Geum.ru

План. Вступление стр. 1 А. С. Пушкин и его эпоха в творчестве Ю. Н. Тынянова Творчество Ю. Н. Тынянова в литературоведческих исследованиях с. 7

Вид материалаЛитература

Содержание


Роман «Кюхля» - лучшее художественное произведение о декабристах.
Подобный материал:
1   2   3   4

Роман «Кюхля» - лучшее художественное произведение о декабристах.

Я люблю шершавые, недоделанные, незаконченные вещи.

Я уважаю шершавых, недоделанных неудачников, бормотателей,

за которых нужно договаривать. Я люблю провинциалов, в которых

неуклюже пластуется история и которые поэтому резки

на поворотах… 16

Ю.Тынянов.

В 1924 году К.И.Чуковский устраивает для Тынянова заказ от издательства «Кубуг» на брошюру о Кюхельбекере, размером в пять печатных листов. Вместо этого Тынянов быстро пишет роман «Кюхля» с подзаголовком «Роман о декабристе». Книга эта, по всеобщему признанию, стала лучшим художественным произведением о движении декабристов, хотя ее главным героем был человек, отнюдь не относившийся к числу наиболее значительных его участников. То стремительное упоение, с которым писался роман, вызывает невольную ассоциацию с легендарной болдинской осенью Пушкина. У кого, как не у Пушкина, можно было научиться такому бесстрашию? Речь, конечно, не о превышении договорного объема – роман оказался в несколько раз больше запланированной брошюры, - а о той феноменальной раскованности и свободе, которые позволили Тынянову с ходу, без проб и опытов, создать зрелое и самостоятельное прозаическое произведение.

Разумеется, Тынянов не стремился развернуто и всесторонне изобразить всю историю декабризма. К своей задаче он подошел не как историк, а как художник, хорошо знающий историю, воодушевленный определенной поэтической концепцией. Поэтому революционное движение лучших людей двадцатых годов 19 века против самодержавно- крепостнического строя и кульминационный момент движения – восстание

на Сенатской площади 14 декабря 1825 года, его трагические итоги – все дано в романе через судьбу, через историю жизни главного героя повествования, чьей гибелью оно завершается.

С этого момента работы над этим романом тыняновское «пушкиноведение» движется по двум руслам: научному и художественному. Иногда они сливаются, образуя новое, синтетическое единство. Вообще говоря, вопрос о соотношении науки и искусства вызывает сейчас серьезные, но вместе с тем, плодотворные споры.

Одни ученые и исследователи его творчества говорят о «сочетании в его личности как бы двух людей – художника и исследователя»17, другие решительно утверждают, что «эти два начала в Тынянове неразделимы»18. Вопрос остается открытым, но не исключена возможность еще одного, третьего ответа. Его придерживаются такие ученые, как Вл. Новиков (статья «Путь к Пушкину»), Т. Хмельницкая (статья «Исследовательский роман. Историческая проза Тынянова»).

«Тынянов умел бывать и чистым» ученым, не терпящим «беллетризации» идей, и смелым, изобретательным художником, свободным от пут жесткой логики, и плюс к этому мог еще сопрягать науку с литературой - там, где это оправдано и плодотворно»19.

Итак, роман «Кюхля». Эта первая беллетристическая вещь Тынянова – была принята единодушно и критиками, и читателями как самая бесспорная и ясная по трактовке исторических образов.

Высокую оценку дал первому роману Тынянова М.Горький, В одном из своих писем назвал его книгой «совершенно неожиданной». Книга действительно была неожиданной во многих отношениях. Дело не только в том, что ее создал человек науки. Поражал выбор в главные герои персонажа, долгие десятилетия числившегося фигурой полукомической, даже нелепой. Ведь строки пушкинской эпиграммы:

Так было мне, мои друзья,

И кюхельбекерно и тошно,20 -

заслонили в сознании ряда поколений слова из стихотворения «19 октября», где Пушкин назвал Вильгельма «мой брат родной по музе, по судьбам»21.

На самом деле, эта повесть (или роман – по-разному трактуется исследователями) не так проста, как это кажется после первого знакомства. В «Кюхле» заключены основы всех будущих творений Тынянова – от «ассоциативной сгущенности»22 центральных символических образов и лирических взлетов «Смерти Вазир – Мухтара», от остроты гротескных разоблачений и анекдотического преломления истории в исторических рассказах Тынянова («Поручик Киже», «Малолетний Витушников») до содержательной точности творческой мысли, столь характерной для романа о Пушкине.

Вопросы стиля для Тынянова не внешне формальные эксперименты над словом, а гораздо более глубокие вопросы о точности оттенков мысли. Тынянов много работал над проблемой семантики – в частности он исследовал изменения и колебания смыслового значения слова в контексте, богатейшие смысловые оттенки, обертоны слова (его книга «Проблемы стихотворного языка»). Это и дало ему возможность воплощать далекую историческую эпоху не извне, а изнутри, как бы сквозь языковое сознание и мысли вслух людей изображаемого им времени. Роман «Кюхля», как и вся проза Тынянова, насыщен реальными документами эпохи – письмами, дневниками, мемуарами. Но автор чрезвычайно свободно и по-хорошему

.произвольно распоряжается историческим материалом. Потому что материал этот не просто сообщенный факт и продемонстрированный документ. Материал этот стилистически насыщает собой всю вещь, придавая ей особую языковую окраску изображаемой эпохи.

«Старый исторический роман типа «Князя Серебряного» А.К.Толстого давал подробнейшее описание быта, обстановки, костюмов и обычаев прошлого. Тынянов дает не столько исторический костюм, сколько умение его носить; не столько приводит подлинную речь эпохи, сколько самый характер оборотов и мышления», - пишет в своей работе Т.Хмельницкая23.

Тынянов, сохраняя язык своего времени и лишь окрашивая, осложняя его характерными оборотами словесного мышления 20-х годов прошлого века, создает иллюзию исторического языка. Здесь сказался исследователь поэтического языка пушкинской эпохи.

Роман Тынянова, его герой, его сюжет, стиль, манера повествования были полемически направлены не только против дореволюционной исторической беллетристики, но и против целой серии исторических пьес, занимавших в театральном репертуаре 1924 – 1926 годов значительное место.

Поэтическая концепция «Кюхли» исключала обращение к «тайнам» истории, к запутанной и захватывающей интриге. Не тайны истории, а ее драмы и трагедии, ее противоречивый ход – вот что увлекало писателя.

Главная тема романа «Кюхля» как исторического романа – это тема декабризма, тема трагического краха декабристского движения, не сумевшего найти себе опору и поддержку в широких народных массах.

В центре повествования об эпохе декабризма Тынянов поставил «чудака» - фигуру, согласно общепринятым представлениям, нетипическую.

Была какая-то странность, некое противоречие между заглавием «Кюхля» и подзаголовком «Повесть о декабристе». «Кюхля» - слово необычное, не имя, а скорее ироническое прозвище. И прямо тут же на обложке – слова другие, говорившие о серьезном, о значительном, об одном из самых важных общественных движений в истории России – о декабризме. Контраст здесь явно входит в замысел автора: названием книги давалось понять, что на ее страницах речь пойдет о вещах непростых и противоречивых.

И в повести Тынянова декабристские мысли и разговоры, идеи не просто рассказаны и сообщены, но стилистически окрашивают всю ткань повествования. Они даны изнутри. Они заложены в окраску каждого слова, и, конечно, кульминацией всей книги о Кюхельбекере является глава о восстании 14 декабря 1825 года. Но к этой теме Тынянов подходит с двух диаметрально противоположных концов. С одной стороны, лучшие люди эпохи – Пушкин, Грибоедов, Кюхельбекер, декабристы, которые видят дальше своего времени и стремятся это время изменить и преобразовать во имя будущего счастья народа.

С другой стороны - представители николаевского режима, начиная от царя и шефа жандармов Беккендорфа и кончая продажными журналистами Гречем и Булгариным.

В зависимости от того, о ком говорит Тынянов в своем романе, и меняется манера повествования. Тынянов в «Кюхле» дает две разные истории декабристского восстания, великолепно дополняющие друг друга.

С одной стороны, закулисная, злорадная, анекдотическая «дворцовая» история внутренних интриг, недоразумений и распрей между обоими наследниками престола – Константином и Николаем. Эта история как бы дается стилем дворцовых мемуаров остроумного вольнодумца, злорадно подбирающего ряд разоблачительных анекдотов о малоприспособленных к ответственности за руководство страной и управление государством представителей царствующего дома. Смятение и путаница во дворце после смерти Александра, происки ненавидящих друг друга и ненавидимых всеми наследников – честолюбцев, сочетание лицемерия, дипломатической вежливости и трудно скрываемой взаимной ярости и зависти, ничтожество возникающих вокруг этого клубка интриг, недоразумений – нашли свое отражение в ряде типично анекдотических эпизодов сцен.

И наряду с этой острой, гротескной закулисной историей декабрьского восстания Тынянов в «Кюхле» дает нам высокую, полную трагического пафоса картину декабристской революции в главе «Петровская площадь». В этой главе писатель рисует и непосредственные переживания Кюхельбекера, восторженно, но довольно нелепо участвующего в событиях, и обобщенную, символически приподнятую картину восстания.

Здесь впервые Тынянов прибегает к любимой своей системе лейтмотивов, обобщающих смысл всего произведения метафор. Такова метафора кровообращения города, создающая цепь производных, рожденных основным генеральным сравнением и последовательно ответвляющихся от него образов.

«День 14 декабря собственно и заключался в этом кровообращении города: по уличным артериям народ и восставшие полки текли в сосуды площадей, а потом артерии были закупорены, и полки одним толчком были выброшены из сосудов. Но это было разрывом сердца для города, и при этом лилась настоящая кровь»24.

Лейтмотив, центральный для этой главы, распространяется на всю историю восстания, многократно возвращаясь по ходу действия.

«И Сашу, и Бестужева, и этого статского советника несет тот же ледяной ветер из каналов улиц к площади. И этот ветер уже катит туда кровь города – войска, с тем, чтобы площади наполнились до краев этой кровью, которая застоялась за последние годы, а теперь идет к сосудам».25


Таким же центральным и существенным является для Тынянова в этой главе образ взвешивания, колебания площадей, как чашек весов, которых «грубый толчок николаевской артиллерии вывел из равновесия».26

С помощью этой очень обобщенной метафоры, Тынянов сумел сконцентрировано передать смысл событий, отметить главное – оторванность декабристского движения от народа и неизбежный крах движения именно в силу его оторванности.

Сначала идет графически точное, почти детально вычерченное, описание места действия – стратегического расположения людей на Сенатской, Адмиралтейской и Исаакиевской площадях. Затем дан обобщающий образ движения декабристов. «…И в этот день не было героев, Рылеев, который мог бы им быть, лучше всех понял колебания площадей и ушел в непонятной тоске неизвестно куда. Трубецкой и вовсе протоптался где-то у Главного штаба».

Они не могли прекратить грозного, оцепененного стояния площадей, которое было взвешиванием. Взвешивалось старое самодержавие, битый Павлов кирпич. Если бы с Петровской площадью, где ветер носил горючий песок дворянской интеллигенции, слилась бы Адмиралтейская, с молодой глиной черни, - они бы перевесили. Перевесил кирпич и притворился гранитом»27.

«Здесь, уже в этих метафорических обобщениях намечается та ассоциативная и образная система стиля, которая нашла свое предельное воплощение в «Смерти «Вазир – Мухтара»28.


В «Кюхле», вещи по самому замыслу своему куда более четкой и прозаичной, эта «метафорическая сгущенность»29 сосредоточивается только в кульминационной главе «Петровская площадь» или появляется в отдельных лирических отступлениях. Например, когда Кюхельбекера в крепости обступают страшные воспоминания о казни декабристов. Эти бредовские видения даны с возвращающимся, как припев, одним словом: «Лицо!», выделенным в отдельную строку. И в «Смерти Вазир – Мухтара», и в «Пушкине» потом появятся отдельные лавы с возвращающимися как припев строками, главы, где явственно проступает жанр стихотворения в прозе. В разных главах «Кюхли», в зависимости от общего течения и объекта повествования, Тынянов дает нам как бы различные «пробы» стилей, интенсивно применяемых им в последующих вещах. Но все это высококачественной пробы, нигде не перерастающее в самоцельный эксперимент.

«Кюхля» - это очень цельная и по замыслу целеустремленная вещь. Эта целеустремленность и дает ей единство и равновесие стиля, несмотря на обилие проб и несмотря на то, что основу ее составляют реальные документы эпохи – письма, мемуары дневники, государственные циркуляры и рескрипты, иногда целиком попадающие в ткань повествования. Это законно и необходимо во всякой, честно и углубленно воспроизводящей материал прошлого исторической прозе.

«История роста и краха декабризма показана сжато, социально очень точно и по существу»30. Может только возникнуть вопрос, почему же в центре повести о декабристском восстании стоит такая относительно боковая и не решающая для декабризма фигура, как Кюхельбекер?

Т. Хмельницкая, в своей статье «Исследовательский роман. Историческая проза Тынянова», так отвечает на этот вопрос: «Во – первых, Кюхельбекер – лицейский друг Пушкина, он являлся для Тынянова очень своеобразным и интересным подступом к теме Пушкина; во-вторых, именно образ Кюхельбекера давал возможность объединить и сблизить центральную для истории изображаемой эпохи тему декабризма с литературными проблемами и исканиями поэзии 20-х годов 19 века, которыми уже давно занимался Тынянов; в -третьих, Тынянова привлекала донкихотская нелепость и патетическая неприкаянность этой фигуры, к тому же мало популярной и забытой»31.

В статье «Как мы пишем» сам Тынянов признается: «Я люблю шершавые, неедоделанные, незаконченные вещи, уважаю шершавых, недоделанных удачников, бормотателей, за которых нужно договаривать. Я люблю провинциалов, в которых неуклюже пластуется история и которые поэтому резки на поворотах. Есть такие бунты, спрятанные в ящик на 100 и на 200 лет. При сломке, сносе, перестройке ящика находят крышку, открывают.

- А, - говорят, - вот он какой! Некрасивый!

- Друг, назови меня по имени.


Назвать по имени неудачника, незаслуженно забытого, возродить его образ из небытия, раскрыть причины забвения и неудачи, показать то ценное, что послужило фундаментом для будущего движения литературы, изучить законы судьбы – законы удач и неудач исторических – в этом пафос Тынянова – исследователя и Тынянова – художника.

Пушкин появляется в романе о Кюхельбекере не только в лицейских главах, что было бы ожидаемо и неизбежно в любой вещи о Кюхельбекере. Пушкин неизменно сопутствует Кюхельбекеру на всех этапах его жизни, если не реально, то мысленно, если не наяву, то во сне.

Образу и судьбе Пушкина в романе уделено такое же большое место, как и центральному герою – Кюхле. Где бы ни находился Кюхельбекер, он все время думает о Пушкине, получает от него стихи и письма, узнает о нем новости через общих друзей, в исполнении брата Пушкина Левушки слушает поэму «Цыганы».

История портрета Лувеля с демонстративной надписью Пушкина «Урок царям», последовавшая за этим ссылка Пушкина на юг, дружеские отношения Пушкина и декабристов, его послания к ссыльным друзьям, встреча политического арестанта Кюхльбекера с Пушкиным на глухом полустанке, воображаемые разговоры и споры Кюхельбекера в крепости с Пушкиным – всюду образ великого поэта.

Символична последняя сцена «Кюхли» - агония Кюхельбекера, его предсмертные видения.

«…Он слушал какой – то звук, соловья, или, может быть, ручей. Звук тек, как вода. Он лежал у самого ручья под веткою. Прямо над ним была курчавая голова. Она смеялась, скалила зубы и, шутя, щекотала рыжеватыми кудрями его глаза. Кудри были тонкие, холодные.

- Надо торопиться, - сказал Пушкин быстро.

- Я стараюсь, - ответил Вильгельм виновато, - видишь. Пора. Я собираюсь…

Пушкин поцеловал его в губы»32.

Устремления декабристского Дон Кихота, благородного неудачника, к другу его лицейских лет и наиболее совершенному выразителю национальной культуры и поэзии – к Пушкину – как лейтмотив проходит через весь роман Тынянова о Кюхельбекере.


«Век нынешний» и «век минувший» в романе Ю.Н.Тынянова «Смерть Вазир – Мухтара»

Всегда в крови бродит время, у каждого периода есть свой вид брожения.

Было в двадцатых годах винное брожение – Пушкин.

Грибоедов был уксусным брожением.

А там – и с Лермонтова идет по слову и крови гнилостное брожение, как звон гитары 33

Тынянов Ю. «Смерть Вазир – Мухтара»


Тема Пушкина, связанная с темой декабризма, неизбежно всплывает во всех романах Ю.Тынянова о современниках А.С.Пушкина.

Если Кюхельбекер заинтересовал Тынянова как образец неудачника, осмеянного и забытого, то Грибоедов привлек его как образец «неудачника в славе».

Казалось бы, Тынянова Грибоедов должен был интересовать прежде всего как автор «Горе от ума».

Казалось бы, история создания пьесы, раскрытие ее прототипов ирреальной обстановки, вызвавшей к жизни бессмертную комедию Грибоедова, должны были бы стоять в центре романа. Однако Тынянов дает совершенно иной ракурс образа Грибоедова. Его интересует трагическая судьба Грибоедова, его разлад с собственным творчеством и прогрессивными идеями его молодости, насыщающими «Горе от ума», и замыслами забытых и неоконченных трагедий. Его интересует Грибоедов как «несостоявшийся декабрист», как талантливый и ненасытный честолюбец, которому все же помог компромисс с собственной совестью, блестящая дипломатическая карьера которого также не удалась, кончилась трагически. Перед нами не только Грибоедов, сколько Вазир – Мухтар – русский посол в Персии. Трагическая, двусмысленная маска Вазир – Мухтара скрывает и искажает истинное лицо Грибоедова.

Недоговоренность, многозначительность, богатство исторического подтекста, изобилие оттенков смысла, характерного для стиля «Вазир – Мухтара». Слова окружены невидимыми кавычками. Словесная атмосфера романа сгущена до крайности. Каждая фраза могла бы служить эпиграфом к целой главе. Отсюда необычайная напряженность повествования

«Все соотносится друг с другом как мысли внутреннего монолога Грибоедова. Все связано круговоротом ассоциаций»34.

В замечательном вступлении к роману Тынянов говорит о брожении, о том, что «всегда в крови бродит время», и «у каждого периода есть свой вид брожения – винное брожение – Пушкин, уксусное – Грибоедов, и …с Лермонтова идет по слову и крови гнилостное брожение, как звон гитары»35. Это брожение образа, эти дрожжи ассоциаций, на которых восходит многозначительный и лирический стиль «Вазир – Мухтара», насыщает собой весь роман.

Ассоциативность образа так характерна для Тынянова, что когда он сравнивает одну вещь с другой, он делает это не по принципу внутреннего или внешнего сходства предмета; он просто переносит знакомые признаки и черты одного предмета на другой. Отсюда такие сравнения, как «небо серое, как глаза Нессельрода»36. Или о Сенковском: «Триделеневые брючки были меланхоличны, а палевые штиблеты звучали резко, как журнальная полемика»37. Здесь самое характерное в нашем представлении о Сенковском -

крикливость и яркость его как журналиста, как изобретательного редактора «Библиотеки для чтения» переносятся на его костюм.

На чем же держится это ассоциативное брожение образов? Что заставляет Тынянова прибегать к этой замысловатой словесной связи?

«Все повествование дано как бы преломленным сквозь мысли и восприятие Вазир – Мухтара. Все ощущается как непрекращающийся внутренний монолог его. Но это непосредственное свободное восприятие мира. Это напряженная позиция человека, принужденного много скрывать, человека, который хитрит и лавирует, утаивает и добивается не прямыми путями, человека, который откровенность и чистоту творческого раскрытия мира подменил сложными дипломатическими ходами, бунтарство сменил на обдуманное и циническое примирение с обстоятельствами»38.

Все неверно и колеблется в мире, потому что он видит этот мир не таким, каким представляет его другим, общающимся с ним людям. Все здесь построено на умолчании, недосказанности, подразумеваемых кавычках. Все страшно напряжено и часто искажено. Потому что двусмысленно и насторожено само отношение к миру»: «Двоеверие, двоеречие, двоемыслие, - и между ними на тонком мостике человек»39.

Выход из этой напряженной, многозначительной, тревожной атмосферы, выход из системы метафорического, колеблющегося, тесного от ассоциаций стиля «Вазир – Мухтара» состоит в прямой сатире, в пародии, в острых гротескных зарисовках фигур, характерных для реакционной монархической России XIX века. В «Смерти Вазир – Мухтара» сатирическому разоблачению подвергаются не только Николай, Нессельрод, Паскевич, Фаддей Булгарин, но и генерал Синягин, Мальцов- все представители персидского двора. Методы сатирического разоблачения виртуозны и разнообразны. Иногда сатира сменяется сочувственно – снисходительным юмором, например, образ слуги Грибоедова – Сашки Грибова.

Говоря о стилистической манере романа «Смерть Вазир – Мухтара» следует отметить, что его стиль совершено иной, нежели стиль первого романа «Кюхля». Если для «Кюхли» характерен спокойно-повествовательный стиль, то в основе «Смерти Вазир – Мухтара» короткая фраза, резко переходящая в придаточное предложение. Подчас одно слово заменяет сцену. Между сценами, а иногда и между фразами паузы, и автор не щадит читателя, который должен перебросить между ними воображаемый мост.

В «Проблеме стихотворного языка» Тынянов обосновал свою теорию «единства и тесноты стихотворного ряда». Читая «Смерть Вазир – Мухтара», невольно хочется применить эту мысль и к прозе.

«Роман написан «тесно», что нисколько не мешает распахнуть» его пространства. Стиль его приближается к киносценарию с той разницей, что кадр сценария представляет собой лишь контур, нуждающийся в художественном воплощении, а кадр романа – частица последовательного раскрывающейся перед читателем картины»40.

Любая страница романа подтверждает это сравнение В.Каверина.

Пушкин встречается с телом Грибоедова.

«Пушкин снял картуз.

Смерти не было. Был простой дощатый гроб, который он принял за ящик с помидорами. Волы удалялись мерно и медленно.

Он поехал, удерживая коня. Были ощутительны границы опаленной Грузии и свежей Армении.

Становилось прохладнее.

Лиловые вымена впереди были холмами, дорога – пустой строкой черновика. Река хрипела позади.

«Жизнь его была затемнена некоторыми облаками».

Тучи сгущались, круглые, осязаемые.

«Могучие обстоятельства. Оставил ли он записки?»

………….

«Ему нечего было делать. Смерть его была мгновенна и прекрасна. Он сделал свое: оставил «Горе от ума».

Конь брел, спотыкаясь. «Кляча», - сказал Пушкин, затянул ремни у бурки, надел башлык на картуз. Дождь лил. «Мгновенна и прекрасна. Поручим себя проведению. Бурка не промокнет. Гроб каков. Ящик!»41

Здесь кинематографично все. Сцена поставлена, дана в исчерпывающих крупных и общих планах. Более того, предсказан тот внутренний монолог, который зритель слышит с экрана в то время, как герой не говорит ни слова.

Все выше сказанное еще раз подтверждает мысль о том. что в творчестве Тынянова все грани его деятельности слиты воедино.

О Тынянове можно сказать, что он знаменит как исторический романист, широко известен как историк и теоретик литературы и пока неизвестен как кинематографист. Мало кто знает, что он был автором нескольких сценариев, по которым были поставлены фильмы. Он работал с такими режиссерами, как Г.М. Козинцев и Л.З Трауберг.

Но вернемся к самому роману «Смерть Вазир – Мухтара». В сатирическом разоблачении николаевской России Тынянов виртуозен и неистощим. Сатирическая ценность романа очень велика. Но чрезмерная концентрированность и сгущенность этой вещи привела к искаженному преломлению мира. Искаженность эта сказалась в односторонности и пессимистической сгущенности показа истории через все центральные темы – тему перерождения декабризма, тему предательства и измены.

Эти темы искажают реальные исторические фигуры, попавшие в поле зрения Тынянова, скептически сгущают их – это касается и образа Пушкина. Такой точки зрения придерживаются большинство исследователей творчества Ю. Тынянова, и, прежде всего такие, как Б. Костелянец42, Вильбе Б.43, Петров С.М.44, Серебрянский М.45 и другие.

Если в «Кюхле», соответственно общей, романтически приподнятой трактовке декабризма, образ Пушкина – это прежде всего образ вольнолюбивого мятежного поэта, бунтаря, то в «Смерти Вазир – Мухтара» происходит подчеркнуто скептическое смещение и темы декабризма, и образ Пушкина. Вместе с оставшимися в живых, смирившимися, переродившимися декабристами перерождается и Пушкин. Он тоже во многом идет на уступки и компромиссы, пишет чрезмерно лестные стихи царю и вообще «кидает собакам кости»46. акцент в «Смерти Вазир – Мухтара» состоит именно в этом компромиссе с николаевским режимом, на молчаливых, а иногда льстивых уступках. Соответственно иронически цитируются и стансы Пушкина «В надежде славы и добра». В угоду общей концепции измены и перерождения образ Пушкина в романе преломлен в нарочито кривых зеркалах. Строки пушкинских стихов, иронически пересказанные прозой, слово за слово звучат издевательски нарочито. К этому приему в «Вазир – Мухтаре» Тынянов прибегает почти систематически.

«…Грибоедов читал, как и все,- «Стансы» Пушкина. Пушкин смотрел вперед безболезненно, в надежде славы и добра – в этих стансах. Казни прощались Николаю, как Петру. Скоро полтавская годовщина, а турецкая кампания, хоть и не шведская, должна же кончиться.

Все понятно. Ни одного друга не приобрел Пушкин этими стансами, а сколько новых врагов! Александр Сергеевич Пушкин был тонкий дипломат. Сколько подводных камней миновал он с легкостью танцевальной. Но жизнь простей и грубей всего, она берет человека в руки. Пушкин не хотел остаться за флагом. Вот он кидает им кость».47

О спорности и преднамеренности такой трактовки образа Пушкина и его стихов говорить не приходится. И, конечно, Тынянов не мог на этом остановиться.

В третьем и последнем его романе об эпохе 20-х и 30-х годов образ Пушкина уже открыто централен. И Тынянов здесь ищет путей наиболее полного, углубленного и объективного воплощения и эпохи, и Пушкина.