В. С. Войтинский 1917-й. Год побед и поражений под редакцией доктора исторических наук Ю. Г. Фельштинского москва терра-книжный клуб 1999 удк 947 ббк 63. 3(2) В65 Вступительная статья

Вид материалаСтатья
Подобный материал:
1   ...   10   11   12   13   14   15   16   17   ...   27
любую минуту взять всю государ­ственную власть в свои руки.

Большевистская фракция восторженно аплодировала своему вождю. Но большинство делегатов слушало его с насмешливым любопытством. И на долю Керенского, выступившего с отве­том Ленину, выпал шумный успех...

Закончились прения о власти резолюцией доверия коалици­онному правительству, которая была принята огромным боль­шинством голосов. Со следующего дня, 9 июня, начались пре­ния о войне. Но они были нарушены бурным вторжением "ули­цы". Застрельщиками на этот раз выступали анархисты. Это была незначительная группа, неведомо откуда всплывшая на поверх­ность, в течение нескольких дней приковывавшая к себе всеоб­щее внимание, державшая в напряженной тревоге весь Петрог­рад и вслед за тем исчезнувшая неизвестно куда, погрузившаяся в небытие. Суть дела была, впрочем, не в этой кучке, а в той бунтарски-максималистской стихии, которую она в течение не­скольких дней отражала, но которая в действительности выра­жалась и возглавлялась большевиками.

Еще в начале революции люди, которым предстояло сыграть в июне роль бунтарской ракеты, поселились "коммуной" на даче Дурново, на Выборгской стороне158. Вначале никаких тревог оби­татели дачи Дурново не вызывали, впервые я услышал о них как

о безобидных чудаках, чуть ли не толстовского склада; никто не видел преступления в том, что эти бездомные люди поселились в пустой даче бывшего министра. Но 5 июня обитатели этой дачи произвели вооруженный налет на типографию "Русской воли" и захватили ее. Вокруг типографии собралась возбужден­ная толпа обывателей, которая рвалась расправиться с налетчи­ками. Лишь вмешательство делегатов съезда, подоспевших на место происшествия, предотвратило кровопролитие. Типогра­фия была освобождена, анархисты разоружены и отправлены в Кадетский корпус, откуда после словесного внушения их отпус­тили на все четыре стороны.

После этого министр юстиции, по распоряжению Временно­го правительства, предписал анархистам в 24 часа очистить дачу Дурново. Это распоряжение, изданное с согласия Исполнитель­ного комитета, оказалось искрой, зароненной в пороховой по­греб. 8 июня на Выборгской стороне вспыхнула забастовка; в парке, окружавшем дачу, собрался огромный митинг, поста­новивший силой оружия защищать народное достояние против посягательств капиталистического правительства; на улицах по­явились группы вооруженных рабочих.

Съезд прервал свою деловую работу и занялся положением в столице. Большевики, верные своей тактике, защищали под­нимавшуюся из Выборгского района волну. Напротив, большин­ство депутатов, отражая настроения провинции, отнеслись к начавшемуся движению с суровым осуждением. Но резолюция в этом смысле, вынесенная съездом, не потушила волнения. 9 июня на даче Дурново собрался особый "комитет" из представи­телей 90 фабрик и заводов. Неизвестно было, когда, где и кем избраны собравшиеся депутаты. Было известно лишь, что руко­водящую роль играют в комитете большевики и анархисты. Это была не политическая, а смутно-бунтарская организация — и грозным симптомом было, что между нею и самыми широкими слоями рабочих масс Петрограда сразу протянулись незримые нити. Участвовали в "комитете" и кронштадтцы, и представите­ли столичного гарнизона.

Опираясь на поднявшуюся волну, большевики решили на сле­дующий день, 10 июня, вывести на улицу рабочих и солдат и бросить их против Временного правительства. Выступление под­готовлялось с лихорадочной поспешностью и в глубокой тайне от Исполнительного комитета и партий советского большинства. Съезд узнал об этих приготовлениях на вечернем заседании 9 июня — рабочие типографии, где печаталась "Правда", переда­ли нам корректурный оттиск еще не вышедшего номера газеты.

В помешенном в этом номере призыве на демонстрацию были выставлены следующие лозунги:

"Долой царскую Думу! Долой Государственный совет! Долой десять министров-капиталистов! Вся власть Всероссийскому со­вету раб(очих), солд(атских) и крест(ьянских) депутатов! Пере­смотреть декларацию прав солдата! Отменить приказы против солдат и матросов! Долой анархию в промышленности и локаут-чиков-капиталистов! Да здравствует контроль и организация в промышленности! Пора кончить войну! Пусть Совет депутатов объявит справедливые условия мира! Ни сепаратного мира с Виль­гельмом, ни тайных договоров с французскими и английскими капиталистами! Хлеба, мира, свободы!".

Все это были обычные темы большевистской пропаганды тех дней. Но тревогу вызывало то, как подготовлялось выступле­ние. Появившиеся откуда-то слухи, что речь идет о попытке вооруженного захвата власти, вызвали среди делегатов взрыв не­годования против большевиков.

Поспешно созвали в Таврическом дворце военную секцию Петроградского совета. Б.О. Богданов159 и я представили ей док­лад о положении в городе и об отношении съезда к затее больше­виков. Настроение собрания было вялое. Депутаты полков ни­чего не знали о предложенном выступлении и подтверждали лишь, что в казармах "неладно". Почти без прений приняли пред­ложенную мной резолюцию, объявлявшую дезорганизаторским актом назначение демонстрации без ведома представительного органа революционной демократии.

Ночью — экстренное заседание съезда. Тяжелая атмосфера тревоги, неуверенности, подозрений. Провинциалы и фронто­вики смотрели на большевиков с ненавистью. То здесь, то там вспыхивали бурные стычки:

— Заговорщики! Предатели!

Керенский при бурных овациях съезда докладывал о приня­тых правительством мерах.

Приняли набросанное мною воззвание к солдатам и рабочим:

"Вас зовут на улицу для предъявления требования низверже­ния Вр(еменного) правительства, поддержку которого Всерос­с(ийский) съезд только что признал необходимой. Те, кто зовут вас, не могут не знать, что из вашей мирной демонстрации мо­гут возникнуть кровавые беспорядки... Вашим выступлением хо­тят воспользоваться контрреволюционеры. Они ждут минуты, когда междоусобица в рядах революционной демократии даст им возможность раздавить революцию".

И в заключение — запрещение на три дня уличных манифестаций.

Большевики присоединились к последней мере — к запреще­нию демонстраций. Приняв воззвание и избрав особую комис­сию, собрание закрылось.

Остаток ночи с 9-го на 10-е члены съезда провели в казармах и в заводских районах. Впечатление получилось на этот раз убий­ственное. На мою долю выпало "уговаривать" 3-й пехотный полк. Несмотря на ночную пору, все солдаты были на ногах, многие при оружии. На мой вопрос, почему они не легли спать в обыч­ное время, солдаты отвечали:
  • Велено быть готовыми выступать.
  • Зачем вы при оружии?
  • Идем резать буржуазию.

Собрав полк, обратился к нему от имени съезда Советов. Поднялись крики:
  • Не знаем никакого съезда!
  • Это съезд земских начальников!

Когда я сказал, что я — член Исполнительного комитета Пет­роградского совета, опять крики:

— Комитет жидами захвачен!

Все же выслушали меня, и казалось, что моя речь произвела некоторое впечатление. Но после меня выступил человек в солдат­ской форме, малоинтеллигентного вида, однако, видимо, при­выкший говорить перед толпой.

— Революция ничего не дала солдатам. Министры продались
буржуазии. Церетели взял взятку в 10 миллионов рублей. Нам
все равно, кто будет править Россией, — хотя бы Вильгельм!

И солдаты, считавшие себя большевиками, бешено аплоди­ровали этим словам.

Под конец все же поняли, что в Петрограде собрались пред­ставители всех Советов и что они все против демонстрации. Ре­шили не выступать и хмуро разбрелись по ротам.

Не лучше была картина и в других воинских частях. Сильной черносотенно-погромной струей было отмечено также настрое­ние рабочих кварталов.

Утром открылось в Таврическом дворце заседание съезда. Выяснилось, что демонстрации не будет — но, вместе с тем, выяснилось из докладов членов съезда, насколько враждебна ему клокочущая в рабочих кварталах и в казармах стихия.

День 10 июня прошел спокойно. Но мы жили как на вулкане. На следующий день по инициативе Церетели собрались на закры­тое совещание членов петроградского съезда и бюро всех съездов­ских фракций. Собрание было тяжелое и бурное. Дан внес пред­ложение установить на будущее время, чтобы воинские части мог-

ли участвовать с оружием лишь в манифестациях, устраиваемых Советами, и чтобы вообще никакие демонстрации не устраива­лись без ведома и согласия Советов. Церетели говорил о "загово­ре" большевиков против революции и требовал их разоружения.

Чтобы понять все значение последнего требования, нужно восстановить в памяти некоторые особенности положения в Пет­рограде. Еще в февральские дни в руки населения попало зна­чительное количество оружия, частью переданного толпе солда­тами, частью отобранного при разоружении полиции, частью взятого из разбитых оружейных магазинов и складов. В даль­нейшем это оружие естественным образом стеклось к наиболее активным, бунтарски настроенным группам, которые продол­жали непрерывно вооружаться и в последующие месяцы. Ло­зунг "вооружения рабочих" с начала апреля занимал видное мес­то в большевистской агитации. Оппозиция Исполнительного комитета в глазах части рабочих лишь увеличивала обаятельность этого требования. Сочувствовали вооружению рабочих и бун­тарски настроенные полки, и именно благодаря их содействию число винтовок и даже пулеметов в рабочих кварталах с каждым днем возрастало. Потом на всех крупных заводах появились воо­руженные до зубов дружины. Они до поры до времени не высту­пали активно и даже, насколько помню, не выносили особенно "свирепых" резолюций, но ни для кого не было тайной, что они составляют "войско Ленина", готовое выступить против "войска Керенского". К разоружению этих рабочих отрядов, к роспуску заводских дружин и сводилось требование Церетели о разоруже­нии большевиков. По соотношению реальных сил эта мера была неосуществима: дружины добровольно не сдали бы оружия, а солдаты отказались бы силой отбирать у рабочих винтовки, ко­торые сами же в феврале и позже давали рабочим. Но постав­ленный Церетели вопрос о разоружении произвел на бунтарские элементы столицы впечатление "призыва к порядку" и в этом смысле не остался без последствий.

Большевики, протестуя против выступления Церетели, по­кинули собрание. В защиту их от несправедливых подозрений выступил Мартов. Провинциальные делегаты истерически про­тестовали против того, что петроградцы втягивают их в свои "до­машние споры", призывали к единству, рассказывали о том, как хорошо уживаются они с большевиками "у себя" — на Вол­ге, на Урале, в Сибири. Та постановка, которую придавал Це­ретели вопросу о несостоявшемся выступлении, представлялась им слишком острой и несправедливой. При голосовании резо­люции голоса разбились: половина собрания считала достаточ-

ными меры, предложенные Даном, половина настаивала на бо­лее решительных шагах, и, в частности, на том, чтобы дей­ствия большевиков были осуждены как заговор.

Согласились, наконец, предложить съезду краткую резолю­цию, устанавливавшую, что уличные демонстрации могут быть устраиваемы лишь с ведома и согласия Совета, но обходившую молчанием вопрос о разоружении большевистских организаций.

На съезде новый скандал: большевики представили письмен­ное заявление с протестом против обвинения их партии в подго­товке заговора и с шумом покинули здание. Ту же демонстра­цию большевики повторили два дня спустя, 14 июня, на собра­нии Петроградского совета — так велико было их негодование против контрреволюционной клеветы, приписывавшей им уст­ройство заговора.

Ну а на самом деле? Был ли налицо заговор 10 июня? Действо­вали ли в данном случае большевики, как бакунисты160, разнузды­вая бунтарскую стихию, или как бланкисты161, готовя техничес­кий аппарат для переворота? Материалы, опубликованные за пос­леднее время, неопровержимо доказали, что в деле 10 июня блан­кистский элемент в тактике большевиков сочетался с бакунист-ским: в то время как партия в целом разжигала бунтарские инстин­кты, ее центр в глубокой тайне подготовлял план переворота. Дело должно было начаться вооруженной демонстрацией около Мари-инского дворца и закончиться — в случае благоприятного хода со­бытий — арестом Временного правительства*. Масса должна была создать обстановку, инициативная группа заговорщиков сохраняла за собой нанесение решительного удара. Именно потому больше­вики легко отказались от проектированного выступления, что с разоблачением его заговорщического элемента оно утрачивало в их глазах всякую ценность. К тому же другая цель, которую ставила себе партия — продемонстрировать перед провинциалами свою силу в столице, — была ею в полной мере достигнута.

* * *

История с несостоявшимся выступлением 10 июня имела свое продолжение. Чтобы сгладить оставленное ею неприятное впе­чатление, съезд решил назначить на 18 июня манифестацию, которая должна была бы выявить единство революционной де­мократии Петрограда. Затея в основе своей была нелепая: нельзя выявить то, чего нет; манифестация могла обнаружить только те

* См.: Суханов Н. Записки о революции, кн. 4, с. 317—323.

настроения масс, которые мы наблюдали в ночь с 9-го на 10-е — лишь внешним образом облагородив их, придав им оболочку установленной обычаем революционной фразеологиии.

Но... интернационалисты искали путей для примирения с большевиками, которых так несправедливо обидел Церетели; часть меньшевиков-оборонцев хотела дать удовлетворение интер­националистам; провинциалы открыто заявляли, что ничего не понимают в петроградской "каше"; среди руководителей Испол­нительного комитета нашлись люди, убежденные в том, что сти­хийные настроения толпы — вздор, что все дело в организации и что в их руках манифестация не может не удасться. Именно эти маги организации и навязали съезду план манифестации 18 июня.

Заодно надеялись использовать манифестацию для того, что­бы познакомить рабочие и солдатские массы Петрограда с деле­гацией, которую съезд Советов решил отправить в нейтральные и союзные страны для агитации в пользу мира.

Казалось бы, эта заграничная делегация должна была играть крупную роль в нашей борьбе за мир. Но, как я упоминал уже, поглощенные текущей работой, увлеченные задачей повышения боеспособности армии, мы не уделяли достаточно сил и внима­ния положительной стороне мирной политики, и в результате вопрос о делегации как-то отодвинулся у нас на задний план. Организовывать ее принялись только в июне, выбирали ее на­спех, и состав ее оказался случайный, недостаточно яркий. В нее вошли Гольденберг, Эрлих162, Русанов163 и два Смирновых (один — рабочий164, другой — фронтовик165). Широкие массы членов делегации не знали, да и интересовались ею так же мало, как и вопросом о международной социалистической конферен­ции. Это должно было отразиться на успехах делегатов в Европе.

Но инициаторы манифестации рассчитывали помочь делу, поставив уезжающих в Европу делегатов в центр торжества и при­дав всей манифестации характер грандиозных проводов, устраи­ваемых им революционным Петроградом. В результате и рабо­чие, и солдаты должны были бы почувствовать, что у них есть надежда на близкий мир, и Европа должна была бы серьезно считаться с нашими посланцами.

Манифестация прошла с внешним порядком. Правда, по чис­лу участников она сильно уступала состоявшейся два месяца тому назад первомайской манифестации, но все же и теперь демонст­рантов приходилось считать сотнями тысяч. И когда правая пе­чать на другой день утверждала, что демонстрация провалилась из-за равнодушия населения, это был, на лучший конец, само­обман: манифестация была внушительна. Но действительно про-

валился наш план при помощи нее укрепить единство в рядах демократии и влить новые силы в политику советского больше­визма. Вместо этого получился смотр сил большевизма. Десят­ки и сотни тысяч солдат и рабочих шли с красными знамена­ми—в этом лесе знамен и плакатов наши лозунги сиротливо тонули среди тех лозунгов, под которыми должна была проте­кать большевистская демонстрация 10 июня.

Для нас было бы плохим утешением объяснять это преоблада­ние большевистских знамен тем, что партия Ленина проявила боль­ше энергии и ловкости, чем мы. Дело было не в энергии руково­дителей, а в настроении масс: оно было против нас, против Ис­полнительного комитета, против съезда Советов, против коали­ции. О заграничной делегации во время манифестации никто и не вспомнил. Подводя итоги этого дня, "Рабочая газета" писала:

"Манифестация 18 июня превратилась в манифестацию недо­верия Временному правительству.

Конечно, желательно было избежать всеми силами уличного столкновения противоположных манифестаций, но не такой це­ной! Лучше было предоставить ленинцам устроить исключитель­но свою манифестацию, но нельзя было оказывать всем своим весом, всем своим влиянием фактическую поддержку ленинцам и их лозунгам"*.

Это была еще очень сдержанная оценка положения. И будто для того, чтобы дать исчерпывающее доказательство силы бун­тарской стихии в Петрограде, анархисты прямо с демонстрации отправились к "Крестам"166 и силой освободили из тюрьмы не­сколько человек, которых признали "защитниками народа" (в том числе уголовных и привлеченных по обвинению в шпионаже), и торжественно увели в свою цитадель, на дачу Дурново**.

* * *

В тот самый день, когда максималистская стихия демонст­рировала в Петрограде свои силы, произошло другое событие огромной политической важности — наша армия на Юго-Запад­ном фронте перешла в наступление.

Я говорил уже о майской кампании подготовки наступления

* Рабочая газета, 1917, № 85, 20 июня, статья Череванина. ** В последнем выступлении анархистов большевики непосредственно не участвовали, и Ленин даже осудил его на столбцах "Правды" (1917, № 87, 21 июня, статья без подписи)167. Но не подлежит сомнению, что в данном случае именно большевистские настроения рабочих и петроградского гарнизона развязывали руки анархистским группам

и о том, как связывалось в представлении сторонников "револю­ционного оборончества" оживление фронта с борьбой за всеоб­щий мир. Отмечу здесь, что с начала июня политические круги в Петрограде ждали со дня на день известия о начавшихся на фронте боевых действиях. Ждали этого известия со смешанны­ми чувствами. Правые круги частью рассчитывали на то, что наступление даст возможность "подтянуть" армию, а частью меч­тали и о том, чтобы немцы показали "товарищам-солдатам", что нельзя воевать при комитетах, правах и свободах.

Среди руководителей Исполнительного комитета, как мне ка­жется, преобладал взгляд на подготовляемые операции как на пос­леднюю карту. Не было уверенности в том, что предпринимаемый шаг принесет спасение, но было сознание, что иного пути не дано.

Большевики метали громы и молнии против предстоящего во­зобновления бойни. Но как "реальные политики" они учитыва­ли, насколько улучшатся для них условия пропаганды, когда на­ступление из более или менее отдаленной возможности превра­тится в действительность, и потому они ничего не имели против того, чтобы Керенский "попробовал". "Меньшевики-интернаци­оналисты", напротив, в борьбе против предполагаемого наступ­ления развивали всю доступную им энергию. Так, при открытии съезда Советов они выступили с требованием поставить вопрос о наступлении первым в порядок дня. К этому же вопросу они воз­вращались не раз и в ходе прений о власти и войне.

Именно из интернационалистски-меньшевистских кругов вышли в это время два новых лозунга: требование немедленного всеобщего перемирия и требование разрыва с союзниками и пе­рехода к "сепаратной войне". Лозунг "всеобщего перемирия" имел все преимущества простоты и ясности — плохо было лишь то, что выдвигался он в то время, когда Россия фактически находи­лась в состоянии сепаратного перемирия с противниками, а на Западном фронте шли упорные бои. Русскому солдату этот ло­зунг не давал ничего нового. Требование же "разрыва с союзни­ками и сепаратной войны" было словесной эквилибристикой, лишенной всякого политического смысла.

19 июня в Петрограде стало известно о начавшемся накануне наступлении армий нашего Юго-Западного фронта. Телеграмма Керенского с места боевых действий давала восторженное изоб­ражение начатой операции. На съезде весть о наступлении выз­вала взрыв энтузиазма. С неподдельным подъемом принял съезд ярко оборонческую резолюцию привета наступающим полкам, которым, согласно предложению Керенского, было присвоено почетное звание "полков 18 июня". И этот подъем расстроил

ряды оппозиции. Выступление ее представителей — как боль­шевиков, так и "интернационалистов" — были слабы, бесцвет­ны, неуверенны.

В это время на Невском проспекте происходили "патриоти­ческие манифестации" с портретами Керенского, которому в этот день даже "милюковцы" готовы были простить все его прегреше­ния. И здесь чувствовался подъем. Но состав манифестантов был отчетливо классовый: буржуазия, интеллигенция, студенты. Ра­бочие и солдаты Петрограда не принимали участия в ликованиях.

На другой день собрался Петроградский совет. В порядке дня был вопрос о наступлении. Церетели делал доклад, его преры­вали то взрывами аплодисментов, то свистками и враждебными криками. Я должен был защищать резолюцию привета войскам и во время своей речи чувствовал, как борются противополож­ные страсти в собрании. Одно время мне казалось даже, что резолюция не соберет большинства. Но подсчет голосов дал 472 голоса за резолюцию при 271 против и 39 воздержавшихся.

Итак, мы все же собрали в Совете 60% голосов! Но в низах, в рабочих и солдатских массах Петрограда, большинство было на другой стороне — после дела 10 июня и манифестации 18 июня на этот счет не могло быть никаких иллюзий. 20 июня "Рабочая газета" писала о начавшемся наступлении:

"Надо, наконец, понять, что судьбы Российской революции не могут, не должны зависеть исключительно от того, до какого момента в планы германского командования входит сепаратное перемирие на нашем фронте.

Надо, наконец, понять, что это сепаратное перемирие, в форме бездействия на фронте или братания, мешает процессу отрезвле­ния от шовинистического угара демократий союзных стран, что оно усиливает аппетиты австро-германских империалистов...

...Пока российская демократия властна определять линию меж­дународной политики Временного правительства, пока она со всем напряжением ведет борьбу за всеобщий мир на демократи­ческих началах... — до тех пор российская демократия будет еди­нодушна со своей армией, и крики недопустимости наступле­ния ее не смутят".

Но эти крики день ото дня звучали все громче и громче.

* * *

Большевики приняли весть о наступлении как вызов. 20 июня их петроградский комитет вынес резолюцию, заявлявшую, что приказ о наступлении "на деле лишь укрепляет позицию импе-

риалистов во всех странах и усиливает организующуюся контрре­волюцию в России". Но вполне очевидно, что, с точки зрения большевиков, такое значение имел вовсе не