Ю. B. Емельянов

Вид материала

Документы

Содержание Великая отечественная война

Подобный материал:

• Авторы: емельянов евгений Николаевич, кандидат психологических наук, консультант, 9164.4kb.
• От прошлого к будущему: Материалы науч пед конф., Екатеринбург, 15-16 апр. 2005, 69.03kb.
• С. Н. Емельянов 2011, 98.36kb.
• Программа дисциплины «Финансовый менеджмент», 201.17kb.
• Программа дисциплины «Управление финансами фирмы», 373.54kb.
• Программа дисциплины Инвестиционный анализ для направления 080500. 62 «Менеджмент», 197.65kb.
• Программа дисциплины Инвестиционный анализ для направления 080100. 62 «Экономика», 278.71kb.
• Программа дисциплины Финансы корпораций для направления 080100. 62 «Экономика», 382.48kb.
• Программа дисциплины Страховое дело для направления 080100. 62 «Экономика», 300.05kb.
• Введение в вероучение православной Церкви, 72.09kb.

Часть 3

ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ВОЙНА


Глава 15

В ПЕРВЫЕ ДНИ


С легкой руки Хрущева из книги в книгу стало гулять утверждение о том, что в первые дни войны Сталин растерялся. В своих воспоминаниях Хрущев писал, что после того, как «война началась... каких-нибудь заявлений Советского правительства или же лично Сталина пока что не было... Сталин тогда не выступал. Он был совершенно парализован в своих действиях и не собрался с мыслями... Когда началась война, у Сталина собрались члены Политбюро. Не знаю, все или только определенная группа, которая чаще всего собиралась у Сталина. Сталин морально был совершенно подавлен и сделал такое заявление: «Началась война, она развивается катастрофически. Ленин оставил нам пролетарское Советское государство, а мы его про...» Буквально так и выразился. «Я, говорит, отказываюсь от руководства» — и ушел». Нечто подобное говорил Н.С. Хрущев и в своем докладе на XX съезде: «Было бы неправильным забывать, что после первых серьезных поражений Сталин думал, что наступил конец. В одной из своих речей,

211

произнесенных в те дни, он сказал: «Все, что создал Ленин, мы потеряли навсегда». После этого в течение долгого времени Сталин фактически не руководил военными действиями, прекратив делать что-либо вообще. Заявления Хрущева позволили Д. Волкогонову сделать вывод, что Стали н «ощутил растерянность и неуверенность» с первых же минут войны и что «Сталин с трудом постигал смысл слов Жукова», когда тот сообщал ему о начале военных действий.

Молотов был решительно не согласен с подобными характеристиками настроения и поведения Сталина. Он говорил Чуеву: «Растерялся -нельзя сказать, переживал —да, но не показывал наружу... Что не переживал — нелепо». Управляющий делами Совнаркома Я. Е. Чадаев таким запомнил Сталина, когда тот приехал в Кремль рано утром 22 июня: «Он прибыл на работу после кратковременного сна. Вид у него был усталый, утомленный, грустный. Его рябое лицо осунулось. В нем проглядывалось подав ленное настроение. Проходя мимо меня, он легким движением руки ответил на мое приветствие». По противоречивым воспоминаниям трудно установить, кто первым сообщил Сталину о начале войны (Г.К. Жуков, В.М. Молотов или Н. Г. Кузнецов), но очевидно, что в ночь с 21 на 22 июня ему не пришлось долго спать, так как, судя по книге посетителей, последний из них ушел из его кабинета 21 июня в 23 часа, а в 5 часов 45 минут Сталин уже снова принимал людей: наркомов иностранных дел, внутренних дел, обороны (Молотова, Берию и Тимошенко), а также начальника Генштаба Жукова и начальника Политуправления Красной Армии Мех-лиса. (По воспоминаниям Жукова, последний звонил Сталину в 0.30 ночи перед началом войны, а затем около 4 часов разбудил его, сообщив о налетах немецкой авиации.)

Очевидно, что в первые часы после начала войны Сталин собирал сведения о положении на границе и в приграничных республиках. По воспоминаниям первого секретаря КП(б) Белоруссии П.К. Пономаренко, Сталин позвонил ему в Минск в 7 часов утра и, выслушав сообщение, сказал: «Сведения, которые мы получаем из штаба округа, теперь уже фронта, крайне недостаточны. Обстановку штаб знает плохо. Что же касается намеченных вами мер, они в общем правильны. Вы получите в ближайшее время на этот счет указания ЦК и правительства. Ваша задача заключается в том, чтобы решительно и в кратчайшие сроки перестроить всю работу на военный лад. Необходимо, чтобы парторганизация и весь народ Белоруссии осознали, что над нашей страной нависла смертельная опасность, и необходимо все силы трудящихся, все материальные ресурсы мобилизовать для беспощадной борьбы с врагом. Необходимо, не жалея сил, задерживать противника на каждом рубеже, чтобы дать возможность Советскому государству развернуть свои силы для разгрома врага. Требуйте, чтобы все действовали смело, решительно и инициативно, не ожидая на все указания свыше. Вы лично переносите свою работу в Военный совет фронта.

212

Оттуда руководите и направляйте работу по линии ЦК и правительства Белоруссии. В середине дня я еще позвоню Вам, подготовьте к этому времени более подробную информацию о положении на фронте». Пономаренко записывал все, что говорил Сталин, а потому смог впоследствии так подробно воспроизвести его слова. Пономаренко поручил своим помощникам передать указания Сталина всем секретарям обкомов и райкомов, по возможности — и западных прифронтовых районов.

Собирая сведения о ходе боевых действий в первые часы войны, Сталин одновременно составлял директиву наркома обороны №2, она была передана в округа в 7 часов 15 минут утра. Однако на первых порах, судя по воспоминаниям Жукова, сообщения с границы поступали отрывочные и противоречивые. Там активно действовали немецкие диверсионные группы, которые «разрушали проволочную связь, убивали делегатов связи и нападали на командиров, поднятых по тревоге». Лишь к 8 часам утра Генштаб получил первые более или менее надежные сведения, которые были немедленно переданы Сталину. К тому времени, когда в Кремле собрались все находившиеся в Москве члены руководства страны и все ведущие военачальники, стало известно о разрушительных бомбардировках, которым подверглись военные аэродромы, железнодорожные узлы и города, о начале сражений с сухопутными войсками противника на всем протяжении западной границы, за исключением территории Ленинградского военного округа.

Обсудив эту информацию, военачальники покинули кабинет Сталина около 8.30, а оставшиеся там руководители ВКП(б) и Коминтерна (Мануильский и Димитров) стали решать вопрос о том, как объявить населению страны о войне и кто это должен сделать. Микоян в своих мемуарах писал: «Решили, что надо выступить по радио в связи с началом войны. Конечно, предложили, чтобы это сделал Сталин. Но Сталин отказался: «Пусть Молотов выступит». Мы все были против этого: народ не поймет, почему в такой ответственный исторический момент услышат обращение к народу не Сталина — Первого секретаря ЦК партии, Председателя правительства, а его заместителя. Нам важно сейчас, чтобы авторитетный голос раздался с призывом к народу — всем подняться на оборону страны. Однако наши уговоры ни к чему не привели. Сталин говорил, что не может выступить сейчас, это сделает в другой раз. Так как Сталин упорно отказывался, то решили, пусть выступит Молотов».

Отказ Сталина Молотов объяснял так: «Почему я, а не Сталин? Он не хотел выступать первым, нужно, чтобы была более ясная картина, какой тон и какой подход. Он, как автомат, сразу не мог на все ответить, это невозможно. Человек ведь. Не только человек — это не совсем точно. Он и человек, и политик. Как политик, он должен был и выждать, и кое-что посмотреть, ведь у него манера выступлений была очень четкая, а сразу сориентироваться, дать четкий ответ в то время было невозможно. Он ска

213

зал, что подождет несколько дней и выступит, когда прояснится положение на фронтах». На вопрос Чуева о том, кто был автором его речи, Молотов ответил: «Это официальная речь. Составлял ее я, редактировали, участвовали все члены Политбюро. Поэтому я не могу сказать, что это только мои слова, там были и поправки, и добавки, само собой». Молотов утверждал, что Сталин активно участвовал в составлении текста речи, но отказался уточнить, «какие слова он внес, первые или последние. Но за редакцию этой речи он тоже отвечает».

Свое выступление В.М. Молотов начал словами: «Граждане и гражданки Советского Союза! Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление...» Объявив о «беспримерном в истории цивилизованных народов вероломстве» со стороны Германии, Молотов сообщил, что «германское правительство решило выступить с войной против СССР в связи со средоточением частей Красной Армии у восточной германской границы». Молотов подчеркнул, что Советское правительство «со всей добросовестностью выполняло все условия» советско-германского договора о ненападении и что Германия до 22 июня не предъявляла никаких претензий к СССР. Одновременно он решительно отверг германские обвинения в том, что советские войска нарушили границу с Румынией.

«В свое время на поход Наполеона в Россию наш народ ответил отечественной войной, и Наполеон потерпел поражение, пришел к своему краху, — сказал Молотов. — То же будет и с зазнавшимся Гитлером, объявившим новый поход против нашей страны. Красная Армия и весь наш народ вновь поведут победоносную отечественную войну за родину, за честь, за свободу». Призвав народ к дисциплине, «организованности, самоотверженности, достойной настоящего патриота», к сплочению рядов «вокруг нашего Советского правительства, вокруг нашего великого вождя тов. Сталина», Молотов закончил свою речь словами, которые стали главным лозунгом Великой Отечественной войны: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».

Чадаев вспоминал, что Сталин зашел в кабинет к Молотову после его выступления по радио. «Ну и волновался ты, — сказал Сталин, — но выступил хорошо». «А мне показалось, что я сказал не так хорошо, — ответил тот». Позвонил кремлевский телефон. Молотов взял трубку и посмотрел на Сталина: «Тебя разыскивает Тимошенко. Будешь говорить?» Сталин подошел к телефону, немного послушал наркома обороны, потом заявил: «Внезапность нападения, разумеется, имеет важное значение в войне. Она дает инициативу и, следовательно, большое военное преимущество напавшей стороне. Но Вы прикрываетесь внезапностью. Кстати, имейте в виду — немцы внезапностью рассчитывают вызвать панику в частях нашей армии. Надо строго-настрого предупредить командующих о недопущении какой-либо паники. В директиве об этом скажите... Если проект ди

214

рективы готов, рассмотрим вместе с последней сводкой... Свяжитесь еще раз с командующими, выясните обстановку и приезжайте. Сколько потребуется Вам времени? Ну, хорошо, два часа, не больше... А какова обстановка у Павлова?»

Еще до этого разговора с Тимошенко и до начала выступления Молотова Сталин около 12 дня второй раз позвонил Пономаренко и спросил: «Что Вы можете сказать о военной обстановке? Что делает и как себя чувствует тов. Павлов?» Пономаренко, ответил, что Павлов, «несмотря на свои положительные качества... под давлением тяжелой обстановки, особенно из-за утери связи со штабами фронтовых войск... потерял возможность правильно оценивать обстановку и руководить сражающимися частями, проявляет некоторую растерянность, ... не сосредотачивается на главных проблемах руководства». «Я хотел бы просить Вас, товарищ Сталин, — сказал Пономаренко, — прислать в штаб фронта одного из авторитетных маршалов Советского Союза, который... изучил бы внимательно обстановку, продумывал бы неотложные мероприятия и подсказывал их командующему». Сталин ответил: «Я уже думал об этом, и сегодня же к вам выезжает маршал Борис Михайлович Шапошников. Имейте в виду: это опытнейший военный специалист, пользующийся полным доверием ЦК. Будьте к нему поближе и прислушайтесь к его советам».

Видимо, нелестную характеристику действий Павлова дал и Тимошенко. Как вспоминал Чадаев, «выслушав Тимошенко, Сталин нахмурил брови... положил трубку на аппарат и сказал: «Павлов ничего конкретного не знает, что происходит на границе! Не имеет связи даже со штабами армий! Ссылается на то, что опоздала в войска директива... Но разве армия без директивы не должна находиться в боевой готовности?»

Через какое-то мгновение, сдерживая свой гнев, Сталин добавил: «Надо направить к Павлову Шапошникова. Я не сомневаюсь, что он поможет организовать управление войсками, укрепить их оборонительные позиции. Но наши войска, видимо, не могут справиться с задачей прикрытия западной границы. Они оказались в очень тяжелом положении: не хватает живой силы и военной техники, особенно самолетов. С первых часов вторжения господство в воздухе захватила немецкая авиация... Да, не успели мы подтянуть силы, да и вообще не все сделали... не хватило времени».

Вспоминая первый день войны, Я.Е. Чадаев говорил, что ему «довелось присутствовать на двух заседаниях у Сталина и вести протокольные записи этих заседаний. Что особенно запомнилось — это острота обсуждаемых вопросов на фоне отсутствия точных и конкретных данных у нашего высшего политического и военного руководства о действительном положении на фронтах войны. Несмотря на это, решения были приняты весьма важные и неотложные». В числе этих решений Жуков упоминает указ о проведении мобилизации и проект постановления о создании Ставки Главного Командования. В нее вошли И.В. Сталин, В.М. Молотов, К.Е. Ворошилов,

215

С.М. Буденный, Г.К. Жуков, Н.Г. Кузнецов. Председателем Ставки был назначен С.К. Тимошенко. При Ставке создали институт постоянных советников. Ими стали Кулик, Шапошников, Мерецков, Жигарев, Ватутин, Воронов, Микоян, Каганович, Берия, Вознесенский, Маленков, Жданов, Мехлис. Было принято решение о преобразовании Прибалтийского, Западного и Киевского особых округов в Северо-Западный, Западный и Юго-Западный фронты. Их командующими стали соответственно генерал-полковник Ф. И. Кузнецов, генерал армии Д. Г. Павлов, генерал-полковник М. П. Кирпонос.

Очевидно, что отсутствие полной информации о положении дел на фронте 22 июня очень беспокоило Сталина. По словам Жукова, Сталин во второй половине дня позвонил ему по телефону и сказал: «Наши командующие фронтами не имеют достаточного опыта в руководстве боевыми действиями войск и, видимо, несколько растерялись. Политбюро решило послать вас на Юго-Западный фронт в качестве представителя Ставки Главного Командования. На Западный фронт пошлем маршала Шапошникова и маршала Кулика. Шапошникова и Кулика я вызвал к себе и дал им указания. Вам надо вылететь немедленно в Киев и оттуда вместе с Хрущевым выехать в штаб фронта в Тернополь». Я спросил: «А кто же будет осуществлять руководство Генеральным штабом в такой сложной обстановке?» И.В. Сталин ответил: «Оставьте за себя Ватутина». Потом несколько раздраженно добавил: «Не теряйте время, мы тут как-нибудь обойдемся».

Эти и другие воспоминания не соответствуют утверждениям Хрущева и других о том, что Сталин был растерян, «парализован», что он покинул Кремль. В то же время некоторые члены Политбюро еще не осознавали всей серьезности ситуации, вспоминал Чадаев: «В течение 22 июня после визита к Вознесенскому я побывал также с документами у других заместителей Председателя Совнаркома. Нетрудно было убедиться, что почти все они еще не испытывали тогда больших тревог и волнений. Помню, например, когда поздно ночью закончилось заседание у Сталина, я шел позади К.Е. Ворошилова и Г.М. Маленкова. Те громко разговаривали между собой, считая развернувшиеся боевые действия как кратковременную авантюру немцев, которая продлится несколько дней и закончится полным провалом агрессора. Примерно такого же мнения придерживался тогда и В.М. Молотов». Видимо, Я.Е. Чадаев имел в виду совещание, которое состоялось в ночь на 23 июня.

23 июня рабочий день Сталина начался по крайней мере в 3 часа 20 минут ночи, когда к нему вошел Молотов. Затем пришли Ворошилов, Берия, Тимошенко, Ватутин и Кузнецов. Совещание продолжалось до 6 часов 10 минут. Затем совещания возобновились вечером, в 18 часов 45 минут и продолжались до 1 часа 15 минут ночи 24 июня. Примерно так же прошли и последние дни июня. В то же время эти записи не позволяют составить полного впечатления о рабочем дне Сталина, так как здесь не ука

216

зывается время, когда он говорил по телефону и работал в одиночестве.

Между тем ситуация на фронте продолжала ухудшаться. Надежды на быстрый «сокрушительный удар по агрессору», высказанные В.М. Молотовым 22 июня, не оправдались. В первый же день войны Германия нанесла существенный урон советским вооруженным силам. Потери в авиации составили 1811 самолетов (из них 1489 были уничтожены на земле). Было сбито лишь 35 и повреждено около 100 немецких самолетов.

Мощные удары германской авиации и артиллерии в первые же часы войны вывели из строя огромное количество и другой техники, а быстро продвигавшиеся немецкие войска захватили расположенные у границы склады вооружений. Секретарь Брестского обкома М. Н. Тупицин сообщал И.В. Сталину и П.К. Пономаренко 25 июня, что значительная часть орудий артиллерии резерва Главного командования была разбита бомбами в первые же часы войны, а «все ценные орудия остались у немцев». Секретарь Лунинецкого райкома Пинской области В.И. Анисимов сообщал телеграммой 30 июня, что «нет вооружений и снарядов... Шлют самолеты в разобранном виде, а собрать их негде». Утрата значительной части самолетов и другой техники сразу же сказалась на боевых действиях советских войск и состоянии духа личного состава. В связи с отступлением Красной Армии в Прибалтике, член Военного совета Северо-Западного фронта В.Н. Богаткин докладывал Л.З. Мехлису в начале июля 1941 года: «Если идут в бой танки и пехота, нет авиации; если идет в бой пехота — нет артиллерии или танков и т.п.».

Война обнажила многочисленные факты неподготовленности страны к войне. 26 июня руководители Латвии писали Сталину, что хотя имеется достаточно сил для «успешного отражения наступления противника... в штабе (Северо-Западного фронта) не соблюдаются основные правила организации работы. Между отдельными войсковыми соединениями нет связи, нет взаимодействия, также нет взаимодействия между отдельными видами оружия (авиация, пехота). Ввиду того, что разведка поставлена плохо, часто авиация не может бомбить колонны противника, так как штабу неизвестно, чьи это колонны... При неудовлетворительной работе штаба положение на нашем участке фронта остается неудовлетворительным». Не была подготовлена и противовоздушная оборона приграничных районов. 23 июня секретарь Мурманского обкома Старостин телеграфировал Сталину, что «Кандалакша, Кировск и Мончегорск, где расположены апатитовый комбинат, медно-никелевый комбинат, строящийся алюминиевый комбинат и гидростанции Нива-три, совершенно не имеют зенитной обороны и воинских частей».

Особенно тревожные вести поступали из Белоруссии. 25 июня секретарь Брестского обкома партии М.Н. Тупицин докладывал И.В. Сталину о том, что «руководство 4 Армии оказалось неподготовленным организовать и Руководить военными действиями... Ни одна часть и соединение не были

217

готовы принять боя, поэтому вынуждены были или в беспорядке отступать или погибнуть... Можно было бы привести много примеров, подтверждающих, что командование 4 Армии, несмотря на то, что оно находилось в пограничной области, не подготовилось к военным действиям. Вследствие такого состояния с первых же дней военных действий в частях 4 Армии началась паника. Застигнутые внезапным нападением, командиры растерялись. Можно было наблюдать такую картину, когда тысячи командиров (начиная от майоров и полковников и кончая мл. командирами) и бойцов обращались в бегство. Опасно, что эта паника и дезертирство не прекращаются до последнего времени, а военное руководство не принимает решительных мер».

Сталину докладывали о растерянности и панике, охвативших многих командиров и бойцов Красной Армии, а также политических руководителей в прифронтовых областях в первые дни войны. В. И. Анисимов из Пинска сообщал, что в этом городе военные «в панике подорвали артсклады и нефтебазы и объявили, что подорвали их бомбами... В городе полно командиров из Бреста, Кобрина, не знающих, что им делать, беспрерывно продвигающихся на машинах на восток без всякой команды, так как никакого старшего войскового командира, который мог бы комбинировать действия войск, нет».

Из Гомеля, находившегося сравнительно далеко от линии фронта в конце июня, Сталину пришло сообщение от секретаря Гомельского обкома Ф.В. Жиженкова: «Деморализующее поведение очень значительного числа командного состава: уход с фронта командиров под предлогом сопровождения эвакуированных семейств, групповое бегство из части разлагающе действует на население и сеет панику в тылу». Члены штаба обороны города Ельня Смоленской области в конце июня в письме Политбюро докладывали, что размещенное поблизости войсковое авиасоединение охвачено паникой. «Убедительно просим Политбюро ЦК ВКП(б) и лично Иосифа Виссарионовича СТАЛИНА ударить по паникерам и всем, кто способствует порождению паники, приняв необходимые меры в отношении местных партийных и советских органов, в частности по Смоленской области, ибо если дальше каждый командир или руководящий советский партийный работник начнут заниматься эвакуацией своей семьи, защищать Родину будет некому».

Приходили вести йотом, что немцы уже развертывают операции далеко за советско-германской границей. 23 июня руководители Латвии В.Т. Лацис и Я.Э. Калнберзин сообщали Сталину из Риги, что «на территории Латвии были неоднократно сброшены мелкие десантные группы противника. Имеются случаи вооруженных бандитских выступлений».

Успехам немцев способствовала и «пятая колонна», сохранившаяся в приграничных республиках страны, несмотря на предвоенные репрессии против «неблагонадежных элементов». Созданный в октябре 1940 года и

218

имевший постоянный контакт с Германией подпольный Литовский фронт активистов (ЛФА) к лету 1941 года насчитывал 36 тысяч человек. 22 июня члены ЛФА захватили радиостанцию Каунаса и провозгласили создание временного правительства Литвы во главе с Ю. Амбазевичусом. 25 июня немецкие войска вошли в Каунас практически без боя. 28 июня латвийская подпольная группа временно завладела радиостанцией в Риге. Ряд бывших военных подразделений Латвии в полном составе перешли на сторону немцев. К моменту вступления немцев в Ригу там было создано два центра, претендовавших на роль правительства Латвии. В Эстонии в тылу у советских войск действовало несколько тысяч боевиков, наносивших удары по Красной Армии. В июле они захватили город Тарту. Тепло встречали оккупантов в ряде сел Западной Украины, а также в населенных пунктах Северной Буковины и Правобережной Украины, где преобладало немецкое население. 30 июня во Львове после его оккупации немцами было создано «правительство Украины» во главе со Степаном Бандерой.

А вот что писал о боях, проходивших 22 июня — 3 июля, немецкий историк генерал Курт фон Типпельскирх: «До 3 июля на всем фронте продолжались упорные бои. Русские отходили на восток очень медленно и часто только после ожесточенных контратак против вырвавшихся вперед немецких танков». Пауль Карелл в своей книге «Гитлер идет на восток» дает высокую оценку мужеству советских солдат, сражавшихся в Белоруссии в конце июня 1941 года: «Русские сражались фанатично, и их вели решительные командиры и комиссары, которые не поддались панике, возникшей во время первых поражений». И все же продвижение немецких войск в глубь страны продолжалось.

С одной стороны, Сталин осознавал, что отступление Красной Армии неизбежно приведет к оккупации немцами значительной территории страны. Об этом свидетельствовало принятое 24 июня на совещании у Сталина решение о создании Совета по эвакуации во главе с Л. М. Кагановичем «для руководства эвакуацией населения, учреждений, военных и иных грузов, оборудования предприятий и других ценностей». Через три дня было принято постановление о порядке вывоза и размещения людских контингентов и ценного имущества, а также постановление о «вывозе из Москвы государственных запасов драгоценных металлов, драгоценных камней, Алмазного фонда СССР и ценностей Оружейной палаты Кремля».

С другой стороны, все очевиднее становилось, что отступление советских войск в ряде мест превратилось в беспорядочное бегство, а поэтому требовались срочные меры для того, чтобы восстановить контроль над действующей армией. 26 июня И.В. Сталин позвонил Г.К Жукову в Тернополь и сказал: «На Западном фронте сложилась тяжелая обстановка. Противник подошел к Минску. Непонятно, что происходит с Павловым. Маршал Кулик неизвестно где. Маршал Шапошников заболел. Можете вы немедленно вылететь в Москву?»

219

По словам Жукова, Ватутин и Тимошенко были «бледными, осунувшимися, с покрасневшими от бессонницы глазами. Сталин был не в лучшем состоянии». «Поздоровавшись кивком, И.В. Сталин сказал: «Подумайте вместе и скажите, что можно сделать в сложившейся обстановке?» — и бросил на стол карту Западного фронта. «Нам нужно минут сорок, чтобы разобраться», —сказал я. —«Хорошо, через сорок минут доложите». После разбора ситуации трое приняли решение создать новый рубеж обороны к востоку от Минска на рубеже Западная Двина — Полоцк — Витебск — Орша — Могилев — Мозырь и начать подготовку для создания тылового рубежа по линии Селижарово — Смоленск — Рославль — Гомель. Все эти предложения И.В. Сталиным были утверждены и тотчас же оформлены соответствующими распоряжениями».

Хотя Д. Волкогонов писал о том, что «с 28 по 30 июня Сталин был так подавлен и потрясен, что не мог проявить себя как серьезный руководитель», судя по записям в книге посетителей его кабинета, 27 июня он непрерывно совещался с 16.30 до 2.35 ночи 28 июня и с 19.35 28 июня до 0.50 29 июня. 29 июня Сталин был занят подготовкой ряда важнейших документов, в том числе «Директивы Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) партийным и советским организациям прифронтовых областей». Проект этой директивы был подготовлен А.С. Щербаковым, В. М. Молотовыми А.И. Микояном. Но после сталинской редакции «Директива» стала более жесткой и требовательной: «Вероломное нападение фашистской Германии на Советский Союз продолжается. Целью этого нападения является уничтожение советского строя, захват советских земель, порабощение народов Советского Союза, ограбление нашей страны, захват нашего хлеба, нефти, восстановление власти помещиков и капиталистов». В конце «Директивы» говорилось: «В навязанной нам войне с фашистской Германией решается вопрос о жизни и смерти Советского государства, о том — быть народам Советского Союза свободными или впасть в порабощение».

В «Директиве» давалась оценка отношения советских людей к германскому нападению и осуждалось непонимание возникшей серьезной угрозы для страны. Сталин вычеркнул из первоначального варианта «Директивы» призыв к «мобилизации всех сил для... организации победы» и существенно ужесточил содержание, указав на то, что «некоторые партийные, советские, профсоюзные и комсомольские организации и их руководители все еще не понимают смысла этой угрозы, живут благодушно-мирными настроениями и не понимают, что война резко изменила положение, что наша Родина оказалась в величайшей опасности и что мы должны быстро и решительно перестроить всю свою работу на военный лад». «Директива» содержала призыв «отстаивать каждую пядь советской земли, драться до последней капли крови за наши города и села, проявлять смелость, инициативу и сметку, свойственные нашему народу».

220

Одновременно «Директива» призывала «организовать беспощадную борьбу со всякими дезорганизаторами тыла, дезертирами, паникерами, распространителями слухов, уничтожать шпионов, диверсантов, вражеских парашютистов, оказывая во всем этом быстрое содействие истребительным отрядам». «Враг коварен, хитер, опытен в обмане и распространении ложных слухов», и поэтому коммунистам надо «учитывать все это в работе и не поддаваться на провокации». Отдельный пункт «Директивы» гласил: «Немедленно предавать суду Военного трибунала всех тех, кто своим паникерством и трусостью мешает делу обороны, — невзирая на лица».

«Директива» предписывала: «При вынужденном отходе частей Красной Армии угонять подвижной железнодорожный состав, не оставлять врагу ни одного паровоза, ни одного вагона, не оставлять противнику ни килограмма хлеба, ни литра горючего»; а также создавать партизанские отряды и диверсионные группы «для борьбы с частями вражеской армии, для разжигания партизанской войны всюду и везде, для взрыва мостов, дорог, порчи телефонной и телеграфной связи, поджога складов и т.п. В захваченных районах создавать невыносимые условия для врага и всех его пособников, преследовать и уничтожать их на каждом шагу, срывать все их мероприятия». Эта «Директива» была оглашена Сталиным 3 июля и определила характер действий Советского правительства и всей жизни советского народа в годы Великой Отечественной войны.

По словам Жукова, «Ставка и Генеральный штаб тяжело восприняли оставление нашими войсками столицы Белоруссии... 29 июня И.В. Сталин дважды приезжал в Наркомат обороны, в Ставку Главного командования, и оба раза он крайне резко реагировал на сложившуюся обстановку на западном стратегическом направлении». Об этих визитах Сталина в наркомат вспоминал и Молотов, заметив, что «Сталин довольно грубо разговаривал с Тимошенко и Жуковым». Это свидетельствовало о крайнем раздражении Сталина, так как он «редко выходил из себя».

Об одной из этих поездок Сталина в Наркомат обороны рассказывал А.И. Микоян: «29 июня, вечером, у Сталина в Кремле собрались Молотов, Маленков, я и Берия. Подробных данных о положении в Белоруссии тогда еще не поступило. Известно было только, что связи с войсками Белорусского фронта нет. Сталин позвонил в Наркомат обороны Тимошенко, но тот ничего путного о положении на западном направлении сказать не мог. Встревоженный таким ходом дела, Сталин предложил всем нам поехать в Наркомат обороны и на месте разобраться в обстановке. В Наркомате были Тимошенко, Жуков и Ватутин. Жуков докладывал, что связь потеряна, сказал, что послали людей, но сколько времени потребуется Для установления связи — никто не знает. Около получаса говорили довольно спокойно. Потом Сталин взорвался: «Что за Генеральный штаб? Что за Начальник штаба, который в первый же день войны растерялся, не имеет связи с войсками, никого не представляет и никем не командует?»

221

Жуков, конечно, не меньше Сталина переживал состояние дел, и такой окрик Сталина был для него оскорбительным. И этот мужественный человек буквально разрыдался и выбежал в другую комнату. Молотов пошел за ним. Мы все были в удрученном состоянии. Минут через 5—10 Молотов привел внешне спокойного Жукова, но глаза у него были мокрые. Главным тогда было восстановить связь. Договорились, что на связь с Белорусским военным округом пойдет Кулик — это Сталин предложил, потом других людей пошлют. Такое задание было дано затем Ворошилову». И все же руководству страны стало ясно, что вследствие поражений, понесенных Белорусским фронтом, «из Белоруссии открывался прямой путь на Москву. Сталин был очень удручен». Как утверждал Микоян, «когда вышли из наркомата» Сталин произнес ту фразу, которую затем в различных вариантах воспроизводил Хрущев. Вероятно, в это время Сталин усомнился в возможности выполнить программу, содержавшуюся в только что отредактированной и утвержденной им «Директиве». Возможно, он осознал, что выигрыши во времени и пространстве были утрачены в течение недели, могучая стена из танков, артиллерии, самолетов, красноармейцев, вооруженных винтовками, пулеметами и автоматами, рухнула и, кажется, ничто уже не защитит Страну Советов от немецкого блицкрига.

29 июня 1941 года Гитлер заявил: «Через четыре недели мы будем в Москве, и она будет перепахана». Перехват инициативы во времени позволил Германии успешно развернуть операции по захвату советского пространства. Марш от западной границы СССР до Москвы представлялся германскому руководству довольно быстрым. Лев Безыменский приводит следующие высказывания на этот счет: Гиммлер считал, что Москва будет взята 4 августа, Гальдер писал о 25-м августа. Позже Гитлер говорил Шуленбургу, что Москва будет взята 15 августа, а вся война на востоке закончится 1 октября. Однако германское руководство не учитывало множество факторов, с которыми вскоре пришлось столкнуться немецким войскам. Пространство, в которое вторглись германские войска, состояло не только из городов, деревень и дорог, ведущих к Москве, но и из географических областей, природные свойства которых диктовали свои условия.

Территорию, на которой развертывались военные действия Великой Отечественной войны, можно разделить на несколько географических областей с более или менее однородными природными свойствами, в которых боевые операции развивались по схожему образцу как в начале ее, так и в конце. Если сравнить наступление германских войск 1941 —1942 годов с наступлениями Красной Армии 1943—1944 годов, то нетрудно увидеть известную симметричность действий наступающих и обороняющихся сторон в одних и тех же географических областях. Оборонительные линии зачастую выстраивались примерно на одних и тех же природных рубежах, вне зависимости от того, кто оборонялся: немецкие или советские войска. Наступательные же операции, проводившиеся в этих областях,

222

также имели определенное сходство, вне зависимости от того, куда шло наступление: на запад или на восток.

Так, природные условия в основном равнинной территории прибалтийских республик не позволяли обороняющейся стороне долго сдерживать наступление более мощной группировки войск на том или ином рубеже (за исключением Курляндии, где немцы с осени 1944-го до весны 1945 года смогли создать достаточно мощную оборону; там же в 1941 году Красная Армия пыталась организовать оборону Лиепаи). В то же время наступающие части на этих землях не смогли окружить отступающие войска. Быстрое продвижение северной группы немецких войск по Прибалтике в июне—августе 1941 года затем было повторено, примерно столь же быстрым темпом, Красной Армией в июле—октябре 1944 года.

Прорыв в предгорную Западную Украину с запада или с востока также открывал возможности для быстрого продвижения в эту область, что проявилось и в ходе немецкого наступления в июне—июле 1941 года, и в ходе советского наступления в июле 1944 года. Как и в Прибалтике, здесь наступающим войскам было трудно взять в кольцо и удержать в окружении отступавшие части, хотя Красная Армия попыталась разгромить окруженные немецкие войска в районе Броды—Белый Камень в 1944 году.

Наступающим частям нелегко было взять с ходу и Молдавию, поскольку это было связано с форсированием Прута и Днестра. Советские войска еще удерживали государственную границу по Пруту, в то время как была потеряна вся Белоруссия и значительная часть Прибалтики. Весной же 1944 года румынские и немецкие части довольно долго удерживали оборону по Днестру.

На Правобережной Украине наступающие части смогли совершить стремительные и глубокие прорывы и окружить противника в средней части этого региона (окружение советских войск в районе Умани в июле-августе 1941 года; окружение немецких войск в районе Корсунь-Шевченковского в феврале 1944 года).

Наиболее благоприятные природные условия для прорыва наступающих войск и окружения ими противника были в Белоруссии, с ее лесами и болотами. Окружение целых армий, захват в плен сотен тысяч солдат и офицеров в июне—июле 1941 года повторились на белорусской земле в июле 1944 года во время наступления Красной Армии.

Такое сравнение позволяет увидеть, что успеха в том или ином регионе добивалась та армия, которая имела перевес в живой силе и технике, а также использовала фактор внезапности наступления на том или ином направлении. Незнание советской стороной точного срока нападения и направления главных ударов, превосходство в живой силе и технике обеспечили немцам успех на первом этапе войны. Поскольку же в 1941 году история еще не знала фактов отступления гитлеровских войск, этот успех, казалось, свидетельствовал о непобедимости Германии. Поэтому нетруд

223

но понять, почему и Жуков, и Сталин, да, вероятно, и другие руководители и военачальники страны временно утратили контроль над собой и дали волю эмоциям.

Микоян утверждал, что «через день-два» после бурной сцены в Наркомате обороны члены правительства решили «создать Государственный Комитет Обороны, которому отдать полноту власти в стране... Договорились во главе ГКО поставить Сталина, об остальном составе ГКО при мне не говорили. Мы считали, что само имя Сталина настолько большая сила для сознания, чувств и веры народа, что это облегчит нам мобилизацию и руководство всеми военными действиями. Решили поехать к нему. Он был на ближней даче.

Молотов, правда, заявил, что Сталин в последние два дня в такой прострации, что ничем не интересуется, не проявляет никакой инициативы, находится в плохом состоянии. Тогда Вознесенский, возмущенный всем услышанным, сказал: «Вячеслав, иди вперед, мы за тобой пойдем», — то есть в том смысле, что если Сталин будет себя так вести и дальше, то Молотов должен вести нас, и мы пойдем за ним.

Другие члены Политбюро подобных высказываний не делали и на заявление Вознесенского не обратили внимания. У нас была уверенность в том, что мы сможем организовать оборону и сражаться по-настоящему. Однако это сделать будет не так легко. Никакого упаднического настроения у нас не было. Но Вознесенский был особенно возбужден.

Приехали на дачу к Сталину. Застали его в малой столовой сидящим в кресле. Увидев нас, он как бы вжался в кресло и вопросительно посмотрел на нас. Потом спросил: «Зачем приехали?» Вид у него был настороженный, какой-то странный, не менее странным был и заданный им вопрос. Ведь по сути дела он сам должен был нас созвать. У меня не было сомнений: он решил, что мы приехали его арестовать. Молотов от нашего имени сказал, что нужно сконцентрировать власть, чтобы поставить страну на ноги. Для этого создать Государственный Комитет Обороны. «Кто во главе?» — спросил Сталин. Когда Молотов ответил, что во главе — он, Сталин, тот посмотрел удивленно, никаких соображений не высказал. «Хорошо», — говорит потом. Тогда Берия сказал, что нужно назначить 5 членов Государственного Комитета Обороны. «Вы, товарищ Сталин, будете во главе, затем Молотов, Ворошилов, Маленков и я» — добавил он».

Судя по рассказу Микояна, Сталин тут же активно включился в работу по подготовке постановления о создании ГКО. Микоян вспоминал, что в ответ на предложение Берии «Сталин заметил: «Надо включить Микояна и Вознесенского. Всего семь человек.утвердить». Берия снова говорит: «Товарищ Сталин, если все мы будем заниматься в ГКО, то кто же будет работать в Совнаркоме, Госплане? Пусть Микоян и Вознесенский занимаются всей работой в правительстве и Госплане». Вознесенский поддержал предложение Сталина. Берия настаивал на своем». В конечном счете было

224

принято предложение Берии, которого поддержали Молотов, Ворошилов, Маленков. (Правда, уже в феврале 1942 года в состав ГКО были включены А.И. Микоян и Н.А. Вознесенский. Впоследствии же в его состав вошли Л.М. Каганович и Н.А. Булганин, а в 1944 году из состава ГКО был выведен К. Е. Ворошилов.)

И все же, несмотря на множество правдоподобных деталей, многое в рассказе Микояна вызывает сомнения, и прежде всего его утверждения о том, что Сталин находился в прострации «два дня». Дело в том, что из воспоминаний самого Микояна следует, что сцена в Наркомате обороны разыгралась вечером 29 июня 1941 года, а решение о создании ГКО было принято днем 30 июня. Скорее всего лишь в течение нескольких часов между поздним вечером 29 июня и днем 30 июня Сталин оставался у себя на даче и никого не принимал. Можно предположить, что он испытал упадок физических и душевных сил после недели невероятно тяжелой и напряженной работы, которой предшествовали месяцы тоже нелегкой работы без отдыха. Возможно, что Сталин особенно остро переживал потерю Минска и продолжавшееся отступление на всех фронтах.

Судя по последующим действиям Сталина, вероятнее всего, он временно воздержался от подготовки новых решений, чтобы самому внутренне перестроиться, собраться с мыслями, обрести душевное равновесие.

К этому времени Сталин скорее всего уже ознакомился с «Посланием пастырям и пасомым Христовой Православной Церкви» митрополита Сергия. (22 июня 1941 года митрополит написал и собственноручно отпечатал его на машинке.) В этом послании местоблюститель Православной церкви писал: «Фашиствующие разбойники напали на нашу Родину. Попирая всякие договоры и обещания, они внезапно обрушились на нас, и вот кровь мирных граждан уже орошает родную землю. Повторяются времена Батыя, немецких рыцарей, Карла Шведского, Наполеона. Жалкие потомки врагов православного христианства хотят еще раз попытаться поставить народ наш на колени перед неправдой. Но не первый раз приходится русскому народу выдерживать такие испытания. С Божией помощью и на сей раз он развеет в прах фашистскую вражескую силу... Вспомним святых вождей русского народа Александра Невского, Димитрия Донского, полагавших свои души за народ и Родину... Господь дарует нам победу!» Сталин не мог не обратить внимания на то, что аргументы высшего иерарха Русской православной церкви совпадали с аргументами руководителей Советского правительства.

Не задумался ли он в эти часы размышления в одиночестве о том, что настало время прекратить противостояние между партией и церковью? Не возникла ли у него мысль восстановить права Русской православной церкви, если молитвы о спасении Родины от врага будут услышаны?

Микоян неверно истолковал состояние Сталина, потому что он вряд ли когда-либо заставал его в размышлениях о предметах, столь далеких от

225

обычных государственных дел. Скорее всего Сталин «сжался» вовсе не от страха перед своими коллегами по работе, с которыми он еще несколько часов назад готовил документы об отпоре фашистской агрессии. Просто он был внутренне не готов к встрече с ними и потому был неприветлив. Однако война не давала Сталину много времени на размышления в уединении, и он вновь вернулся к государственным делам.

3 июля 1941 года Сталин обратился к народу по радио. Основное содержание его речи соответствовало положениям «Директивы» от 29 июня, но он сумел найти такие слова и такой тон, которые превратили сухой документ в одну из самых волнующих его речей. Слова из церковной проповеди: «Братья и сестры!» в начале обращения Сталина к народу скорее всего отражали его размышления в одиночестве. Эти слова и инверсия в заглавной фразе «К вам обращаюсь я, друзья мои!», подъем интонации на протяжении почти всего первого предложения в содержательной части речи и ее падение на последнем слове в предложении: «Вероломное военное нападение гитлеровской Германии на нашу Родину, начатое 22 июня, — продолжается» — создавали напряженность, венчавшуюся трагедийной нотой. Сталин не скрывал волнения. Порой казалось, что он с трудом преодолевает спазмы, перехватывавшие голос. Иногда паузы между фразами затягивались, и было слышно звяканье стакана и звук воды, которую наливал себе Сталин.

Слова «враг продолжает лезть вперед, бросая на фронт новые силы» развивали трагическую тему. Сталин произносил с расстановкой название каждой территории, захваченной немцами, и каждого города, который они бомбили, и каждое географическое название в этом перечне звучало как еще одно имя в скорбном списке жертв. Он венчал этот мрачный перечень короткой фразой, создававшей впечатление сурового приговора: «Над нашей Родиной нависла серьезная опасность».

«Враг жесток и неумолим, — продолжал Сталин. — Он ставит своей целью захват наших земель, политых нашим потом, захват нашего хлеба и нашей нефти, добытых нашим трудом». С расстановкой и эмоциональными ударениями перечислив народы СССР, Сталин указал на то, что несет им нашествие немцев: «Враг... ставит целью... их онемечивание, их превращение в рабов немецких князей и баронов... Дело идет, таким образом, о жизни и смерти Советского государства, о жизни и смерти народов СССР, о том — быть народам Советского Союза свободными или впасть в порабощение».

Сталин незаметно менял тональность речи. Уже в начале выступления прозвучали фразы, заставившие усомниться в мощи врага. Он усиливал их значение отдельными эмоциональными словами и произносил их с нажимом: «Неужели немецко-фашистские войска в самом деле являются непобедимыми войсками, как об этом трубят неустанно фашистские хвастливые пропагандисты? Конечно, нет!» Он приводил примеры из истории в

226

подтверждение своего сомнения в непобедимости германского оружия. Он находил подходящие аргументы и в событиях последних двух лет, обосновывая свой тезис о том, что «непродолжительный военный выигрыш для Германии является лишь эпизодом, а громадный политический выигрыш для СССР является серьезным и длительным фактором, на основе которого должны развернуться решительные успехи Красной Армии в войне с фашистской Германией». Сталин завершал свои рассуждения выводом,, категоричность которого подчеркивалась ударением на заключительных словах: «История показывает, что непобедимых армий нет и не бывало». Отсюда он делал логический вывод о неизбежности поражения германской армии. Подчеркнутые интонацией слова придавали этому заявлению характер неоспоримой истины: «Гитлеровская фашистская армия также может быть разбита и будет разбита, как были разбиты армии Наполеона и Вильгельма». Он утверждал, что это ясно всем здравомыслящим людям, и заявлял, что все воины страны, «все народы нашей страны, все лучшие люди Европы, Америки и Азии, наконец, все лучшие люди Германии... видят, что наше дело правое, что враг будет разбит, что мы должны победить».

Выступление, которое начиналось как страшная история о вероломстве врага и зловещей угрозе, нависшей над страной, как скорбный рассказ о потерях советских людей, превращалось в уверенный призыв к решительным действиям для разгрома врага. Сталин чеканил фразу за фразой: «Нужно, чтобы советские люди... перестали быть беззаботными, чтобы они мобилизовали себя и перестроили свою работу на новый, военный лад, не знающий пощады врагу... Необходимо...чтобы в наших рядах не было места нытикам и трусам, паникерам и дезертирам, чтобы наши люди не знали страха в борьбе и самоотверженно шли на нашу Отечественную освободительную войну против фашистских поработителей... Основным качеством советских людей должно быть храбрость, отвага, незнание страха в борьбе, готовность биться вместе с народом против врагов нашей Родины... Мы должны немедленно перестроить всю нашу работу на военный лад, все подчинив интересам фронта и задачам разгрома врага... Красная Армия, Красный Флот и все граждане Советского Союза должны отстаивать каждую пядь советской земли, драться до последней капли крови за наши города и села, проявлять смелость, инициативу и сметку, свойственные нашему народу».

От психологической установки на активное сопротивление врагу Сталин переходил к конкретным задачам. Он говорил о необходимости резко Увеличить производство вооружений, усилить охрану оборонных объектов, бороться с вражескими диверсантами и парашютистами, «со всякими дезорганизаторами тыла, дезертирами, паникерами, распространителями слухов», «в захваченных районах создавать невыносимые условия для врага и всех его пособников, преследовать и уничтожать их на каждом шагу,

227

срывать все их мероприятия». Умело расставляя акценты и выдерживая напряженный ритм, он создавал у слушателей боевое настроение: «При вынужденном отходе частей Красной Армии нужно угонять весь подвижной железнодорожный состав, не оставлять врагу ни одного паровоза, ни одного вагона, не оставлять противнику ни килограмма хлеба, ни литра горючего».

Сталин внушал уверенность в том, что ситуация находится под контролем: «В целях быстрой мобилизации всех сил народов СССР, для проведения отпора врагу, вероломно напавшему на нашу Родину, — создан Государственный Комитет Обороны, в руках которого теперь сосредоточена вся полнота власти в государстве». Он призывал «весь народ сплотиться вокруг партии Ленина — Сталина, вокруг Советского правительства для самоотверженной поддержки Красной Армии и Красного Флота, для разгрома врага, для победы». Он заверял слушателей в том, что «наши силы неисчислимы. Зазнавшийся враг должен скоро убедиться в этом», что «в этой освободительной войне мы не будем одинокими... Мы будем иметь верных союзников в лице народов Европы и Америки»... И с благодарностью отметил «историческое выступление премьера Великобритании господина Черчилля о помощи Советскому Союзу», а также декларацию «правительства США о готовности оказать помощь нашей стране». Он венчал свою речь боевыми призывами: «Все наши силы —на поддержку героической Красной Армии, нашего славного Красного Флота! Все силы народа — на разгром врага! Вперед, за нашу победу!» Народ поверил, что Сталин готов возглавить страну в час тяжелых испытаний и привести ее к победе.