Линия. Прерывистая
Вид материала | Документы |
- Тезаурус по информационному обществу, 2285.12kb.
- Стохастическая линия как инновационная содержательно-методическая линия в курсе математики, 113.16kb.
- Производимая нами данная линия является самым передовым оборудованием для производства, 80.85kb.
- Учебно-методическая линия по технологии (техническому труду) для 5-8 классов общеобразовательных, 46.17kb.
- Технологическая линия по переработке сильнозагрязненных отходов полиэтиленовой и полипропиленовой, 183.92kb.
- Косметические препараты для лица голубая линия «аквавиталь» aquavital blue range, 2993.61kb.
- Л. С. Выготский Проблема культурного развития ребенка Л. С. Выготский. Проблема культурного, 263.11kb.
- Загородная поездка в мемориальный комплекс «Хатынь». Поездка в историко-культурный, 20.89kb.
- Инструкция по настройке услуги idphone на софтфон ZoIPre для компьютеров с ос windows, 116.48kb.
- Темы рефератов Виды изобразительных искусств. Средства создания художественного образа., 13.91kb.
Жажда
Утром просыпаюсь свежим и полным сил. Наспех пролистываю молитвенное правило. В каждое слово лезет наступающая со всех сторон суета, но внимания на это не обращаю некогда!
Меня прямо-таки распирает бьющая изнутри энергия. Кажется, нет ничего, что остановило бы меня на пути к успеху. За завтраком жадно поедаю громадное количество яиц и колбасы, чуть ли ни батон хлеба. Все это проваливается внутрь, не сообщая сытости. Выпиваю одну за другой две большие чашки крепкого кофе. В голове сами собой складываются удивительные по красоте комбинации строительных конструкций и предстоящих поступков. Знаю точно, что сегодня мой день, и надо из него выжать все возможное. Вперед!
Легкий и порывистый, выбегаю на улицу. Люди вокруг также спешат на работу. Ох, лучше бы сейчас никому на моем пути не попадаться смету, сомну, раскатаю! Удовлетворенно наблюдаю, как пешеходы отскакивают от меня в стороны, предчувствуя разрушительные последствия столкновения со мной. Правильно, ребята. Сегодня мой день. Я сегодня в форме!
Последним заскакиваю в автобус, чтобы выйти первым. Ну, что там, водила, почему не едем? Оказывается, следом за мной чьи-то сердобольные руки подсаживают старушку. Она зажата между мной и закрытой дверью. Упираюсь руками в верхнюю панель, что над дверными створками, отжимаю навалившийся на меня сзади пассажиропоток. Сзади кто-то крякает, кто-то пищит, но зато между мной и дверью появляется пространство, в котором уже свободно располагается старушка. Вот она даже сумела поднять ко мне сморщенное личико и благодарно кивнуть.
Про себя думаю, что же тебе, старая, в самый «час пик» дома не сидится. Что такое может у тебя случиться, чтобы висеть на подножке. Сидела бы дома, переждала бы, пока трудящиеся на вахту заступят, а уж потом топала бы по своим делишкам. Эх, ты, глупая, старая калоша…
На повороте меня бросает и крепко впечатывает в дверь. Лбом чуть не выдавливаю стекло. А где же бабка? А-а-а тут она присела пониже и улыбается… На остановке бабушка как ни в чем не бывало спокойно сходит, а мне чуть ноги не переламывают, едва удерживаюсь за поручень, а то опрокинули бы и затоптали, как стадо бизонов.
Иду к конторе, чувствую, что от утренней бодрости во мне и следа не осталось. Даже покачивать стало из стороны в сторону. Вот ведь невезение! А я уж запланировал сегодня горы свернуть. Что-то разом сломалось. А все из-за тебя, старая!.. Как выругался мысленно так сразу громко и неудержимо чихнул. Во время чихания, как известно, скорость потока воздуха, исходящего из носоглотки, почти равна скорости звука, вот этим ураганом, наверное, из меня выдувает все мое здоровье… вместе с мозгами. В диспетчерской сажусь на стул, прислушиваюсь к себе изнутри и делаю печальный вывод заболел. Ни с того, ни с сего…
Автоматически делаю заявки раздражающе молодой диспетчерше, выслушиваю указания шефа (физиономия у него красная, здоровая, как у мужика выскочившего из бани; голос громкий, в силе; движения мощные, широкие…). Насилу дожидаюсь своего Васю. Вот он лихо разворачивается во дворе, подъезжает кабиной ближе к ступенькам, требовательно гудит. Кабина его «Камаза» сверкает чистым красным лаком. Выхожу, шаркаю по-старушечьи со ступеньки на ступеньку. Ругая конструктора, с трудом забираюсь на мелкую, до ужаса мелкую, высокую и неудобную подножку. Подтягиваясь и акробатически изгибаясь всем корпусом, всовываю свое грузное тело в кабину. Гляжу вниз, под колесо, от высоты кружится голова, рывком закрываю дверь. Вот это да… Вася что-то кричит, физиономия здоровая такая… Да чего ему не быть здоровым, он же ведь на воздухе…
По дороге на объект несколько раз засыпаю. Просыпаясь, долго не могу понять, где я и что здесь делаю. Вася своим веселым рассказом возвращает мне память. Но снова впадаю в забытье. На объекте к Васиному ужасу и великой радости бригадира отдаю ему машину, сам запираюсь в своей будке и падаю на лавку. Провал.
Просыпаюсь весь в поту, меня мутит и трясет. Сознание мое работает пунктирно: то оно есть, то выпадает. Как же сегодня до конца дня доработать? Хоть бы никто не пришел… Только подумал, как с шумом и грохотом врывается Александр Никитович. Физиономия здоровая, сытая, движения уверенные, голос громкий. Да чего ему, он тоже на воздухе… Я выражаю ему дряблое почтение, чувствуя, что работа с заказчиком у меня сегодня не получится. Понимает это и Никитович, здоровый как бык… Предлагает опохмелиться. Пробую ему пояснить, что я в этом не нуждаюсь, но он уже развивает идею, настроение у него приподнятое, а значит надо бы его еще приподнять до немыслимых и недостижимых разуму высот. Вызвал он кранового и послал за «белым». Тот понесся, лось здоровый, на всех парах к своей знакомой продавщице. Куда бы от них скрыться? Демонстративно ложусь на лавку и сказываюсь больным. Не тут-то было… то им стаканы нужны, то про закуску забыли, изуверы, здоровые, на воздухе, понимаешь, чего им будет, если на воздухе…
…Иду по знакомой улице, утопающей в громадных цветах. Их розовые, белые и пурпурные соцветия благоухают не так, как на юге, одурманивая и кружа голову, а изысканно тонко, нежно лаская своими ароматами обоняние. С необычно высокого бирюзового неба льется яркий, но опять же вовсе не ослепляющий солнечный свет, а рассеянный и вездесущий. Впрочем, солнечный ли? Наличие светила я только предполагаю, но не вижу: свет льется с неба, но как бы отовсюду, не создавая теней. Мягкое тепло нежит кожу… Ноги несут меня сами, как по воздуху. Перемещаюсь не шагами, а мысленными приближениями. Вокруг так же невесомо движутся люди. Они не задевают и вообще не мешают мне, наоборот, от них исходит какое-то незнакомое излучение любви и тепла. Деревья одно удивительней другого украшены золотистыми листьями и благоуханными наливными плодами. Их причудливые кроны слегка колышутся и шелестят замшево-перламутровыми листиками и коралловыми веточками. Ветерок приятно потягивает то с гор, величественно сияющих вдали, то с реки, плавно текущей по руслу уютной долины. Мне здесь до детских слез всё радостно знакомо, но никак не могу понять, где все это. И почему здесь так необычно красиво?
Когда дивная картина тает, возвращаюсь в мир моей болезни, моей суеты, шума, грязи и ругани. Меня наполняет горькое сожаление. Такое горькое, что даже во рту, во всем теле, в каждой клеточке чувствую желчную, едкую горечь…
Наконец, заказчик с крановым ушли. Бригадир уже вернулся и властно раздает подчиненным команды. Вася уехал, наверное, обедать. Заглядывает бригадир, веселый, обдает меня запахом здорового мужицкого пота и лихим весельем видно не зря машину прогонял, с пользой… Сочувственно предлагает мне ехать домой отлежаться. Уверяет, что все будет в порядке, он проследит. Пытаюсь ему объяснить, что у меня дела намечены, мне бы только малость отсидеться, а потом уж я… Бригадир машет рукой и объявляет, что машина подана, чтобы я отправлялся баеньки. С начальственным вздохом крайне озабоченного трудяги встаю. Кое-как забираюсь в кабину, еще раз поминая нелегким словом конструктора этой ужасной ного–выво–рачи–вающей подножки…
До вечера лежу в постели. Тело налилось гадкой тяжелой вялостью. Пошевелиться и то трудно. Меня постоянно мучает жажда. Чтобы дотянуться до стакана воды, требуются немыслимые усилия. Сознание цепляется за какие-то несущественные мелочи: рассматриваю потолок, стену, выключатель… Тупо глазею в одну точку, потом в другую. Временами проваливаюсь в сон. За окном стемнело. После очередного погружения в небытие, просыпаюсь, чувствую в себе силы встать с постели.
Взгляд падает на икону Спаса Нерукотворного, задерживается на Его пронзительном добром взгляде. Стою и смотрю прямо в эти глаза. Сам себе говорю: «помолись». Зажигаю лампадку, беру в руки молитвослов. Вычитываю одну за другой молитвы из вечернего правила, постоянно ощущая на себе этот прожигающий мою бесчувственную тупость Отеческий всевидящий и всепонимающий взгляд. Дохожу до молитвы Святому Духу. Особенно сильно звучат и беспокоят слова: « …или кого укорих; или оклеветах кого гневом моим, или опечалих, или о ком прогневахся…или нищ прииде ко мне, и презрех его, или брата моего опечалих, или кого осудих, или развеличахся, или разгордехся, или разгневахся…» и дальше: «…или неподобная глаголах, или греху брата моего посмеяхся, моя же суть бесчисленная согрешения…» .Эти слова прямо в сердце капают раскаленным жидким огнем…
Вспоминаю свое утреннее буйное превозношение, старушку, которую мысленно ругал последними словами … Ну, вот, теперь все понятно. Осудил старческую немощь и сам таким стал. Сколько раз читал у Святых отцов, что осужденный грех к тебе же и возвращается. Бумерангом. Что-то уж слишком быстро вернулся… Так это же прекрасно! Это чтобы сразу и доходчиво… Это чтобы ты в суете о главном не забывал. Слава Тебе, Господи!
…Третий день в груди живет тяжесть. Она обволокла сердце, сдавила его липкими присосками, и все мое существо тянется вниз, к хладной грязной земле. Ношу эту тяготу и брошенным щенком взываю о помиловании. Одно успокаивает: нет уныния, наоборот, мое отягощение напоминает несение креста. Утренние молитвы очистились от накатывающей суетности рабочего дня, а вечерние от вялой усталости. Молитва пульсирует ритмично, с новой силой вырываясь из сердечной тяготы в необозримые высоты, словно святые творцы этих молитв помогают мне.
После вечернего молитвенного правила нет желания встать и заняться другими делами, наоборот, внутренний прожектор освещает то одного, то другого, то целое семейство людей, за которых мне дано молиться. Всплывает в памяти самое главное в нашем общении, обнажаются корни обид и конфликтов, вспышками света прорываются мгновения взаимной любви. Как радостно молиться за людей!
Внимание снова возвращается к моему «змеиному питомнику» скопищу грехов. Безжалостно с помощью Иисусовой молитвы, вместо «…помилуй мя грешного» умоляю помиловать меня злобного или немилосердного… Без запинки, один за одним, даже ничтожные мимолетные греховные помыслы все до чиста изничтожаю шипящее мстительной ненавистью население моего душевного серпентария.
Но вот и покаяние иссякло. Можно бы встать и успокоиться, только не могу выйти из дивного внутреннего покоя. Стою и молчу, как слепоглухонемой, очарованный этим новым абсолютным звенящим одиночеством. «В теле, не в теле не знаю», ничего не знаю, ничего не чувствую, кроме новизны и покоя.
Тем не менее, где-то глубоко внутри меня что-то постоянно сгущается и нарастает. Сначала будто это меня и не касается, и глубина эта уже не моя, может быть потому, что там мне бывать еще не доводилось. И вот мое одиночество, кромешная пустота вокруг и внутри усиливаются еще и… появляется жажда, только она не в гортани я весь превращаюсь в необозримую потрескавшуюся от зноя пустыню, которая молча жаждет.
И все это происходит тихо и незаметно, совершённое неизвестными органами чувств, наверное, душевными очами, о которых слышал и читал, но в себе не ощущал. Неужели эта жажда будет возрастать? Да куда же больше! Я весь иссохну, истлею… По гладкой поверхности пустыни зазмеилась трещина моего смятения, она бежит вдаль, разрастается, и в провале зияет бездна, над которой я стою на самом краю надежды. Мое «Господи, не остави!» звучит раскатом грома в пустынной тишине, пугает, но потом и успокаивает.
Жаждущая немая темнота сгущается до невообразимого предела… «Господи, Иисусе!..» громыхнуло из меня в последний раз и совершилось!
Густой мрак заполняется мириадами росинок света, обильно насыщая, освещая, питая всю мою вселенную.
Мне остается лишь впитывать эту желанную сладость всепроникающего Присутствия и благодарно молчать, не дерзая даже малейшим звуком или невольным движением привнести в эту вечную гармонию свое недостоинство.
Ломать не строить
Идея насчет заработков для покрытия непредвиденных расходов, поданная Юрой, не дает мне покоя. Вырваться из порочного круга воровства, дать подработать бригаде, получающей по нынешним временам гроши, это стоит хлопот. Получив одобрение и поддержку бригадира, я приступаю к поиску объекта.
В ближайшем дачном поселке мы с Васей вечером объезжаем один за другим дома. Уже в третьем по счету молодая женщина проявляет к нам интерес и устраивает допрос: кто мы и откуда, какой квалификации и в какой цене наши услуги. Отвечаю на вопросы, изрядно пересыпая информацию профессионализмами, а сам тем временем разглядываю дом за ее спиной: обычная изба довоенной постройки. Во дворе стоит новенькая «Волга». Огород ухоженный, с ровными аккуратными грядками. Про себя думаю, что здесь предстоит большая работа вплоть до полной перестройки. Высказываю идею вслух. Хозяйка в ответ согласно улыбается и предлагает подождать мужа, который должен скоро подъехать к ужину.
Мы с Васей наперебой нахваливаем огород, чистоту и порядок, за что получаем приглашение войти в дом. Не успеваем присесть на диване и как следует оглядеться, как слышится радостный лай собаки и шорох автомобильных шин по щебенке. На пороге вырастает коренастая фигура хозяина, который громко, но весело сетует:
С молодой женой всегда так: мужа нет дома сразу юноши толпами шастают.
Ну, Юрик… выпячивает губку жена, поднося щеку под поцелуй.
Я так понимаю, что вы строители и собираетесь у нас дворец построить вместо этой развалюхи. Похвально, говорит он и одновременно целует жену в щеку, переодевается, заглядывает на кухню и моет руки. Светик, ты уже договорилась?
Ну, Юрик…
Правильно. Умница. Я сам обдеру их так, что они у меня отсюда нищими уйдут. Конечно, после постройки дворца… Ха-ха-ха! хозяин трясется всем телом и подмигивает нам. Да вы не бойтесь, ребятки, я просто очень и очень веселый, потому что… зарплату сегодня получил и при вас сейчас ее всю до копейки жене отдам. Это чтобы она никогда не говорила, что я ей зарплаты не даю. Ха-ха-ха!
Юрик, оставь ты эти фокусы для соседей. Ребята у нас серьезные, им заработать надо.
Теперь уже молодая жена Света нам заговорщицки подмигивает, на что мы с Василием отвечаем благодарными улыбками.
Имейте в виду, юноши, что у меня так: и заработки, и шутки, и харч ломовой все сразу и по высшему разряду. Потому что человек я веселый. А мой принцип такой: живи сам и помогай это делать другим. За стол! За стол, дорогие мои строительные юноши. Сегодня у нас окрошка со студнем. И дайте в лицо любому, кто вам предложит окрошку с какой-то пошлой колбасой или там вываренным безвкусным мясом, ха-ха! Классическая окрошка, дети мои, готовится только со студнем. И чтобы покрепче, да помясней, да попостней!…
Следующим вечером приступаем к подготовительным работам. Пока нас трое: Максим, который оказывается каменщиком высшего разряда, и мы с Васей. Выносим вместе с хозяйкой все барахло из старой кухни и начинаем полегонечку разбирать пристройку. Хозяин принимает от нас деревянные конструкции, складывает их в сторонке, практично предполагая использовать их в качестве дров.
Наш Юрий Петрович сегодня весел не только благодаря врожденному легкому нраву, но и не без помощи выпитой водки. Каждые полчаса он заботливо выносит из дома поднос с рюмками и огурчиками с домашней бужениной. Неугомонный рассказчик выкладывает нам биографию свою, родственников и близких. Из них мы узнаём, что Света его вторая жена, она работает директором поселкового торга. Он – главный инженер мясокомбината. Кроме этого загородного дома, у них имеется еще две квартиры, оформленные на родителей, несколько гаражей с машинами и много чего еще.
В один из перерывов нам устраивают экскурсию по дачным достопримечательностям. В одном сарае в три ряда высятся клетки с голубыми хорьками — всего зверьков около сотни. Каждый год эта звероферма «приносит автомобиль». Еще он показывает нам владения сенбернара Кери. Кери еще дитя: ей восемь месяцев, хотя весит уже под сотню килограммов. Ее щенки тоже будут приносить доходу не меньше хорьков, потому что родословная ее ведется с пятнадцатого века из английского придворного рода. Еще на участке имеются сараи со свиньями, нутриями, кроликами, а также коптильня, мангал, десяток ульев. Все это содержится в идеальном порядке. Породы животины и пчел, разумеется, отборные, элитные и плодовитые. Каждый клочок земли, каждая тварь приносит доход или пищу.
Разбираем пристройку на удивление быстро. Ломиком приподнимаем бревнышко, кувалдой его выбиваем и подаем хозяину для распиловки. Молодая хозяйка проворно убирает мелкий мусор. На всю эту работу у нас уходит всего-то три часа. А строилось это сооружение, поди, не меньше месяца.
Еще не поздно, но хозяин предлагает на сегодня закончить и приступить к ужину на природе. На стол веранды он выносит множество закусок на замысловато расписанных тарелках и супницу саксонского сервиза. Когда под неумолкающие комментарии хозяин торжественно поднимает крышку супницы в наши ноздри ударяет головокружительный чесночно-мясной аромат хаша грузинского супа из свиных ног, хвостов, ушей с чесноком и зеленью.
Юрий Петрович выпивает фужер водки, в несколько секунд опорожняет тарелку и предается воспоминаниям из своих грузинских похождений. Размахивая руками, он рассказывает, что хаш грузины варят всю ночь и кушают утром с похмелья с тремя рюмками водки или чачи. А когда едешь в общественном транспорте на работу, то от каждого порядочного мужчины там пахнет не перегаром, а чесночным ароматом. При этом он включает компактную циркулярку и распиливает на ней дровишки. Несколько раз он настаивает на добавке хаша в наши тарелки, водки в наши рюмки, сам с охоткой выпивает и продолжает пилить дрова, не замолкая.
На дачный поселок опускается теплый тихий вечер. Я поглядываю на разомлевших от сытного ужина коллег, на звездное небо, на суетящегося вокруг циркулярки хозяина и благодарю Господа за все это: чудный вечер, приятную тяжесть в мышцах, денежную работу, которая оборачивается для нас приятной необременительной разминкой с радостным покоем в душе, за эту сытную трапезу, весельчака-хозяина и за все-все.
Потом нас потчуют душистым чаем с домашним ягодным тортом и анекдотами о русско-грузинской дружбе. Но внезапно что-то происходит… Мы резко вскакиваем. Наш хозяин сначала обрывает на полуслове анекдот, потом задирает руку вверх и, размахивая зажатым в руке носовым платком, громко причитает:
И ничего не больно! И совсем даже не страшно! Светик, ребятки, вы только не волнуйтесь! Просто я себе пальчик отрезал.
Он подпрыгивает к обмершей жене, целует ее в щеку и просит вызвать неотложку. Сам бросается к столу и наливает себе полный фужер водки. Выпивает его и кричит:
Как хорошо, что я пьян! О, как хорошо, что я выпил много-много водки! Мне совершенно не больно! Ой, мама! Да где же эта неотложка!
Вася предлагает отвезти в больницу на своем «Камазе», но он отказывается, ссылаясь на то, что ему срочно нужно вколоть обезболивающее, а то он по дороге от болевого шока умрет. Вот и машина с красным крестом и сиреной. Юрий Петрович с женой прыгают в машину и уезжают. Дома остаемся мы одни, водитель-телохранитель Сергей и жалобно воющая Кери. Мы удрученно одеваемся, прощаемся и уезжаем на самосвале.
Из общежития звоню пострадавшему. Он, как ни в чем ни бывало отвечает бодрым голосом. Все у него нормально, если не считать потерянной фаланги пальца, которых у него еще ого-го как много целых… двадцать на три минус одна, то есть пятьдесят девять штук. Просит не беспокоиться. А я слышу ворчание его жены, которая требует лечь в постель и больше не подходить к телефону. Юрий Петрович снова хихикает и говорит, что так приятно, когда о тебе беспокоятся, что он теперь каждый день по фаланге готов себе отчекрыживать. На прощание я прошу его все-таки поберечься, потому что людей добрых и веселых на земле не так уж много. Мой собеседник готов развить эту тему, но видимо вмешивается его заботливая супруга наш разговор прерывают короткие гудки.
Культовая личность конторы
В пятницу перед праздником в конторе собирается все начальство. По автомобилям, припаркованным во дворе, можно предположить насколько, кто и как вписался в нынешний НЭП. Начальник приехал на «Волге», но бронированной, с двигателем от «Чайки». Фомич заявился на потрепанной «Тойоте», Юра на стареньком «Москвиче».
А это что за чудо? Во двор въезжает сверкающий «Ягуар» цвета белой ночи. Мы с Ритой прилипаем к оконному стеклу. Действительно, зрелище стоит того: из мощной престижной автомашины выходит вальяжный джентльмен в дивном светло-песочном костюме, подчеркивающем спортивную фигуру. Его жесты небрежны и неторопливы, пружинистая походка полна достоинства, манеры аристократические.
Доктор!.. слышу рядом восхищенный выдох Риты.
Мы что, «скорую» вызывали? Кому-то плохо? вяло реагирую я.
Мне… И всем остальным…дамам. Он культовая личность нашей конторы!..
В это самое время джентльмен по кличке Доктор демонстративно, но тщательно сдирает с рук автомобильные перчатки из поросячьей кожицы. Ну, конечно же, бросает их на сиденье и с мягким щелчком закрывает дверцу. Глядя перед собой, поднимается по ступеням, словно они ведут в Букингемский Дворец. Через минуту, едва Рита успела провести расческой по своим непокорным волосам и нервно взбить их к потолку, Доктор входит в прокуренную диспетчерскую, оглядывается, поворачивая для всеобщего обзора ухоженную голову с гладким энергичным лицом. Взгляд его внимательный, но ненавязчивый. Смотрит как бы искоса, несколько покровительственно. Риткина рука подлетает к его губам, изогнутым иронической улыбкой. Даже когда он отвешивает протокольный полупоклон, спина его остается неправдоподобно прямой. Видимо, ось изгиба проходит через его тщательно обезжиренную талию.
О, у нас пополнение, оборотился ко мне Доктор. Риточка, представьте меня, пожалуйста, молодому человеку.
Доктор. То есть, конечно, Филипп Борисович. А это Дмитрий Сергеевич, новый прораб третьего участка.
За «молодого» благодарствуйте… А почему Доктор? Это как-то связано с медициной? слышу я собственный нахальный фальцет, нарушающий торжественность ситуации.
Филипп Борисович доктор технических наук! поясняет Рита.
Мистэйк, май свит бэби, снисходительно улыбается светило науки, ошибочка… Степень у меня кандидатская.
Что же так-то? обижаюсь я за него, кивая в сторону воображаемых завистников. Не пущают ближе к вершине?
Научная карьера это не совсем то, что нужно свободной личности, доходчиво поясняет Доктор. Нынешняя наука заложница денег и славы, но никак не слуга истины.
Выходит, кратчайший путь к истине через выполнение плана в строительной конторе?
Это кратчайший путь к моей персональной свободе, тактично, но твердо осаживает меня сей достойный джентльмен и, слегка кивая великолепной головой, удаляется наверх, почтить начальство. Футы-нуты…
Я ловлю себя на неуклонном росте уважения и интереса к этому человеку. И вполне понимаю Риту, глубоко вздыхающую по поводу его исчезновения. Вот, наконец, и мой Василий Иванович из такси цирковым мишкой выкатывается. Вместе с ним под его могучее сопение поднимаемся на второй этаж.
В актовом зале женщины ставят последние штрихи к натюрморту, выстроенному на длинном столе, составленном из конторского инвентаря, покрытого белой чертежной калькой. Мужчины заходят к начальнику для приветствия и доклада о выполнении плана, получив нагоняи за срывы и накладки, выходят и толпятся ближе к лестнице, чтобы соблюсти хотя бы видимое уважение к некурящим женщинам и технике безопасности. Здесь странно смешиваются аромат «Парламента» с угаром «Примы», а многоэтажная брань с научно-техническими и философскими терминами. Линейщики отличаются от конторских только ковбойским загаром. Сегодня все подтянуты, при галстуках, выглядят солидно, во всяком случае, перед застольем.
А вот и основные идут: начальник и трое участковых. Каждый по-своему колоритен: Игорь Евгеньевич блеском золотой оправы, Юра изящной хрупкостью, Василий Иванович богатырской комплекцией, Доктор английским шиком. Мы разом затихаем и гуськом подтягиваемся к столу.
После скучноватой речи начальника начинается праздничный ужин. Все, насколько можно, держат ритуал. Следуют одна за другой ответные, встречные и дополняющие речи начальников участков. После второй рюмки сухого вина Игорь Евгеньевич предлагает спеть песню. Фомич шепчет мне, что это предзнаменование скорого ухода. После нескладного, но громкого пения романса о калитке и накидке, начальник откланивается и в сопровождении участковых покидает застолье. Через несколько минут участковые возвращаются, Василий Иванович, хлопает в ладоши и возглашает:
Танцуют все!
Начинается неторжественная часть застолья. Предполагая дальнейшее, я порываюсь уйти домой, но на мое левое плечо ложится копченая клешня Фомича, а на правое — тяжелая длань Василия Ивановича. Отложив реализацию плана отступления, вздыхаю и беру в руку протянутый мне тяжелый стакан…
Гремит музыка, кружатся танцы, то смешиваясь в толпу, то снова разбиваясь на пары. Быстро пустеют бутылки. Я сжат с обеих сторон куратором и начальником, которые меня упорно доводят до нужной им кондиции. Мои периодические заверения, что кондиция уже вполне соответствует норме, и мне нужно на тур вальса, не оказывают на них должного воздействия. Тогда я, как бы нарочно, выплескиваю из своего стакана в обе стороны, и пока мои мучители промокают брюки салфетками, выскальзываю из их железных тисков. Ноги сами несут меня на танцы. Рита хватает меня в объятия и громко жалуется, что Доктор станцевал с ней только два раза, а с Ольгой, стервой, уже пять раз, а с Танькой, уродиной, уже десять.
На самом деле, Доктор танцует по очереди со всеми, чтобы никого не обидеть. Изредка ловлю на себе его трезвый заинтересованный взгляд. Хотя на меня глазеет не только он. Мне кажется, что я в самом центре внимания. Так же как Доктор, приглашаю по очереди дам, начиная с молодых и далее… За спиной слышу крик Тихона: «Да этот главковский щенок всех дамов уводит из-под носа! Нет, вы только посмотрите!» Это, наверное, про меня, потому как из главка здесь в настоящее время больше никого нет. Краем глаза, не выходя из ритма танца, соблюдая все необходимые повороты и шаги, наблюдаю, как Василий Иванович пытается успокоить главного буяна нашего участка. Тихон уже снял пиджак и галстук и теперь закатывает рукава. Я внутренне приготовился к достойному ответу наглой клевете, порочащей мое доброе великокняжеское имя. Когда танец заканчивается, я галантно кланяюсь своей партнерше и провожаю ее к столу.
Напружинившись и чувствуя закипание в жилах бойцовской крови, в несколько шагов подхожу к Тихону и требую еще раз пояснить суть его претензий. Тихон гнусаво что-то бубнит о дамах и танцах, но вскоре совсем запутывается и орет, что он меня по стенке размажет. Я отвешиваю ему легкий поклон и предлагаю приступить к реализации плана. Музыка стихает, в зале повисает тяжелое затишье, как пред грозой. Тишина постепенно устанавливается и внутри меня.
Жду его первого удара, часто-часто мысленно произношу Иисусову молитву, слежу за его правой рукой и буровлю бесстрастным взором его угреватую переносицу. Тихон набычившись стоит напротив, но ударить первым не решается. Я же этого не делаю из принципиальных соображений. Уж не знаю, сколько бы продлилось это противостояние, если бы не Доктор. Он возникает рядом и кладет на наши плечи свои руки. Его кистевой захват оказывается жестким, как стальные клещи. Мы с Тихоном удивленно взираем на спортивного джентльмена, который вежливо улыбается нам и предлагает выпить за дружбу и взаимопомощь. И только после нашего молчаливого кивка, он разжимает свои клещи. Не знаю, как Тихон, но я чувствую, что мышцы моего плеча онемели, а рука не может подняться.
И вот мы уже сидим за столом, и каждый действующей рукой, пригубливаем коньяк, заботливо предложенный миротворцем. Только мы с Тихоном знаем, что на сегодня, кажется, мы уже не встанем в боксерские стойки, потому как для этого нужно привести в действие повисшие, как плети, наши руки: мне левую, Тихону правую.
Через какое-то время я оказываюсь в машине Доктора. Мы катим в неизвестном направлении, а мой сосед развивает любимую тему:
Чтобы оставаться свободным в любом коллективе, будь то шайка бандитов или английский клуб, нужно продемонстрировать людям свои силовые возможности, оставляя главные козыри до поры прикрытыми. А какие возможности на сегодняшний день самые сильные? Правильно: деньги и связи. Когда я вхожу в кабинет Игоря, экскьюз, Игоря Евгеньевича, он срывается с насиженного места и пулей летит приветствовать мою персону, а почему? Да потому что, если мне понадобится, нужен лишь один звонок и его карьере конец. Верно и обратное один мой звонок может вздуть его до заоблачных высот. Вот и вся недолга. А ты в драку полез, как сорванец какой…
Но ведь и ты полез туда же…
Это другое. Я лишь навел порядок во вверенном мне коллективе.
Я тоже его наводил, только относительно своей чести.
Ну, ладно, ладно, расслабься… Чтобы этого больше не повторилось, ни сегодня ни когда вообще я тебя и увез с собой. Признаться, долго в этом коллективе находиться для меня обременительно. Когда привыкаешь к обществу людей сильных, весь этот совок быстро наскучивает.
А в чем ты видишь свою силу только в деньгах и связях?
Ну, почему только… Как ты успел заметить, у меня и физическая имеется, и много чего еще.
Не пойму только зачем тебе нужна нынешняя должность? Почему, к примеру, тебе не учредить свою собственную фирму?
А мой участок и есть моя фирма… Те несколько объектов, которые в плане только верхушка айсберга. Кроме того, мы строим даже за границей. Хочешь, к примеру, я тебя в Майами отправлю? Есть там у меня несколько объектов симпатичных домиков.
Гм… Давай вернемся к этой теме попозже… говорю я, ощущая головокружение не от спиртного я трезв, а от близости такого человека и открывающихся перспектив. Еще раз разминаю заметно ослабевшую левую руку и спрашиваю: Где ты такой кистевой захват наработал?
Ежедневными трехчасовыми тренировками: теннис, тренажеры, велосипед, бокс… Сознаюсь, что и витамины принимаю не аскорбинку, конечно, а те, которые глотают голливудские звезды, чтобы всегда в форме быть. Дорогущие!.. Американцы уже разработали целую систему жизни, при которой можно жить до ста тридцати лет и при этом до самой смерти оставаться в мужской силе. Я уже живу по этой системе, и мне нравится.
А зачем? вырывается у меня недоумение. Ну, зачем искусственно продлевать срок заточения в тленном теле? Может, лучше вместо этого кое-что сделать для своей вечной жизни?
Нет никакой вечной жизни! жестко чеканит Доктор. Сказка это все для слабосильных. Все очень просто: есть сильные и слабые. Сильные лидеры, слабые их рабы им повинующиеся. Чтобы рабы не думали о себе чего лишнего, для них и придумывают разные там вечности, смирение, кротость и прочее непротивление воле сильных мира сего.
Между тем автомобиль плавно тормозит у роскошного мраморного входа без вывески, но с двухметровым швейцаром в старинной золотой ливрее. Мой спутник берет меня за локоть и проводит мимо ряженого громилы внутрь.
Здесь в мягком полумраке играет негромкая музыка. Мы входим в одну из дверей и попадаем в кабинет с камином во всю стену. Дровишки в его громадном чреве полыхают дикарским пламенем пещер. Только садимся за стол, как из-за тяжелой портьеры бесшумно возникает официант, смахивающий на лорда Байрона в период его увлечения профессиональным боксом. Мой далеко не дешевый финский костюм из закрытого «главковского» магазина, почти что ненадеванный, в этих апартаментах выглядит более чем скромно. Я и сам себя чувствую не в своей тарелке, чего, наверное, мой спутник и добивается. Вот уж кто здесь на своем месте так это он. Сейчас, например, он делает заказ официанту на приличном английском языке. После того, как обслуга бесшумно удалилась, Доктор вспоминает обо мне и объявляет, наконец, что находимся мы в одном из ресторанов Английского клуба.
Почему не турецкого, к примеру, или финского? вырывается из меня.
К чему нам такие излишества! Мы тут по-простому, скромно… улыбается он.
Бесшумный официант ставит на стол подобие примуса, зажигает огонь, на него водружает сковородку и принимается на наших глазах виртуозно жарить стэйки из увесистых плоских кусков мяса.
У них что кухня вышла из строя? Готовить, бедненьким, негде? Совсем уже дошли…
Это такая древняя традиция…
Как у кавказцев на пляже?
Примерно… Эти наивные англичане пленники своих традиций. У них все от корней…
Доктор терпеливо поясняет, что бычков для этого блюда выращивают на специальных угодьях, по особой методе, чтобы достаточно мягкие и сочные мышцы нарастали вперемежку с легким, но упругим жирком. Не успеваю я пожалеть бедных животных, закланных с малолетства для столь изощренного чревобесия, как официант, подхалтуривающий поваром, ставит перед нами тарелки с шипящим жареным мясом, украшенным на мой вкус совершенно несовместимыми с мясом сливами, ягодным вареньем и пудингом. В тяжелые толстенные рюмки льется портвейн, испаряющий тяжелый многолетний дух.
Ну, что дерябнем портвешку под шашлычок? потираю я руки.
Предлагаю альтернативу: отведать самый дорогой в мире классический стэйк и запить его прекрасным, особой выдержки портвейном, специально подогретым до температуры двадцати четырех градусов. Это для проявления в нем тончайших оттенков вкуса и аромата.
Можно и так, великодушно соглашаюсь. Отрезаю кусок мяса, из его середины брызжет кровища. Вздыхаю про себя: Еще и недожаренное… Как бы несварение желудка не случилось…
Здесь неплохая компания собирается: разведчики, дипломаты, бизнесмены, богема…
…И прорабы, дополняю справедливости ради.
Это то самое приятное для нас исключение, которое подчеркивает столь консервативное правило.
Думаю, это самая ценная их клиентура со времени основания.
Тебе здесь не нравится?
Да, нет, ничего, культурно, хлоркой не воняет… Только по-моему, расходы не соответствуют достигнутой цели. Подкрепиться можно и дешевле.
А этот неповторимый английский дух? Здесь себя начинаешь уважать. Вспоминаешь, что и ты принадлежишь не к рабам, но к людям избранным. Разве не так?
У нас разные представления об избранничестве…
Покончив с горячим, пересаживаемся в кресла к камину. Мой проводник по дебрям английских традиций предлагает мне шерри и сигару. Я учтиво отказываюсь. Дальше Доктор развивает тему своего графоманства.
Как-то читаю, не помню уж какой, но довольно занимательный романец, неторопливо вещает мой собеседник, окутывая нас прогорклым дымом сигары. Вдруг замечаю, что мне уже известно все, что дальше случится. Пролистываю окончание действительно, все так и происходит. Пробую читать другие, более трудные вещи тот же эффект, мне заранее все известно. Дай, думаю, сам возьмусь писать. Грамоте, вроде бы обучен… Покупаю себе, разумеется, «Паркер» с золотым пером, хорошей писчей бумаги люблю, знаешь ли, все обставить должным образом… И пишу первую фразу. А как же? Первая фраза значит очень много. В ней зачин, вектор, первый укол шпаги… Так вот стало быть, пишу: «Жизнь, как известно, событие сложное и непредсказуемое». Написал, перечитал и вдруг понял, что остальное, в сущности, уже не так важно. Дело, как говорится, техники и времени. Понял также, что одна эта фраза весит на Нобелевскую премию в области литературы.
Человек я предусмотрительный, и нет для меня ничего более приятного, как все заблаговременно приготовить в лучшем виде. Роман, думаю, от меня никуда не денется: напишу его при случае. А вот, когда придется за него премию динамитчика Нобеля получать, здесь никак нельзя ничего пускать на самотек. Это уже серьезно, потому как событие одноразовое и крайне ответственное. Значит, в первую очередь необходимо фрак приличный заказать и речь набросать. Опять же нелишне всю церемонию заранее изучить, чтобы казуса не допустить.
Ну, с фраком дело нетрудное. Узнал через солидных знакомых, кто лучше всех шьет, и заказал этому старичку. Когда тот узнал, что фрачный костюмчик для получения Нобелевской премии, то весь просиял важностью момента, расшаркался, стал о своих клиентах вспоминать… Он же мне посоветовал какие аксессуары подкупить.
Церемонию вызнал в библиотеке. Кое-что рассказали господа из клуба, которым довелось там побывать. Ничего сложного, оказывается, нет. К тому же руководит церемонией наш русский Миша Сульман из 110-й московской школы, сын бывшего шведского посла в России. Главное там не запутаться с поклонами: здесь нужна определенная последовательность: сначала поклониться королю Швеции Карлу ХIV Густаву, вручающему награду, потом королевской семье, сидящей во время церемонии здесь же, на сцене Стокгольмского Концерт Холла. Затем сидящим там же представителям Нобелевского фонда, известным ученым и лауреатам прошлых лет. И в самом конце залу.
Король там у них довольно приятный господин с большими светлыми глазами добряка, но королева Сильвия!.. Это, я тебе скажу, национальное достояние: обворожительно красива, в длинном платье с открытыми плечами, на длинной шее великолепная голова, под короной прическа, выстроенная из густых темно-каштановых волос. В короне, колье и серьгах громадные бриллианты и сапфиры каратов по двадцать. А улыбка, а глаза, а стать это все стоит того, чтобы туда попасть. Кстати, «увести» королеву и жениться на ней это может стать неплохой целью жизни.
Я слушаю болтовню и сквозь его непроницаемую вежливость наблюдаю, как он, в свою очередь, наблюдает за мной. Про себя думаю, когда же он завершит эту затянувшуюся прелюдию и приступит к основной части программы. И уже сквозь подступающую дрему слышу:
Так почему тебе, Димитрий Сергеевич, в главке-то не сиделось? Я понимаю, что ты устал отвечать на этот вопрос, но все же, эксклюзивно, так сказать…
А по той же причине, по которой и ты здесь застрял, произношу я, просыпаясь, и даже чувствуя легкий прилив сил. Для обретения свободы. Однажды мне довелось наблюдать, как работает спасатель на воде. Когда он подплывает к тонущему, первое, что он делает это бьет по физиономии, чтобы тот не схватил его и не утащил на дно: человек в состоянии паники обретает жуткую физическую силу. А уж после этого тащит утопленника на берег. Вот я и врезал себя по физиономии, чтобы не утонуть в чиновничьем болоте.
Вот что уважаю в людях так это нетиповое мышление, задумчиво произносит мой собеседник. Затем слегка хлопает себя по коленям, встает и предлагает: А не закатиться ли ко мне в гости?
Разве только на часок…
Это как получится, май диэр фрэнд, мудро предполагает Доктор.
Снова катим в комфортном салоне английского автомобиля по ночным улицам. Мне удается приметить уважение к нашему транспортному средству со стороны попутчиков. Это заметно по бережной манере обгона и угодливой готовности уступить дорогу. Скорость, которую мы развили, явно превышает дозволенную, но гаишники и не думают нас тормозить. С проспекта сворачиваем на тихую улочку и скоро въезжаем во двор обычного кирпичного дома. Единственно, что отличает его от таких же близнецов вокруг это военизированная охрана со шлагбаумом. Нас пропускают на охраняемую территорию без остановки. Лицо охранника, мельком вырванное из темноты светом наших фар, выражает уважительную приветливость боевого офицера, знающего себе цену.
Полковник спецслужб, читая мои мысли, комментирует Доктор, с одного выстрела попадает мышке в глаз, в темноте на слух. Мы как-то проверяли на спор. Чутье как у нинзя. Однажды рассказал, что выследил врага по запаху на расстоянии больше километра. И это в довольно запашистом Париже. Какими кадрами держава разбрасывается…
В прихожей квартиры к нам навстречу не выскакивает весело лающий пес, не ждет женщина в бигудях со скалкой, даже юная гейша не приносит с кукольных ручках своему хозяину предварительно согретый шелковый халат… Ловлю себя на мысли, что ничего не знаю о семейном положении своего знакомого. Об этом молчок. Ну, и ладно, захочет сам доложит. Иду следом за хозяином в просторную комнату. Уже не удивляюсь ни камину до потолка, ни шелковой обивке стен, ни обилию книг в громадных дубовых шкафах. Сижу в кресле и гадаю, чем будут развлекать меня на этот раз. Хозяин растапливает камин, затем, любуясь языками пламени, говорит:
Ты здесь минут пять поскучай, а я сейчас обеспечу наше ближайшее будущее розовыми тонами.
Хозяин, в чем был, скрывается за входной дверью. У меня имеется время привести в порядок свой внутренний мир. Прислушиваюсь к себе и понимаю, что совершенно трезв, спокоен и настроен скорее благожелательно, чем наоборот.
После «Господи, помилуй, защити и сохрани» ощущаю настоятельную потребность помолиться, и, как ребенок, радуюсь этому. Чтобы не было так стыдно своей внутренней грязи, начинаю с покаяния. Кладу сложенные, как для крестного знамения, пальцы на грудь напротив сердца, обращаю туда все внимание, готовое в любой момент рассеяться и заняться своими блудными делишками. Замечаю, что внимание без особого труда удерживается, чему приятно удивляюсь.
Каждый круг Иисусовой молитвы заканчиваю именованием какого-нибудь греха, например, «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, пьяного», и так далее… Круг за кругом, вычищаю греховную скверну. С наибольшим трудом дается сосредоточение на тонких грехах, таких, как тщеславие и высокоумие, тогда я добавляю в их именование всю свою брезгливость и даже ненависть к этим ядовитым мерзким уродцам, впившимся в мою израненную душу. После завершающего «Слава, Тебе, Господи!» чувствую легкий прилив необъяснимой тихой радости, которая дает мне силы обратиться с насущными просьбами о моем ничуть не благочестивом житье-бытье.
Когда молитвенные силы иссякают, я сижу неподвижно и расслабленно, радуясь этому нежданному вдохновению. Маленький, но устойчивый огонек продолжает теплиться внутри. Настроение устанавливается доброе, похожее на солнечный летний день.
Входная дверь открывается, и в комнате появляется симпатичное существо, несомненно женского пола в юных летах. Ну вот и таинственная подруга нашего Доктора. Да, вкус этому джентльмену и в данном вопросе не изменил: само обаяние и красота, и ясный ум в очах.
Значит, вы и есть Дмитрий? слышу ее дивный голос. А мне велено вас развлекать и выполнять все ваши желания. Меня зовут Лена.
Весьма тронут. О, это так на него похоже, понимающе киваю я. Тогда извольте присесть в это удобное кресло и для начала вместе со мной полюбоваться чарующей игрой огненных языков. Вы, Леночка, никогда не задумывались, почему созерцание столь грозных и величественных стихий, как огонь, вода, горы и небо, приковывают наш взор? Посмотрите и вы увидите в этих колыханиях плазмы отражение вечности. В этом есть некая вневременность, очищающая необходимость, таинственный зов и вдруг прирученное нам во благо могущество…
Девушка заворожено смотрит на огонь, обнимающий березовые поленья, я же переживаю некую потребность поделиться с ней той тихой радостью, которая наполняет мое сердце. С видимым усилием она отрывает взгляд от огня и, вероятно, вспомнив о своей обязанности хозяйки, предлагает приготовить какой-нибудь ужин.
Только с одним условием, Леночка, что я буду вам помогать. Идет?
Ну, ладно… если вы так желаете, задумчиво протягивает она. Затем весело вскакивает и девичьими жестами приглашает идти на кухню.
Здесь, разумеется, все продуманно: сверкающая стеклокерамическая плита, комбайны, полки со множеством баночек и два огромных холодильника. Один из них Лена открывает и выставляет оттуда на стол банки, бутылки, выкладывает пакеты с нарезками…
Судя по вашему юному возрасту, вы учитесь? спрашиваю, разделываясь с вакуумными упаковками.
Конечно, как можно в наше время не учиться? улыбается девушка.
Тогда, позвольте отгадать где, предлагаю я, напрягая свои дедуктивные способности. Представляется мне, что в университете, а?
Именно там, радуется она вместе с мной.
Так, сейчас подумаем на каком факультете, продолжаю я свое расследование. Рассматриваю изящные руки, прямой тонкий нос, высокий лоб, мягкий подбородок и делаю вывод: Юридический.
А вот и нет, хлопает она в ладошки. Филологический, то есть языкознание, как раньше говорили.
А живете в общежитии? почему-то спрашиваю я, наблюдая за количеством еды, приготовляемой еды.
Дома, грустнеет девушка, с мамой. Болеет она у меня. Но я ее вылечу, уверенно сообщает она и, тряхнув головой, весело предлагает: А теперь все это нужно отнести…
… К камину! догадливо предлагаю я.
Ну, что ж, мой господин, как пожелаете.
Уважаю в дамах вот эту готовность к подчинению, незамысловато хвалю чудное дитя. Это свидетельствует о хорошем воспитании. Дальше увлекаюсь развитием этой животрепещущей темы и говорю, говорю: Тут ведь в чем суть вопроса? Ежели женщина в основу своего поведения закладывает силу, например, силу воли, голоса, физическую даже бывает и такое то она из разряда женщин переходит в разряд я извиняюсь мегер. Мужчины таких женщин, скажу по своему печальному опыту, ненавидят и целью общения с ними ставят грубое подчинение. Здесь в ходу разные методы: от насмешек до, простите, рукоприкладства. И ни одна женщина с претензиями на силу никогда не станет счастливой в семейной жизни. Везде ей будут сопутствовать несчастья, злоба, издевательства. Теперь рассмотрим пример противоположный. Итак, женщина слабая, подчиненная, робкая, покорная… Нормальному мужчине хочется такую охранять, одаривать, носить на руках, покровительствовать ей, цветы дарить, наконец. Ах, милая девушка, я вам скажу, как практический знаток этой острой темы: женская слабость это величайшая силища.
По окончании монолога гляжу на даму и вижу на ее личике умиляющее меня искреннее внимание. Но на всякий случай интересуюсь:
Я вас, простите, не утомил?
Что вы! Это так интересно. Психология это моя слабость. Если можно, продолжайте, я внимательно слушаю.
Что же, в таком случае, имеет смысл перейти от частного к общему. Представьте себе на минутку, что вы учительница в школе и вот перед вами целый класс детей. Ваша цель научить их жизненно важному предмету, причем так, чтобы они его знали назубок. И вот вы начинаете педагогический процесс и натыкаетесь на стену сопротивления. Ученики подвергают каждое слово сомнению, не верят вам, смеются, топают ногами, издеваются, затыкают уши. Может ли быть успех в таком случае?
Конечно, нет, соглашается моя слушательница.
Вот именно. А теперь ситуация обратная: дети каждое слово впитывают, как губка воду, а чтобы лучше понять, еще и обступают вас с вопросами, чтобы уж совсем все им было ясно. И вы, разумеется, им поясняете все тонкости, предлагая множество примеров из жизни. А теперь ответьте, Леночка, что отличает эти две такие разные группы учеников?
Интерес к предмету?
Но ведь мы сразу оговорили, что он жизненно важный, а значит, неинтересным он не может быть априори. Значит, что-то другое.
Ну, ладно, сдаюсь, мой учитель, покладисто улыбается девушка, вам слово.
Благодарю. Так вот, главное это смирение. Ведь даже если ученик чего-то не понимает, то по его смирению вы все равно добьетесь успеха в преподавании своего предмета. Есть такие возможности в педагогике. Те же примеры из жизни, например. Да вы приложите все свои усилия, вы с таким отстающим будете носиться, как с мать со своим немощным, но любимым ребенком.
Действительно!
А теперь из области бытовой вынесем эту проблему на вселенский уровень!
О, даже голова кружится! зарделась моя ученица.
Представьте себе, моя очаровательная слушательница, что вы по своему благоразумию отвергаете малосимпатичную теорию о происхождении человека от обезьяны и принимаете пока только на уровне разума теорию о творении вселенной и человека великим, могучим, совершенным Творцом. Согласитесь, даже на уровне обозначения темы последняя теория выглядит гораздо привлекательней.
Это точно.
Я тоже с вами соглашусь. Итак, вселенная сотворена, человек живет в ней, напрямую общаясь со своим Творцом, как дитя с отцом. А так как Творец само совершенство, то и человек потенциально совершенен. Все человеку позволено, кроме одного: уклоняться во зло, потому что это смерть. Но его все-таки соблазняет носитель зла, вероломно обманывая при этом. И вот человек выходит из состояния смирения Творцу, познает зло, повреждается, меняет свое совершенное тело и душу на ущербные и смертные. Но человек не оставлен Творцом, хотя Он и опечален его деградацией. Теперь Его задачей является восстановить былое совершенство Своего любимого детища, закалив его трагическим, но поучительным опытом. Для этого Творец и Сам поучает детей, и посылает Своих помощников, а в конце концов и Сына Своего родного. Снова и снова учит Великий Учитель неразумных и непослушных детей. И дети делятся на те самые два класса, которые мы сначала рассмотрели: непокорных и смирных. Первые не просто не желают учиться, но даже убивают всех помощников Учителя, а затем и Его Сына. Творец от них отворачивается и их подбирает тот самый древний носитель зла. Вторые смирные учатся, исправляются и возвращаются к Творцу в свое прежнее совершенное состояние. Вот что такое смирение во вселенском масштабе.
Все это время мне довелось наблюдать на лице собеседницы дивные метаморфозы: от легкого удивления через серию озарений до чудесного просветления. С подноса переселились в наши руки только стаканы с соком.
Далее мы слегка касаемся вопросов высшего образования, педагогики, экологии и, разумеется, строительства. Пока мой взгляд не останавливается на часах, показывающих глубокую ночь. Я решительно вскакиваю и начинаю собираться.
Дмитрий Сергеевич, вы меня ставите просто в неловкое положение, грустно сообщает девушка. Что подумают люди, если узнают, что вы среди ночи дали от меня деру?
Милое дитя, с такой очаровательной собеседницей как вы, можно общаться дни напролет и не насытишься. Вы очень благодарная слушательница. Но у нас, стариков, свои привычки. И одна из них это возвращаться на ночь домой. Так что нижайше прошу меня простить.
Да как же вы сейчас добираться будете? Давайте я вас хоть в машину посажу, она все равно оплачена уже. Доктором.
Мы спускаемся вниз, и меня заботливо сажают в автомобиль с молчаливым гигантом за рулем. На прощанье в моих руках оказывается карточка с телефоном Лены. Я называю свой адрес, и мы мчимся по ночным пустынным улицам на стремительной скорости. В дороге я размышляю о повсеместном забвении правил уличного движения и о том, какое интересное поколение идет нам на смену.
Рассвет застает меня за молитвой. Вдохновение, коснувшееся меня в гостях у Доктора, затеплило во мне махонький огонек, который разгорается с новой силой, как только я даю ему возможность уединением и молитвенным стоянием. В такие минуты я люблю моего Господа, ближних моих и дальних, врагов и обидчиков, весь мир так радостно и светло! Я не могу прервать эту блаженную сладость всеобъемлющей любви, наоборот, луч моего духовного зрения высвечивает новые и новые лица, о которых еще не молился, но они словно просят меня об этом. Я поминаю их добрым словом и из той бесконечной глубины, раскрывшейся в моем сердце, из того океана милующей любви ощущаю благодарный ответ.
Утром, вернее почти в полдень, в мою дверь стучится и без позволения входит вчерашний гигант. Кратко, но вежливо здоровается, сует трубочку сотового телефона и уходит. Чудеса продолжаются. Трубочка, на которую я тупо смотрю, продирая спросонья глаза, издает мелодичное верещание, я тычу пальцем в кнопку и слышу бодрый голос Доктора:
Дмитрий Сергеевич, с добрым утром. Не желаешь ли приобщиться к спорту на свежем воздухе? Это так освежает!
Спасибо, Филипп Борисович, не сегодня, слышу свой хриплый голос.
Берег моря. Мирно шелестит бирюзовая волна, переливаясь миллионами блесток. Йодом пахнут водоросли, прибитые к замшевым береговым камням. Всхлипывают белые чайки, стремительно носясь над водой. Камни подо мной и вокруг, а также громоздящиеся сзади и сбоку, образуя кремнистые скалы, нагреты солнцем. Они плавят воздух, текущий густыми слоями. Голубое, выцветшее от жары небо, украшено прозрачными застывшими облачками, увенчано золотой короной слепящего солнца.
В этом месте соединения стихий – неба, моря и земли видишь себя со стороны. Из той высокой дали, откуда шире и глубже панорама, где безбрежно море, бездонно небо, обширна земля оттуда вижу я себя, сидящего на границе стихий, часами зачарованно любующегося величием Божьего творения…
Вижу себя махонькой пылинкой, едва различимой песчинкой в этой необозримой огромности. В этой точке вселенной ощущаешь всю свою нищету перед величием тварного мира, перед безграничным величием Творца, одним велением создавшего все это и следующим велением все это могущего в любой момент уничтожить и воссоздать все по-своему. В эти минуты замираешь перед Творцом и Вседержителем, смиряясь пред ним во прах…
В эти минуты прозреваешь, как любит тебя, ничтожного, Создатель, умаливший Свое Божество до вочеловечения в такое же мизерное хрупкое тело, как и у тебя. И не только умалившего физически, но и принявшего от таких же двуногих человечков предательство, издевательства, побои и позорную смерть. Сам безгрешный, принял на Себя все людские грехи, простив им и полюбив их через бесконечное возвеличение до Царствия небесного. Оживает в сердце чувство ответственности за свою жизнь, бесконечно дорогую, дороже даже этого великого мира. Губы сами шепчут слова благодарной молитвы. Временами и это останавливается… И тогда наступает тишина покоя, когда уже нет ни будущего, ни прошлого, но только одно вечное предстояние твари перед вечным Создателем своим…
Видение уплывает, я возвращаюсь в настоящее, прокашливаюсь и продолжаю:
Мне бы приобщиться к веселой компании отпускников…
Куда собираешься, если не секрет?
Ах, полноте, это не больше, чем беспочвенные похмельные мечтания, вздыхаю я в ответ.
Ты снова забыл, с кем имеешь дело. Считай, отпуск твой начинается с понедельника, и, не давая мне опомниться, Доктор задает мне новый вопрос: Так, неужто, Леночка не пришлась тебе по вкусу?
Как раз наоборот. Очень приятная девушка, умница, интересная собеседница…
Ты издеваешься?
Никак… То есть, что ты имеешь ввиду?
Вы что, только болтали, что ли?
Ну, уж скажешь, болтали… Мы серьезно поговорили. Видишь ли, Доктор, женщины такого типа встречаются крайне редко. Как сказал святитель Игнатий, «женщина руководится чувствами падшего естества, а не благоразумием и духовным разумом, ей вполне чуждыми. У нее разум служебное орудие чувств». А у моей вчерашней собеседницы имеется все достоинства женщины разумной при наличии смирения и врожденного тончайшего такта…
Да, Димитрий Сергеевич, ты или не в себе, что вряд ли, или действительно пора тебя у Васи забирать в мои трущобы капитализма. Ладно, трубочку телефонную оставь себе, пусть это будет мой подарок за вчерашний вечер, на протяжении которого ты не уставал меня удивлять, мой собеседник замолкает. В продолжение паузы слышу из динамика трубки знакомые звуки ударов теннисного мяча о ракетку. …А что касается Леночки, то имей ввиду, что она… девочка по вызову. Вот так.
Это, конечно, меняет дело… тушуюсь я почему-то. Хотя, думаю, уйдет она из этого… бизнеса. Вероятно, обстоятельства вынудили или еще что… Как думаешь, если она захочет, сможет выйти из игры без препятствий?
Если очень захочет, то да. Только я о таковых пока не слышал. Деньги там немалые, да и засасывает, как трясина.
А помочь ей нельзя?
Если обратится ко мне, помогу. Только, повторяю, это вряд ли… Ну, пока, меня зовут играть. Звони, когда хочешь.
В кармане пиджака разыскиваю карточку с телефоном Лены. Набираю номер, слышу щелчок, характерный для телефона с определителем номера. Нет, не поднимает трубку. Ладно, со временем разберемся.
Шизофрения
В редкие минуты уединения, когда удается вырваться из цепких клещей суеты и безумия мира, я свожу прожектор внимания своего внутрь души и вижу там раздвоение, а по-научному, шизофрению.
Одна моя половина желает наслаждений и самоугодничества, она завистлива и жадна, раздражительна и тщеславна. Овладевая мною, она сначала увлекает меня, потом соблазняет обещанием сладости и, чуть завладев моим вниманием, грубо толкает в пропасть греха. Уже, падая во смердящую тьму, я слышу ее злобный самодовольный хохот.
Другая часть моей души тиха и светла. Отсюда не исходит ничего страстного и тревожного. Это жилище моего Ангела. Когда я иду на грех, он останавливает меня, тихо роняя слезы печали и сострадания. Затем поднимает меня, падшего, отряхивает с налипшую грязь и кротко зовет к свету. О, как терпелив мой Ангел, как беззаветно и верно любит он меня, временами такого мерзкого и грубого! Лишь изредка я вспоминаю о нем, понуро прошу прощения и взываю к его милосердию и помощи. А он, светлый мой Хранитель, озаряется неземной радостью, протягивает ко мне свои дружеские руки и, забывая все мои бесчинства и злодеяния, ведет к Отцу Небесному, у Которого уже готово мое прощение.
Сюда, в эту тихую мою пристань Любви убегаю, скрываюсь иногда, даже уползаю в изнеможении от собственной злобной тьмы, от трясущегося страха и мертвого хлада уныния. Здесь, под сенью золотистых крыльев Ангела Хранителя, питаю изнемогшую душу свою ароматными плодами из Царствия Небесного. Из тех райских садов, где в сиянии славы молятся за меня и множество таких же греховодников Святые мужи и жены непорочны, благоуханные светозарные девы, множество Ангельских сил, «иже херувимов»…
Как легко и радостно под сенью этих небесных крыльев, как согревается остывшая душа невечерним светом, как зовет ее, манит туда в непостижимые высоты вечной Любви. И она, душа моя, как белая лебедь, трепещет крыльями, вытягивает длинную белую шею и стремится лететь туда, в Отечество свое… Но жесткие прутья неизжитой гордыни не дают ей свободы.
О, это мучительное, жестокое мое раздвоение! Как справиться мне с тобой? Как срастись, соединиться, снова стать единым, цельным как вернуть себе Богоданное целомудрие?
С тех пьяных времен, когда я так жестоко растоптал его в себе, с тех пор, как впервые смертельная тоска обдала меня своим могильным холодом, с тех первых черных дней душевного раскола я снова стремлюсь обрести утерянную свою цельность.
Но, увы! Уничтожать легче, чем создавать!.. И особенно себя самого, когда ты разрублен надвое безжалостным мечом собственной гордыни.
И вот ты лежишь, поверженный своим же клинком, истекающий кровью, лихорадочно пытаешься собрать и сложить воедино рассеченное тело души своей и с каждым движением, с каждой новой попыткой все более теряешь крови, все меньше собственных сил остается в твоем остывающем теле. И только совершенно ослабев и последним лучом заходящего на запад сознания, оценив в полной мере абсолютную свою немощь, ты зовешь на помощь Врача: «Господи, помоги мне! Спаси меня, немощного! Исцели меня, нецельного!»