Почти всегда кто-то оказывается в проигрыше или считает себя ущемленным. Ялтинская конференция приятное исключение
| Вид материала | Документы |
- Я не могу описать словами, как я люблю этого поэта! Читая его стихи, плывешь по океану, 88.04kb.
- В. Г. Маранцман считает, что Чичиков родствен мёртвым душам, является их зеркалом,, 37.7kb.
- Многие приходят в см, чтобы разбогатеть. Еще больше уходят, так и не разбогатев, 60.14kb.
- Н. Г. Чернышевский Что философия как миросозерцание внутренне связана с поэзией факт, 334.74kb.
- Консультирование детей и их родителей с использованием технологий сказкотерапии, 109.06kb.
- Моё педагогическое кредо, 50.3kb.
- О методе художественно-педагогической драматургии преподавания мхк, 152.58kb.
- Сергей Кургинян россия и судьба национальных государств в XXI столетии москва, 4 мая, 228.02kb.
- События волгодонск, 318.89kb.
- -, 3119.91kb.
К 13 часам, когда бой в надземном здании рейхсканцелярии закончился и звучали только отдельные выстрелы, когда мы с Леневым уже выбрались из подземелья во внутренний сад, на объекте появилась группа политработников 9-го стрелкового корпуса. Они подняли на ноги людей батальона Шаповалова из 301-й дивизии, отдыхавших после ночного штурма, и те, чертыхаясь втуне, вынуждены были проводить гостей на крышу здания. В обстановке, приближенной к героической, единственная в группе женщина бережно несла доверенное ей полотнище, скрывая его под кожаной курткой на груди.
Глубокоуважаемый Георгий Константинович Жуков, широко используя в своих воспоминаниях донесения различных органов, итоговые сводки поднаторевших штабных и политотдельских сочинителей, живописует поход политработников из тыла на крышу гитлеровского логова в тоне мажорно-приподнятом. Цитирую:
"Последний бой за Имперскую канцелярию, который вели 301-я и 248-я стрелковые дивизии, был очень труден. Схватка на подступах и внутри этого здания носила особо ожесточенный характер. Предельно смело действовала старший инструктор политотдела 9-го стрелкового корпуса: майор Анна Владимировна Никулина. В составе штурмовой группы батальона Ф. К. Шаповалова она пробралась через пролом в крыше наверх и, вытащив красное полотнище из-под куртки, с помощью куска телеграфного провода привязала его к металлическому шпилю. Над Имперской канцелярией взвилось знамя Советского Союза".
Насчет "предельной смелости" Георгий Константинович явно переборщил. Зачем она "предельная"-то, если в тебя не стреляют, не бросают гранаты. Достаточно и простой смелости, чтобы залезть на крышу здания, внутри которого еще уцелели очаги пожаров. Удивляюсь я тому, что среди множества мужчин, "пробравшихся через пролом" вместе с Никулиной (офицеры-политработники, Шаповалов с бойцами) - среди этих многих мужчин не нашлось ни одного, кто пощадил бы женские руки, взял бы да и привязал красное полотнище телеграфным проводом к металлическому шпилю. Женщина держала бы полотнище, а мужчина занимался бы проволокой. И, кстати, никакого металлического шпиля на той пресловутой крыше ни я, ни Ленев не видели.
Бог с ними, с подробностями. Суть. Поход корпусных политработников к рейхсканцелярии командир 9-го стрелкового корпуса генерал Рослый счел хорошим предлогом для представления участников сей операции к правительственным наградам. Ну и руководители в таких случаях награждаются тоже. Весьма хвалебные реляции дошли аж до Москвы. Начались рассуждения: за знамя над рейхстагом воины получили звания Героев, почему бы и женщину-политработника не возвысить на такую же ступень за рейхсканцелярию?! Однако объявились люди, способные различить грань между реальным подвигом, и организованной акцией. Звания Героя Никулину не удостоили. Смелую женщину наградили орденом, но главное - в историю она все же попала...
Мы с Леневым, возвратившись из подземелья, пообедали в "верхнем" кабинете Гитлера (наваристый суп с говядиной из походной кухни, пшенная каша с консервами и крепкий чай) и улеглись отдохнуть на свежих простынях, которые адъютант, позаимствовав в брошенной немецкой квартире, расстелил поверх толстого коричневого ковра. И все участники штурма тоже спали, оставив лишь караульных. А пока мы мирно похрапывали, расстегнув ремни и сняв сапоги, в рейхсканцелярию началось паломничество людей, желавших своими глазами увидеть главное фашистское логово. Сперва шли солдаты из ближних тылов, полковых и дивизионных, артиллеристы и танкисты, саперы и интенданты, затем накатилась волна из более высоких инстанций - корпусных и армейских. Многие брали себе сувениры на память, горстями черпая из ящиков различные фашистские награды. Из гитлеровского кабинета, в котором мы спали, кто-то "увел" белый телефонный аппарат, возможно из слоновой кости, ручки со стола, карты со стены. Адъютант сказал, что в кабинет после настойчивых просьб были допущены лишь писатели и журналисты. Ходили на цыпочках, чтобы не потревожить спящих. А сувениры умыкнули с ловкостью одесских жуликов.
Вторая половина дня в центре Берлина, в том числе и в районе рейхсканцелярии, прошла относительно спокойно. Спорадические перестрелки и мелкие стычки - это далеко не то, что массированные атаки и контратаки с применением всех видов оружия. Местные жители стали появляться на улицах. Но к вечеру обстановка опять накалилась. Начали вылезать из своих укрытий недобитые гитлеровцы, все еще на что-то надеявшиеся. Когда опустились сумерки, в подземельях рейхсканцелярии раздалось несколько взрывов. Вероятно - фаустпатроны. И в самом здании канцелярии начали потрескивать выстрелы. Немало, значит, уцелело фашистов в потайных убежищах. А ночь - для них.
Жутковато было от мысли, что под нами находится огромное обесточенное подземелье, еще не полностью очищенное. Там, в абсолютной тьме, разлагаются сотни трупов, теряют остатки сил сотни раненых, которых не успели вынести, там, возможно, блуждают десятки наших воинов, которые находились в фюрербункере в момент прекращения электроснабжения и оказались в беспросветной ловушке. А когда выстрелы и разрывы начали звучать в самой рейхсканцелярии, когда, оттеняя сгустившуюся темноту, вспыхнули несколько новых пожаров, подполковник Ленев принял, на мой взгляд, правильное решение: приказал личному составу своего полка покинуть рейхсканцелярию и разместиться в окружающих строениях и под открытым небом.
У главного входа в рейхсканцелярию чадило вонючим дымом огромное чудовище - из числа того "нового оружия", на которое надеялся, которым грозил Гитлер. Невиданных размеров сверхтяжелый (до 180 тонн!) танк с мощной пушкой, с броней башни чуть ли ни в метр толщиной. Крепость на гусеницах! Вокруг толпились наши воины, дивясь и рассуждая, кто и чем изловчился угробить столь мощное сооружение. Артиллеристы утверждали - снарядом. Пехотинцы - гранатами. Авиация претензий не предъявляла - летчиков поблизости не было.
Как я узнал позже, немецкая фирма Порше успела изготовить лишь три таких танка, типа "Маус" - по-нашему "мышонок". Один мы с Леневым осмотрели у входа в рейхсканцелярию. Второй тоже сгоревший, я видел в городе Цоссен, где размещался германский Генштаб. А третий, целый и невредимый, находится теперь в замечательном бронетанковом музее на территории военного НИИ в подмосковной Кубинке. Спасибо тем, кто сумел захватить это чудовище, привезти, сохранить. Чтобы не возвращаться к тем часам, которые я провел в Берлине с хорошим человеком, отважным и заботливым офицером Георгием Матвеевичем Леневым, скажу еще о нескольких связанных с ним эпизодах. Его полк, покинувший рейхсканцелярию, получил распоряжение взять под охрану находившийся поблизости так называемый "дипломатический квартал" с посольствами различных стран. Ну что же, за время войны наши офицеры привыкли к заданиям самым неожиданным, от таких, которые требовали мужества и воинского мастерства до решения национальных и политических проблем на территории различных освобожденных стран, с разными, естественно, особенностями. Все могли наши славные командиры и политработники. А я не упустил возможности "прощупать" такого осведомленного деятеля, как посол японцев в дружественной им Германии. По горячим следам, пока посол не оправился от потрясающего грохота рухнувшего Рейха. Самый подходящий момент попытаться попять, известно ли что-нибудь самураям о секретом договоре союзников, предусматривавшем наше вступление в войну со Страной восходящего солнца ровно через три месяца после капитуляции гитлеровцев? Сия задача не входила в круг данных мне поручений, но я был уверен, что Иосифу Виссарионовичу полезна любая информация по этому поводу.
Дабы не выказать особый интерес к посольству японскому, мы с Леневым для начала побывали у греков. Сообщили, что советское командование берет под защиту дипломатов в Берлине. Возле греческого особняка будет выставлен пост, улица будет патрулироваться. Естественная предосторожность... Наша информация была с благодарностью принята. От кофе и шампанского мы отказались, сославшись на срочные дела.
В японском представительстве - растерянность и уныние. Выбитые стекла окон кое-как заменены фанерой. Полуупакованные ящики. Чемоданы. Сквозняк гонял по залу пепел сожженных бумаг. Сам посол давно не брит, рубашка не первой свежести. Он сразу спросил, когда дипломатам разрешат выехать из Германии и как это осуществить? Ленев ответил, что это будут решать соответствующие органы, а наше дело - охрана и оборона, чтобы иностранцы спокойно ожидали решения своей участи.
Разговор шел через переводчика на немецком, но я, наблюдая за послом, заметил, что он понимает и по-русски, улавливает смысл наших реплик. И вообще, хоть и небритый, и костюмчик скромненький, а глаза у опытного дипломата настороженно-внимательные, и даже было такое впечатление, что не только мы его "прощупываем", но и он нас. Особенно интересовал его я: пожилой человек в форменной фуражке, в военном плаще без знаков различия. Разговаривал японец с Леневым, а поглядывал на меня. А я, вполоборота к послу, смотрел сквозь проем выбитого окна на руины, на дымившиеся пожарища. Сказал:
- Берлин был монументален. А в Токио постройки более легкие, не правда ли?
- Господин... - Дипломат запнулся, не зная, как назвать меня. - Господин бывал на Востоке?
- Не далее Маньчжурии. Наш Порт-Артур был уже захвачен вашими соотечественниками. Как и другие русские территории, куда я не смог попасть. Впрочем, надеюсь еще полюбоваться красотой тех мест.
- Конечно, конечно, - закивал посол, приоткрыв в приятно-казенной улыбке желтоватые зубы. - На Востоке своя особая красота. И океан. Наше счастье, что он такой большой.
- Но море между вами и материком... Оно ведь не очень широкое.
- Оно спокойное. Оно не столь бурное, как океан, - ответил японец, и я не заметил при этом никакого изменения в его голосе, в выражении лица.
- А неожиданные штормы, тайфуны?
- Они редки и не внезапны. Обычно они достигают наших островов, уже получив имя.
У меня сложилось впечатление, что у такого осведомленного человека, как посол в первостепенном для Японии государстве, не имеется никаких данных о нашей договоренности с союзниками вместе погасить восточный очаг войны. Обо всем этом я без промедления сообщил в Москву.
И последнее, что связано с Георгием Матвеевичем Леневым и его славным полком, а еще точнее - с двумя историческими верблюдами, с рослым невозмутимым Мишкой и нервной, злопамятной Машкой, которые дотянули-таки от Астрахани до Берлина свою пушку, которая первой ударила прямо по гитлеровской рейхсканцелярии. Согласитесь, что на счету этих тружеников войны немало заслуг, достойных быть отмеченными. Но как? Людей награждали орденами, повышали в звании, в должности, а верблюдов-то чем отблагодарить? Дать что-либо особо вкусное на обед? Так это же мимолетность, сшамали, и нету.
Помогла смекалка. В помещениях захваченной рейхсканцелярии высились штабеля ящиков с фашистскими крестами. Орденами и медалями всех достоинств, от первоначальных до самых высоких. Ими был усыпан пол, они хрустели под сапогами. Ну и сообразили командир орудия старший сержант Нестеров и наводчик Кармалюк, что можно сделать. Нашли специалиста по гитлеровским наградам (каких только специалистов не было тогда в наших полках!), разыскали широкие муаровые лепты, и на каждой из них, в строго установленном порядке, по значимости, укрепили полный комплект фашистских отличий. Ни один гитлеровский вояка никогда не мог бы получить столько. Места не хватило бы ими обвешаться. Верблюды-то пообъемистей, повыносливей. Голубые ленты, свешиваясь по обе стороны горба, завязывались под брюхом. Сначала верблюдам не нравилась эта катавасия, раздражала непонятная тяжесть, действовало на нервы звяканье и бряканье при каждом шаге, но вскоре Машка и Мишка так привыкли к своим блестящим украшениям, что не желали выходить на улицу без наград. Походка у верблюдов медленная, горделивая, а с муаровыми лентами они выглядели особо торжественно. Народ расступался.
В конце мая верблюдов, прогуливавшихся по территории разрушенного берлинского зоопарка в сопровождении толпы немецких зевак, особенно детей, увидел проезжавший мимо комендант города генерал-полковник Берзарин. Человек, не лишенный юмора, он посмеялся, затем нахмурился, тиская в руках фуражку с большим козырьком. Отправился дальше, ничего не сказав, по в тот же день вызвал к себе не командира корпуса Рослого, не командира дивизии Галая, а непосредственно командира стрелкового полка Ленева. И, покручивая пуговицу на его гимнастерке, сказал, что история с верблюдами ему досконально известна, что они, конечно, заслуживают заботы и уважения, но то, что Мишка и Машка разгуливают по городу с набором немецких наград, может спровоцировать нежелательную реакцию жителей. И вообще, награды есть награды, нельзя принижать значение отличий противника, если не хочешь принизить значение своих. К тому же следует подумать о дальнейшей судьбе животных, тем более что вся артиллерия переводится на механическую тягу, а полк перебрасывается в другой район.
После этого разговора верблюды с наградами на берлинских улицах не появлялись. По поручению Берзарины работники комендатуры связались с Москвой и условились, что два верблюда будут доставлены в наш столичный зоопарк, обретут там заботу, внимание и заслуженный послевоенный отдых. Пофартило им больше, чем некоторым людям.
И вот на плацу военного городка, где прежде стояла дивизия СС, а теперь разместился 902-й стрелковый полк, собрались артиллеристы, демобилизующиеся ветераны и вообще все, кто хотел проститься с боевыми друзьями, а также с легендарными Мишкой и Машкой перед отправкой на железнодорожную станцию, где для верблюдов был оборудован саперами специальный вагон. Без малого три года вместе шли по фронтовым дорогам. И вот - пора... Грустно звучал полковой оркестр, грустны были люди, да и верблюды, хоть и были при полном параде со своими голубыми лентами, прошли вдоль строя не торжественно-горделиво, а понурив головы, предчувствуя безвозвратное расставание. Никого не оплевала в тот день раздражительная Машка, что совершенно не соответствовало ее характеру.
До станции верблюдов проводили артиллеристы. Прощание вышло тяжелым. На командира орудия Нестерова и наводчика Кармалюка больно было смотреть.
Демобилизованные "старики", ехавшие через Москву, обещали доставить верблюдов в зоопарк в полном порядке. Вместе с сопроводительной описью, в которой, среди других, был и такой пункт: "На каждом верблюде - муаровая лепта с полным комплектом фашистских наград".
Что было с Мишкой и Машкой потом, я не знаю. Хотел побывать в нашем столичном зоопарке, проведать их, да все недосуг. А потом и время прошло.
17
Второго мая свершились еще три существенных для меня события, наложивших отпечаток на дальнейшие поиски немецкого фюрера. В Политуправление фронта самолетом была доставлена из Москвы газета "Правда", датированная вторым днем начавшегося месяца. Меня разыскал по телефону генерал Серов и прочитал для сведения несколько абзацев из статьи в этом номере. Суть сводилась к одной фразе: "Распространением утверждения о смерти Гитлера германские фашисты, очевидно, надеются предоставить Гитлеру возможность сойти со сцены и перейти на нелегальное положение".
Без ведома Сталина такой материал в центральной, можно сказать директивной, газете появиться не мог. Значит, Сталин не хочет, чтобы Гитлера считали мертвым. Почему? Есть какие-то данные, что фюрер жив? Или нам требуется пугало, чтобы держать в напряжении союзников и вообще народонаселение? Во всяком случае, завязывалась какая-то новая интрига, на которые Иосиф Виссарионович издавна был большой мастер. Сейчас, значит, ему требовалось, чтобы обстановка до поры до времени оставалась неясной, каковой она, собственно, и была. Но зачем-то понадобилось еще сильнее замутить воду?!
В тот же день по решению Военного совета 1-го Белорусского фронта была создана специальная комиссия по поиску фашистских главарей, по установлению их личностей, в частности для исследования обгоревших останков - предположительно Геббельса. Возглавил ее человек, обладавший в масштабе фронта большой властью: член Военного совета генерал-лейтенант Телегин Константин Федорович. Это еще раз убедило меня в том, что маршал Жуков не знает про группу Серова, работающую непосредственно "по Гитлеру" и его ближайшим соратникам. Если бы знал - зачем заниматься параллельным расследованием? Берзарину известно, генерал Серов днюет и почует у коменданта, а вот Жукову - нет. По какой причине Верховный главнокомандующий не информирует своего первого заместителя? Не отвлекает его от других важных забот или не желает поднимать Георгия Константиновича на высокую политическую орбиту? Он и так, по мнению Иосифа Виссарионовича, пользовался слишком большой популярностью в Вооруженных Силах, в народе, да и за рубежом. В этом Сталину мнилась некоторая опасность. После больших войн всегда обостряются внутренние конфликты. А в общем-то ни статья в "Правде", ни решения Военного совета фронта для нас с Серовым значения не имели. Задание, полученное непосредственно от Сталина, никто не отменял, поправки не вносились. Мы по-прежнему в обстановке полной секретности должны были искать Гитлера - живого или мертвого.
Ну и третье событие, настолько запутанное, что я не разобрался в нем ни тогда, ни до сих пор. И не только я. Вот факты. Георгий Константинович Жуков, оговорившись, что не помнит точного времени, поведал в своих воспоминаниях о том, что в ночь на 2 мая ему позвонил командующий 3-й ударной армией генерал В. И. Кузнецов и "взволнованным голосом доложил": на участке одной из дивизий только что прорвались немецкие танки, примерно 20 машин, которые на большой скорости миновали северо-западную окраину города. Жуков понял, что кто-то пытается выбраться из Берлина; возможно, Гитлер и Борман. Были приняты все меры для ликвидации прорвавшихся танков. Чтобы перекрыть все пути, были привлечены 47-я, 61-я армии и 1-я армия Войска Польского. На преследование неприятеля были брошены также части 3-й ударной и 2-й гвардейской танковой армий. (Не слишком ли много для борьбы с 20 танками? - Н. Л.) Далее Жуков говорит о том, что утром 2 мая вражеские танки были обнаружены и уничтожены в пятнадцати километрах северо-западнее Берлина. Среди погибших не обнаружено фашистских главарей, но многие немцы сгорели в танках, опознать их было невозможно.
Есть и другие свидетельства, несколько отличающиеся. У начальника штаба 3-й ударной армии генерала Букштыновича и начальника оперативного отдела того же штаба полковника Семенова иная версия. Последний утверждает, что не генерал Кузнецов позвонил Жукову, а наоборот. Георгий Гаврилович Семенов - человек скрупулезной точности, и свидетельствует он не о том, что узнал от кого-то или вычитал в документах, а о том, что видел своими глазами и слышал своими ушами. Поздно вечером 2 мая Военный совет армии устроил праздничный ужин в честь победы над берлинской группировкой врага. Во время ужина раздался телефонный звонок. Маршал Жуков вызывал нашего командующего. Маршал сказал, что, по имеющимся у него сведениям, через боевые порядки 3-й ударной армии из Берлина прорвались на запад немцы, которые вышли на тылы 47-й армии. Генералу Кузнецову было предложено разобраться на месте в случившемся и доложить. Командарм поручил это дело мне.
На рассвете я с группой офицеров штаба находился в пути. В штабе 47-й армии нас принял заместитель начальника оперативного отдела. Он подтвердил, что в ночь на 2 мая группировка противника численностью до 17 тысяч человек при поддержке 80 танков и штурмовых орудий прорвала юго-восточнее Вильгельмштадта растянутый фронт 125-го стрелкового корпуса 47-й армии и устремилась к Эльбе. Борьба с этой группировкой велась уже второй день.
Отряд в 20 танков или группировка из 80 танков и 17 тысяч пехоты - очень большая разница. И если на поле боя осталось 20 подбитых и сгоревших машин, то куда же делись остальные вместе со своими возможными "пассажирами"? Добрались до Эльбы, до аэродромов с самолетами, до самого моря, где поджидали гитлеровских главарей подводные лодки, готовые отплыть к гостеприимным берегам Южной Америки не только с "пассажирами", но и с богатствами, которые те прихватили с собой. Вопрос, как говорится, остается открытым. Если же учитывать свидетельства противоположной стороны, то привлекает внимание самая последняя короткая запись в дневнике руководителя нацистской партии Мартина Бормана, сделанная им в фюрербункере. Дословно: "Вторник. 1 мая. Попытка прорваться из окружения". И все.
О каком прорыве написано? Да о том самом. Он был только один и до сих пор вызывает удивление. Как смогли блокированные, разбитые немцы сосредоточить в центре города, который весь простреливался и почти весь просматривался нами, столь сильную группировку и почему ее не обнаружили? Это ведь не грецкий орех за щекой у слона. Может, мы расслабились от своих успехов, потеряли всякую бдительность? Или кто-то знал о вражеской группировке, но сознательно выпустил ее из города? Во всяком случае, это не Жуков, не Соколовский, не наши командармы. А вот то, что к этому событию могли быть причастим генерал Серов и генерал Берзарин, это я хоть и с натяжкой, но допускаю. Они очень тесно общались. И если по указанию из Москвы потребовалось провести такую секретную акцию, то два названных генерала, представитель СМЕРШа и комендант города были самыми надежными исполнителями, располагавшими достаточными возможностями. Это предположение косвенно подтверждается для меня еще одним печальным фактом. После проведения столь ответственных операций убирают обычно ненужных свидетелей, даже из числа доверенных лиц. Умелый полководец, добросовестный администратор, много сделавший для жителей Берлина, и просто хороший человек, Николай Эрастович Берзарин не дожил до парада Победы. 16 июня его стараниями в немецкой столице было открыто метро. К этому времени в городе уже ходили трамваи, было отремонтировано более 20 тысяч домов, восстановлено электро- и газоснабжение, работали школы и кинотеатры, регулярно выдавались пайки, в том числе молоко для детей, а взрослые получали даже настоящий кофе, от вкуса которого, пользуясь лишь суррогатами, рядовые немцы давно отвыкли.