Леонид леонов русский лес роман советский писатель москва 1970 глава первая

Вид материала

Документы

Содержание Краткий пояснительный словарь

Подобный материал:

• А. М. Блокадная книга : роман / А. М. Адамович, Д. А. Гранин. М. Советский писатель,, 272.68kb.
• Михаил Афанасьевич Булгаков (3 (15) мая 1891(18910515), Киев, Российская империя, 51.55kb.
• Анатолий Онегов Русский лес, 4773.57kb.
• Михаил Михайлович Пришвин русский, советский писатель, автор произведений о природе,, 102.57kb.
• Возвращение в эмиграцию роман Книга первая, 6591.83kb.
• Федеральной целевой программы книгоиздания россии леонов Л. М. Л 47 Пирамида. Роман., 9020.14kb.
• Первая глава. Москва братие и дружино, 11988.05kb.
• Л. Ф. Назаренко и 70 лет его научно-педагогической деятельности Леонид Ферапонтович, 32.07kb.
• Ефремов Иван Антонович (1907-1972) биография, 72.15kb.
• Игра путешествие «По лесным тропинкам» Ведущий: Здравствуй лес, дремучий лес, 67.86kb.

6.

Он вглядывался в нее, ища ответа на вопрос, которого вслух задать не смел, но, значит, никаких особых перемен не произошло с нею за годы разлуки. Елена Ивановна стояла перед ним такая же молодая... только построже, только похудевшая чуть-чуть и даже, как сперва показалось Ивану Матвеичу, в том же шевиотовом, с накладными карманами пальто, купленном года через три после переезда в Москву. Конечно, оно пообтрепалось на обшлагах, а на плечах изредилось и приобрело неопределенный цвет крестьянского армяка, привычного к любому ненастью. Но самой ее почти не коснулись пролетевшие годы... только неминуемые морщинки пролегли у рта и немножко возле глаз, впрочем — как у большинства деревенских жителей, от привычки жмуриться в широте слепительных горизонтов. Но как ни вглядывался Иван Матвеич в ее суховатые, совсем теперь успокоенные черты, не мог различить за ними трогательного детского личика, на индейский образец раскрашенного акварелью. Да и более поздний, московского периода, образ несколько отускнел, пожалуй... но это следовало отнести за счет убийственно пасмурного освещенья.

Косой холодный дождик, последний перед распусканьем зелени, заладил на весь день.

— Я тоже очень рада повидать тебя, — сдержанно заговорила Елена Ивановна, высвобождая свои, мокрые, из его цепких рук: кроме мальчика на крыльце еще две пары чужих глаз следили за ними из кабинки. — Вот уж не гадала встретиться с тобой в такой глуши, Иван!

С Полиных слов Елене Ивановне было известно о его возможном приезде, а в конторе лесничества лежали две срочные телеграммы на имя Вихрова, вдогонку посланные из Москвы, но она не предполагала, что встреча произойдет нежданно, на ходу. Все же, торопясь сказать ему хоть что-нибудь приятное, она помянула мельком, что все утро она терялась с Полей в догадках, где мог Вихров запропаститься в пути.

— Поля еще здесь? — опустив глаза, спросил Иван Матвеич.

— Тебе повезло, они все трое у меня пока. Такие славные ребята... жаль, завтра утром разъезжаются по своим частям... — И стала надевать старенькие вязаные рукавички. — Ну, рада повидать тебя. Теперь извини, Иван: машина чужая, не могу задерживаться больше.

— Мне хотелось поговорить с тобой, Леночка!

— Но я полагала, ты забежишь к нам вечерком... с ребятами проститься.

— Видишь ли, это должен быть длинный разговор... желательно наедине. Не бойся, пожалуйста, я не собираюсь терзать тебя неуместными признаньями или запоздалыми сожаленьями... — не подымая глаз, поторопился он, опасаясь застать гримаску досады в ее лице.

Нет, теперь его бывшая жена не боялась ничего на свете: просто ей недоставало решимости к прежним причиненным Ивану Матвеичу огорчениям присоединить еще одно. Кстати, дверца приоткрылась, и безразличный женский голос напомнил Елене Ивановне, что до обеда им предстоит заехать в Полушубово и к вечеру вернуть машину в Лошкарев.

— Не знаю, что и сказать тебе, Иван... — все еще колеблясь, сказала Елена Ивановна. — Впрочем, тебе все равно идти в Пашутино, а тут мины кругом... как раз я и спешу в Полушубово, там на днях нарвалась несчастная одна... вот везу военного врача к ней. Война добирает свои жертвы. Если у тебя нет других дел и вымокнуть согласен, мы могли бы поговорить в дороге. Но в таком случае поторопись: я на работе.

Нескольких мгновений Ивану Матвеичу хватило надеть калоши, сорвать пальто с сундука, крикнуть Калинке, не сводившему с него глаз, чтобы ждал его завтра утром для совместного отъезда в Москву... Поездка складывалась с возможными по тому времени удобствами: дощатый, как раз на двоих, тарный ящик был положен поперек кузова, тюк пакли позади мог сойти за спинку дивана. Там же помещалась бочка керосина, подпертая поленьями и на растяжках укрепленная посреди.

Елена Ивановна подвинулась, делясь местом, и протянула край жесткого от влаги бывалого брезента.

— Я-то привычная тут, а тебе, городскому, советую прикрыться с головой.

— Это ты напрасно меня презираешь... я еще хоть куда! — засмеялся Иван Матвеич.

— Смотри, Иван, как бы не запомнился тебе этот дождик.

Машина выбиралась на второй скорости по зыбкой гати военного времени, хлюпанье лесин сливалось с переплеском в бочке. Из щелей бревенчатого настила поминутно выбивалась вешняя вода и ливнем низвергалась в кузов; волей-неволей пассажирам пришлось натянуть на плечи концы брезента, что должно было бы содействовать их сближенью... Разговор начался с расспросов о детях; оказалось, Поля одновременно с Сережей поступила на излеченье в тот же медсанбат, куда сутками позже, в состоянье шока, был доставлен и Родион, которого сама Елена Ивановна знала лишь понаслышке. «Мы всё считаем их детьми, не замечая, что по опыту военного времени они порою старше нас...» Выяснилось также из ее слов, что с конца зимы медсанбат размещался в пашутинской больнице и прилегающем поселке, но неделю назад перекатился дальше, на запад, вслед за наступающими войсками, оставив на месте небольшую группу с десятком раненых. После возвращения из партизанского отряда для Елены Ивановны также нашлась там внештатная работа.

— Со мною едет из нашего медсанбата врач, отличная женщина... она согласилась посмотреть моих подопечных перед отъездом. Знаешь, этот Миней сделал много хорошего для меня...

— За время войны? — удивился Иван Матвеич.

— Нет, еще до замужества. Когда мне бывало нехорошо, я пробиралась из усадьбы к нему в сторожку, и он прятал меня... от самой себя. Кажется, этот простой лесной человек лучше всех понимал мои тогдашние настроенья...

— Но теперь-то счастлива ты по крайней мере?

Она помялась:

— Конечно, старую болезнь свою я залечила... признанный член общества теперь. И если только счастье происходит от сознанья своей необходимости для людей... то, пожалуй, да.

Ответ ее естественно будил заглохшие было надежды у Ивана Матвеича; он вопросительно, украдкой покосился на Елену Ивановну... но, видимо, он ошибался. В глазах у этой женщины теплился теперь ровный, не омраченный свет того полного бесстрашия, что, пожалуй, происходит лишь от близости к вечным родникам жизни или от постоянного общенья с простыми, чистыми людьми. Перемена эта в корне исключала и жалость и смешные стариковские намеренья, привезенные из Москвы. Разговор прервался на срок, необходимый для примиренья с этим; потом Елена Ивановна, в свою очередь, спросила о столице, об институте, о Таиске.

Поездка выдалась длинная, времени оказалось вдоволь; Иван Матвеич обстоятельно рассказал, что за последние годы Москва в особенности похорошела, так что если бы, к слову, Леночка собралась к ним хотя бы на недельную побывку, то вряд ли узнала бы ее... однако не потому не узнала бы, что похорошела, а оттого, что Москва грозная и раскаленная сейчас, с баррикадами и надолбами в улицах, с мешками песка у витрин, воительница с опущенным забралом... но как раз это и прибавляет ей вдвое прелести в глазах тех, кто красоту жизни полагает в мужестве и движенье к большой исторической цели. Несмотря на суровую обстановку, Лесохозяйственный институт на днях возвращается из Средней Азии, причем ходят слухи о крупнейших, государственного масштаба, лесных мероприятиях в ближайшие годы; относительно учебного сезона ничего не слыхать пока. Что же касается Таиски, она шлет поклоны Елене Ивановне, повидаться хотела бы, тоскует без дела, рвалась на работу поступать, но он ее не пустил.

— Ведь нас только двое теперь. Ничего, вот вернусь с прибавкой: мальца тут одного отыскал, сиротку... хватит ей тогда забот. И в самом деле, Леночка, приезжай отдохнуть, — без заметного нажима, но почти с мольбой уговаривал Иван Матвеич. — Представляю себе: вернешься с работы — печь холодная, и суп вчерашний надо разогревать. А у нас все это налажено, хозяйство!.. и Таиску-то как обрадуешь!

— Она хорошая... — мысленно поздоровалась с нею Елена Ивановна, — и счету нет, сколько я раз за бумагу садилась, написать ей. Да сперва думалось, что полегче у тебя пройдет наш разрыв без моих писем, а потом вроде бы и ни к чему стало напоминать о себе. Случилось, я ту неделю у Павла Арефьича в Лошкареве гостила, когда ты Полю навестить приезжал... в соседней комнате сидела, пока ты чай пил. Из тех же соображений и не вышла я к тебе...

— Да, я знал тогда, сердцем узнал, что ты рядом, — сказал Иван Матвеич и, отвернувшись, стал глядеть на молодые, в правильных шеренгах сосны его давней собственной посадки.

То была наглядная мерка протекшего времени: давно и сами они стали матерями, вот уж и детки их в иссиня-зеленых распашонках выбегали на дорогу. Им было неплохо здесь, на старой вырубке: нежились под дождем и, казалось от движенья автомашины, медленно поворачивались на корню, чтоб промыло каждую хвоинку. Не мудрено, что война в оба захода пощадила их чудесную юность... Вряд ли Иван Матвеич и сам признал бы это место, если бы не речка впереди, кроткая Веселуха, с дрянным мостком, памятным ему еще с похорон отца. Этим путем в грозовый, с испаринкой полдень отвозили Матвея Вихрова на погост, и Демидка все выпрашивал хоть до речки понести угодника, пока не обрушился на шествие тот сверкающий, добрый проливень детства... Так остро было наваждение памяти, что ноздри пощекотал вкусный запах мокрого ластика, из которого шита была тогдашняя рубашка, Иванова обновка.

— Возможно, я и навещу вас… к осени, не теперь, — говорила между тем Елена Ивановна. — Я и сама соскучилась по Москве. О, конечно, я жестоко с тобой поступила, ах, Иван, Иван!.. — и неожиданный влажный блеск проискрился в глазу, — но пойми, в ту пору ведь я за полгода сгорела бы у тебя... просто потаяла бы, как вон тот запоздалый снежок под мостком. Знаешь, я как капля была, оторвавшаяся от моря... Но где ни носится она, как ни бегствует, все равно к нему вернется, даже с риском разбиться при паденье с высоты. И тем глубже вина моя перед тобой, что не шибко верила я в наше счастье.

— Я ведь и не обвиняю тебя, Леночка, но дай мне удостовериться по крайней мере, что теперь хорошо тебе.

Видимо, ему хотелось доказательств перемены к лучшему. Оттого ли, что нечего ей было вспоминать, Елена Ивановна и не любила предаваться воспоминаниям. Она сделала вид, что не расслышала вопроса...

— О, как же я моря своего страшилась, Иван... а вместе с тем и душевного покоя хотелось, как куска хлеба с голоду. А все же добились... И вот на это ушла вся моя жизнь, — и губы ее сжались плотнее.

— И моя тоже, — вздохнул Иван Матвеич. — Дай-ка лучше я тебе ноги-то брезентом закутаю... чулки, я вижу, у тебя неважные, а ехать еще далеко.

Дождик к тому времени унялся, но боковой ветер из открытого поля чуть не опрокидывал машину. Занятая своими мыслями, Елена Ивановна подчинилась без возражений.

— Что же, за такое — жизнь совсем не дорогая цена. Но ведь и твоя долька вины есть в твоих несчастьях, Иван. Может, я и свыклась бы у тебя, кабы ты намертво уставать меня обучил. Счастье не через глаза в человека входит, а только через беспокойные руки его... и смерть, если ты обращал внимание, тоже с лености рук настает. Как у Минея-то они отбелились: ненужные стали.

— Нет, это все неверно... это ты сейчас придумала, — горячо возразил Иван Матвеич и прежним именем не решился ее назвать из суеверного опасения потерять ее навсегда. — Просто я полюбил тебя на всю жизнь до беспамятства, Елена Ивановна, таким образом... и главное, неужели же я безответно тебя полюбил?

Оба знали, что скоро повторится их свидание, и потому разговор, ради которого, в сущности, Иван Матвеич и ехал на Енгу, больше не возобновлялся. Вдруг в развитие своих мыслей Елена Ивановна благодарно и тепло спросила о Валерии, а Иван Матвеич с гордостью за друга описал их последнюю встречу, не утаив и загадочных, предшествовавших ей обстоятельств. Здесь-то и нашлось место для последней новости, достойной краткого упоминания, — о всколыхнувшем лесную общественность решении Грацианского самовольно, в расцвете творческих сил, уйти из жизни, что он успешно и выполнил месяц назад посредством речной проруби.

— Правда, — заключил Иван Матвеич, —такой несколько простонародный способ самоубийства не очень вяжется с его балованной натурой... ибо это долго и холодно! но зато при этом не остается следов и оснований для догадок. Мы же с Валерием вообще сомневаемся, не оставил ли он у проруби шапку и палку нашим простакам в намерении еще раз обвести их вкруг пальца!..

Заодно Иван Матвеич высказал свои догадки относительно нового назначения Валерия, с каким он улетел на Дальний Восток. «Эх, пошлю я ему в очередной книге нашей весны клочок, как когда-то горстку русского снега посылал!»

... На протяжении дня они побывали не в одной деревне: Елене Ивановне хотелось по возможности использовать чужую автомашину и опыт старшего товарища, прежде чем останется в опустевшей пашутинской больничке за хозяйку до приезда нового врача. Иван Матвеич славно проветрился в ту поездку, причем открыл неизвестное ему дотоле качество его народа: чем больше горя, тем меньше слез. Безжалобная решимость светилась в крестьянских лицах и еще, показалось ему, готовность любой ценой прорваться к вечерней, негаснущей полоске неба, какою в мечте народной обозначается мирная, трудовая тишина грядущего века.

Надо думать, эти люди видели в Елене Ивановне нечто роднее, чем только своего районного депутата или местную фельдшерицу. Из того, как встречали ее и долго, старые и малые, провожали глазами, как расспрашивали ее о дочке... и одна все совала ей в карман тройку яиц, из самых первых на этой горькой, едва освобожденной земле, Иван Матвеич мог вывести заключенье, что, пожалуй, в жизни Елена Ивановна добилась большего признанья, чем сам он со своими толстыми книжками о русском лесе.

— Что это с тобой? — отправляясь в обратный путь, пошутила Елена Ивановна. — Никак, соринка в глаз попала?

— Все гораздо проще, Елена Ивановна: разволновался, глядя на моих земляков. Обычное следствие некоторых возрастных изменений... — честно признался он и вот уже порадовался, что хоть и не похожа на себя, прежнюю, эта женщина, а все такая же легкая, статная и молодая.

Километра три оставалось до дому. Погода совсем разветрилась, ясная закраина неба на западе предвещала на завтра погожий денек. В Пашутино приехали на заходе солнца. Добрая примета: молодой долгоногий петушок в пестрых ситцевых шароварах перебежал дорогу. Иван Матвеич прочел московские телеграммы. Первая запрашивала его согласия на пост директора Лесохозяйственного института, остальные две требовали безотлагательного выезда в Москву на предварительное пока, как можно было понять между строк, важнейшее в истории русского леса совещание.

... Дело происходило в просторной, залитой закатом, чуть не вчера восстановленной конторе лесничества, временно приспособленной под жилье. Рыжий бородач с руками по локоть в глине на подмостках складывал печь, торопясь дотемна вывести дымоход. Заходящее солнце, отразясь в луже на полу, струйчато подсвечивало ему на свежетесовом потолке. Пока Елена Ивановна бегала по делам хозяйства, Иван Матвеич развесил на стене мокрую одежду, одновременно прислушиваясь к молодым голосам из соседней, за ситцевой занавеской комнатки, откуда струилось обжитое тепло.

— Что ты, сестра, все на Родиона нападаешь... он у тебя завял совсем! — И можно было узнать по голосу Сережу.

— Ничего, это ему по заслугам! Однажды в Москве я еще не так на него обозлилась, — смеялась Поля, будто и не война, будто уже позади великая победа. — Мы с покойной Варей в кино зашли: там в хронике фронтовой концерт показывали. Множество солдат сидело на траве, и какой-то приезжий артист пел... очень смешно пел, словно горло доктору показывал. И вот этот самый солдат, Родион, тоже сидел под деревом, ближе всех и спиной ко мне... строгал какую-то щепочку. Но, представь, как ни глядела я, какую гипнотическую силу в глаза ни вкладывала, так и не оглянулся, бесчувственный!

— Так ведь на спине-то нету глаз. Ты бы крикнула, я бы непременно обернулся к тебе, — пробасил третий, и голос его был незнаком Ивану Матвеичу.

В ту минуту Елена Ивановна сзади подошла с алюминиевыми тарелками и походным, дымящимся котелком.

— Ты, конечно, пообедаешь с нами, Иван Матвеич? У нас сегодня пир прощальный...

Иван Матвеич придержал ее за руку:

— Послушай их смех: насколько же молодость и жизнь сильнее разрушения и смерти! Кстати, кто этот, третий, там? Неужели... — И посмотрел на Елену Ивановну.

— О, ты с годами ужасно проницательный стал! — засмеялась та. — Иди уж, здоровайся, знакомься...

Тогда, волнуясь и покашливая, Иван Матвеич переступил порог, напустив на лицо неопределенно-замысловатое выражение, с каким и надлежит всяким там старичкам появляться среди молодежи.


Январь 1950 — декабрь 1953

КРАТКИЙ ПОЯСНИТЕЛЬНЫЙ СЛОВАРЬ

Абеляр Пьер (1079—1142)—выдающийся французский философ и богослов. В этическом учении подчеркивал естественные, а не божественные основы нравственности. Учение его признавалось еретическим.

Авадон — слово из Ветхого Завета, синоним смерти, преисподней, ангела бездны.

Агностицизм (буквально: непознаваемое) — разновидность идеалистической философии, отрицающей возможность познания мира, его закономерностей.

Азеф — провокатор, один из организаторов партии эсеров, неоднократно выдавал полиции планы и участников боевых операций.

Амбал — носильщик, грузчик.

Антиквитаты — древности.

Базилика — античное и средневековое здание, чаще храм, в виде прямоугольника, с двумя продольными рядами колонн внутри.

Байга — конно-спортивные скоростные состязания на большую дистанцию; особенно распространены в Башкирии и Казахстане.

Беллона — древнеримская богиня войны.

Беляна — речная плоскодонная баржа для сплава леса.

Бернард де Клерво (около 1091—1153) — монах ордена цистерцианцев, аббат основанного им монастыря в Клерво (Бургундия). Крупнейший представитель мистического течения в богословии.

Бонитет — показатель продуктивности леса, зависит от климата, почвы и ухода.

Веретье — дерюга, ряднина для просушки зерна.

Витрувий Поллион (I век до н. э.) — римский архитектор и инженер, автор трактата «Десять книг об архитектуре» — единственного дошедшего до нашего времени труда об античной архитектуре.

Гемма — твердый полированный камень с вырезанной надписью или изображением.

Гераклит Эфесский (около 530—470 до н, э.) — знаменитый древнегреческий философ-материалист, представитель античной диалектики.

Гиперборейский — северный, холодный (от «гиперборейцы» — «люди, живущие дальше Борея — северного ветра», — сказочный народ, обитатели северных стран, по древнегреческой мифологии).

Гостомысл — полулегендарный новгородский старейшина ильменских славян в IX веке. Имя его впервые упоминалось в Софийской 1-й летописи (XV век).

Гумбольдт Александр Фридрих Вильгельм (1769—1859) — крупнейший немецкий естествоиспытатель и путешественник, ученый-географ, один из основоположников современной географии растений, геофизики, гидрографии.

Данайские приношения (дары данайцев) — крылатое выражение, связанное с легендой о взятии Трои. Данайцы подарили врагам огромного деревянного коня со спрятанными внутри вооруженными воинами, которые ночью захватили Трою. Выражение «дары данайцев» означает дар, гибельный для их получателя. Выражение «троянский конь» стало нарицательным, означая обманные действия.

Даниил Заточник — предполагаемый автор памфлета, написанного в форме обращения к князю и озаглавленного «Моление», «Слово» или «Послание». Известны две редакции — XII и XIII веков.

Данте Алигьери (1265—1321) — великий итальянский поэт, автор «Божественной комедии».

Джихангир (Джехангир, по-персидски — завоеватель мира) — тронное имя Селима, падишаха Северной Индии (1605–1627) из династии Великих Моголов.

Дзельква — род деревьев, распространенных в третичный геологический период. Сейчас встречается крайне редко на Кавказе, в Китае, Японии и в Америке.

Жорес Жан (1859—1914) — видный деятель международного социалистического движения, историк и выдающийся оратор, основатель и редактор газеты «Юманите».

Казанова Джованни Джакомо (1725—1798) — итальянский авантюрист, автор мемуаров о частной жизни и любовных похождениях аристократов и представителей придворного общества западноевропейских стран во второй половине XVIII века.

Камбий (от cambium — обмен, смена) — образовательная ткань растений, создающая в результате деления клеток вторичный луб и древесину в стеблях и корнях.

Карамора — большой длинноногий комар.

Каталептический спазм — болезненный спазм; в приступе каталепсии — состоянии столбняка, абсолютной неподвижности.

Катище — место, участок в лесу, до которого волокут бревна и откуда есть проезд.

Катон Старший, Марк Порций (234—149 до н. э.) — крупнейший политический деятель, писатель Древнего Рима.

Кегельбан — деревянная дорожка, специально оборудованная для игры в кегли.

Конфуций (Кун-Фу-цзы, 551—479 до н. э) — великий древнекитайский философ, идеи которого, особенно этико-политическое учение, оказали огромное влияние на жизнь китайского общества и проникли в другие страны. Основное понятие его этики — «жэнь» («гуманность») — закон, который должен определять взаимоотношения в семье и обществе и основываться на уважении и любви к старшим по возрасту и положению. Люди должны соблюдать культ предков, всегда совершенствоваться. Правители обязаны обучать, воспитывать народ.

Кортес Эрнан (1485—1547) и Пизарро Франсиско (1471—1541) — испанские конкистадоры, завоеватели Мексики и Перу, прославились необычайно жестоким обращением с индейцами — коренным населением.

Кулига — здесь: стая, кучка.

Куртаж — комиссионное вознаграждение биржевого маклера и других посредников при совершении коммерческих сделок.

Лаплас Пьер Симон (1749—1827) — выдающийся французский астроном, математик и физик.

Лестовка — кожаные четки раскольников, староверов.

Линней Карл (1707—1778) — знаменитый шведский естествоиспытатель и натуралист. Создатель системы классификации растительного и животного мира.

Лотова жена — по библейской легенде, понесла небесную кару — была превращена в соляной столб за грехи мужа, поселившегося в палестинском городе Содоме, жители которого отличались крайней развращенностью.

Максималист — член мелкобуржуазной полуанархической террористической группы, которая откололась в 1904 году от партии эсеров и в 1906 году оформилась организационно на учредительном съезде в Або (Финляндия) в «Союз социалистов-революционеров максималистов». К концу 1908 года террористическая организация распалась. После Февральской революции 1917 года максималисты восстановили организацию, просуществовавшую до 1920 года.

Манускрипт (от лат manus — рука и scribo — пишу) — древняя рукопись, книга на папирусе, пергаменте.

Марат Жан Поль (1743—1793) — один из вождей французской буржуазной революции, ученый, публицист.

«Монгольфьер» — аэростат (бумажный шар, наполненный горячим дымом), построенный французскими изобретателями братьями Жозефом (1740—1810) и Этьеном (1745—1799) Монгольфье.

Неолит, неолитическая эпоха — последняя эпоха каменного века (период VI—V тысячелетие до н. э. — II тысячелетие до н. э. включительно).

Номады — кочевники.

Ортштейн (рудяк) — железистое каменистое образование, сложившееся в нижних горизонтах почв при избыточном увлажнении.

Отпуст — последняя молитва при окончании церковной службы.

Пал — выжигание лесных площадей для превращения их в сельскохозяйственные угодья.

Паладин — средневековый рыцарь из свиты короля. В переносном смысле — верный рыцарь.

Палеоген — первый период кайнозойской эры — новейшей эры геологической истории Земли (продолжительность ее 70 млн. лет).

Папильон — бабочка (франц).

Пенелопа — в греческом эпосе и «Одиссее» Гомера, жена Одиссея, сохранившая верность мужу в течение его двадцатилетнего отсутствия. Имя стало символом супружеской верности.

Перун — бог грома и молнии у восточных славян дохристианского времени.

Пимен — здесь летописец, историограф.

Плиний — здесь: Плиний Старший Гай Секунд (23—79) — римский ученый и писатель. Из его работ по естествознанию, истории, военному делу, риторике и филологии сохранилась «Естественная история в 37 книгах».

Пошевни — розвальни, широкие, обшитые лубом сани.

Раменá — плечи (устаревшее, церковнославянское, множественное число от «рамо»)

Рацéя — длинное назидательное рассуждение, наставление.

Реликтовый — прилагательное от реликты — растительные или животные организмы, которые раньше были широко распространены, а в настоящее время сохранились в отдельных районах, также и остатки фаун и флор прежних геологических времен.

Ригоризм — суровое, непреклонное соблюдение каких-нибудь принципов, правил, мелочная строгость в этом.

Савонарола Джироламо (1452—1498) — монах-доминиканец, проповедник, религиозно-политический реформатор Флоренции, фанатичный и жестокий защитник авторитета религии.

Сенека Луций Анней (родился между 6 и 3 годом до н. э., умер в 65 году н. э.) — римский философ, политический деятель, писатель.

Сивилла — у древних греков и римлян «пророчица», женщина, предсказывающая будущее.

Сиена — бурая краска для живописи и графики.

Сикофант — в Древней Греции доносчик, который выступал с обвинением либо угрожал судом, чтобы получить отступные, или, с целью наживы, возбуждал судебный процесс. Слово стало нарицательным для шантажиста, сутяги, клеветника.

Скабиоза — род растений, однолетних или многолетних трав, либо полукустарников.

Спенсер Герберт (1820—1903) — английский ученый, философ, психолог и социолог.

Стобей Иоанн (VI век) — византиец, составитель 4 книг сборников трудов древних ученых по физике, логике, философии, истории и произведений древних классиков — поэтов, драматургов.

Сукрой — круглый ломоть хлеба.

Тайбола — обширные, сплошные леса, тайга.

Таксация леса — материальная оценка леса, определяющая запас и прирост древесины, объем заготовляемых лесоматериалов и качественную оценку леса.

Теофраст (подлинное имя Тиртам, 372—287 до н. э.) — древнегреческий философ и естествоиспытатель, один из первых ботаников древности.

Урман — огромные дремучие леса, часто на болотах.

Фабр Жан Анри (1823—1915) — французский энтомолог, автор учебников и научно-популярных книг по естествознанию, особенно известен 10-томными «Энтомологическими воспоминаниями».

Фалес из города Милета в Малой Азии (конец VII — начало VI веков до н.э.) — древнегреческий ученый и мыслитель, родоначальник стихийно-материалистической философии.

Филиппика — название политических речей древнегреческого оратора Демосфена, направленных против Филиппа II Македонского. В переносном значении — гневная обличительная речь.

Фома Кемпийский (Томас Хамеркен, 1380—1471) — августинский монах, мистик, автор многих религиозных трактатов.

Фуке Фридрих де ла Мотт (1777—1843) — немецкий писатель, участник войны против Наполеона. В своих произведениях идеализировал средневековье и рыцарство.

Фурье Шарль (1772—1837) — великий французский социалист-утопист.

Цикута — ядовитое растение.

Шикльгрубер — настоящая фамилия Гитлера.

Шняка — одномачтовая парусная рыболовецкая морская лодка.

Штирнер Макс (Каспар Шмидт, 1806—1856) — немецкий философ-идеалист, идеолог индивидуалистического мелкобуржуазного анархизма.

Экстирпация — удаление опухоли или какого-либо органа хирургическим путем.

Юм Давид (1711—1776) — английский философ, психолог, историк, экономист.