Geum.ru

Вовавшее при королевских (императорских, царских) дворах и имевшее целью возвысить конкретное лицо (или группу лиц) в связи с личной приязнью монарха к фавориту

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6

Сведения Щербатова о распутном образе жизни Орлова перекликаются с отзывом французского посланника Дюрана: "Природа сделала его не более как русским мужиком, таким он и остался до конца. Он развлекается всяким вздором; душа у него такова же, каковы у него вкусы. Любви он отдается так же, как еде, и одинаково удовлетворяется как калмычкой или финкой, так и самой хорошенькой придворной дамой. Это прямо бурлак".

Английские дипломаты относились к фавориту в общем доброжелательно. Так, граф Бекингем доносил в Лондон в 1763 году: "Наружность графа Орлова чрезвычайно замечательна". Хотя его положение при дворе, по мнению английского посла, укреплялось с каждым днем, но из его же депеши, чуть раньше отправленной, явствует, "что он не вмешивается в дела государственные, однако его императорскому величеству приятно всякое внимание, ему оказываемое". Схожий отзыв находим в донесении другого английского посла, лорда Каскарта, относящемся к 1768 году: "Граф Орлов роста гораздо выше обыкновенного, манеры его ловки и изящны, а наружность его выражает скромность и доброту". По словам того же лорда, высказанным год спустя, Орлов "употреблял большие усилия для своего образования с тем, чтобы иметь возможность в различных частях правления приносить пользу императрице и отечеству". Способности фаворита Каскарт тоже оценивал достаточно высоко: "императрица соображает весьма быстро, граф Орлов медленнее, однако весьма способен правильно обсудить отдельные предложения, хотя не может связать несколько различных мнений".

Благожелательное отношение английских дипломатов к Орлову, видимо, объяснялось услугами, оказанными им фаворитом. Лорд Каскарт в 1770 году доносил, что "граф Орлов при всяком удобном случае оказывает мне совершенно особую и радушную внимательность". В другом донесении он называл Орлова "горячим сторонником Англии". Сменивший Каскарта Гуннинг связывал падение Орлова с нанесением ущерба английским интересам в России: "Я имею полное основание считать немилость графа Орлова большой потерей для нас".

Как бы ни относились английские дипломаты к фавориту, от их внимания все же не ускользнула его ограниченность. Так, Орлов, будучи членом учрежденного Екатериной в 1768 году в связи с русско-турецкой войной Императорского совета, мог обнаружить способности к государственным делам, но их не проявил. Фаворит присутствовал на заседаниях совета, высказывал мнения по поводу обсуждавшихся вопросов, но не личные, а императрицы, от которой получал соответствующие наставления. Так во всяком случае оценивал роль Орлова в Императорском совете Гуннинг. Граф Н. И. Панин тоже придерживался невысокого мнения об участии Орлова в работе Императорского совета. Если Гуннинг считал его рупором императрицы, то Панин, делясь своим мнением с прусским послом Сольмсом, многократно подчеркивал, что присутствие Орлова в совете вредно, ибо он часто, высказывая свои личные мнения, ставил в затруднительное положение остальных участников заседания, ибо они были столь же смелыми, как и нелепыми, но принуждали оспаривать их с большой осторожностью. Гуннинг считал причиной утраты фаворитом влияния на императрицу его леность. Екатерина, доносил он в Лондон в 1772 году, "желала и намеревалась образовать его, если возможно, для занятия делами и в случае успеха доверить ему министерство иностранных дел; но совершенное отсутствие в нем трудолюбия заставило ее отказаться от этого намерения". Преодолеть леность уговаривал фаворита и его брат Алексей Орлов, но достичь этого не удалось ни ему, ни императрице, что не мешало ей высоко оценивать его добродетели.

Так, в 1763 году она писала послу России в Речи Посполитой Кейзерлингу: "Еще раз рекомендую вам этого молодого человека; он пошел в род свой, с которым благодарность связывает меня по гроб". Более трезвый отзыв императрицы о фаворите относится к 1775 году, когда Орлов уже пребывал в отставке. Подруге своей матери Бьельке она писала: "Если когда-нибудь вам придется встретить его, вы увидите бесспорно самого красивого мужчину из всех тех, которых удавалось вам видеть в жизни". Далее Екатерина наградила фаворита свойствами, из которых он обладал далеко не всеми. Она писала, что "природа наделила его всем как со стороны внешности, так и со стороны сердца и ума. Это - баловень природы, который, получив все без труда, сделался ленивцем". "Орлов большой лентяй", - писала Екатерина Жоффрен в 1766 году.

Императрица права относительности внешности, сердечности и лени Орлова, но вот ума современники у него не обнаруживали. Хитрово, в 1763 году осуждавший намерение Екатерины обвенчаться с Григорием Орловым, считал среди братьев Орловых самым умным Алексея, а Григорий представлялся ему человеком глупым.

О заурядности Г. Г. Орлова - правда, уже после его отставки - писал и шевалье де Корберон: "Из друзей императрицы, быть может, один только Орлов имел силу давать ей смелые и достойные уважения советы; но будучи увлечен свойственным рабству эгоизмом, он кончил тем, что стал жить только для себя. Притом, не имея никаких познаний в управлении, он остался в свойственном его родине состоянии невежества и стал совершенно бесполезным государству".

В другой характеристике, оставленной Корбероном после того, как Орлов услужил секретарю, негативные качества фаворита несколько смягчены: "Это человек откровенный, прямой и честный; твердость никогда не покидала его; у него решительный характер. Если бы с этими качествами он соединил в себе государственные познания и умел держать себя как нужно в его положении, из него вышел бы великий министр России". Надо, однако, отметить заблуждение автора дневника, считавшего, что Григорий Орлов оказался в фаворитах великой княгини потому, что она, претендуя на трон, обнаружила в нем свойства государственного деятеля, но этот деятель обманул ее ожидания и, оставаясь в состоянии невежества, оказался "совершенно бесполезным государству". Мы множество раз убедились, что полезность государству не относилась к первостепенной важности критериям подбора фаворитов.

У Орлова было множество возможностей проявить себя в качестве государственного деятеля и "застолбить" свое имя в истории страны. Он мог, например, прославиться на дипломатическом поприще - в 1772 году Екатерина назначила его руководителем делегации, отправлявшейся в Фокшаны для мирных переговоров с Османской империей. Легкомыслие, однако, лишило фаворита этой возможности - ему стало известно, что императрица подыскивает преемника в фаворе, и он, бросив конгресс, помчался в Петербург.

Реальных успехов Г. Орлов достиг лишь однажды, в 1771 году, когда в Москве вспыхнул чумной бунт. Орлов сам вызвался отправиться в белокаменную и быстро навел там порядок, проявив немалое личное мужество: он учредил вокруг Москвы крепкие заставы и, пренебрегая опасностью, появлялся в местах скопления народа - в церквах, на рынках.

Тревога Екатерины за судьбу фаворита выразилась в ее письме к нему от 3 декабря 1771 года, в котором она предложила ему выехать из Москвы в новую столицу "не мешкав дале" в придворной карете, которую она для этой цели отправила в Москву.

Напомним, императрица сохранила высокое мнение о Г. Г. Орлове и после его смерти. В письме к доктору И. Г. Циммерману, написанном в 1785 году, она называла его "единственным в своем роде поистине великим человеком, так плохо понятым современниками таким, каким он был. Мы с вами всегда будем сожалеть о нем. Его храбрость, его геройские доблести имели прекрасный случай высказываться в их истинном свете при двух обстоятельствах. Последним была чума в Москве". Однако названных Екатериной достоинств Орлова совершенно недостаточно, чтобы возвести его в ранг "великого человека". Остается предположить, что высокая оценка фаворита императрицей связана с его продолжительным пребыванием в этом качестве - признание его заурядности нанесло бы урон престижу императрицы, 12 лет делившей ложе с человеком, лишенным достоинств.

В "Чистосердечной исповеди" Екатерина писала, что Орлов лишился ее "доверки" перед отъездом на фокшанский конгресс, когда ей кто-то раскрыл глаза на его распутство. Версию Екатерины подтверждает и граф Сольмс, доносивший Фридриху II: "Уменьшение благосклонности к графу Орлову началось незаметно со времени его отъезда на конгресс. Императрица, размыслив о холодности, оказываемой им к ее особе в течение последних лет, о той поспешности, лично ее оскорбляющей, с которой он недавно уехал отсюда... наконец, открыв многие случаи неверности, по поводу которых он вовсе не стеснялся - ввиду всех этих обстоятельств, взятых вместе, императрица сочла его за человека недостойного ее милости". О том, что распутство фаворита было известно Екатерине и она терпеливо сносила его, свидетельствует и князь М. М. Щербатов.

Думается, разрыв назрел приблизительно за год до конгресса. Если бы было так, как писала императрица, то она вряд ли отправила бы фаворита в рискованную поездку в Москву, где свирепствовала чума. Вряд ли бы она отпустила его и в Фокшаны, где переговоры могли затянуться не только на недели, но и на месяцы.

Орлов спешил в столицу к возлюбленной, но в нескольких десятках километров от Петербурга курьер вручил ему письмо Екатерины с повелением выдержать карантин. "Я, - писала императрица, - предлагаю вам избрать для временного пребывания ваш гатчинский дворец".

Расставание с Орловым протекало мучительно и долго. Причин нерешительности, обычно не свойственной Екатерине, было несколько. Во-первых, Екатерина была многим обязана фавориту и порывать с ним в одночасье было затруднительно, равнозначно неблагодарности. В письме к И. Г. Орлову, извещавшем об отставке фаворита, она заявила: "С моей же стороны я никогда не позабуду, сколько я всему роду вашему обязана". Во-вторых, двенадцать лет фавора не остались без следа, и императрица должна была преодолеть психологический барьер; наконец, в-третьих, колебания были связаны с крайне неудачным выбором нового фаворита. На Васильчикова жребий пал как бы впопыхах, сгоряча, в отместку за неверность Орлова.

Неуверенные действия императрицы приметили английские дипломаты, пристально наблюдавшие за судьбой своего покровителя Орлова. Они извещали Лондон, что Григорию Григорьевичу предложили сохранить за ним все занимаемые должности и выдавать ему 100 тысяч рублей жалованья при условии, что он не станет выполнять должностных обязанностей и не будет жить ни в Петербурге, ни в Москве. Продолжительный торг закончился согласием Орлова отбыть на год за границу.

Летом 1773 года у Орлова блеснула надежда восстановить свое положение. Он стал часто появляться при дворе, императрица будто бы встречала его ласково, но с полным равнодушиием. Отставной фаворит воспрянул духом, получив от Екатерины письмецо, заканчивавшееся словами "непременно и искренне любящий вас друг". В феврале 1774 года Гуннинг доносил: "Сила и влияние князя Орлова в настоящую минуту вполне восстановлены".

Но восстановление фавора не состоялось. Императрица откупилась от Орлова щедрыми подарками. Он и брат его Алексей не только сохранили ранее пожалованные поместья, но и получили сверх того еще 10 тысяч душ. Кроме этого, Григорию был определен пенсион в 150 тысяч рублей в год. Ему же были обещаны 100 тысяч рублей на достройку дома, пожалован великолепный столовый сервиз французской работы из серебра, а также разрешалось в течение года пользоваться царским винным погребом и придворными экипажами.

Признательность Г. Г. Орлову Екатерина сохранила до конца дней его и своих. О признаках умопомешательства Орлова императрица извещала Гримма в ноябре 1782 года. "Он кроток и тих, но слаб и мысли у него не вяжутся". Бывший фаворит скончался в следующем году. Извещая об этом событии Гримма, императрица повторила высокую оценку Орлова, которой она делилась с Бьельке много лет назад: "Я жестоко страдаю с той минуты, как пришло это роковое известие, только работа развлекает меня". В письме можно прочесть такие слова: "Гений князя Орлова был очень обширен; его мужество было верхом мужества". Впрочем, императрица обнаружила в покойном два недостатка: "Ему не доставало последовательности в том, что ему казалось не стоящим внимания". Второй недостаток - "он был ленив". Императрица не забывала об услугах, оказанных им: "В нем я теряю друга и общественного человека, которому я бесконечно обязана и который оказал мне самые существенные услуги".

В записке, не предназначенной для постороннего глаза, Екатерина еще раз подтвердила высокое мнение о Г. Орлове: "...Я никогда не видела человека, который бы в таком совершенстве овладевал всяким делом, которое он предпринимал... хорошее все и дурное все в этом деле приходит ему сразу на ум... Жаль, что воспитание не помогло его талантам и качествам, которые действительно превосходны, но которые благодаря небрежности остаются необработанными..."

Итоговую характеристику Г. Г. Орлова мы считаем справедливым завершить лаконичным в то же время деликатно выраженным отзывом Д. Дидро: "Граф Орлов, любовник ее (Екатерины. - Н. П.), статный, веселый и развязный малый, любивший вино и охоту, цинический, развратник, совершенно чуждый государственным делам..." Жизненный путь Орлова завершился трагедией - он скончался в 1783 году от помешательства, признаки которого появились лет за десять до смерти.

Следующий фаворит - Александр Семенович Васильчи-ков - принадлежит к числу самых незадачливых лиц, оказавшихся "в случае". Получив доступ в покои императрицы, конной гвардии поручик Васильчиков вскоре был пожалован званием действительного камергера и орденом Александра Невского.

Екатерина, как правило, высоко оценивала способности своих фаворитов. Васильчиков составил исключение. Потемкину она писала: "...а я с дураком пальцы обожгла и к тому же я жестоко опасалась, что привычка к нему не зделала мне из двух одно: или на век бесщастна, или же не укратила мой век". В другом письме императрица конкретизировала непривлекательные свойства Васильчикова: "Мне от него душно, а у него грут часто болить, а там куда не будь можно определить, где дела мало, посланником. Скучен и душен".

Оценку, данную Екатериной Васильчикову, подтверждают отзывы современников. Гуннинг в депеше от 4 марта 1774 года доносил: "Г. Васильчиков, любимец, способности которого были слишком ограничены для приобретения влияния в делах и доверия своей государыни, теперь заменен человеком, обладающим всеми задатками для того, чтобы владеть тем и другим (Г. А. Потемкиным. - Я. Я.)". Даже такой блюститель нравственности, как князь Щербатов, отметил безликость Васильчикова: он "ни худа ни добра не сделал".

Граф Сольмс доносил Фридриху II: "Поручик конногвардеец Васильчиков, которого случай привел этой весной в Царское Село, где он должен был командовать маленьким отрядом, содержавшим караул во время пребывания там двора, обратил на себя внимание своей государыни; предвидеть этого никак не мог, так как это человек наружности не представительной, никогда не искал быть замеченным и мало известен в свете".

Екатерина и на сей раз откупилась от фаворита щедрыми подарками: он получил 50 тысяч рублей, серебряный сервиз на 24 персоны, белье к столу, поваренную посуду, дом на Миллионной; при этом она велела Елагину "поспешить указами об деревне, доме, деньгах и сервизе". Радостью, связанной с избавлением от Васильчикова, императрица поделилась и с Гриммом.

Скорбевшего грудью Васильчикова сменил "богатырь", как называла Екатерина Григория Александровича Потемкина. Этот единственный фаворит, ставший государственным деятелем, пользовался безграничным доверием императрицы до конца дней своих. Историк М. Ковалевский заметил: "Он самый прочный фаворит самой непостоянной из женщин". Это замечание нуждается в уточнении: в роли фаворита Потемкин выступал всего два года. В последующие годы он прославился в другом качестве - стал вельможей, соратником императрицы. Здесь мы остановимся на альковном, продолжавшемся два года, периоде жизни Потемкина, а о его государственной деятельности расскажем в следующей главе.

Этот голубоглазый гигант, родившийся на Смоленщине, отличался странными чертами характера: он учился в университетской гимназии, проявил блестящие способности, затем забросил обучение, решив посвятить свою жизнь служению Богу, и, наконец, пришел к выводу, что его призвание - военная служба.

Екатерина обратила на него внимание еще в бурные дни переворота в июле 1762 года. С тех пор она пристально следила за карьерой красавца и оказывала ему покровительство. Сначала она назначила его обер-прокурором Синода, затем пожаловала придворным чином обер-камергера. Вероятно, и Потемкин интуитивно чувствовал интерес к своей персоне и изредка напоминал императрице о своем существовании.

Во время первой русско-турецкой войны, в 1769 году, Потемкин обратился к Екатерине с прошением, в котором писал, что благодарность императрицы за ее покровительство "тогда только объявится в своей силе, когда мне для славы вашего величества удастся кровь пролить". Он заверял Екатерину, что "ревностная служба к своему государю и пренебрежение жизни бывают лучшими способами в получении успехов". Верноподданническое послание Потемкина оставило еще одну зарубку в памяти императрицы - он напомнил о своем существовании и готовности ради ее славы и благополучия пожертвовать жизнью.

Просьбу Потемкина Екатерина удовлетворила, и он, в чине генерал-майора, участвовал в штурме Хотина, а в следующем 1770 году - в сражении при Фокшанах. Императрица запросила мнение о Потемкине у главнокомандующего Румянцева. Тот лестно аттестовал храброго генерала, что дало основание Екатерине благосклонно встретить Потемкина в Петербурге, куда он прибыл в 1770 году. В последующие годы Потемкин участвовал в военных операциях, пока, наконец, не получил от императрицы долгожданное письмо, круто изменившее всю его последующую жизнь.

В письме от 4 декабря 1773 года Екатерина выразила желание "ревностных храбрых и умных людей сохранить" и рекомендовала генерал-аншефу "не вдаваться в опасности". Послание императрица закончила интригующим пассажем. Сначала она задала риторический вопрос: "К чему оно (письмо. - Я. Я.) писано?" И тут же дала обнадеживающий корреспондента ответ: "На сие вам имею ответствовать: к тому, чтобы вы имели подтверждение моего образа мысли об вас, ибо я всегда к вам доброжелательна была".

На крыльях радужных надежд, предчувствуя близость осуществления своих самых дерзких мечтаний, Потемкин в январе 1774 года прибыл в Петербург. Он имел аудиенцию у императрицы, после чего в марте получил вожделенный чин генерал-адъютанта. Наступило время очередного фаворита.

В письмах к Гримму императрица не нарадуется новым фаворитом, называет его "самым смешным, забавным и оригинальным человеком, забавным, как дьявол". В отличие от прежних - ленивого Григория Орлова и недалекого Васильчикова - Потемкин, отличавшийся умом, неуемной энергией, способностью все схватывать на лету, быстро приобрел влияние при дворе. Его способности обнаружила не только императрица, привыкшая без всяких на то оснований без удержу хвалить всех своих фаворитов, за исключением Васильчикова. На этот раз государыня не ошиблась, как не ошиблись и наблюдательные дипломаты, быстро обнаружившие в Потемкине даровитого человека. Сольмс доносил в Берлин 15 марта 1774 года: "По-видимому, Потемкин сумеет извлечь пользу из расположения к нему императрицы и сделается самым влиятельным лицом в России". Далее Сольмс пишет о преимуществах Потемкина над Орловым: "Потемкин никогда не жил между народом, а потому не будет искать в нем друзей для себя и не будет бражничать с солдатами". Среди иностранцев в этой связи ходил анекдот: Потемкин подымался по дворцовой лестнице, а Г. Орлов спускался по ней вниз. "Что нового при дворе?" - спросил Потемкин. Орлов холодно ответил: "Ничего, только вы подымаетесь, а я иду вниз".

Английский дипломат Гуннинг тоже предрекал новому фавориту блистательное будущее. 4 марта 1774 года он доносил в Лондон: "Васильчиков заменен человеком, обладающим всеми задатками для того, чтобы обрести влияние на дела и доверие государыни. Это - Потемкин, прибывший сюда с месяц тому назад из армии, где он находился во все время продолжения войны и где, как я слышал, его терпеть не могли... Он громадного роста, непропорционального сложения и в наружности его нет ничего привлекательного. Судя по тому, что я об нем слышал, он, кажется, знаток человеческой природы и обладает большей проницательностью, чем вообще выпадает на долю его соотечественников, при такой же как у них ловкости для ведения интриг и гибкости, необходимой в его положении, и хотя распущенность его нрава известна, тем не менее он единственное лицо, имеющее сношение с духовенством". Прошло чуть больше месяца, и в конце апреля тот же Гуннинг, не перестававший следить за возвышением Потемкина, писал о его выросшем влиянии: "Весь образ действия Потемкина доказывает совершенную уверенность в прочности его положения. Он приобрел сравнительно со всеми своими предшественниками гораздо большую степень власти и не пропускает никакого случая объявить это. Недавно он собственной властью и вопреки Сенату распорядился винными откупами невыгодным для казны образом". О возросшем его влиянии свидетельствует также его назначение на правительственные должности. В июне он стал вице-президентом Военной коллегии, что вызвало крайнее раздражение президента Захара Чернышева. Гуннинг по этому поводу размышлял: "Принимая в соображение характер человека, которого императрица так возвышает и в чьи руки она, как кажется, намеревается передать бразды правления, можно опасаться, что она сама для себя изготовит цепи, от которых ей впоследствии нелегко будет освободиться".

Наряду с восторженными оценками у Гуннинга встречаются и негативные высказывания в адрес фаворита, видимо, навеянные каким-либо неосторожным или пренебрежительным его поступком. Так, 12 апреля Гуннинг доносил: "Насколько я могу судить на основании немногих случаев, встретившихся мне для разговора с ним, мне кажется, что он не обладает теми качествами и способностями, которые обыкновенно приписывались ему, но, напротив того, проявляет большое легкомыслие и пристрастие к самым пустым развлечениям". Все же думается, что этот отзыв о легкомыслии Григория Александровича, так удивившем дипломата, являлся плодом недостаточного знакомства с характером и поведением Потемкина, с его способностью перевоплощаться и переходить от инфантильности к серьезным делам. Некоторые свойства натуры, подмеченные его племянником, выступившим биографом своего знаменитого дяди, объясняют, почему у Потемкина было много врагов, трепетавших перед ним и боявшихся его, но терпеливо ожидавших случая, чтобы если не свалить его, то по крайней мере обуздать его дерзость. А. Н. Самойлов писал, что Потемкин "не мог преодолеть врожденной своей пылкости", в характере его не доставало умеренности, "без коей при дворе трудно существовать". Он позволял себе осмеивать "тех, кои заслуживали порицания".