eherne Brust rührt es des stygischen Zeus.

Einmal nur erweichte die Liebe den Schattenbeherrscher,

Und an der Schwelle noch, streng, rief er zurück sein Geschenk.

Nicht stillt Aphrodite dem schönen Knaben die Wunde,

Die in den zierlichen Leib grausam der Eber geritzt.

Nicht errettet den göttlichen Held die unsterbliche Mutter,

Wann er, am skäischen Tor fallend, sein Schicksal erfüllt.

Aber sie steigt aus dem Meer mit allen Töchtern des Nereus,

Und die Klage hebt an um den verherrlichten Sohn.

Siehe! Da weinen die Götter, es weinen die Göttinnen alle,

Daß das Schöne vergeht,daß das Vollkommene stirbt.

Auch ein Klaglied zu sein im Mund der Geliebten, ist herrlich,

Denn das Gemeine geht klanglos zum Orkus hinab [14, I, c. 490].

Эти элегические двустишия, написанные гекзаметром и пентаметром, Шиллер называет «жалобной песней», воспевая в них красоту, пусть и преходящую, любовь, хоть и смертную, но оплакиваемую даже богами. Это стихотворение по сюжету можно разбить на три катрена и коду, что сближает его с сонетом. В целом жанр элегической песни, приближающийся к эпитафии, близок сонету. Вспомним сонеты на смерть Лауры Петрарки. В немецкой сонетистике существует традиция погребальных сонетов и циклов (Бюргер, Рюккерт, Шредер, Рильке, Хагельштанге, Хольтхузен и др.).

Несмотря на собственные переводы сонетов Петрарки, Гердер относился к противникам современного сонета. Переводя XII сонет из первой части «Канцоньере», он старается придерживаться сонетного размера, но отказывается от рифм и некоторых образов оригинала. К тому же последний терцет в переводе увеличивается до катрена:

Dich also werden wenige begleiten,

Dich anmuthsreiche, zarte, reine Seele!

Um desto mehr bitt’ ich dich holdes Wesen,

Verfolge deine Bahn, groß – wenn auch einsam [11, II, s. 42].

(Немногие будут тебя сопровождать, / Прекрасная, нежная и чистая душа! / Тем более прошу тебя я, милое созданье, / Хоть в одиночестве, но следовать своим путем. Ср. с переводом терцета из Петрарки Е. Солоновича: С тобой, мой друг, немногим по дороге: / Тем паче должен ты стези держаться / Достойной, как держался до сих пор [4, c. 25].

Однако несомненно то, что Гердер, теоретик литературного движения «Буря и натиск», серьезно занимавшийся проблемами фольклора, способствовал формированию нового отношения к лирике, уходившей своими корнями в народную песню, «совершенство которой определяется мелодическим движением страсти или чувства» [2, c. 87]. Идеи Гердера будут подхвачены Бюргером, а далее А.В. Шлегелем и романтиками. «Я знаю произведения высокого лирического жанра (под ним мог пониматься и сонет – Т.А.), которые при всем том очень народны» [1, c. 106], – писал Бюргер в «Сердечном излиянии о народной поэзии» (1776), которое не только своим жанром, но и пафосом «следовать немецкому природному катехизису» перекликается с книгой романтика В.Г. Вакенродера «Сердечные излияния монаха-любителя искусств» (1797).

Как и Гердер, не миловал cонет и Жан Поль. Известный писатель и критик, он хотел назвать год, в котором бы не услышал ни одного сонета, самым счастливым в своей жизни [3, c. 372]. Но все же отдельные сонеты появляются на протяжении всего века и в чистой, и в контаминативной форме. Как примеры интересны два стихотворения. Первое, написанное Ф. фон Хагедорном в 1753 году, представляет собой текст, состоящий из четырех частей: стихотворной и трех прозаических. Поскольку стихотворение посвящается известному барочному сонетисту Г. фон Гофмансвальдау, предполагается, что в нем можно отыскать следы сонета. Приведем стихотворную часть, которая воспринимается как укороченный сонет, состоящий из двух катренов:

Zum Dichter machten dich die Lieb und die Natur.

O wärst du dieser nur, wie Opitz, treu gewesen!

Du würdest noch mit Ruhm gelesen:

Itzt kennt man deinen Schwulst und deine Fehler nur.

Hat sonst dein Reiz auch Lehrer oft verführet,

So wirst du itzt von Schülern kaum berühret.

Allein wie viele sind von denen, die dich schmähn,

Zu metaphysisch schwach, wie du, sich zu vergehn! [8, V, s. 260].

(Поэтом сделали тебя природа и любовь. / О, если б предан был природе ты, как Опиц! / Тебя читали б все и прославляли вновь и вновь: / Теперь же всем известны чрезмерно пышный стиль и промахи твои, / Которыми частенько прельщаться рады были лишь учителя, / А нынешние ученики тебя читают вряд ли. / Но все хулящие тебя / Метафизически так слабы, чтобы, как ты, совсем исчезнуть!).

В прозаических комментариях Хагедорн упоминает два противоположных мнения о Гофмансвальдау, звучащие как антитезы в сонете: одно принадлежит К. Вернике, который осуждает приверженность поэта маньеризму, другое – К. Томазиусу, высоко оценивающему творчество Гофманвальдау. В последнем комментарии Хагедорн порицает оба мнения. Так, весь текст может рассматриваться как смешанный сонет, два прозаических катрена которого опоясаны авторскими высказываниями, выполняющими роль терцетов. Тем самым Хагедорн закладывает традицию прозаического сонета, известного современной сонетистике.

Другой пример – «Двусмысленные стихи» Ф. Зуппига. Этот автор известен использованием различных игровых стихотворных форм, например, применением не только концевых, но и анафорических рифм. И хотя цитируемое стихотворение состоит из трех катренов, оно является подражанием барочному тройному сонету, где левая и правая части антитетичны друг другу, а все стихотворение в целом примиряет противоположные позиции.

Verflucht ist iedermann / Der das Gesätze hält /

Der nicht recht leben kan Hier seinem Gott gefällt /

Nach dem gesetz allhier Kein Mensch man selig spricht /

In diesem Welt-Revier. Ist Jesus nicht sein Licht [8, V, s. 67].

(Проклят будь всякий / Кто следует законам / Кто не может праведно жить / Угоден богу / По закону / Ни одного человека не оправдать / В этом мире / Иисус ему не истина).

Подражая просветителям, создававшим различного рода энциклопедии, И. Вестерман составил стихотворную энциклопедию. В ней можно было найти сведения из географии, зоологии, ботаники, мифологии, мотивы из «Метаморфоз» Овидия и других произведений. За 1765–67 гг. он написал 581 сонет, используя, как Грифиус, александрийский стих, восьми- и четырехстопные ямбы и хореи и дактилические размеры. В следующем сонете рассказывается о «государственном устройстве и течении жизни» в Африке:

Es herrscht in Afrika des Volks Unwissenheit.

Die Abyssinier sind dumm. Es ist ihr Leben

Mit der Unwissenheit, als einer Nacht umgeben-

Die Sonne macht sie faul zum Witz und Waffenstreit [7, S. 115].

(В Африке отсутствует просвещение народа. / Абиссинцы глупы. Их жизнь, / Как ночью, объята темнотой. / Солнце сделало их безразличными к шуткам и войнам).

С открытием петраркизма чувствительными и «бурными» штюрмерами петраркизм продолжает жить в преображенной форме. М. Виндфур разграничивает «минорную» систему петраркизма от античной – живой, жизнерадостной, «мажорной» системы анакреонтики, не учитывая того, что уже петраркизм Плеяды в своих формах и мотивах слился с греческой и анакреонтической поэзией [13, с. 3.]. Дух кватрочентистов переживает в этой поэзии свой последний расцвет. Со второй половины XVIII в. петраркистские мотивы выражаются в основном в сонетной форме. С 1760 года вокруг И.В.Л. Глейма объединяются И.П. Уц, И.Н. Гец, К.Э.К. Шмидт, Й.Г. Якоби. К этой группе относятся и Ф. Шмит из Лигница, и Д. Шибелер из Гамбурга. Следующий шутливый сонет-экспромт Д. Шибелера, сочиняемый по заказу возлюбленной, пародирует пресловутую сложность сонета, демонстрируя минимум средств для его создания:

Du forderst ein Sonett von mir;

Du weißt, wie schwer ich dieses finde,

Darum, du lose Rosalinde,

Versprichst du einen Kuß dafür [7, s. 123].

(Ты требуешь, чтоб я написал сонет? / Тебе известно, как это непросто, / Поэтому, ветреная Розалинда, / Мне подари за это поцелуй).

Теоретический фундамент для объединения поэтов был создан И.Н. Майнхардом в «Эссе о характере и произведениях лучших итальянских поэтов», где Петрарка признается главой многочисленных поэтических школ, которые когда-либо были представлены одной нацией. Чувствительность Петрарки объясняется им влиянием Платона. В 1764 году Глейм пишет свои «Петрарковские стихи», в которых воспевает Белинду, вливающую в сердце петраркиста, разрываемого между желанием одержать победу в любви и отречением от нее, «сладкий яд греха».

Du, der du sagst: Ich will den Sieg gewinnen,

Ach laß doch nie das süße Gift der Lust,

Laß es doch nie nach deinem Herzen rinnen! [7, s. 114].

(Ты говоришь ей: Я победить хочу, / Ах, не отрекайся никогда от яда сладкого желаний, / Но и не допускай его проникнуть в твое сердце).

Очевидно, что если сонет в поэзии просветителей и существует, то как жанр, не заслуживающий к себе серьезного отношения. Из литературного быта он совсем не исчезает, возникая время от времени в виде контаминации с элегией, гимном, эпитафией или песней, но серьезного развития в XVIII веке он не претерпевает. В салонах распространены сонеты-экспромты, пародирующие сложность сонетных правил. Конечно, Петрарка и поэты барокко не забыты, но временно находятся в литературной «опале». Переход от рационализма к чувствительности и к «лирике переживания» с появлением сентиментализма пробудит незаслуженно забытый жанр к жизни.

Библиографический список

Бюргер, Г.А.. Сердечное излияние о народной поэзии // Зарубежные писатели о литературе и искусстве. Немецкая литература XVIII века / под общ. ред. Н.П. Михальской. – М. : МГПИ, 1980. – С. 103-110.
Гердер, И.Г. Избранные произведения / И.Г. Гердер. – М.-Л. : Худ. лит-ра, 1959. – 323 с.
Жан-Поль. Приготовительная школа эстетики / Жан-Поль ; пер. с нем. – М. : Искусство, 1981. – 448.
Петрарка, Ф. Сонеты : сб. / Ф. Петрарка ; сост., посл. и комм. Б. Романова – М. : Радуга, 2004. – 672 с.
Andreotti, M.. Die Struktur der modernen Literatur. 3. Aufl. / M. Andreotti. – Bern ; Stuttgart ; Wien : Haupt, 2000. – 440 s.
Boileau, N. L’Art Poetique / N.L. Boileau; hrsg. v. A. Buck. – München, 1970. – 42 p.
Das deutsche Sonett: Dichtungen. Gattungspoetik. Dokumente / hrsg. v. J.-U. Fechner. – München : Fink, 1969. – 456 s.
Deutsche Lyrik von den Anfängen bis zur Gegenwart: in 10 Bd. / hrsg. v. W. Killy. – München : Deutscher Taschenbuchverlag, 2001.
Gottsched, J.Ch. Ausgewählte Werke / J.Ch. Gottsched; hrsg. von J. Birke. – N.Y., 1973. – 425 s.
Hölderlin, F. Werke: in 2 Bd. / F. Hölderlin. – Berlin ; Weimar, 1989. – Bd. 1. – 432 s.
Kemp, F. Das europäische Sonett: in 2 Bd. / F. Kemp. – Göttingen : Wallsteinverlag, 2002. – Bd. 2. – 499 s.
Mönch, W. Das Sonett: Gestalt und Geschichte / W. Mönch. – Heidelberg, 1955. – 546 s.
Windfuhr, M.. Die barocke Bildlichkeit und ihre Kritiker / M. Windfuhr. – Berlin, 1966. – 214 s.
Schiller, F. Sämtliche Werke: in 10 Bd. / F. Schiller. – Berlin ; Weimar : Aufbau-Verlag, 1980. – Bd. 1. – 907 s.

УДК 811.112.2.09

Blog

Научный журнал

Содержание