Постижение истории

Вид материала

Документы

Содержание Часть шестая Образ реальности

Подобный материал:

• Программа первой сессии первого курса маап ведущий: Хегай, 43.82kb.
• «Это знание …является совершенством религии. Оно вечно и постижение его приносит радость», 3139.67kb.
• Художественное постижение истории и современного состояния семьи в творчестве, 430.44kb.
• Ос о новом уровне социального знания, предполагающего генерацию нового поколения учебно-методического, 736.96kb.
• С. Д. Джагдиш Медитация: постижение внутреннего пространства, 1129.14kb.
• Исследовательская работа, 343.73kb.
• Пояснительная записка, 271.87kb.
• Актуальность темы исследования, 185.46kb.
• А. М. Ваховская Постижение смысла истории едва ли не главное русло в творческих исканиях, 595.89kb.
• План-конспект урока Волковой А. Я., учителя русского языка и литературы моу «сош №19», 264.61kb.

Часть шестая

ГЕРОИЧЕСКИЕ ВЕКА

ВАРВАРСКОЕ ПРОШЛОЕ

В предыдущих частях нашего исследования мы занимались универсальными государствами, созданными правящими меньшинствами, и вселенскими церквами, построенными внутренним пролетариатом. Предметом данной части станут так называемые героические века, которые, с точки зрения историка, не более чем эпизоды краткой жизни варварских боевых отрядов. Героический век рождается в социальном и психологическом климате эпохи установления границ. На этот период мы уже обращали внимание, когда касались цивилизаций, пребывающих в процессе распада. Если культурные границы растущей цивилизации воспринимаются как двери, гостеприимно распахнутые для двустороннего движения, то военные границы распадающейся цивилизации можно сравнить с забором, наглухо перекрывающим входы и выходы. Символически обозначенный рубеж более надежен, чем прочная стена; но неодолимая преграда есть отрицание природы, а оно всегда грозит человеку злыми последствиями. Прорыв варварских отрядов через границы - обычная судьба универсальных государств. Однако является ли эта социальная катастрофа действительно неизбежной трагедией или ее можно предотвратить? Прежде чем ответить на этот вопрос, проанализируем социальные и психологические последствия строительства военных заградительных сооружений, а также естественное развитие отношений между цивилизацией и ее внешним пролетариатом.

Первое следствие строительства подобных сооружений - это создание как бы резервуара, запасника, прерывающего естественные динамические процессы. В природной среде в резервуаре скапливается вода с определенной площади. При этом часть земли, затопленная водой, выбывает из естественного оборота. Тем не менее выше плотины всегда остаются обширные незатопленные территории. Если использовать этот образ применительно к социальной действительности, то можно сказать, что благодаря заграждению происходит как бы разделение народов на "затопленные" и "незатопленные". На Европейском континенте, например, северные славяне продолжали мирно существовать, ведя примитивный образ жизни под прикрытием припятских болот. И так продолжалось в течение двух тысячелетий, пока они не почувствовали близость ахейских варваров, а через восемнадцать столетий - близость тевтонских варваров [+1]. Ахейцы и тевтоны оказались как бы в "резервуаре" границ Эгейской цивилизации и Римской империи. Славянские земли были выше этого "затопленного резервуара", поэтому славяне мирно и спокойно жили на своих исконных территориях, а ахейцы и тевтоны стали метаться в поисках других земель.

Почему варвары резервуара так взволнованно реагировали на близость военной границы, служившей одновременно и культурным рубежом? И в чем был источник того взрыва, который позволил им в конце концов прорвать границы?

Продолжим нашу аналогию. Попробуем объяснить, почему растет давление на плотину. Верховья реки постоянно отдают воду, питая низовья и океан, куда впадает река. Следовательно, основной резервуар и накопитель воды - океан. Однако чтобы вновь попасть из этого резервуара в верховья, вода должна испариться, сконденсироваться и пролиться на холмы дождем. Таким образом, цена, благодаря которой вода совершает свой круговорот, - это потеря первоначального состояния и состава, ибо при испарении соль остается в океане, а, попав на холмы, вода насыщается другими солями.

Этот физический феномен является точной аналогией общественного феномена. Резервуар варваров, окруженный военными границами соседних цивилизаций, заряжается энергией, которая накапливается и в конце концов прорывает плотину. Причем большая часть энергии варваров получена из запасов самой цивилизации, казалось бы надежно отгородившейся от варваров. Однако именно гигантский поток энергии, исходящей от цивилизации, и порождает то давление внутри резервуара, с которым не в состоянии справиться воздвигнутая дамба. Ирония истории в том и состоит, что вода, сметающая все на своем пути, берет свое начало из того района, который позже безжалостно затопляет. Если при нормальных обстоятельствах вода течет вниз мерно, спокойно питая лежащие окрест земли, что же превращает вдруг ее благодатные струи в разрушительный поток? Ответ кроется в самом факте воздвижения барьеров, ибо это искусственный акт вмешательства человека в естественный ход природы. Кроме того, происходит трансформация человеческой энергии из культурного мира в пределах границ в варварский резервуар за ее пределами.

Некоторая трансформация является неизбежным следствием проникновения культуры одного общества в культуру другого, но степень и характер трансформации варьируются в зависимости от обстоятельств. Изменения носят минимальный характер, когда излучение культуры идет от растущего общества к статическому, еще не вступившему в фазу строительства цивилизации; максимальные же изменения характерны для взаимодействия цивилизованных обществ, когда обе цивилизации находятся в процессе распада. Случай, который мы здесь рассматриваем, очевидно, находится где-то между этими двумя крайностями. Источник излучения - это цивилизация, находящаяся в процессе распада, а варвары резервуара, находящегося за пределами границ, - это представители нецивилизованного общества, сопротивляющиеся культурной экспансии соседней цивилизации вовсе не потому, что они стремятся защитить свою собственную культуру, а лишь в силу враждебного отношения к чужой культуре, которая, надломившись, утратила свою былую привлекательность.

Трансформация энергии происходит благодаря процессу разложения. Вторгающаяся культура разлагается на составные части, синтезируясь затем в ином порядке. Цивилизацию, находящуюся в процессе роста, можно определить как цивилизацию, у которой культурные компоненты гармонически сочетаются в единое целое. Распадающуюся цивилизацию можно по этому же принципу определить как цивилизацию, элементы которой рассогласованы. Расщепление культуры, таким образом, - это симптом социального недомогания, причина которого не в том, что цивилизация воздействует на чужое общество, а в том, что она сама пережила надлом и начала распадаться. Компонентами культуры общества являются экономический, политический и собственно культурный элементы. Когда одна культура вторгается в другую, проникающая сила каждого из элементов прямо противоположна его социальной ценности. Так, экономический элемент воспринимается чуждой культурой с наибольшей готовностью, за ним следует политика, а на последнем месте оказывается культурный элемент. И в этом причина того, что разложение интегральной культуры кончается социальной катастрофой. Война и торговля - вот два главных канала отношений между распадающейся цивилизацией и ее внешним пролетариатом. Причем господствующая роль принадлежит войне.

Проникновение варваров в цивилизацию осуществляется, во-первых, через поток военнопленных, во-вторых, с группами заложников, в-третьих, через торговцев и, наконец, через завоевателей. В сфере экономики оно выражено во встречных потоках денег. Награбленные ценности, военные репарации и субсидии со временем вновь возвращаются в цивилизацию в виде платы за товары, которыми торгуют купцы. Контакты такого рода легко подчиняют варваров внутреннему механизму экономики общества, которое они разоряют. Установление коммерческих контактов через военную линию, правда, не всегда поощряется имперскими властями. Очевидная выгода приграничной торговли признается всеми при наличии определенного паритета и взаимных интересов. Но поскольку общий интерес таит в себе смертельную опасность для цивилизации, "граница империи... фактически имеет двойное назначение. Она служит не только для того, чтобы преграждать путь соседям, но и для того, чтобы не выпускать своих жителей за пределы страны... Считалось необходимым ограничивать деятельность китайцев по ту сторону Великой стены... чтобы не утрачивалась их связь с государством. Сельское хозяйство или торговля, которыми они занимались за пределами Великой стены, шли более на пользу варварам, чем китайскому обществу. Они как бы соскальзывали с китайской орбиты... Китайцы, покинувшие китайскую орбиту и приспособившиеся к некитайскому экономическому и социальному порядку, либо подчинялись варварским правителям, либо сами начинали практиковать варварские формы правления, ослабляя тем самым Китай" [*1].

Эти соображения вынуждают императора ограничивать торговые потоки через границу. Такая торговля тормозится в свою очередь и тем, что варваров, как правило, интересуют лишь два вида товаров: предметы роскоши для вождей и их приближенных и оружие. Торговля через границу и рискованна, и болезненна, потому что из-за взаимной враждебности стычки на границе почти никогда не прекращаются, ибо ненависть Друг к другу - доминанта отношений отчужденного внешнего пролетариата и распадающейся цивилизации.

При столь напряженных отношениях внешний пролетариат добровольно становится на путь подражания правящему меньшинству, так как варвары политически свободны. "Потребности и мотивы общества и государства отличаются от потребностей и мотивов людей, живущих по ту сторону границы. Сам факт проведения границы означает признание того факта, что часть людей выведена из-под контроля и не обязана подчиняться власти" [*2]. Варвары, заимствуя элементы чуждой им культуры, своеобразно перерабатывают их, приспосабливая к своим нуждам. Эти преобразования частично определяются враждебностью к культурному излучению цивилизации, что делает нежелательным открытое признание чужеродных заимствований. Отрицательный мотив вполне уживается с положительным стимулом и желанием приспособить заимствования к собственным нуждам.

Таким образом, ксенофобия и утилитаризм являются факторами, способствующими адаптации элементов чужеродной культуры. Однако даже явно полезные заимствования не имеют решающего значения для варварского общества. К тому же все культурные достижения варваров отмечены следами душевной смуты - той социальной болезни, которой поражена цивилизация, общающаяся с ними. Психологическая революция, перебрасывающая варвара из примитивной жизни в героический век, влечет за собой разрушение традиционной гармонии безмятежного статического общества и порождает напряженную поляризацию индивидуализма и растущего чувства единства.

Феномен, который можно назвать "переносом энергии", дает ключ к ответу на вопрос, является ли катастрофический прорыв границ варварами исторически неизбежной развязкой. Вернувшись к нашей аналогии, можно сказать, что на случай, когда уровень водохранилища поднимается слишком высоко, угрожая прорвать дамбу, создается система шлюзов, с помощью которых регулируется уровень воды. Это важное защитное приспособление, предохраняющее плотину, как мы увидим, хорошо известно и политическим строителям военных границ. Но в данном случае оно лишь ускоряет катаклизм, так как социальный и психологический материал, из которого конструируется граница, настолько хрупок и слаб, что стоит выпасть одному кирпичу, как мощный поток варварской энергии устремляется в прореху, сметая в конце концов все сооружение. Когда воздвигается социальный забор, невозможно предусмотреть меры, способные ослабить давление на него живых вод. А поскольку перенос энергии от цивилизации к варварам постоянно нарастает, увеличивая тем самым силу давления на границу, рано или поздно происходит прорыв ее, и тогда катастрофа неизбежна.

Другим средством предупреждения прорыва границы могло бы быть ее укрепление. Однако и эта контрмера может лишь отодвинуть беду. Время работает на варваров, постоянно тревожащих своими набегами больную цивилизацию.

Таким образом, установление границ как бы включает в игру социальные силы, обрекающие создателей на поражение. Единственное средство; обещающее цивилизации хоть какую-то защиту, - это полное разделение двух несовместимых обществ. Политика необщения действительно наиболее приемлема для имперского правительства. Однако на практике произвольно прочерченная военная граница не может долго оставаться неприкосновенной, поскольку и варвары, и жители приграничных внутренних областей, как правило, находятся вне сферы действия официального правительственного контроля. "Сам факт, что варваров обычно называют грабителями, разбойниками и захватчиками, свидетельствует, что географические рубежи, которые воспринимаются как "естественные границы" одним обществом, вовсе не воспринимаются так другим обществом, которое видит в них искусственные рубежи, созданные чисто политическими средствами [*3]. Кроме того, "политика (универсального) государства, нацеленная на установление границ, наталкивается на препятствия и внутри страны, со стороны торговцев, преследующих свои частные интересы, а также бывших колонистов, честолюбивых политиков и военных и т. п., которые ради своих личных интересов посматривают за границу. Таким образом завязывается узел приграничных интересов, - интересов, прямо противоположных устремлениям центра" [*4].

На практике существование границ не может прекратить, а часто даже порождает социальное общение между сторонами, для разделения которых изначально предназначалась граница. Наиболее распространенной формой контакта является война, а не торговля. Универсальное государство не в состоянии удерживать варваров под контролем, не сражаясь с ними. И в то же время, сражаясь с ними, оно неизбежно обучает их своим техническим достижениям и современным способам ведения войны. Искусство войны проникает в среду варваров быстрее и глубже, чем любая другая отрасль техники. Оружие быстрее, чем другие технические новинки, находит себе рынок. Попав в руки варвара, оружие быстро начинает копироваться местными мастерами, причем с поразительной точностью и мастерством. Евразийские номады вообще не смогли бы вести широкомасштабные оборонительные операции без чужого оружия. Даже монголы XII в. - самый воинственный из народов - и то вынуждены были импортировать оружие из Китая и Хорасана.

Эффективность заимствованных средств и техники усиливается готовностью варваров приспособить их к своим местным условиям. Уже с самого начала варвары обладают некоторым преимуществом в ведении войны, так как театр военных действий менее знаком противнику, поскольку граница пролегает по варварской территории, захваченной цивилизацией в предыдущей исторической главе.

Другим фактором, способствующим ускорению распада цивилизации в ходе ее столкновения с агрессивным варварским обществом, является влияние войны на сложную экономику воюющего общества. В то время как варварское общество может и профессионально, и организационно полностью переориентироваться на войну, энергия цивилизованного общества рассредоточена по сложному спектру внутригосударственной деятельности. Слишком затянувшийся военный конфликт повышает напряженность в его внутренних структурах. Так, повышение численности вооруженных сил влечет за собой соответствующее повышение налогообложения и тем самым снижение уровня жизни гражданского населения. Неустойчивый национальный доход в сочетании с ненасытно растущими потребностями армии и других государственных служб - одна из наиболее известных социальных болезней. Именно она привела к гибели Римскую империю в V в. на Западе и в VII в. на Востоке. Злокачественный рост фискального бремени за счет подданных Римской империи приводил к непомерному росту количества имперских гражданских чиновников, заполняющих административный вакуум, возникший вследствие распада местных органов самоуправления. С другой стороны, происходил непрерывный рост численности имперской армии, которая требовалась для того, чтобы сдерживать нарастающий военный натиск со стороны варваров.

Если затяжная война между нарушителями и защитниками границы начинает превращаться в борьбу за приграничную власть, защита рано или поздно рухнет, потому что цивилизация не в состоянии поддерживать все нарастающий темп военного самосовершенствования, вполне доступный варварам. В данной ситуации есть только два пути, чтобы остановить прогрессивное отставание. Необходимо либо мобилизовать на защиту границ все технические и организационные ресурсы, которых у цивилизации, безусловно, больше, чем у варваров, либо же придется привлечь на свою сторону других варваров. Эти два подхода не исключают друг друга, и обычно они используются одновременно. Так, на последних этапах борьбы эллинская цивилизация, которая уже не была технически очень мощной, делала ставку на организацию через реформы Диоклетиана, призванные решить жизненно важные проблемы спасения Римской империи.

Реформы Диоклетиана предусматривали полную реорганизацию системы обороны Римской империи, в принципе не знавшей изменений в течение трех веков со времен Августа.

К периоду правления Диоклетиана экономика Рима пришла в упадок. В пограничных конфликтах варвары все чаще прорывали римские границы. Единственным реальным средством защиты была переброска войск с одного участка границы на другой. Диоклетиан ввел резервную армию, которая по численности составляла не менее двух пятых всей действующей римской армии. Армия Диоклетиана отличалась подвижностью и предназначалась для борьбы с варварскими отрядами. Она способна была преследовать отряды варваров и уничтожать их.

С точки зрения военного искусства система Диоклетиана представляет собой замечательное нововведение. Несомненно, военная реформа продлила жизнь империи, которая уже полвека была на грани развала. Однако цена этого новшества оказалась очень высокой и платить пришлось мирному населению. Масштабная реорганизация армии нанесла гражданскому населению двойной удар. Расширение военной структуры повышало налоги, а это в свою очередь повлияло на цены, что вызвало серьезное общественное беспокойство. Один из современников Диоклетиана писал: "Число людей, живущих на налоги, стало значительно превышать число тех... кто их платит" [*5]. С другой стороны, концентрация армейской элиты в мобильном резерве еще больше подрывала дисциплину пограничных войск, дислоцированных на окраинах, дурно сказывалась на нравах. Армейские претензии переломить ход событий были явно безнадежны. Театр военных действий прочно переместился на внутренние районы империи. Понятие "глубинная оборона" фактически утратило изначальный смысл, теперь за ним скрывался унизительный и ужасный факт, что гражданское население, которое правительство грабило под предлогом необходимости усиления обороны, все чаще подвергалось грабежам и со стороны варварских отрядов.

Имперская армия не в силах нанести варварам сокрушительный удар еще и потому, что варварские отряды очень мобильны, практически они неуловимы. Это особенно характерно для варваров-кочевников. Номадические племена легко снимаются со стоянок перед лицом приближающейся армии врага. Однако в некоторой мере это справедливо и для оседлых варварских обществ, потому что ресурсы их скромной жизни легко и быстро восстанавливаются даже в случае их полного уничтожения. Больший урон от войны всегда несет цивилизованная сторона; победа ее пиррова, ибо она истощает ресурсы победителя, тогда как поражение варваров никогда не бывает окончательным в силу высоких рекреационных способностей примитивной экономики варварского общества. Тактика партизанской войны вполне оправдывает себя даже в современных войнах. Хотя нынешние партизаны далеко не варвары, они очень искусно пользуются именно этими методами ведения войны, демонстрируя их явные преимущества в борьбе против врага, технически лучше оснащенного.

Отношения между цивилизацией и варварами постепенно перерождаются. Цивилизация уже не стремится к захвату территорий, сосредоточивая свои силы на охране границы. Если раньше варвар обучался искусству войны в целях самообороны, то теперь, когда он достаточно преуспел в воинском деле, а цивилизация надорвалась и стала отступать в свирепом бессилии, походы варваров стали носить откровенно грабительский характер. Варвара вполне устраивала перспектива добывать жизненные блага с помощью меча и копья. Отсюда становится понятным, почему варвар - это прежде всего воин и только во вторую очередь - землепашец. Близость с цивилизацией приучает его жить за чужой счет. Он становится паразитом цивилизации.

Деморализующее действие близости военной границы сказывалось не только на сельском хозяйстве варваров, но и на их политических институтах. Так, например, юго-западные германцы в резервуаре скатились к первобытной и неустойчивой форме подчинения вождю боевой дружины, тогда как общины севера и востока оставались верными своей традиционной системе патриархального королевства.

Милитаризация варваров в резервуаре - это их козырь. Вследствие экономической деградации они все меньше и меньше ощущают практические тяготы и лишения войны. Напротив, война становится им выгодна, и они даже стремятся к ее эскалации. Это удивительное неравенство материальных последствий пограничной войны для противоборствующих сторон нашло свое отражение и в морали воюющих народов. Для граждан цивилизации, находящейся в обороне, пограничная война означает лишь растущее финансовое и психологическое бремя при тщетных попытках решить свои военные и политические проблемы. Для варваров, напротив, война - это не бремя, а удобный случай обогатиться, это не время лишений и забот, а пора подвигов и приключений. Борьба истощает цивилизацию, тогда как для воинственного варвара она - дыхание жизни. Этот огромный и постоянно растущий разрыв в психологическом настрое обрекает цивилизацию в конце концов на неизбежное поражение.

Неудивительно, что в такой ситуации цивилизация решается на крайние меры в попытке избежать своей трагической судьбы. Когда все, ресурсы исчерпаны, остается последнее средство - попытаться использовать военные достоинства варвара против него самого. "Политика Срединного Царства должна использовать варваров против варваров" [*6], - писал китайский философ II в. до н.э. Подобная политика, действительно, имеет шанс на успех. Во-первых, воин-варвар имеет существенные преимущества в пограничной войне потому, что он сражается на знакомой ему земле в знакомых условиях. Кроме того, он превосходит обычного имперского воина в храбрости, потому что в нем свежа любовь к оружию, тогда как имперский воин охладевает к оружию и войне. К тому же варвара можно купить дешевле, чем гражданина империи. Таким образом, обращение вооруженного врага в дружественного наемника выгодно вдвойне. Варварские отряды заметно слабеют с переходом части варваров на службу цивилизации. Кроме того, возможность постоянного дохода подрывает агрессивность варвара.

Все эти соображения побуждают правителей универсальных государств вербовать варваров в имперские войска и расселять их во внутренних районах империи. В этом отношении характерна политика Рима, кроме того, политика империи Хань, а также политика османов. Однако подобное средство защиты чревато катастрофой, которую оно и призвано было предотвратить. Объяснение этого мнимого парадокса частью заключено в том, что противоположная сторона быстро принимает во внимание сложившуюся ситуацию и начинает усиленно готовить и обучать своих подданных, с тем чтобы использовать заинтересованность в них к своей выгоде. Рим впервые столкнулся с этой проблемой в IV в. н.э., когда вспыхнуло восстание наемников [+2]. С тех пор история пестрит аналогичными восстаниями и бунтами. Если верить автору, весьма враждебно относившемуся к Феодосию I [+3] то политика приобщения варваров к римскому военному искусству не оправдала себя. "Дисциплина в римской армии пришла в полный упадок, а разница между римлянином и варваром исчезла. Войска разных типов перемешались, даже командиров нельзя различать. Варвары-дезертиры, пришедшие в римскую армию из-за границы, чувствовали себя вольготно и могли спокойно вновь уходить домой, присылая вместо себя замену. Они это делали по собственному усмотрению, сами назначая сроки своей службы. Крайняя распущенность, охватившая войска, не была секретом для варваров, поскольку дверь была распахнута настежь и дезертиры передавали своим все необходимые сведения. Варвары видели, что римская политическая система столь дезорганизована, что самое время напасть на нее" [*7].

Когда наемники так хорошо осведомлены о положении дел, они могут в один прекрасный день поменять хозяев и нанести удар по своим вчерашним патронам. Но все-таки следует пояснить, что же заставляет их выступить против своих нанимателей. Разве их личный интерес не совпадает с добросовестной профессиональной службой? Ведь они получают регулярное жалованье из имперской казны и доход этот больше и надежней, чем добыча, награбленная в результате случайных набегов. Да и жизнь их не была в большей безопасности, когда они искали удачи в постоянных стычках с империей. Если условия службы были столь благоприятны, почему же наемники становились предателями и возвращались назад к тем, от кого только что защищали римскую границу?

Выступая против империи, нанявшей его для защиты собственных интересов, варвар действительно пренебрегал своими материальными интересами. Однако, поступая таким образом, он фактически реагировал на импульс более сильный, чем простой экономический интерес. Главным фактором, толкающим его на этот с первого взгляда непродуманный шаг, было то, что варвар, живущий в империи, чувствовал себя отчужденным от надломленной цивилизации. А моральный ущерб нельзя компенсировать экономическими средствами. Имперская власть подходила к новой ситуации с устарелыми мерками прошлого века, когда цивилизация находилась в процессе роста и окружающие общества охотно общались с ней на основе взаимного интереса. После надлома цивилизации и создания границ завербованные варвары далеки от проявления лояльности, поскольку их деловые контракты не подкреплены интересом к ценностям чужой культуры. Механизм мимесиса не работает, вернее, работает с обратным эффектом. Цивилизация в глазах варваров утратила свой престиж, а варвары, напротив, начинают вызывать все большее восхищение в глазах правящего меньшинства. Изменение направления мимесиса имеет фатальное значение. При таком психологическом настрое войска варварских союзников никогда не станут надежными подразделениями имперской регулярной армии. Они останутся варварскими отрядами, сохраняющими свое оружие и тактику, выполняющими приказы своих вождей, со своим собственным моральным кодексом и собственными амбициями. Короче говоря, политика найма варваров для борьбы с варварами обречена на неудачу, а, поскольку это - последнее средство, к которому может обратиться империя, чтобы защитить покачнувшиеся границы, вслед за этой неудачей немедленно начинается крушение границ. Если вновь вернуться к нашей аналогии с плотиной и водохранилищем, то можно сказать, что прорыв плотины имеет катастрофические последствия. Во-первых, поток разрушает сооружения, созданные руками человека на землях ниже плотины. Во-вторых, мощные потоки воды растрачивают свою энергию не только бесполезно, но и с большим ущербом для человека. В-третьих, прежде цветущие земли оказываются разоренными, заваленными камнями.

Эта природная катастрофа вполне сопоставима по своим последствиям с социальной катастрофой прорыва военных границ. Результаты этого болезненного катаклизма касаются всех, хотя и не в равной мере. Фактически происходит парадоксальная смена ролей. Как мы уже видели, цена, которую платит распадающаяся цивилизация за сохранение своих границ, оказывается в конце концов ей не по силам. С другой стороны, граждане обреченной цивилизации, которую постигло варварское вторжение, не становятся главными страдальцами. Наибольший ущерб в конце концов выпадает на долю варваров-победителей. В конечном итоге оказывается, что именно они потерпели поражение.

Объяснение этому парадоксальному результату следует искать в том, что победа варваров высвобождает демонические саморазрушительные силы, которые ранее находились под определенным контролем соседней цивилизации. Мы видели, что близость границ пагубно сказывается на варварском обществе, потому что его рудиментарная экономика и институты деформируются под воздействием политических и культурных влияний, исходящих от надломленной цивилизации. Мы видели также, что варвары могут в некоторой степени приспособиться к этим влияниям и что эти влияния могут даже стать стимулом для творчества. Способность к адаптации и творчеству является признаком того, что психологические факторы продолжают работать, несмотря на надлом механизма мимесиса. Роль спасительной узды играет до определенной поры и наличие границы, которая, пока она есть, служит заменой необходимой в обществе дисциплины, столь недостающей варварам, еще не усвоившим правил цивилизованных соседей, но утративших драгоценный кристалл обычая.

Но вот неожиданно сметены границы, сломаны рамки страха, и варвар предстает перед совершенно неведомым ему кругом проблем. Он должен решать новые задачи, которые и слишком велики, и слишком тяжелы для его незрелых творческих сил. В момент замешательства варвар пытается обрести былую уверенность, извлекая из глубины души качества, которые всегда ему помогали. Но с тех пор, как варвар покинул ничейную землю и ступил в разрушенный мир, показавшийся ему поначалу земным раем, смелость его выродилась в свирепость и невоздержанность, неприхотливость - в ограниченность и лень. В качестве примера этого демонического переворота в душе варвара можно привести духовную катастрофу, которая постигла скандинавов, когда они захватили империю Каролингов [+4]. В эпоху викингов они безжалостно обрубили свои традиционные корни и отправились на поиски приключений. Платой за беспредельную свободу стала роковая потеря равновесия. "Когда королевский дом обосновался на чужих землях и стал питаться дарами чужих полей и пастбищ, жизнь незаметно превратилась в вереницу сражений и пьяных кутежей" [*8]. В экзотическом окружении варвар легко предается порокам паразитизма и лени, которые не были чужды ему и ранее. Однако в пору жизни его на границе склонность к порокам подавлялась необходимостью оплачивать минуты роскоши и лени тяжкой службой наемника.

Причина деморализации варвара-победителя кроется во внезапном освобождении его от напряжения границы, к чему победитель оказывается психически и морально не готовым. К тому же, даже если варварская военная монархия успешно осваивает роль буферного государства под покровительством империи, история показывает, что внутренние государства-последователи, образовавшиеся на территории бывшей цивилизации, оказываются не в состоянии нести бремя и решать проблемы экуменического характера из-за отсутствия политического опыта. Какова же реакция на вызов? Варварское государство-последователь начинает слепо следовать всему тому, в чем универсальное государство уже потерпело крах. А неизбежные административные неудачи приводят к бурным взрывам недовольства. Политическая система, которая опирается единственно на преданность отряда своему вождю, весьма эффективна для военного похода или, может быть, для обороны, но она совершенно непригодна для управления обществом бывшей цивилизации.

Варвары, захватившие цивилизацию, фактически приговорены к нравственному надлому. И это есть неизбежное следствие их авантюристического акта. Однако приговор истории они принимают в духовной борьбе, следы которой остаются в литературных мифологических памятниках, ритуалах и нормах общественного поведения. Один из главных мотивов варварских мифов - борьба героя с чудовищем, похитившим у людей сокровища. Этот сюжет представляется проекцией во внешний мир психологической борьбы, происходившей в душе варвара. Эта борьба начинается тогда, когда варвар переходит из относительно безопасной жизни за границами империи в шаткий мир, в который он попадает после прорыва границ.

Появление некоторых нестандартных норм поведения в героический век свидетельствует о попытках сконструировать какую-то особую этику. Но если, как мы видели, героический век - всего лишь временный период, то и все его добродетели не являются самодостаточным этическим кодексом, они не более чем временная замена ценностей цивилизации. Поэтому исчезновение этических символов победивших варваров не становится трагедией. Это скорее сознательный отказ от них в ожидании прихода цивилизации, которая, возвращаясь, предлагает другие, более конструктивные ценности.

Главная слабость варварского этического кодекса состоит в том, что он носит личный, а не общественный или институциональный характер. Преданность вождю, которая опирается на ряд индивидуальных нравственных императивов, не может считаться равноценной заменой цивилизованной социальной системы. Варвары абсолютно не способны создать устойчивые длительные социальные и политические институты. Попытки такого рода творчества с их стороны всегда сопровождаются распрями и вспышками зверств. Внезапное падение с высот всесилия в трясину разброда - обычная судьба варварской власти. Ярким историческим примером подобной судьбы может служить падение западных гуннов после смерти Аттилы. Политическая мощь варваров, выразившаяся в укреплении их господства над обширными территориями опустошенной цивилизации, может оказаться на волоске со смертью их вождя. Кончина одной незаурядной личности может положить начало анархии. Варварское государство-преемник умирающего универсального государства может получить контрудар от своей жертвы. Оно может также принять насильственную смерть от своих братьев-варваров. Но может случиться итак, что оно будет прозябать в бессилии, пока его не сметет с исторической сцены возвратившаяся старая цивилизация или народившаяся новая.

ОБРАЗ РЕАЛЬНОСТИ

Что же добавить еще об этой несчастной поре порока и насилия? Сравнение исторических событий с описанием их в варварской эпической поэзии показывает, что, даже если какое-либо историческое событие воспроизведено в эпическом рассказе достаточно точно, реальный масштаб его и влияние на жизнь современников были, как правило, куда скромнее, чем это отражено в эпосе. Например, бургундский вождь Гунтер, личность которого опоэтизирована в эпосе "Песнь о Нибелунгах", в жизни играл весьма скромную роль в деле проникновения варваров в Галлию в V в. н.э. [+5]. Что же касается еще более популярного литературного героя, Зигфрида, то его прототип видели в самых разных исторических деятелях, однако к окончательному суждению так и не пришли [+6]. Отнюдь не военные или политические заслуги реального исторического лица предопределяют славу его в веках и долговечность созданного на основе его жизни литературного произведения. Литературная судьба персонажа "героической" поэзии начинается с отрыва от действительной истории. В сущности, чем утонченнее этот тип поэзии, тем дальше отходит он от фактов истории и реалий жизни и тем больше у него шансов пережить века. Шедевром поэтического переосмысления исторической правды пожалуй, может считаться героический эпос сербского, внешнего пролетариата. Вопреки историческим фактам реальный герой Вук Бранкович превратился благодаря поэтическим вольностям в предателя, а исторический предатель Марко Кралевич предстал героем [+7]. Кроме Чрезвычайно свободного обращения с историческими личностями и событиями, героическая поэзия склонна упускать из виду весьма важные исторические факты и события, умалчивать о деятельности действительно выдающихся личностей, а иногда и целых народов.

Для историка парадокс, что "франки, ставшие господствующим народом, очень слабо представлены в тевтонском эпосе" [*9]. Но это еще не самый странный из парадоксов, которые ставит перед историком тевтонский эпос. Пожалуй, самым удивительным может считаться тот факт, что тевтонский эпос почти полностью игнорирует существование Римской империи и в еще большей степени равнодушен к эллинистической цивилизации, для которой Римская империя была универсальным государством. Как можно объяснить это молчание, если эпоха, нашедшая отражение в тевтонских героических поэмах, как раз и есть постэллинистическое междуцарствие, заполненное движением племен североевропейских и прочих варваров, рвавшихся в Римскую империю? Ведь тевтонский эпос - это прежде всего непосредственное отражение опыта движения племен. И что иное, если не завоевание опустошенной империи, вдохновило романтическое воображение варварского поэта? И что же в таком случае заставило авторов тевтонского эпоса умолчать о римском источнике их собственного искусства, да и самого варварского мира?

Опытному историку трудно поверить, что варварские поэты не виновны в заговоре молчания, подсказанном, возможно, каким-то неизвестным нам предрассудком, а может быть, и просто прихотью. Однако историку следует помнить о принципе историзма и не ставить перед собой неразрешимых проблем, приписывая свои собственные интересы и современное мировоззрение авторам, тем более что они были поэтами, а не историками. Чтобы не впасть в ошибку, следует помнить и о том, что социальным окружением этих анонимных поэтов была отнюдь не цивилизация, а военный отряд. Фактически нет никаких оснований утверждать, что авторы героической поэзии вообще задумывались об исторической правде или о том, чтобы оставить для потомства точное описание своей эпохи. Молчание тевтонского эпоса о Риме не может быть ни случайным, ни преднамеренным, потому что поэт героической эпохи ищет подходящую тему для своего искусства в жизнеописании героев, а судьба Рима его просто не интересует. Он еще не может отличать факт от фикции, а значит, его произведение нельзя судить по критерию истины. Эту особенность творческого метода поэтов, воспевающих героический век, очень тонко подметил Аристотель, предостерегавший, что не стоит искать истину в фантастическом мире эпических образов. "Гомер - великий мастер искусства рассказывать правдоподобные небылицы... Он учит предпочитать невозможное, но правдоподобное возможному, но невероятному" (Аристотель. Поэтика. XXIV. 18).

Только благодаря поэтическому волшебству скудные реалии бедного быта варварского воина, расцвеченные фантазией героизма, пережили века. Эта жемчужина варварского наследия высоко ценится потомством, тем более что она существенно отличается от всего, что осталось от варварства. Варварский бард своей посмертной литературной жизнью, дарованной ему через канонизацию его произведений, хитро мстит своим былым сотоварищам, варварскому вождю и воину, силой своего художественного творчества, лишая их славы. Очарование героической поэзии обманывает ее нынешних поклонников именно тем, что переворачивает истинную историческую реальность, рисуя ложный героический век. Литературный образ героического века - это лишь своенравное дитя творческого воображения поэта. Магический дар поэта улавливает "свет, которого не было ни на море, ни на суше" [*10], в недобром взгляде варвара, разжигающего пожар в опустошенном мире. Это маскарад, хотя и великолепный.

Примечания

[*1] Lattimore O. Inner Asian Frontiers of China. London and New York, Oxford University Press. 1948. p. 184 - 197.

[*2] Ibid., p. 243.

[*3] Lattimore O. Op.cit., p.243.

[*4] Lattimore О. Ор. cit., pp. 243-244.

[*5] Balsdon J.P.V.D. Rome: the Story of an Empire. London, Weidenfeld and Nicolson. 1970, p. 225.

[*6] Franke О. Geschichle des Chinesisehen Reiches. Berlin, de Gruyter. 1930. I. S. 132-133.

[*7] Zosimus. Historiae IV, XXXI. 1-3.

[*8] Gronbechv. The Culture of Teutons. London. Oxford University Press, 1931, part II. p. 305.

[*9] Chadwich Н.М. The Heroic Age. Cambridge, University Press. 1912, p. 39.

[*10] Wordsworth W. Elegiac Stanzas suggested by a Picture of Peele Castle in a storm.

Комментарии

[+1] Проникновение индоевропейцев в Восточную Европу произошло в кон. IV - нач. III тыс. до н.э., выделение собственно славян - вряд ли ранее II тыс. до н.э.: о каких-либо контактах славян с ахейскими народами ничего не известно. Первые достоверные сведения о славянах дошли до нас от Тацита в I в. н.э. (попытки обнаружить славян среди названных Геродотом скифских племен малоубедительны).

[+2] Имеется в виду восстание 365 г., когда около 3 тыс. готов, бывших в Константинополе, поддержали узурпатора Прокопия, выступившего против императора Валента.

[+3] Имеется в виду языческий историк Зосим (изв. во 2-й пол. V в.), чрезвычайно резко отзывавшийся об императорах, активно вводивших христианство, - о Константине I и Феодосии I.

[+4] Набеги викингов подорвали мощь распадавшейся Каролингской империи, но погибла она от внутренних причин, и завоевана была лишь одна небольшая часть - Нормандия.

[+5] Герой ряда песен "Старшей Эдды" и "Песни о Нибелунгах" Гунтер (сканд. Гуннар) имел своего исторического прототипа, Гундихария, короля бургундов, чье государство было разрушено гуннами в 437 г.

[+6] Попытки обнаружить реальное историческое лицо за образом героя германских и скандинавских эпических сказаний Зигфрида (Сигурда) были малоуспешны.

[+7] Вук Бранкович (ум. после 1459), потомок знатного сербского рода, после покорения Сербии турками ушел в Венгрию, чтобы не покориться захватчикам. В эпосе он стал князем-оборотнем, получив имя Вук Огненный Змей. Эпический герой болгар и сербов Марко Кралевич, могучий богатырь с тремя сердцами, противник самого турецкого султана, на деле был владетелем небольшого удела в Македонии и погиб в 1395 г., участвуя в битве в составе турецкого войска.