Антология средневековой мысли
| Вид материала | Документы |
- Антология мировой философии: Античность, 10550.63kb.
- Философия русского религиозного искусства XVI-XX вв. Антология, 6335.43kb.
- Антология мировой философии в четырех томах том, 13429.06kb.
- Тема Введение. Типологические черты и особенности, 71.77kb.
- Книги о жизни и творчестве Антона Павловича Чехова, 811.09kb.
- Тема Геополитика: понятие, методы, функции, 124.92kb.
- Антология философской мысли, 444.05kb.
- Антология мировой детской литературы., 509.42kb.
- Предмет и метод психологии антология, 6444.54kb.
- Программа дисциплины Институты власти в средневековой Руси Автор д и. н. Столярова, 325.9kb.
Учитель: Возвратимся к правильности, или истине: этими двумя именами — раз мы говорим о правильности, воспринимаемой только сознанием, — обозначается единая вещь, которая является родом «справедливости»; и исследуем, одна ли единственная истина во всех тех [вещах], о которых мы говорим, что в них есть истина,; или столь много есть истин, сколь много есть тех вещей, в которых,· несомненно, есть истина.
Ученик. Это я очень хочу знать.
Учитель. Установлено, что во всех вещах, в которых есть истина, она есть не что иное, как правильность.
Ученик. Не сомневаюсь в этом.
Учитель. Значит, если много есть истин, как много вещей, то много также есть правильностей.
Ученик. И это бесспорно.
Учитель. Если по разнообразию вещей должны быть с необходимостью различные правильности — значит, эти правильности имеют бытие свое соответственно (secundum) этим вещам; и сколько разных вещей — столько с необходимостью должно быть разных правильностей.
Ученик. Покажи это на примере одной вещи, о которой мы говорим, что в ней есть правильность, чтобы я понял и для остальных.
Учитель. Я хочу сказать, что если правильность обозначения тем отлична от правильности воли, что эта последняя находится в воле, а та — в обозначении, то правильность согласно обозначению (rectitudo propter significationem) имеет свое [собственное] бытие и соответственно ему изменяется.
Ученик. Это так. Ведь когда обозначается как существующее то, что существует (significatur esse quod est), или как несуществующее то, чего не существует, — обозначение правильно и, несомненно, есть правильность, без которой обозначение не может быть правильно. Но если бы обозначалось как существующее то, чего не существует, или существующее как несуществующее, или вовсе обозначалось бы ничто — то никакой не было бы правильности обозначения (nulla erit rectitude significationis), которая есть только в обозначении (quae nonnisi in significatione est). Поэтому правильность имеет бытие через обозначение и через обозначение изменяется: как цвет через тело имеет бытие и небытие. Иначе говоря, когда существует тело, цвет сто необходимо существует; а когда тело уничтожается, не может сохраняться его цвет.
Учитель. Не так относится цвет к телу, как правильность к обозначению.
Ученик. В чем же несходство?
Учитель. Если никто не захочет каким-либо знаком обозначить то, что должно обозначить, будет ли тогда какое-либо обозначение посредством знаков? Ученик. Никакого не будет.
Учитель. Разве из-за этого не будет правильно, чтобы обозначалось то, что должно быть обозначено?
Ученик. Из-за этого не будет менее правильно, и не меньше будет правильно требовать этого.
Учитель. Значит, когда не существует обозначение, не исчезает правильность, соответственно которой [требуется] и которая сама требует, чтобы было обозначено то, что должно быть обозначено?
Ученик. Если бы исчезла, то не было бы это правильно, и она не требовала бы этого.
Учитель. Не так ли, по-твоему, [получается], что когда обозначается то, что должно быть обозначено, тогда обозначение правильно благодаря (propter) и соответственно (secundum) этой самой правильности?
Ученик. Именно так, и не иначе. Ведь если обозначение правильно другой правильностью (alia rectitudine), то когда эта другая исчезает, ничто не мешает быть правильному обозначению. Но никакое обозначение не является правильным, если обозначает то, что неправильно обозначать, или то, чего не требует правильность.
Учитель. Значит, никакое обозначение не является правильным вследствие другой правильности, чем та, которая пребывает (permanet), когда исчезает обозначение. Ученик. Это ясно.
Учитель. Тогда неужели не видишь, что не потому есть правильность в обозначении, что [она] возникает тогда, когда обозначение обозначает как существующее то, что существует, или как несуществующее то, чего не существует, но потому, что обозначение в этих случаях возникает соответственно правильности, которая всегда есть; и не потому правильность отсутствует в обозначении, что сама она уничтожается, когда обозначение не такое, каким должно быть, или когда его вовсе нет, но потому, что в этом случае обозначение испытывает недостаток в правильности, которая сама не знает [никакого] недостатка?
Ученик. Вижу так, что [нарочно] не смог бы не видеть.
Учитель. Итак, правильность, в силу которой правильным называется обозначение, не имеет бытия или какого-либо движения через обозначение, как бы ни двигалось само обозначение.
Ученик. Теперь уж нет для меня ничего яснее.
Учитель. Не сможешь ли теперь доказать, что цвет относится к телу, подобно тому как правильность относится к обозначению?
Ученик. Скорее готов доказать, что это весьма несходно.
Учитель. Я полагаю, что тебе уже известно и то, что следует знать о воле и ее правильности, и о другом, что должно иметь правильность212.
Ученик. Да, вижу, что этим самым доводом доказывается, что каковы бы ни были сами вещи, правильность остается неизменной.
Учитель. А что, по-твоему, следует из этого для самих правильностей: отличны ли они друг от друга, или одна и та же правильность у всех?
Ученик. Выше я согласился с тем, что если потому есть много правильностей, что много есть вещей, в которых они наблюдаются, то необходимо, чтобы они существовали и были разнообразны (existere et variari) соответственно самим вещам; однако же доказано, что этого отнюдь не может быть. Следовательно, не потому есть много правильностей, что много есть вещей, в которых они существуют.
Учитель. Есть ли у тебя какой-то другой довод, почему тебе кажется, что их много? Кроме этой множественности вещей?
Ученик. Как об этом уже знаем, что его нет — так, думаю, и другого нельзя найти.
Учитель. Значит, одна и та же правильность у всего.
Ученик. Должен признать, что это так.
Учитель. [Скажем об этом более подробно]: если в тех вещах, которые должны иметь правильность, правильности нет иначе как тогда, когда они существуют согласно должному, и только это и означает для них «быть правильными», — то, вполне очевидно, что у всех у них одна правильность.
Ученик. Без сомнения.
Учитель. Значит, у всех у них одна истина.
Ученик. И это невозможно отрицать. Но все-таки поясни мне, почему мы говорим об истине той или этой вещи как бы для того, чтобы выделить различия истин, если истины не воспринимают никакого расхождения [которое есть в вещах] от самих вещей? Ведь многие вряд ли согласятся с тем, что нет никакого различия между истиной воли и так называемой истиной действия или чего-нибудь другого?
Учитель. Не в собственном смысле говорится [об истине] этой или той вещи — ибо она имеет свое бытие не в самих вещах, в которых говорят, что она есть, и не из них, и не через них. Но когда сами вещи существуют согласно ей, ибо она всегда наличествует в тех [вещах], которые суть так, как должно им быть, — тогда говорится об «истине той или этой вещи»: например, об истине действия, воли. Это подобно тому, как говорится о «времени той или этой вещи», хотя одно и то же время у всех вещей, которые вместе существуют в одно и то же время, и если бы не было той или этой вещи, время ничуть не меньше было бы тем же самым. Ведь не потому говорится «время той или этой вещи», что время есть в самих вещах, но потому, что они суть во времени. И как время, рассмотренное само по себе, не называется временем чего-то, но когда мы рассматриваем вещи, в. нем находящиеся, то говорим «время той или этой вещи»; так высшая истина, сама по себе существующая (per se subsistens) не принадлежит никакой вещи, но когда некоторая вещь существует согласно ей, то говорится о «ее истине» или «ее правильности».
О СВОБОДНОМ ВЫБОРЕ213
Глава I. [Что] способность грешить не относится к свободе выбора
Ученик. Поскольку кажется, что свободный выбор находится в противоречии с благодатью, а также предопределением Божиим и предвидением, я хочу знать, что есть сама свобода выбора и всегда ли мы ее имеем. Ведь если, как говорят, свобода выбора заключается в способности грешить или не грешить, которой мы всегда обладаем214, как возможно то, что иной раз мы [все же] нуждаемся в благодати? Если же мы не всегда обладаем ею, почему грех вменяется нам в вину, раз мы грешим не по свободному выбору?
Учитель. Я не считаю, что свобода выбора - это способность грешить и не грешить. Ведь если бы таково было ее определение, то выходило бы, что ни Бог, ни ангелы, которые не могут грешить, не имеют свободы выбора: грех молвить.
Ученик. Что, если сказать, что свобода выбора, присущая Богу и добрым ангелам, - это одно, а наша - другое?
Учитель. Свобода выбора у людей и впрямь отличается от свободы выбора у Бога и добрых ангелов, однако определение этой свободы для тех и других должно быть одним согласно самому имени: ведь хотя одно животное отличается от другого или по субстанции, или по акциденциям, определение согласно самому имени животного для всех животных одно и то же215. Поэтому нужно дать такое определение свободы выбора, в котором содержалось бы ни больше, ни меньше, чем в ней самой. Следовательно, поскольку свободная воля Бога и добрых ангелов не может грешить, способность грешить не принадлежит к определению свободы выбора. Иначе говоря, ни свобода, ни часть свободы не есть способность греха. Чтобы понять это лучше, слушай, что я буду говорить.
Ученик. Для этого я здесь.
Учитель. Какая воля кажется тебе более свободной: та, которая столь сильно хочет и может не грешить, что нисколько не в силах отклониться от прямой стези несогрешения, или та, которую как-нибудь да можно склонить ко греху?
Ученик. Я не вижу (так просто), почему не свободнее та, которая предрасположена и к тому, и к другому.
Учитель. Разве тебе не кажется, что человек, который в такой степени владеет приличным и подобающим, что не может его утратить, свободнее владеющего этим же так, что может потерять и может быть приведен к тому, что неприлично и не подобает?
Ученик. Я думаю, что это, без всякого сомнения, так.
Учитель. Также и то скажешь не менее несомненно, что грешить всегда есть неподобающее и вред?
Ученик. Никто в здравом уме не рассудит по-другому.
Учитель. Значит, та воля свободнее, которая не может уклониться от прямизны несогрешения, чем та, что может ее покинуть216.
Ученик. По-моему, ничего нельзя утверждать более основательно.
Учитель. Не думаешь ли ты, что то, что, будучи прибавлено, уменьшает свободу, а будучи отделено, увеличивает, - это свобода или часть свободы?
Ученик. Не могу так думать.
Учитель. Тогда способность (potestas) грешить, которая, будучи прибавлена к воле, уменьшает ее свободу, а если отнимается - увеличивает, не есть ни свобода, ни часть свободы.
Ученик. Не может быть ничего более последовательного.
Глава П. [Что] ангел и человек согрешили все же через эту способность
и через свободный выбор; и [что] хотя они могли служить греху,
однако грех не мог над ними властвовать
Учитель. Значит, к свободе выбора не относится то, что внеположно свободе (extraneum a libertate).
Ученик. Ни в чем не могу возразить твоим доводам. Но немало беспокоит меня то, что и ангельская, и наша природа сначала имела способность грешить, а если бы не имела ее, то не согрешила бы: поэтому если через эту способность, чуждую свободному выбору, согрешила каждая из названных природ, как можем мы говорить, что она согрешила через свободный выбор? А если согрешила не по свободному выбору, то, очевидно, согрешила в силу необходимости. Одно из двух - свободно или по необходимости: или если свободно, то как же, если не силой свободного выбора? И потому, если не по свободному выбору, ясно видно, что она согрешила по необходимости. Есть и другое, что тревожит в связи с этой необходимостью греха. Именно, тот, кто способен грешить, может быть рабом греха; ибо «делающий грех есть раб греха» (Ин. 8, 34.). А над тем, кто может быть рабом греха, грех может властвовать: тогда как же свободной была создана его природа или что за свободный выбор был у того, над кем мог властвовать грех?
Учитель. И через способность грешить, и добровольно, и по свободному выбору, и не по необходимости наша и ангельская природа вначале согрешила и могла служить греху; и притом, однако, грех не смог овладеть ею так, чтобы она могла быть названа несвободной или выбор ее - несвободным.
Ученик. Мне нужно доступнее объяснить то, что ты говоришь; ибо сейчас это от меня скрыто.
Учитель. Ангел-отступник, как и первый человек, согрешил по свободному выбору, ибо он согрешил по своему выбору, столь свободному, что никакая другая вещь не могла принудить его к греху. И потому он справедливо осуждается, так как если он имел такую свободу выбора, то он согрешил не от какого-то принуждения или какой-либо необходимости, но добровольно. В то же время, хотя он согрешил по своему выбору, который был свободен, но не через само то, благодаря чему он был свободен, т. е. не через способность не грешить и греху не служить, а силой бывшей у него способности греха, которая не подвигала к свободе не делать греха, но и не принуждала служить греху. Что же до того, что тебе кажется, будто следует, что если он мог быть рабом греха, то грех мог над ним властвовать, и потому ни сам он, ни выбор его не могли быть свободными, то это не так. В самом деле, тот, кто не служит, имеет власть не служить217, и нет чужой власти, чтобы заставить его служить, хотя своей собственной властью он мог бы служить: пока он пользуется властью не служения, а неслужения, ничто не может, овладев им, заставить его служить. Так, хотя свободный богач может сделаться рабом бедняка, но пока он этого не делает, ни сам он не утрачивает имени свободного, ни о бедняке не говорится, что он может владеть этим богатым; а если говорится, то неправильно, потому что это не в его власти, а во власти другого. Поэтому ничто не препятствует тому, чтобы ангел и человек до грехопадения были свободны или имели свободный выбор.
Глава III. Как, сделавшись рабами греха,
они имели свободный выбор, и что есть свободный выбор
Ученик. Ты убедил меня в том, что ничто наверняка не мешает этому до грехопадения; но как могли они сохранять свободный выбор уже после того, как сделались рабами греха?
Учитель. Хотя они подчинились греху, все же были не в состоянии уничтожить в себе природную (naturalem) свободу выбора; а добились они того, что без другой благодати, не той, которую они имели прежде, они не в силах были пользоваться этой свободой.
Ученик. Верую; но желаю понять.
Учитель. Рассмотрим вначале, какого рода свободу выбора они имели до грехопадения, коль скоро несомненно, что они имели свободный выбор.
Ученик. Ожидаю этого.
Учитель. Как тебе кажется, для чего они имели свободу выбора? Для достижения ли того, чего они хотели; для хотения ли того, что они должны и чего надлежит хотеть?
Ученик. Для хотения того, что должно и чего надлежит им хотеть.
Учитель. Значит, они имели свободу выбора для правильности воли: т. е. пока они хотели бы должного, имели бы правильность воли.
Ученик. Это так.
Учитель. Но когда говорится, что они имели свободу для правильности воли, если чего-то не добавить, то останется еще неясность. Поэтому я спрашиваю: ради чего они имели эту свободу для правильности воли: ради того, чтобы взять ее самим, без дающего, когда они ее еще не имели; или ради получения в обладание той, которую они еще не имели; или ради утраты для полученной и ради самостоятельного возвращения утраченной; или ради вечного сохранения полученной?
Ученик. Я не думаю, чтобы они имели свободу взять правильность без дающего, потому что они не могли иметь ничего, чего бы не получили. Нельзя сказать также, что они имели свободу ради получения в обладание от дающего того, чего они не имели: ибо не следует верить, что они были созданы без правильной воли. Но нельзя отрицать, что они имели свободу воспринять ту же правильность, если они ее утратили и она возвращена им самим дающим: такое мы часто видим у людей, возвращаемых высшей благодатью от неправедности к праведности.
Учитель. Ты верно говоришь, что они могут воспринять утраченную правильность, если она возвращается им: но мы ищем ту свободу, которую они имели перед тем, как согрешили, - а тогда они, несомненно, имели свободный выбор; а не ту, в которой никто не нуждался бы, если бы никогда не утратил истины.
Ученик. Позволь же мне продолжить, и я отвечу на остальное из того, о чем ты спрашивал. Неверно и то, что они имели свободу для того, чтобы утратить эту самую правильность; ибо утратить правильность воли есть грех, а выше ты показал, что способность [решить не является ни свободой, ни частью свободы. Но и не для того, чтобы своими силами возвратить утраченную правильность, получили они свободу: поскольку эта первоначальная правильность дана была для того, чтобы никогда ее не утрачивать. Ведь сама возможность (potestas) возвращения утраченного породила бы небрежение к сохранению имеющегося. Вследствие этого остается то, что свобода выбора дана разумной природе для сохранения полученной правильности воли.
Учитель. Ты хорошо ответил на то, о чем спрашивалось. Но к этому еще важно рассмотреть, ради чего разумная природа должна сохранять эту правильность: ради самой ли правильности или ради другого?
Ученик. Если бы эта свобода была дана разумной природе не для того, чтобы она сохраняла правильность воли ради самой правильности, то эта природа не была бы способна к праведности (ad iustitiam), ибо известно, что праведность есть правильность воли, сохраняемая ради себя самой. А мы-то веруем, что свобода выбора необходима для праведности. Поэтому нужно без сомнений утверждать, что разумная природа получила ее только для сохранения правильности воли ради самой этой правильности.
Учитель. Значит, поскольку всякая свобода есть способность (potestas), то эта свобода выбора есть способность сохранять правильность воли ради самой правильности.
Ученик. Не может быть иначе.
Учитель. Итак, сейчас ясно, что свободный выбор есть не что иное, как воля, способная сохранять правильность воли ради самой правильности.
Ученик. Вполне ясно. Но пока [воля] имела саму правильность, она могла сохранять то, что имела. После же того, как ее утратила, как может сохранять то, чего не имеет? Выходит, когда нет правильности, которую она могла бы сохранить, нет свободного выбора, который мог бы ее сохранить: ведь нельзя сохранить то, чего нет.
Учитель. Даже если нет правильности воли, все равно разумная природа имеет не меньше того, что ей принадлежит. Я думаю, что среди наших способностей (potestates) нет такой, чтобы ее одной хватило для действия: и все-таки даже когда отсутствует то, без чего никак нельзя привести в действие наши способности (potestates ad actum perducere), тем не менее говорится, что мы их имеем все, сколько есть. Так, никакого орудия самого по себе недостаточно для произведения действия (ad operandum); но и в том-случае, когда пет того, без чего мы не можем пользоваться орудием, мы лжем, говоря, что имеем орудие какой-либо деятельности (instrumentum opens). Покажу тебе на одном, чтобы ты мог это заметить во многом. Ни о ком, кто зряч, не говорят, что он вообще не может видеть гору.
Ученик. Тот, кто вообще не может видеть гору, конечно, незряч.
Учитель. Значит, имеющий зрение имеет способность (potestatem) и орудие для того, чтобы видеть гору: и все же если нет горы и ты скажешь ему: «Видь гору!», он ответит тебе: «Не могу, поскольку ее нет; если бы была, мог бы видеть». Опять: если бы гора была, но не было света, он ответил бы на требование увидеть гору, что не может без света; но если бы был свет, мог бы. И еще: если теперь есть зрячий, и гора, и ответ, но что-то препятствует зрению, например, кто-то закрывает ему глаза, он скажет, что не может видеть гору; но если бы ничто не мешало его зрению, тогда, без сомнения, он был бы способен видеть гору.
Ученик. Все это общеизвестно.
Учитель. Значит, ты видишь, что способность (potestas) видеть какое-то тело есть одна в видящем, другая в вещи, которая предстоит зрению; третья в среде (in medio), т. е. ни в видящем, зрячем, ни в зримом: и та, что в среде, - одна в помогающем (зрению) (in adjuvante), другая - в не мешающем, т. е. когда ничто, что могло бы помешать, не мешает.
Ученик. Вижу ясно.
Учитель. Итак, есть четыре этих способности, из которых если одной какой-нибудь не хватает, три остальные не могут ничего поделать, ни все вместе, ни по отдельности; и при этом если другие отсутствуют, мы не отрицаем ни того, что зрячий имеет зрение, или орудие, или способность видеть, ни того, что можно видеть вещь зримую, ни способность света помогать зрению.