Объявление слов, которые в философской материи по необходимости приняты в том разуме, как приложенные к тому латинские и французские разумеются по лат по фр

Вид материала

Документы

Содержание О должности философа Глава вторая

Подобный материал:

• Исследование этой причины относится не к идее, как она существует в Разуме, а к природе, 118.86kb.
• Черновой вариант теория о материи,силе и разуме, 1338.38kb.
• Серова И. Г.(Тамбов), 125.84kb.
• Как вести себя в суде Здесь и далее под судом разумеются любые суды, кроме украинских., 72.53kb.
• София как посредник между философской и личной жизнью Владимира Соловьева, 746.15kb.
• Орые, до того как сказали уже значат, слова самознаки и самосмыслы, не нуждающиеся, 354.08kb.
• Составить краткий конспект по теме. Продемонстрировать народный костюм, 115.08kb.
• Ваша идея, конечна, безумна. Весь вопрос в том, достаточно ли она безум­на, чтобы оказаться, 1118.51kb.
• А. Ф. Лосев история античной эстетики последние века история античной эстетики, том, 7057.5kb.
• Прежде чем переходить непосредственно к метафорам в поэзии Александра Блока, скажем, 67.62kb.

Глава первая

О должности философа


Прежде, нежели правила логические и прочие части философии покажем, надлежит ясно и основательно знать, что значит сие слово философствовать. Что есть философ и чем рознится философия от всех других на свете вещей. Сколько в нашем народе о сей науке понятия, о сём не нужно пространно говорить. Многие оную назы­вают уединённым житием, а философом того, кто от общества чело­веческого удалён, о котором, хотя он и ничего не делает, говорят: живет-де по-философски. Может быть, сие понятие о философе и философствовании имеет своё издалека произведенное начало: одна­ко ж не к нашему намерению. Сие народное мнение или от недос­татка книг, или, буде на других языках читать могут, от недостатка разумения происходит. Я не говорю здесь о всех вообще; ибо многие в нашем народе по сие время не только в философской науке до­вольное познание имеют, но и своё знание на природном языке дру­гим сообщить бы могли, ежели бы их к тому или время допустить могло, или должность иная по званию их от того не отвращала. Сих ради причин я охотникам принял намерение сообщить краткое и сколько можно подлинное о сей науке известие, которое таким обра­зом сочинил, чтобы могли оным и те пользоваться, которые не толь­ко что никаких наук не училися, но и языков чужестранных за не­имением к тому случая не могли обучиться.


§ 1.


Чтоб кратче и способнее можно было понять, что значит слово сие философствовать, того ради я три знания наперед предлагаю: знать вещи просто бытность, знать бытности причину, знать при­чины количество и силу. Кто старается все сии три знания иметь, тот философствует, а тот, кто о какой-нибудь вещи все сии три зна­ния получил, тот прямой философ. Но что сие есть знать просто бытность, бытности причину, причины силу и количество? Дело сие требует целой жизни человеческой, а всегда и того мало. Иппократ свои афоризмы начинает сим словом vita brevis, ars longa – жизнь краткая, а наука пространна. Удивительно, сколько разумы чело­веческие между собою в познании какой-нибудь вещи не согласны. Такое несогласие по тех пор продолжаться может, пока мы не разы­скиваем о всякой вещи, что она? откуда? и для чего? сколь велика тому причина? Но к тому надобно иметь способ, который мы за на­чало и градус необходимо при всякой вещи рассуждать должны. Через способ я разумею помянутое выше тройственное познание, а через градус всякое познание особливо. От сего мы видим, что те, которые просто смотрят на вещи и просто слушают разные слова или речи, понимать совершенно ничего не могут, ежели сколько воз­можно к тому трёх помянутых знаний не присоединяют. Такому не­разумению не вещь самая, на которую просто смотрим, и не речь, которую просто слушаем, причиною, да наше собственное о них непонятие, наше нерассуждение, наша тупая или иногда неприлежная мысль. Так, мы обыкновенно, когда кому приписываем о какой вещи знание, и говорим про него, что он лучше о сем знает, нежели дру­гие, тогда розницу делаем и градусы не между вещьми, о которых они знают, да между их знаниями. Одного знание с другого знанием сносим, сравняем, повышаем, понижаем. Что мы тогда делаем, на­пример, когда говорим про одного огородника, что он лучше садо­вые дела смыслит, нежели другой его брат? Не о садовых делах мы тут рассуждаем, то есть о земле, травах, деревах, но о его знании, ибо та же трава под его присмотром лучше вырастет, нежели под другого, чему причиною его в том большее искусство. Можно по­знание всякой вещи или о всякой вещи и речи внимание разделить на бесчисленные статьи или классы, которые могли быть немало между собою различны, полезны и примечания достойны. Но опа­саюсь, чтоб подробными разделениями не сделать трудности ко вниманию. Ибо многочисленные разделения не обучающимся, но учащим полезны. Да и первый случай меня о науке философской говорить природным языком и читателя совсем нового допустить столь подробно слушать не может. К тому же наибольше смотреть надобно, дабы столь тонкие разделения не произвели ему скуки. Материя хотя и вкратце предложена быть имеет, однако ж на пер­вой час великой от него требует терпеливости.


§ 2.


Многие находятся как на латинском, так и на французском и других языках писатели, которые старались понятию человеческому дать градусы или степени и оное разделили на классы: но в том наибольше себя отменил Чирнгауз³. Он, когда своего разума остроту употребил в то, чтоб разыскать, в чем состоит философская истина или, по его словам, философской истины болезнь: то нетрудно было многим узнать, что прежние философские знания или пустыми сло­вами были наполнены, или знание в философии было только исто­рическое. В «Логике» своей, которую он называет лекарством для мыслей, предлагает он тройственных математиков и тройственных философов.


§ 3.


Первыми математиками он тех называет, которые только еще знают одни математические разделения, означения слов или терми­нов и некоторые самые главные основания науки математической наизусть вытвердили. Таким же образом и философами действи­тельными он тех называть не хочет, которые философии разделение, терминов силу и главные философские правила затвердили на память, а при том наук философских розницу, самой философии историю, то есть начало, порядок и всё её происхождение. Такие, как он говорит, самого первого степени суть философы, и потому философского ещё имени недостойны.


§ 4.


Другой род математиков есть целым степенем больше первого, а однако ж и тех ещё он не удостоил совершенными быть математи­ками, которые уже знают, что Евклид, Архимед, Аполлоний и дру­гие древние математики в сей науке изобрели и что новые к тому ав­торы в сей науке присовокупили. Но ещё сами равномерным обра­зом собою ничего нового изобрести не могут. На том же степени по­ставил философов тех, которые далее первых поступили. Они уже знают, какие старинных философов о том или о сём были мнения, какие новых, кто лучше о сём или о том рассуждает. Какие прибав­ления и приумножения в науке сей от времени до времени присое­динены и тому подобное.


§ 5.


Вышними тех называет и совершенными, которые не только ста­рых и новых математиков изобретения, хотя им и не истолкованы, находить и разыскивать собой могут, но и того, что ещё в математике темно и не исследовано осталось, разума своего собственною силою дойти могут. Потому же и философов, которые к такому совершен­ству пришли, что всё то, что ещё неизвестно в философии, но толь­ко бы человеческому уму было понятно, собственным своим разумом на свет так, как известное, произвести могут, и таких он почтил пря­мыми философами. Из таких людей во всех науках корпус академи­ческий всегда состоять должен, и они прямо называются академики, которым открыт талант и способность расширять науки в их роде и в их частях.


§ 6.


Мы видим теперь действительных математиков и действительных философов, хотя после о должности их прилежнее ещё рассмотреть будет должно. Главное моё в том состоит теперь намерение, чтоб дать понятие некоторое о науке философской тем, которые за не­знанием чужестранных языков, на своём природном собственным прилежанием постигнуть что-нибудь захотят. Чего ради при вступлении в таковую материю сколько возможно удаляться надлежит от безвременной и бесполезной обширности в речах. О пользе сего раз­деления, кто знает латинский язык, смотри предисловие в «Логике» Чирнгаузовой, которую он назвал лекарством для мыслей, второго выхода в Лейпциге 1695 года.


§ 7.


Разделение его к тому служит, чтобы изъяснить, в чём состоит должность прямого философа. Ежели же прямо его мысль разумеет, то нет в свете и не бывало философа, который бы сим именем на­зваться мог по достоинству. Ибо он такие свойства прямому фило­софу приписывает, которых кто бы каков себе не казался быть фи­лософ, никогда столь высокого совершенства не получит, чтоб мог сего имени удостоиться. Кто одни только изъяснения к вещам сыски­вает, или умеет правило какое в науке философской сочинить, тот и по моему мнению в философии дале ничего не изобретает и потому он назваться учёным в таком разуме, в каком сие слово на других языках принимают, а не на нашем, не может. Многие у нас, не зная прямо должности философа или довольствуясь тем, когда они пер­вый градус только философии поняли, о котором я прежде уже упомянул, льстят себя, что они концы философии уже постигли и слывут особливым латинским именем Consumati, по их же переводу совершенные, хотя по прямому не только их столь малое знание не просветило, но больше ещё замешания в голове сделало. Не сказал бы иной на вопрос “для чего огонь жарок?” – “Для того-де, что в нем жаркость есть”. Не думал бы он при том, что он сие ответст­вовал по логике, если бы, понявши помянутый низкий градус только философии, не вздумал про себя, что он и философию знает и фило­софом отчасти можно ему называться. <...> Сия погрешность из обыкновения и по сие время ещё в академиях выйти не может, что не одни те, которые обучают философии, но и те, которые лишь только начали учиться, называются философами. Удивляются с жа­лостью новые философы тому состоянию философии, когда Аристо­тель дал всем образец и правило, из которого никто не должен был дале выступить, но тем только довольствоваться, что он вымыслил. Тогда за великого философа и того почитали, кто смог другому только последовать, ежели не сравниться, и когда превысить кого было не можно, тому почти божественную мудрость приписывали.


§ 8.


Сего разделения довольно было бы для познания, что есть долж­ность философа, и что должность математика. Но я намерен пред­ложить о философии вообще и нечто специальное. Всё моё предпри­ятие в том только особливую новость имеет, что я сколько возможно о философии не философскими словами буду говорить и предлагать оную таким порядком, чтоб не трудно было всякому разбирать, хотя бы кто и предводителя в том не имел. Надпись сея главы обя­зывает меня объявить здесь о должности философа, и для того при­мем троякое в философии познание. Первое историческое, второе философическое, третье математическое. В сём случае довольно нам будет того, когда сможем изъяснить мнение и мысли барона г. Вольфа, славного философских частей учителя нынешнего века. Он пространнее о сём пишет в большой своей «Логике», которую он называет «Philisophia rationalis»⁴.


§ 9.


Познание историческое я называю простое известие, которое мы или от других имеем или сами собой усмотрели о вещи или действии каком, не ведая еще причины, для чего сие так, а не инако сдела­лось или кажется. Философское познание то, когда мы, о всем об­стоятельно изведавши и имеючи понятия между собой отдельные о вещи или действии каком, скажем, для чего оно подлинно так, а не инако сделалось, то есть причину оного объявить в состоянии находимся. Математическое познание те имеют, которые знают определить количество и силу причины, а притом величину произведения измерять могут.


§ 10.


Тройственное вещей познание человеческое не в вещах мы ищем, как уже выше сказал я, но в разуме самом. Ибо об одной вещи три человека трояко знать могут, один будет знать его по-исторически, другой по-философски, а третий по-математически. Все мы знаем, что пары на воздух поднимаются, и то есть наше познание истори­ческое. Философ говорит, что пар поднимается от тяжести окру­жающего воздуха, которая есть больше, нежели тяжесть пара, и что пар есть не что иное, как воздух, включенный в водяных пузырьках, который не может быть под низом той материи, которая его дейст­вительно тяжелее, и потому опускается книзу по свойству всех тел тяжелых, и то пространно и явственно толкует, в котором случае мы об нём говорим, что он о той же вещи познание имеет философ­ское. Математиков есть должность, познав перво тяжесть воздуха, а после тяжесть воды, объявить, сколь велика пропорция между водой и воздухом, и притом какая пропорция в тяжести между паром и тою воздушною материею, в которой пар наверх поднимается, или, лучше сказать, всплывает. Также математик и ту пропорцию сы­щет, какая состоит между пузырьком и воздухом, который в нём включен. Ибо, по видимому, воздух в пузырьке больше имеет силы, которою влечётся кверху, нежели водяной пузырёк тяжести, кото­рая бы погрузить его могла. Но чтоб о познании историческом яснее все оного обстоятельства мог я предложить, то без сомнения должен о всех трех, как историческом, так философском и математическом, познаниях в особливых главах показывать, дабы познавши одно ос­новательно, другие меньшим трудом могли окончить, ибо сие знание всей философии я почитаю за первое основание.


Глава вторая

О познании историческом


§ 11.


Всё то, о чем мы заподлинно уверены, или от других, или через свой собственный опыт, что оно действительно есть или случайно быть может, называется познание историческое, потому что оное и простой народ в таком же совершенстве иметь может, как человек учёный; так, например, знает человек учёный, что олово, ежели к ог­ню припустить, потечет; Солнце летом больше греет, нежели зимой; печаль здоровью вредительна и проч., но то же самое и простой че­ловек знает или не учёный. В котором случае, как тот, так и другой познание историческое вещи или её бытия имеют. Хотя сие столь есть легкое познание, что оное без дальней остроты ума можно по­лучить, однако ж мы видим из повседневных примеров, что люди часто не токмо простые, но и учёные в познании историческом оши­баются. Сие легко статься может потому, что познание историческое помощию чувств мы получаем, ибо когда мы видим какую вещь, или об ней слышим, то сие не что иное есть, как только произведение не­которой или в видении или в слышании нашем перемены, каковые таким же образом и в других чувствах произведены быть могут. Но как наши чувства не всегда и не у всякого равно совершенны, то нередко и то случиться может, что нас оные обмануть могут по несо­вершенству своему, кратко сказать, слепой, не имев видения, не мо­жет рассуждать о цветах, а глухой – о гармонии музыкальной, а од­нако ж нередко случается, что оба умствуют, один о цветах, дру­гой – о музыке, буде они не совершенно ещё чувств своих лишены.


§ 12.


От чего видеть можно, что познание историческое есть самый первый и низкий градус разума или понятия человеческого, потому что познание историческое помощию чувств получается. И как мы получаем только голое известие о бытности, то конечно оное есть самый низкий градус разума человеческого, ниже которого уже ни­какого познания понимать не можно. Например, астроном видит ко­мету. Имеет он тогда об ней познание историческое, пока еще не примечает, откуда она и куда идет. Для чего такова, а не инакова кажется. Как скоро идет и проч., хотя рассуждать дале об ней еще может. А потому, что видеть оную и тот и другой, и всяк, кто толь­ко глаза и случай к тому имеет, хотя дале об ней рассуждать и не может по неискусству своему для чего такова, то следовательно и астроном должен наперед то же сделать, что сделать могли простые люди, то есть комету усмотреть. Почему познание историческое есть самое низкое понятие и первая степень разума человеческого.


§ 13.


Памятовать надобно, что в сем толь низком понятии рассуждение весьма потребно, ибо чем больше ошибка происходит от слабости чувств, тем прилежнее стараться надлежит оную через рассуждение исправлять. Разум человеческий обуздан быть должен рассуждени­ем. Как скоро мы видим некоторый предлог и, не рассмотрев его подлинно, но через одно только темное понятие произносим о нем мнение наше неправедно, то от того мнения помощию разума про­изведены быть могут новые следствия, которые потому, что от лжи­вого начала произошли, могут быть все ложные. Сие случается в простом народе в простых вещах, от которых по большей части ино­гда и суеверия рождаются, но то же равномерно и между учеными людьми бывает в ученых делах, ибо и ученые люди в своих науках часто бывают суеверами. Итак, когда мы здесь предлагаем о первом познании разума человеческого, то есть о познании историческом, то не о таких мы мнениях говорим, которые обыкновенно называются скоропостижные, по-латински vitium fubreptionis, то такое познание человеческое не историческое есть, да никакое, ибо, когда кто лжет, тот тогда говорит чего нигде и никогда не бывало, а потому и за­ключение лживое от начала лживого произведенное, есть не заклю­чение, так как и познание не есть уже историческое, да никакое.


§ 14.


Все равно, хотя кто сам о чем изведал, хотя через кого другого, лишь бы было известие праведное. В том теперь я разнствия не де­лаю, простым ли кто или натуральным образом что приметил, или через эксперимент вымышленный. Многие такие правды суть, для которых не надобно головы много ломать, чтоб вымышлять остро­умием опыты очевидные, как, например: всякая тяжесть вниз опус­кается; железо на воде тонет; огонь жжет и прочие, ибо такие экс­перименты сама натура нам показывает, которые мы понимаем помощию чувств наших. А многие, напротив того, такие правды, что без помощи инструмента нарочно к тому вымышленного об них удо­стоверяться не можем, например, явления планет без помощи зри­тельной трубы видеть не можно, движение крови в животных без помощи микроскопий, силы воздуха без помощи Антлии Пневмати­ческой⁵, тяжесть и движение многих между собой уравненных жид­ких тел без трубок хрустальных, что в физике называют tubi capillares, волосу подобные трубки, серебра отделить от меди без сплавливания, то есть особливого к тому искусства и прочая. Через спо­соб опыта какого познаем мы вещь в натуре несколько, иногда и со­вершенно закрытую. И так, в обоих случаях, мы еще ничего более не получаем, как познание историческое. Но способ художественный к получению познания исторического часто открывает нам познание философское, особливо когда мы через инструмент какой находим такую правду, о которой без посредства оного уверены быть не мог­ли, и при том случае осторожно смотрим на все околичности при оном случающиеся, то мы находим и вещи той, или какому-нибудь явлению свои собственные причины.


§ 15.


Почему легко рассудить можем, что познание историческое двоя­кое быть должно, ежели только посмотрим на различие и множество вещей прилежно. Первое есть простое, другое осмотрительное. Пер­вое служит для тех, которые кроме очевидного свидетельства ничего не ищут, а другое через посредство разума наибольше открывается в философии и математике. Такое-то и я познание желаю, чтоб всяк имел при чтении сея книги, то есть осмотрительное, при котором бы всякое мнение мое ни инако понять мог, как только осмотревшись, в том ли разуме понимает он, в котором я здесь предлагаю, первого познания довольно сыскать можно примеров в жизни человеческой, а другого много опытов имеем в физике и в самом употреблении многих математических частей, которые по латыни называются Раrtes Matheseos applicatae, от чего уже прямо ныне физика раздели­лась на две части, первая часть ее называется физика историческая. В исторической показываются только явления, как, например, помощию антлии пневматической показать можно, что животное вся­кое без воздуха дыхания иметь не может и то-то называется физика экспериментальная. В философской находим или познаем историче­ским познанием явлений тех причины, которые при показании са­мых экспериментов открываются, и потому на экспериментах осно­вание свое имеют, так, как бы теория на искусстве. Я уже о других не упоминаю, ибо астрономия вся есть познание историческое, а од­нако ж разница великая между примечаниями астрономическими и теориею, которая вся стоит на вычетах.


§ 16.


Чтобы лучше мы могли распознать познание историческое про­стое от познания исторического осмотрительного, то надобно нам приметить недостатки в познании историческом простом, и в позна­нии историческом осмотрительном, которые часто случаться могут, ежели не присоединено тут будет познание философское и матема­тическое. Я усматриваю, что понятия смешанные бывают иногда до­вольны без отделенных и ясных, а особливо, когда успех произво­дится по удаче. И тогда познание историческое простое самое на­звать можно, которое силу свою без осмотрительного имеет. Сие случается наипаче в простых и незнающих, но умствующих людях со вредом, а в работных с немалою удачею, ибо ясное и между со­бою отделенное понятие не инако как через науку приходит, о чем ниже в своем месте буду говорить, потому что понятия, столь раз­ные, требуют особого истолкования. Но познание историческое про­стое просто чувствами мы получаем. Не видим ли мы и без науки докторов, лекарей, физиков, химиков и проч. Сии все, не имеючи понятия ясного и отделенного, трактуют о делах помянутых, да еще часто с удачею и с добрым успехом. Мало ли видим в простом на­роде таких людей, которые смелость принимают лекарства давать противу болезней, про которые они столько же неизвестны, как и про самую болезнь, которую лечат, а однако ж лечат так иногда, что им приписывают в том великое знание, хотя притом такие люди не один грех свой и в землю зарывают. Отчего сие бывает? Он о ле­карствах тех не разумом своим дошел, что они полезны к отвраще­нию той или сей болезни, ибо в противном случае должен был бы знать причины болезни и причины пользы той, которая от лекарства происходит, в котором бы случае он имел о действии сем понятие ясное и отделенное, но он о всем сем слышал и слух тот подтвердил первым каким ни есть слепым опытом. Итак, познание историческое в нем простое, а не осмотрительное. Таких мы видим у нас механи­ков, которые, совершенно не зная правил механических, по которым то или другое движение тела быть должно, уверены бывают прежде о действии машины своей для того, что они прежде то или тому не­что подобное и сами делали, и бываючи при работах видели. Такими механиками с наилучшим успехом у нас многие тягости поднимают­ся. Я слышал, что большой колокол поднят был в Троицкой Александро-Невской обители того монастыря крестьянином в то самое время, когда лучшие городские архитекты и механики несколько недель о том голову ломали и делали разные проекты к апробации. и много таких примеров показать можно, которые потому достопа­мятны, что люди ученые меньше успеха в них имели, нежели такие простаки. Видим с таким же успехом многих учителей, которые при воспитании молодых детей пользу производят, последуя только ка­кому-нибудь примеру. Равным образом бесчисленное почти видим множество таких музыкантов, которые приятно играют на как-нибудь инструменте и согласно, хотя сами не знают, для чего та или иная нота согласна с другою, и никакого понятия не имеют не толь­ко о согласии нот математических, но ниже простой музыкальной композиции.


§ 17.


Не уподобил бы я сего здесь разделения, ежели бы оное мне не нужно показалось в самой логике, в которой, конечно, надо отли­чать теорию от практики. В оной я показать намерен, как всякое в словах непостоянство и темность или сумнительный разум происходит от одного только, что о том, о чем речь наша, имеем темное и конфузное понятие, и что понятиям между собою больше или мень­ше разнствующим одно имя часто случается давать. К сему я причи­таю все риторические фигуры, метафоры, аллегории, в которых ежели прилежно станем разбирать, то безмерное множество найдем противоречия. Пространнее о сем упомяну в «Логике», в особливой главе о понятиях, где стараться буду показать, сколько ясные и растропные понятия нужны в познании историческом, без которых ни­какой учитель обойтись не может, ибо мы инако ни о чем рассказать не можем, ежели сами понятий ясных и растропных наперед о вещи, о которой говорим, не имеем.


§ 18.


Показать теперь надлежит, сколь есть обманчиво познание исто­рическое, ежели оно не соединено с познанием философским и ма­тематическим. Все, что мы видим, имеет свои обстоятельства, от ко­торых оно так зависит, что тех обстоятельств никак переменить не можно. Часто случается, что хотя при познании какой-либо вещи очень осмотрительны бываем, однако ж находятся такие обстоятель­ства, которые так закрыты, что мы их усмотреть не можем. Итак, буде одно такое пропустим, то при заключении нашего дела, мнение произойти может ложное. В пример я привожу для изъяснения сле­дующее, по которому узнать можно, как во многих изобретениях, которые нам только в разум приходят через познание историческое, философское и математическое познание правду оного объявляет. Нашел некто, именем Биньон, человек по характеру своему знатный и по склонности, как видно, ревнитель к пользе своего отечества, шелк из паутины прясть, и таким же образом оный употреблять как шелк червиный, так, что в 1709 году из паутинного шелку его тща­нием сделаны были уже чулки и перчатки⁶. Невозможно сказать, сколько сия новость всех удивила тогда, а особенно тех, которых льстила польза из сего. Им показалось, что шелк сей гораздо неж­нее, как то и самая правда, и дешевле. Ежели правду сказать, то ошибка его весьма не удивительна, ибо он имел резоны, для кото­рых успеху доброму быть надеялся. Он приметил, что один паук кладет 600 и до 700 яиц, из которых разве некоторые без плода, и то редко остаются, напротив того, шелковый червь насилу положит 300 яиц, а некоторые говорят еще, что насилу 100, но из тех насилу всегда 40 остается. После того он рассудил, что паутинного шелку на чулки, например, три лота⁷ надобно, а на такие же чулки шелку обыкновенного червиного насилу 6 и 7 лотов довольно и много еще других корыстей мнимых тут нашел. Сие пространно описано в уче­ных записках, которые называются Journal des savans, 1710 году, месяца ноября на стр. 507, 522. Все помянутое его рассуждение, хо­тя кажется и не безосновательно, однако ж оно только познание ис­торическое, которое потому, что не соединено с математическим, то совсем его в обман привело. Приложил тщание по прошению Ака­демии наук первый тогда французский математик Реомур, все сие рассмотреть глазами математическими, и нашел не токмо через вы­числение математическое, но и через опыт самый, что насилу 12 пауков могут столько в одно время наделать шелку, сколько в то же время наделает один шелковной червяк, да еще и то усмотрел, что паутину только пускают одни самки. Того ради против одного шелковного червяка должны считать 24 паука, итак, вместо 2 304 шел­ковых червяков, которые делают целый фунт шелку, надобно иметь в заводах 55296 пауков для одного фунта, а притом чтобы сами се­бя не переели, то надобно такое же количество еще их прибавить, потому что столь великого количества мух, кроме которых они ни­чем иным почти не питаются, взять негде. Он еще тут не принимал малых пауков в рассуждение, да таких, которых довольно было двенадцати вместо одного червяка, а ежели бы считал и малых, то насилу довольно бы быть могло 663552 для одного фунта шелка их. Таким образом, когда к познанию историческому соединено по­знание математическое, то Биньон совершенно стал лишен своей на­дежды. Могло бы сие статься, ежели бы кто новый способ сокращеннее сего выдумал, однако ж из французских, немецких, россий­ских и других европейских пауков кажется никак сего ожидать не­возможно, но разве из американских. Смотри Memoire de l’Academie des Sciences 1710 года, стр. 504–532, выходу амстердамского.


§ 19.


Дополнить еще и сие хочу. Всяк, кто только довольствуется од­ним только историческим познанием, тот равномерных ошибок все­гда опасаться должен, а ежели захочет о чем заподлинно через одно познание историческое без философского и математического удосто­вериться, то ему к тому долговременная надобна экспериенция, или опыты, правда, оные его всегда будут научать и показывать погрешения, ибо когда что сделано в первый раз, то сделано в другой с лучшим осмотрением быть может. Итак, через великое множество таких проб, конечно, получит несколько познания философского и математического, которым всегда уверен быть может о добром успе­хе своего начинания. Но к какому успеху мог бы прийти в одно ле­то, буде бы к познанию историческому соединил познание философ­ское и математическое, к такому через одни опыты должен несколь­ко сот лет употребить, чтоб оное получить мог в совершенстве. Пусть бы Биньон шелк свой начал делать из пауков. В первый год он еще и того не узнал, в чем его погрешность состоит, и только бы удивлялся, для чего не то вышло, чего он ожидал, а такой экспери­мент в целый год однажды только можно сделать. Итак, принужден бы был другого дождаться года. Тоже самое Реомур сделал одним часом или одним днем, то есть доказал через познание математическое, что Биньон напрасно надеялся из пауков шелку и лучше и дешевле. Теперь можем и то рассудить, что напрасно многие говорят, будто философские и математические тонкости к житию человеческому не нужны. Не спорю и я, чтоб все то было беспосредственно надобно, чему в школах учатся, но много таких есть философских и математических положений или правд, которые неразрывно соединены с теми, которые к житию нашему беспосредственно и необходимо потребны. Познание историческое мы прежде сказали двоякое есть, простое и осмотрительное. Но видели уже и то, что в житии нашем не довольно и осмотрительного, как то изъясняется прежде упомянутым примером, но без соединения философского и матема­тического оное состоять не может. Теперь покажу еще посторонние недостатки познания исторического, которые со стороны приклю­чаться могут, так что познание историческое без помощи философ­ского и математического приводить нас не только к ошибке, но и к обману может.


§ 20.


По тех пор всякая вещь сама собою кажется трудна, а иногда и человеческому [уму] непонятна, пока ее причины закрыты. То есть самое, что часто человека к напрасному удивлению приводит. Туда при­надлежат такие примеры, из которых можно усмотреть, что человек при познании историческом, когда небрежение имеет о философ­ском, то есть когда видит феномен, или явление какое, а притом не рассуждает о причине оного, из которого бы мог узнать, что оное есть натуральное, то не токмо в простой обман приходит, но ежели можно сказать, по большей части и суеверия от того у языч­ников начало свое имеют. Такое историческое познание простое, производило в простых людях великое несчастие, а тем, которые могли соединять с историческим философское, подавало немалый успех в их плутовствах. Например, бедный народ иудейский, не зная того, что день субботний для человека был определен, что праздноделие в нем определено было для того только, чтоб тем наилучше мог человек со вниманием и без помешательства молитвы свои бла­годарение Господу Богу приносить, столько в оном наблюдал праздноделие, что Антиоховы послы без всякого их сопротивления в сей день перебили насмерть. В такой же почти мере удивительный при­мер нашел я в Англии в 1715 году, мая 3 дня по новому штилю, ко­гда было солнечное полное затмение, то столько оное произвело в республике Англинской опасности, что в то время славный англин­ский астроном Вистон особливую книжку принужден был издать, которой объявил столь великого затмения причины натуральные и тем самым ускорил у всех бунтовщиков отнять причину к лживому толкованию, которое они могли в пользу свою разгласить в народе и к повреждению состояния республики. Найдутся, может быть, та­кие еще люди, которые могут сказать, что и небесприбыльно иметь познание историческое, которое бы соединено было с познанием фи­лософским, которое, ежели один имеет, то другого легко обмануть может, кто просто историческое только о вещи познание имеет. Пи­шут о Христофоре Колумбе, что когда он был у американцев просил припасов, и ему дать не хотели, то он осердяся сказал, что в буду­щую ночь у них луну помрачит, о котором затмении он уже или из примечаний астрономических или из календаря прежде ведал. Такая его угроза и после того действительное исполнение в такую робость простых людей привели, что они наутро добровольно всякими его припасами снабдили.


§ 21.


Я не думаю, чтоб сие надобно было презирать для повседневной пользы человеческой, ибо ежели бы не соединено было познание философское с историческим, то бы многих мы опытов рукодель­ных, а через то и многой прибыли лишены быть могли. Отчего рукодельники во многих своих ремеслах всегда искуснее становятся? Оттого только, что получают новые способы всегда к исправлению своего мастерства, которые они сами редко вымышляют, ибо такие люди часто не рассуждают о причинах своих машин, которыми они работу свою отправляют, да изобретения им надобно что б такие люди делали, которые к их историческому познанию свое философ­ское могли приложить. В таком случае мы посмотрим на все инст­рументы к рукоделиям надлежащие, а особливо на многие машины, которыми и труд облегчается и через кратчайшее время с лучшим успехом происходит. Изволь всяк в пример взять те машины токар­ные, которые в академических палатах у нас за наилучшую и дра­жайшую диковинку при Кунсткамере хранятся. Такие истории или портреты, которые помощию сих машин вытачиваются, можно бы и без машин сих делать, но как великого искусства и как долгого вре­мени на сие надобно! Тот кто точит имеет историческое только по­знание о сей машине, но ежели бы хотел еще что примыслить к лучшему совершенству, не должен ли бы он был знать причин многим движениям, и через то усмотреть недостатки, которые ему надобно дополнять. Тоже самое случается во многих других мастерствах, в которых ежели о причинах действия рассуждаем, то всегда нам легко можно усмотреть недостатки. Так, мне рассказывали про одного славного механика Гертнера, который недавно умер в Дрез­дене и славу себе немалую получил в особливое искусство в сочине­нии зажигательных зеркал, что сперва его уговорить было не мож­но, чтоб он на зеркалах делал вогнутую пологость параболическую, так как по доказательствам геометрическим, способнейшую к соби­ранию лучей солнечных в одну зажигательную точку. Он всегда ду­мал, что его пологость, которую он делает, лучше, а сие от того происходило, что он познание только историческое в своем мастер­стве имел, а о причинах и доказательствах геометрических не думал.


§ 22.


Через познание историческое мы разумели одни только простые действия без дальних наших рассуждений о причинах натуральных. Такое действие ни что иное есть, как только практика самая, кото­рая без теории, то есть без познания философического, сколько по­лезна и сколько вредительна, о том я уже довольно выше предло­жил. Много бы еще надлежало о сей материи упомянуть, однако не­трудно уже разуметь всякому о следствиях таких, которые непо­средственно из прежде помянутых моих рассуждений происходят.