Почти всегда кто-то оказывается в проигрыше или считает себя ущемленным. Ялтинская конференция приятное исключение
| Вид материала | Документы |
- Я не могу описать словами, как я люблю этого поэта! Читая его стихи, плывешь по океану, 88.04kb.
- В. Г. Маранцман считает, что Чичиков родствен мёртвым душам, является их зеркалом,, 37.7kb.
- Многие приходят в см, чтобы разбогатеть. Еще больше уходят, так и не разбогатев, 60.14kb.
- Н. Г. Чернышевский Что философия как миросозерцание внутренне связана с поэзией факт, 334.74kb.
- Консультирование детей и их родителей с использованием технологий сказкотерапии, 109.06kb.
- Моё педагогическое кредо, 50.3kb.
- О методе художественно-педагогической драматургии преподавания мхк, 152.58kb.
- Сергей Кургинян россия и судьба национальных государств в XXI столетии москва, 4 мая, 228.02kb.
- События волгодонск, 318.89kb.
- -, 3119.91kb.
По данным нашей разведки, весь этот укрепленный район был разбит на девять секторов: восемь по окружности и один, самый мощный, в центре. Вот они передо мной на карте, обозначенные немцами по буквам латинского алфавита. Каждый городской квартал - это батальонный узел сопротивления. Четыреста железобетонных оборонительных сооружений, среди них врытые в землю бункеры, имевшие несколько этажей: ни бомбой не пробьешь, ни тяжелым снарядом. Гарнизон такого бункера достигал тысячи человек. А вообще основу обороны каждого сектора составляли примерно дивизия, пополнявшаяся отходившими на эти рубежи немецкими войсками.
Чем ближе к центру города, тем заметнее падал темп нашего наступления. В бой были брошены все резервы. Нервничал маршал Жуков, это было видно по его мрачности и особенно по возраставшей резкости отдаваемых распоряжений. Никто, конечно, не сомневался, что Берлин будет взят. Но когда? Намеревались к 1 мая, чтобы преподнести праздничный подарок советскому народу, но обстановка подсказывала, что сражение может затянуться надолго, потребует привлечения дополнительных сил. По опыту боев за Познань, за Кенигсберг мы знали, как упорно и умело способны немцы сражаться за крупные города, и уж тем более - за столицу. А ведь каждые сутки битвы за Берлин, напомню, вырывали из наших рядов по 17-19 тысяч человек. Слишком дорогая цена. Сколько жизней будет сохранено, если артиллерийские залпы смолкнут хотя бы на несколько дней раньше.
Наиболее успешно в тот день, как и в предшествовавшие несколько дней, действовала 3-я ударная армия генерала Кузнецова, меньше других пострадавшая на подступах к городу. Да и противник у нее, вероятно, был послабее, чем перед 8-й гвардейской, 5-й ударной и 1-й гвардейской танковой армиями, наступавшими прямо на центр Берлина. 3-я ударная прошла по северной окраине вражеской столицы как бы по касательной, не вгрызаясь в оборонительные сектора. Но теперь Жуков приказал и ей развернуться фронтом на юг, к центру города. И едва армия изменила направление, темп ее продвижения тоже резко упал. Два ее корпуса, левофланговый и серединный, затоптались на месте, и только 79-й стрелковый корпус генерала Переверткина, дальше всех продвинувшийся на запад, продолжал успешно наступать, углубляясь в столицу. Вот он-то как раз и привлекал мое внимание, не давая мне покоя. Здесь был ключ к какой-то разгадке. Но к какой?
Давно уже знаю одну свою особенность: если думаю над чем-то очень важным и срочным, упорно ищу решение, то оно, как правило, дается с большим трудом или вообще ускользает. Не идет на пользу чрезмерная сосредоточенность. Надо расслабиться, раздвоиться, отступить от поисков, запять себя чем-то иным. Это получалось. Но где-то в глубине мозга, в неподвластных тайниках души сама по себе продолжалась подспудная работа, синтезировались рациональное и интуитивное, - и внезапно возникало вдруг озарение. Если вообще возникало.
Так было в октябре 1918 года, когда безвыходным казалось положение, сложившееся под Царицыном, когда пал духом Ворошилов, когда дрогнул даже Иосиф Виссарионович, потеряв надежду удержать крепость на Волге. Уже стоял под парами локомотив, готовый умчать на север вагоны сталинскою спецпоезда. И пароход для подстраховки дымил у причала. Я тогда был измотан физически, утомлен поисками решений для улучшения обстановки, и, сидя на срочном совещании у Сталина, безучастно смотрел на взвинченного Ворошилова, на растерянного начальника его артиллерии Кулика, недавнего унтера, обычно горластого и самоуверенного. Созерцал его окладистую смоляную бороду и думал, что он, наверное, из цыган и что такие вот унтеры, не поднявшиеся выше кругозора батарейного командира, приносят своим невежеством больше вреда, чем пользы. А ведь под его началом более двухсот артиллерийских стволов, многие сотни людей.
И пришла вдруг мысль: за ночь скрытно снять всю артиллерию, рассыпанную вдоль линии фронта, собрать ее в одном месте и нанести внезапный, уничтожающий огневой удар по войскам белых, сосредоточившихся возле станции Садовая для завтрашнего наступления. Что мы и сделали - о подробностях я уже писал. Сражение мы выиграли, но, может быть, еще важнее было то, что именно тогда сложилось у Сталина представление о роли артиллерии в бою, о важности сосредоточения сил и средств на решающих участках борьбы, о необходимости быстрого маневрирования, - то есть многое из того, чем руководствовался он в дальнейшем в своей военной деятельности, особенно в годы Великой Отечественной...
Вот и теперь мне надо было бы отвлечься от событий в Берлине, но не получалось. И час, и другой, и третий сидел над бумагами, с тупым упорством занимаясь бесполезной работой: переносил с большой штабной карты на план-карту Берлина вражеские оборонительные сектора и помечал их, как было у немцев, латинскими литерами. Марал чистую, хрустящую, очень подробную план-карту германской столицы, припоминая дома, кварталы, где мне доводилось бывать: давно, еще до революции. Такие карты, а точнее все-таки планы, перед наступлением на город получили наши офицеры, разведчики и вообще все, кому они требовались - на всех хватило.
Как и любой кадровый военный, я неравнодушен к топографическим картам, с удовольствием читаю их, как читают увлекательно-познавательные книги. Сверяю с местностью. Есть такой полуанекдот. Сидят на завалинке старухи, смотрят на проходящих солдат. Командир спрыгнул с коня, раскрывает планшет. Старухи уже знают: "Гля, девки, карты достал, чичас дорогу спрашивать будет". Смеются - ерничают местные жители, а как командиру не сопоставить карту с действительностью?! Ведь и местность меняется, и карты дряхлеют, словно люди. Вчера была проселочная дорога, а нынче ее нет, был мост через речку, да его взорвали или ледоходом снесло. Лучше спросить. Я и сам, бывало, расспрашивал и стариков, и женщин, и ребятишек.
Каждое сражение, каждый бой начинаются с работы над картой. Без нее слеп генерал, слеп офицер, слеп штаб. Для меня все карты интересны и притягательны, но та, берлинская план-карта была особенно дорога. Отпечатанная в семь (!) красок на четырех стандартных листах, превосходный образец топографического и типографского искусства являла собою она! При масштабе 1:5000 специалистам удалось нанести на план все основные городские объекты: улицы и парки, реки и пруды, мосты и памятники, железнодорожные и трамвайные пути, вокзалы и станции метро, отдельные сооружения, способные служить ориентирами. Более двухсот объектов (заводы, казармы, военные училища, административные здания) были пронумерованы, список дан на полях плана. Под номерами 105 и 106 числились, соответственно, имперская канцелярия и рейхстаг. Сей подробный план во многом помог нашим войскам, штурмовавшим Берлин. А у меня план-карта вызывала особое чувство. И не только своею точностью, аккуратностью, красотой.
В самый разгар войны я, вернувшись с Северного Кавказа, подробно доложил Иосифу Виссарионовичу о результатах поездки. Упомянул в качестве курьеза о повышенном интересе немецких и румынских солдат к калмыкским женщинам, что вызывало раздражение местного населения, конфликты с оккупантами. Сталин тогда не воспринял юмора или не захотел воспринять, и сделал очень серьезные выводы: надо позаботиться о политико-просветительной работе в наших войсках, которые войдут на территорию Польши, Венгрии, других стран. Чтобы каждый наш солдат и офицер имел представление об истории, культуре, особенностях того государства, где окажется, знал основные правила поведения. Начальнику Главпура генералу Щербакову было поручено без промедления заняться этим вопросом. Повторяю, в самый разгар войны, когда бои шли под Харьковом, под Смоленском. Далеко смотрел Иосиф Виссарионович.
Осенью 1943 гола он вновь удивил меня даром предвиденья. "Николай Алексеевич, завтра в Ленинград вылетает товарищ Ворошилов. Составьте ему компанию. У него будет свое дело, у вас свое. Там сейчас готовят план Берлина. Посмотрите внимательно этот план вместе с товарищем Говоровым. Он с позиций командующего фронтом и завзятого артиллериста, а вы с позиции Генштаба. Поправьте картографов, если потребуется, помогите им".
Я не стал спрашивать, почему план-карту немецкой столицы разрабатывают в осажденном Ленинграде. Там находилась наша старейшая и лучшая топографическая воинская часть, сохранились лучшие специалисты, имелась хорошая техника. Я спросил о другом: хватит ли там необходимых материалов, справятся ли истощенные голодом люди со сложной, трудоемкой, физически тяжелой работой? Знал: кассеты, заряженные негативом на стекле, весом каждая от 40 до 50 килограммов, а ведь их требуется многократно передвигать, переставлять. Или печатники: им придется вручную вращать барабаны станков - это же нагрузка для сытых мускулистых спортсменов... Сталин ответил: "Мы говорили об этом с товарищем Ждановым, он заверил, что ленинградцы выполнят заказ в самом лучшем виде, что это для них высокая честь, что это поднимет настроение ленинградцев... А вы посмотрите, чем мы способны помочь". Такой вот был разговор, а бои в тот день шли еще на Днепре, возле Киева.
Вместе с Леонидом Александровичем Говоровым я пробыл в топографической воинской части с утра до вечера.
Для встречи был выстроен личный состав. Начальник топографической службы Ленинградского фронта полковник Сердобинцев представил нам офицеров, ведущих специалистов. В строю было много женщин. Сердце щемило при виде этих изможденных людей, но работали они действительно с радостью, с энтузиазмом. Скрупулезно исследовали, сопоставляли довоенные карты с аэрофотосъемками, сделанными нашими летчиками при бомбежке Берлина, туристические путеводители со сведениями, полученными от пленных, использовали фотографии, открытки с видами немецкой столицы, литературные источники. Титанический труд! Гасло электричество - работали при коптилках. Температура в помещении не превышала восьми градусов, коченевшие пальцы отогревали дыханием. За время создания плана Берлина на территории топографической воинской части и поблизости от нее разорвалось, как я узнал потом, почти сорок тяжелых снарядов. Немцы методично обстреливали нашу северную столицу, а в ней уже готовилась план-карта, руководствуясь которой, через полтора года пойдут по берлинским улицам наши войска.
Пожелания, высказанные Говоровым и мной, были учтены топографами. На следующий день нас принял в Смольном А. А. Жданов, которому мы намеревались изложить свои соображения: чем и как помочь создателям плана. После длительной беседы Жданов пригласил маршала Ворошилова, генерала Говорова (он тоже вскоре станет маршалом) и меня пообедать в столовой. При входе в оную каждому из нас симпатичная официантка вручила по мешочку, похожему на кисет, с небольшой, граммов в сто, порцией хлеба. Сели за стол с букетиком багряных листьев в вазе. На блюдцах - по зеленому соленому помидору, их давали в тот день вместо первого. Оказывается, партию бочек с этим подспорьем переправили через Ладогу и нынче включили в паек всем ленинградцам. Затем нам принесли пшенную кашу, примерно по четыре ложки с каплями масла в углублениях. И по стакану горячего сладкого компота... Мне, оголодать не успевшему за краткое пребывание в Питере, обед в горло не шел при мысли: а что едят сегодня в воинской части наши топографы и картографы? Там ведь не Смольный. Всего-то, может, на обед по соленому помидору и по кружке кипятка.
А еще размышлял я о каверзах Провидения, которое совместило, казалось бы, несовместимое, свело за дружеским столом в бывшей столице людей совершенно различных. Вот подвижной, бодренький, несмотря на возраст, хорохорящийся Ворошилов, один из зачинателей большевистской партии, один из создателей Красной Армии, ярый борец с прошлым, со всеми там дворянами, буржуями, капиталистами. Речи у него пламенно-зажигательные, а в сорок первом провалил дело, допустил немцев на окраину Питера, пришлось срочно заменять его Жуковым, а затем уж стабильно-надежный Говоров, превосходный артиллерист и фортификатор, превратил Ленинград в неприступную крепость... И ведь кто? Бывший колчаковский офицер, русский интеллигент, суховатый и принципиальный, никогда ни под кого не подстраивавшийся! Даже внешний облик свой сохранил, нося вертикальные усики, какие бытовали еще до революции. У всех у наших усы либо горизонтальные, как у Буденного, либо подковкой, как у Сталина и Жданова, а у Говорова - неизменная черная щеточка от носа до губ. Голос суховатый, говорит мало, короткими чеканными фразами... Кстати, не забыть бы поздравить его, совсем недавно он, прославленный командующий прославленного Ленинградского фронта, подал заявление о вступлении в Коммунистическую партию. Не без влияния Жданова, разумеется: они хорошо сработались в осажденном городе, глубоко уважали друг друга.
Созерцая и сравнивая разнокалиберные усы, я краем уха слушал диалог Ворошилова и Говорова по вопросу, который не давал покоя Клименту Ефремовичу: о неудачах первых месяцев войны здесь, на Северо-Западном направлении. Они не спорили, просто излагали каждый свою точку зрения. Говоров спокойно и сдержанно, а Ворошилов как всегда горячась и даже подпрыгивая на стуле. Последний утверждал, что ошибки имели место, однако главное было все же достигнуто, немецкие войска измотались на дальних и ближних подступах к Ленинграду и блокировали его с большим запозданием, с нарушением своего замысла. А что отвечал Леонид Александрович? Что гитлеровцы вовсе и не намеревались окружать нашу северную столицу, они планировали взять ее быстро, с ходу, а затем бросить освободившиеся дивизии под Москву или на другой трудный участок. Но немцы действительно утратили свой наступательный порыв в боях в Прибалтике, особенно под Таллином, на Лужском и других рубежах. Встретили нарастающее сопротивление на ближних подступах к городу. И начала проявляться объективная и зачастую очень коварная закономерность: войска стали распространяться туда, где было меньше сопротивления. Ленинград давал отпор, а южнее и восточное его почти не было наших сил, не было укреплений, этот вакуум засасывал немцев, они двигались по пути наименьшего сопротивления на восток до самых берегов Ладоги. То же самое произошло и с финнами, которые намеревались штурмовать город с севера, по утекли, ушли далеко на восток, до вышеупомянутого Ладожского моря-озера.
Не новость, конечно, высказал Говоров, но ведь даже самые известные истины надобно освежать, чтобы не забывались, использовать их в конкретной обстановке. Да, наступающие войска поворачивают и быстрее распространяются именно в ту сторону и туда, где меньше сопротивление неприятеля. Да, вакуум затягивает. Почему 79-й стрелковый корпус генерала Переверткина продвигается быстрее других? А потому, что оказался на северо-западной окраине Берлина и теперь все круче заходит правым флангом к центру города, ведя наступление в направлении почти противоположном тому, в котором шел до сих пор. Он практически с запада на восток идет, а западная часть города менее подготовлена к обороне, оттуда, кстати, снимались войска для боев на Зееловских высотах.
Вспомним осень сорок первого года. На Волоколамском направлении сдерживали гитлеровцев дивизии Рокоссовского, на Можайском направлении - дивизии Говорова. Но вот если бы какой-либо немецкий корпус прошел севернее нашей столицы и, круто повернув назад, начал бы наступать к центру города с востока, обстановка резко изменилась бы не в нашу пользу. Представьте, что фашисты наступают по Щелковскому или Горьковскому шоссе, рвутся к Кремлю со стороны Измайлова, где у нас нет укреплений и почти нет резервов. Вот в чем суть! И теперь очень важно закрепить и развить неожиданный успех Переверткина, не предусмотренный замыслами командования. Вот тот ключ, который при правильном использовании поможет нам быстрее распахнуть дверь вражеской крепости!
Я вызвал машину с охраной и не теряя времени выехал в 3-ю ударную армию.
9
Начальник штаба 3-й ударной генерал Букштынович Михаил Фомич встретил меня с холодком и вроде бы даже с опаской; во всяком случае, я никогда не видел его столь напряженно-настороженным по отношению ко мне. Тем более что он умел скрывать свои эмоции, всегда оставаясь спокойным и ровным. С довоенных времен считалось, что по вежливости и тактичности Букштынович второй человек во всей Красной Армии - после маршала Шапошникова. У маршала привычно-любимое обращение ко всем "голубчик", а самое резкое ругательство: "выражаю вам полное неудовольствие" - после чего подчиненному оставалось только подать рапорт о переводе или об увольнении со службы. А те, кто знал Букштыновича, больше всего опасались услышать от него огорченное: "Я так на вас надеялся, а вы... " Командирская требовательность, даже самая высокая, выражается по-разному. Один наорет, обматерит, а кроме оскорбления никакого проку, разве что нагонит страха на некоторое время. А другой произнесет негромко несколько фраз, но они запомнятся на всю жизнь.
Необычайное состояние Михаила Фомича можно было бы отнести на счет его нездоровья - месяц назад он тяжело заболел, потребовалось хирургическое вмешательство. Врачи из медицинского управления фронта потребовали срочно отправить его в стационарный госпиталь, чуть ли не в Москву, однако Михаил Фомич решительно воспротивился, дозвонился до маршала Жукова, попросил разрешения оперироваться на месте, в госпитале своей армии.
Георгий Константинович внял и посочувствовал. Обидно же, в самом деле, пройти долгий и трудный боевой путь и выбыть из строя перед торжественным финалом, и не от пули, не от осколка, а от обычной цивильной хворобы. И не хотел, вероятно, Жуков, чтобы с его фронта убыл "безупречный знаток тактики", "великолепный организатор боя", - это я цитирую служебно-политическую характеристику. Слова-то какие в казенном документе. Заслужить надо! "Являет собой образец командира, которому можно подражать во всем" - сие начертал не кто-нибудь, а начальник политотдела 3-й ударной армии генерал Ф. Я. Лисицын.
Короче говоря, Жуков разрешил Букштыновичу оперироваться на месте. Тот поторопил своих армейских врачей, те прооперировали быстро и хорошо: к началу Берлинского сражения Михаил Фомич был на своем посту, а бинты с него сняли уже в самом городе. Физически ослаб, конечно, похудел, потерял много крови, был болезненно-бледен, как и в тот день тридцать восьмого года, когда я увидел его на Лубянке в камере, где Михаил Фомич сидел вместе со своим сослуживцем по 25-й стрелковой чапаевской дивизии Н. М. Хлебниковым: последний был у Чапаева начальником артиллерии, а Букштынович командовал 222-м интернациональным полком, который входил одно время в состав прославленной 25-й. Тогда при разговоре со мной в глазах его затеплилась надежда. А теперь смотрел он на меня испытующе и даже несколько настороженно, чему я вскоре нашел объяснение: опасался вмешательства в его смелый замысел, который уже осуществлялся, но еще не был осознан вышестоящим начальством. Узнав, что командующий армией Василий Иванович Кузнецов находится в войсках, я сразу же назвал точный адрес:
- И, конечно, у Переверткина?
- Да, Семену Никифоровичу особое внимание, - осторожно подчеркнул Букштынович, уловивший суть моего вопроса.
- Где сейчас Переверткин?
- Форсирует канал Берлинер-Шпапдауэр-Шиффарст.
- В штаб фронта еще не докладывали?
- Нет. И в очередном донесении пока воздержимся.
- Есть основания?
- Идет бой, результаты пока неясны, - пожал плечами Букштынович. - Помните урок Холма? Доложили, что город взят, Совинформбюро объявило, и сели в лужу. Немцы еще два года держались там.
- Как не помнить, Михаил Фомич, меня тогда направляли в 3-ю ударную разбираться. Но там - укрепленный город, а здесь всего лишь канал, метров семьдесят-восемьдесят.
- Но глубина до трех метров. Крутые бетонированные берега с низко опущенным зеркалом воды. И шквальный огонь противника.
- Переверткин уже за каналом? - напрямик спросил я.
- Да, - неохотно подтвердил Букштынович.
- И мост наведен?
- Понтонный батальон наводит шестнадцатитонный. Дивизионные саперы восстанавливают взорванный. Спущены паромы. Ночью переправим артиллерию и танки.
Ну что же, Михаил Фомич, картина объемная и понятная. За каналом - Моабит, центр города, рейхстаг. Но ведь это не ваша полоса.
А мы и сейчас не в своей полосе. Мы там, где никто не предусматривал, ни наши, ни немцы. Повернули корпус Переверткина сначала на юг, потом на юго-восток, а теперь он фактически наступает в обратном направлении, с запада на восток. За ним, описывая крутую дугу, поворачиваются все другие соединения нашей армии.
- Михаил Фомич, это ваша идея?
- Не совсем. - Букштынович заколебался. - Все мы здесь прониклись этой идеей. Я только первым обратил внимание на открывшуюся возможность.
- Переверткин, разумеется, сразу понял и поддержал, и вы вместе, с двух сторон, убедили осторожного Кузнецова?
- Вы провидец, Николай Алексеевич, - впервые за весь разговор улыбнулся Михаил Фомич. Все почти так. И опасаемся мы одного, что нас остановят, перенацелят... Сейчас мы в ничейном пространстве, но как только войдем в полосу соседей, они сразу поднимут шум.
- А Жуков поддержит их и наведет порядок.
- Поддержит и наведет, подтвердил Букштынович. - Кто должен поднять над Берлином красное знамя? 1-я гвардейская танковая армия. Катуков - ему приказано. Чуйков и Берзарин должны брать центр, при этом Берзарин уже назначен комендантом Большого Берлина. Но все они пробиваются метрами, а мы идем километрами. Случайная, "чужая" для Жукова армия, которой доверили только городскую окраину очищать.
- Не прибедняйтесь, Михаил Фомич, не надо. В Ставке ценят 3-ю ударную. И командарма вашего, и вас тоже. А насчет Жукова вы правы. Он сориентирован на Катукова, Чуйкова и Берзарина, и он упрям. А мы поступим таким образом. Я свяжусь от вас по ВЧ с Генштабом, с Антоновым, введу его в курс событий, он доложит Верховному, а уж Верховный будет решать. Вы же со своей стороны без лишнего шума продолжайте делать свое дело. Наступайте до северного берега излучины Шпрее. За Шпрее полоса 5-й ударной армии. Как только достигнете берега, позвоните маршалу Жукову. Просите, добивайтесь разрешения наступать дальше: через Шпрее к рейхстагу. Позвоните лично вы, Михаил Фомич, у вас получится убедительней, чем у Кузнецова. Василий Иванович - он ведь сразу под козырек и "так точно! ". А тут доводы требуются. Не стоять же корпусу Переверткина и всей армии на месте, когда сражение в полном разгаре. Каждый час, приблизивший победу, спасет тысячу жизней, не говоря уж о сутках. Важно, чтобы разрешение исходило от самого Жукова, чтобы самолюбие его не взыграло. Соответствующая подготовка сверху будет проведена. И пусть эта маленькая тайна останется между нами...