Диалог и парадиалог как формы дискурсивного взаимодействия в политической практике коммуникативного общества
| Вид материала | Автореферат |
- Формы взаимодействия общества природы, 204.44kb.
- Направление: Особенности принятия управленческих решений в таможенных органах, 105.78kb.
- Роль сми в политической жизни, 187.82kb.
- Политическая свобода: проблема формирования дискурсивного пространства в Модерне, 1536.16kb.
- Интернет-технологии как инструмент взаимодействия политической власти и общества, 318.43kb.
- План Введение 3 Проблема формирования политической культуры в России 6 Заключение, 229.37kb.
- Концепция революционного освобождения общества в теоретических воззрениях и политической, 890.14kb.
- Тематический план по дисциплине «Политология» для студентов 2 курса (набор 2010 г.), 51.97kb.
- Политическая культура общества, 635.9kb.
- Электронную версию всех номеров «Вестника роии» можно найти на сайте роии, 1791.82kb.
В параграфе 1.1. «Диалог и парадиалог как формы политического дискурса: теоретические проблемы исследования в современной научной литературе» дана экспозиция теоретико-методологических вопросов в изучении политически релевантных диалогических практик. Для прояснения вопроса о сущности и специфике диалогического общения вообще и политического диалога, в частности, автор вначале обращается к отечественной лингвистике. В этой связи акцентируется базисный статус диалога по отношению к другим формам языкового общения, а также присущие разговорному диалогу многочисленные отступления от речевой нормы. Ввиду этих качеств диалогического общения отмечается уязвимость чисто семантического (когнитивного) подхода к политическому языку, необходимость учета властного потенциала диалогического взаимодействия, а также анализа отрицательного (аномального) речевого материала, релевантного для парадиалогического дискурса. Здесь автор акцентирует – как методологически важные для диссертационного исследования – понятия «коммуникативного саботажа», «коммуникативных неудач» и «языковой демагогии».
Далее отмечается, что для успешной концептуализации политического диалога и парадиалога лингвистический подход должен, во-первых, получить междисциплинарную перспективу; во-вторых, конкретизировать – сообразно специфике политической сферы – философские концепты диалога; в-третьих, сфокусировать внимание на специфике политического диалога посредством адекватного политической практике метода.
В этой связи автор оценивает вклад зарубежных и отечественных философов в осмысление специфики диалогической коммуникации. При этом анализируются – в междисциплинарной перспективе – конкретные проблемы концептуализации диалога в научной литературе. Среди них называется отличие диалога от просто разговора и полемики, особенности диалектической логики диалога, а также соотношение разных социальных, культурных и исторических форм диалогического взаимодействия.
Особая проблема теории диалога касается его субъектности. Является ли равенство субъектов общения непременным условием диалога (в том числе, политического диалога)? Для политической теории и практики этот вопрос имеет принципиальное значение, так как он затрагивает специфику политического поля и требует конкретизации лингвистических и философских понятий, используемых при описании и анализе вербальных (семиотических) практик. Приемлемым для автора является понимание отношения диалога и полемики, ориентированное на традиции символического интеракционизма Дж.Г. Мида.
Важными для диссертации проблемными сюжетами, представленными в современной социальной и гуманитарной литературе по диалогу, является, во-первых, специфика и перспективы диалога между разными культурами (цивилизациями) и системами ценностей (религиями, этиками, идеологиями и т.д.); во-вторых, концептуализация квази-, псевдо- анти- и парадиалогического дискурса; в-третьих, роль новых (интерактивных) коммуникационных технологий в развитии современной демократии.
Параграф 1.2. «Парадигмально-методологические основы изучения диалога и парадиалога как форм дискурсивного взаимодействия в политике» начинается с проблематизации популярной в российской научной литературе схемы типов научной рациональности (научных парадигм) – классической, неклассической и постнеклассической. Критикуя эту схему за недооценку социогуманитарной составляющей научного знания и сужение роли античной науки, автор предлагает оригинальный концепт исторически сменяющих друг друга, но диалогически между собой связанных, трех научных парадигм – классической, неклассической и неоклассической.
Затем автор переходит к более подробной характеристике специфических эпистемологий, присущих данным парадигмам. Подчеркивая релевантность диалога для всех парадигмальных эпистемологий, автор вместе с тем указывает на их специфические отличия. В рамках каждой из парадигм проводятся параллели между диалогическим элементом научного познания, специфическим диалогизмом общественно-политической практики и соответствующими концептами философско-политической мысли.
Особое внимание в параграфе уделяется понятию неоклассической научной парадигмы. Опираясь на идеи Дж. Г. Мида, И. Пригожина, И. Стенгерс, М.М. Бахтина, Ю.М. Лотмана, В.С. Степина, А.В. Лубского и других ученых, автор выдвигает тезис об универсальном диалоге как ключевом концепте неоклассической рациональности, а также рассматривает его политические и политологические экспликации. Подчеркивается, что принципиальную новизну неоклассическому пониманию политического диалога придает диалогическая онтология современного (постиндустриального, информационного, коммуникативного) общества, делающая необходимым дифференцированное и плюралистическое понимание его субъектов, предметов и форм.
Прояснив парадигмальную основу своего исследования, автор предлагает его методологический конструкт, отвечающий неоклассической научной парадигме. Этот конструкт мыслится как альтернатива двум крайним (в рамках неклассической парадигмы) подходам к диалогическому дискурсу. Первый (системно-информационный) подход сводит содержание политического общения к процессам передачи информации и строит настолько абстрактную модель диалогической коммуникации, что она упускает из виду специфику социально-политических отношений. Другой подход в духе «постмодернистской ситуации» заменяет диалектическую рациональность диалога паралогическим многообразием разговоров.
Далее, автор останавливается на методологическом приеме концептуализации, отличая его от классификации и типологизации и уточняя по ходу дела само понятие концепта. Концептуализация нацелена на теоретическое описание форм (а не только видов и типов) дискурса и предполагает его специфический диалогизм. С учетом этого момента, автор эксплицирует в заключение параграфа композиционную логику своего диссертационного исследования.
Глава вторая «ПРОБЛЕМЫ КОНЦЕПТУАЛИЗАЦИИ ДИАЛОГА И ПАРАДИАЛОГА КАК ФОРМ ДИСКУРСИВНОГО ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ В ПОЛИТИЧЕСКОЙ ПРАКТИКЕ КОММУНИКАТИВНОГО ОБЩЕСТВА» нацелена на то, чтобы, во-первых, критически проанализировать методологические основы существующих понятий и теорий диалогической коммуникации в политике; во-вторых, выработать в этой связи концепты политического диалога и парадиалога, отвечающие неоклассической научной парадигме.
В параграфе 2.1. «Концепты ‘коммуникативного общества’ и ‘политической коммуникации’ как предпосылка анализа диалогических форм политического дискурса» автор объясняет свой выбор термина «коммуникативное общество» в ряду конкурирующих терминов, прежде всего, стремлением указать главную черту современного этапа общественного развития, не ограничиваясь «post-»-образной терминологией. Утверждается, что концепт коммуникативного общества отражает факт существенного изменения роли и качества коммуникации в протекании всех общественных процессов, включая политику. Автор подробно анализирует понятия коммуникации и коммуникативного общества, представленные немецким политологом Р. Мюнхом. При этом акцентируются понятия, релевантные для развития концепта политического диалога и парадиалога.
В этой связи отмечается, что понимание Мюнхом коммуникации как совокупности социальных интеракций, в которых задействованы такие коммуникативные средства, как деньги, язык, влияние и политическая власть, во многом отвечает понятию «политического поля» П. Бурдье. Политика становится все более «коммуникативной» не столько из-за увеличения ее «маркетингового» элемента, сколько из-за конкуренции в дискурсивной сфере по поводу наименования и постановки в повестку дня определенных тем и проблем. Но и эта конкуренция не исчерпывает смысла и специфики политической коммуникации, поскольку та вынуждена (из-за прогрессирующего усложнения коммуникационных связей) строиться в форме публичного диалога как игры с ненулевой суммой.
Автор развивает тезис Р. Мюнха о том, что политическая коммуникация воспроизводит характерную для рынка противоречивость: она и дает шансы на взаимопонимание, и таит в себе опасность отчуждения. Политическая борьба за «власть наречения» рождает в дискурсе инфляционные и дефляционные процессы, которые в современной коммуникативистике и медиаведении квалифицируются как квази- и псевдовзаимодействие (М.Н.Грачев) или как псевдо- и квазикоммуникация (Т.М.Дридзе и Т.З.Адамьянц).
Отмечая полезность концептов коммуникативного общества, коммуникации и политической коммуникации, как они развиты у Р. Мюнха и П. Бурдье, автор вместе с тем отмечает, что структурная аналогия между рынком и политикой оставляет открытым вопрос о специфике собственно политической коммуникации. Чтобы обсуждать этот вопрос в рамках неоклассической научной парадигмы, надо в известной мере вернуться к античному пониманию политической (полисной) практики (πραξις) с ее «принципом взаимного воздаяния» (Аристотель). Автор подчеркивает, что как раз в этом направлении меняются властные отношения в современном (коммуникативном) обществе.
Параграф 2.2. «‘Политический диалог’ как теоретическая проблема» нацелен на разработку понятия политического диалога, отвечающего духу неоклассической научной парадигмы.
Для начала автор сравнивает между собой две концептуальные триады: «диалог – дискуссия – полемика» (А.И. Пригожин) и «незаинтересованная дискуссия – дискуссия – препирательство» (Б. Манен) и выясняет, почему политолог Б. Манен избегает использования концепта «политический диалог». Далее рассматривается, почему в коммуникативной модели демократии, развитой Хабермасом, категория политического диалога в собственном смысле оказывается мало востребованной, из-за чего выпадает и проблема квази- и парадиалогического взаимодействия.
В этой связи автор подчеркивает, что в политической коммуникации есть потребность не просто в дискуссиях и обсуждениях, но в «диалогичности высшего порядка» (А.И. Пригожин), противоположной эристике (полемике). В неоклассической парадигме такая диалогичность предполагает «принуждение лучшего аргумента» (Ю. Хабермас), в противоположность постмодернистскому тезису, будто всякое логическое принуждение и связанная с ним критика ведут не к диалогу, а к отчуждению (К. Герген). С другой стороны, в политическом диалоге, в отличие от философской беседы, обмениваются не просто идеями, но символически представленными интересами. В подкрепление этого положения автор ссылается на развиваемый П. Бурдье тезис о релятивистской структуре «политического поля» с его «полемикой под видом полисемии» и «самореализующимися пророчествами».
В связи с этим автор формулирует дилемму политического диалога. Он не может начинаться без известного равенства сторон (в отличие от коммуникативного насилия). Но при равенстве сторон диалогический дискурс рискует оказаться далеким от политики, коль скоро политические отношения мыслятся как принципиально неравные, асимметричные (господство – подчинение). Решение упомянутой дилеммы автор видит в реальной практике политического самоуправления, где осуществляется переход от вертикальных отношений господства-подчинения к горизонтальному взаимодействию в режиме team work с его сменой ролей властвующих и подвластных.
В целом, анализ политического диалога со стороны его специфической дискурсивной формы связывается автором с методологической традицией символического интеракционизма, в особенности, с Мидовскими концептами «разговора-диалога» (conversation) и «дискурсивного универсума». Развивая, со ссылкой на лотмановское понятие «диалогической ситуации», эти концепты в духе неоклассической парадигмы, автор замечает, что равноправие партнеров не выступает неотъемлемым условием политического диалога. Скорее, оно является результатом взаимной корректировки взглядов, интенсивного взаимного обучения, подвижек в самой идентичности субъектов диалога, в модификации их интересов.
В заключение параграфа автор останавливается на различии между диалогом как политической стратегией и политическими стратегиями в отношении диалога.
В параграфе 2.3. «Диалог, квазидиалог, парадиалог: типологизация дискурсивного взаимодействия как задача политического дискурс-анализа», с одной стороны, исследуется теоретико-методологический аспект представленных в политическом дискурс-анализе классификаций, типологий и морфологий дискурсивных взаимодействий. С другой стороны, автор предлагает оригинальную типологию квазидиалогов, значимую для политической коммуникации.
К политически релевантным видовым отличиям диалогических взаимодействий автор относит различие разговорных и неразговорных диалогов, диалогов-унисонов и диалогов-диссонансов, публичных и непубличных, формальных и неформальных, медийных и немедийных диалогов.
Обращаясь к типологиям диалогического взаимодействия, автор акцентирует различие диалога с равными и неравными партнерами, а также различие кооперативного и конфликтного типов диалога. Подчеркивается, что типологическое различение деловых, художественных и повседневных диалогов скрывает в себе существенное для концептуализации парадиалогического дискурса различие предметных и беспредметных разговоров. В этой связи отмечается значимость для политической коммуникации разговорных диалогов в неформальной, повседневной обстановке. В целом, для политического дискурс-анализа автор считает релевантным типологическое различение таких «сценических площадок» публичных политических диалогов, как неформальные ситуации, социальные институты (учреждения), медийное пространство. Отмечается существенность для политического дискурс-анализа типологизации диалогических практик с учетом интенций их участников.
Морфологию политических диалогов автор выстраивает с опорой на М.М. Бахтина, по степени рефлексивного взаимодействия сторон. В качестве вспомогательного средства концептуализации парадиалога как формы дискурсивного взаимодействия автор конструирует тип реального (нормального) диалога, отличая от него квазидиалогические дискурсы. Последние конструируются в зависимости от невыполнения какого-либо из главных признаков нормального диалога. Автор подробно останавливается на типологии псевдодиалога как подтипа квазидиалогического дискурса, широко представленного в медиапространстве коммуникативного общества. Однако из всех квазидиалогических типов особенно важным для политического дискурс-анализа автор считает парадиалог, который в симулятивной форме отрицает диалектический признак нормального диалога.
Глава третья «ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПАРАДИАЛОГ КАК ДИСКУРСИВНЫЙ ФЕНОМЕН КОММУНИКАТИВНОГО ОБЩЕСТВА: ПРОБЛЕМНЫЕ МОМЕНТЫ ТЕОРИИ» посвящен теоретико-методологическим проблемам концептуализации политического парадиалога в аспекте его дискурсивных особенностей. В этой связи автор анализирует лингвофилософские аспекты парадиалога как формы дискурсивного взаимодействия в политической практике коммуникативного общества. Далее, предметом анализа выступает широкий прагматический контекст парадиалогического взаимодействия, в котором акцентируется его регрессивные, игровые и симулятивные аспекты.
В параграфе 3.1. «Разговорный парадиалог в аспекте семантики и прагматики политического языка» автор анализирует дискурс разговорного парадиалога как типичного вида парадиалогов. Оценивая заслуги «интент-анализ» разговорных политических диалогов для концептуализации политического диалога, автор замечает, что данный анализ не раскрывает вполне специфики разговорного политического парадиалога. Внешне парадиалогический дискурс обнаруживает сходство с постмодернистской литературой. В этой связи автор сталкивает концепты М. Бахтина и Ж. Делеза, показывая, что последние более уместны в качестве средства описания феноменологической картины парадиалогического взаимодействия.
И как следует из этого описания, парадиалог есть не открытое уничтожение, а систематическая подмена рефлексивно-диалектического принципа интерсубъективности, присущего настоящему диалогу, эстетическим принципом подражания. Причем эта подмена осуществляется в симулятивно-пародийной форме, которая обнаруживает специфические черты постмодернисткого «пастиша» и «квазиконъюнктивного синтеза». Автор указывает в этой связи, что постмодернистский тезис о «растворении социального субъекта» в результате «рассеяния языковых игр», образующих «необходимый для существования общества минимум связи» (Ж.-Ф. Лиотар) приобретает в политическом парадиалоге контрпродуктивный смысл, ведущий к мистификации реальной логики политического процесса.
Далее автор детально анализирует дискурс разговорного парадиалога в аспекте его семантики и прагматики.
В семантическом аспекте акцентируется бессмысленность (бессвязность) парадиалога. Анализируются конкретные дискурсивные формы, в которых это выражается. Замечается, что дискурс политического парадиалога обнаруживает существенное сходство с литературой нонсенса и абсурда, причем не только своей семантической абсурдностью, но также своим специфическим диалогизмом и языковой паразитарностью. Далее, в параграфе констатируется специфическая прагматическая абсурдность парадиалога. Чтобы это показать, автор вначале уточняет условия прагматической связности нормального диалога, нарушение которых ведет к диалогически аномальным дискурсам. Своей семантической и прагматической абсурдностью парадиалог симулирует коммуникацию, фактически нарушая лежащий в ее основе принцип кооперации.
Резюмируя, автор замечает, что в анализе парадиалогического дискурса методологически важно, во-первых, отличать его семантическую бессмысленность от бессмысленности прагматической; во-вторых, отличать коммуникативный абсурд от коммуникативного нонсенса. В зависимости от интенций участников общения (предметная или беспредметная установка), а также от онтологического статуса коммуникативной ситуации (диалогическая, недиалогическая, псевдодиалогическая), автор различает три жанра парадиалога: абсурдистский, нонсенсный и парадоксалистский.
Если хотя бы один из участников парадиалога настроен на предметный разговор, имеет место абсурдистский диалог, в котором эта предметная интенция сводится к абсурду. Как правило, это предполагает реальную диалогическую ситуацию. Главной отличительной чертой нонсенсного диалога выступает беспредметность дискурса всех участников общения, что, как правило, предполагает наличие псевдодиалогической ситуации. Парадоксалистский диалог имеет место в случае парадоксального коммуникативного поведения хотя бы одного из участников общения, что, как правило, разыгрывается в парадоксально-коммуникативных рамках диалогической ситуации. Типичным случаем парадоксалистского диалога является общение в рамках «коммуникативных ловушек» (double bind).
В параграфе 3.2. «Регрессивность парадиалогического дискурса как проблема теории демократии» анализируется регрессивность парадиалога с точки зрения способности рационально судить о политике. Анализ ведется в ключевых терминах симуляции, имитации и пародии. Стремясь определить регрессивность парадиалога со стороны его дискурсивной формы, автор выдвигает тезис о том, что эта регрессивность заключена в статусе парадиалога как формы игровой, несерьезной деятельности, подменяющей собой серьезную. При этом распад социальной иерархии как эффект ролевого обмена участников несерьезной деятельности выступает в парадиалоге субститутом выравнивания позиций, характерного для рефлексивной диалектики настоящего диалога. Следующий тезис: парадиалог есть не просто игра в диалог, а «игра в игру в диалог», а именно, в форме пародирования реальных видов и жанров игровой деятельности. В этой пародийной форме парадиалогическая псевдоигра производит радикальное смешение всех видов игры, превращая их из самоцелей в инструмент политических стратегий.
Далее в параграфе рассматриваются средства и способы концептуализации того, каким образом в парадиалоге пародируются различные формы «игры в диалог». Вначале анализируется момент подражания художественной игре. Здесь упоминается специфическая форма дискурса – политическая театральность, которая склонна не признавать свой игровой статус. Затем проводятся параллели между парадиалогом и параноидными (бредовыми) расстройствами психики. Здесь фиксируется специфический вид парадиалогического «систематизированного бреда» и «мифомании». Автор подчеркивает, что театральность и бред присутствуют в парадиалоге именно в пародийно-симулятивной форме, а не фактически. Еще одним предметом такой пародии выступает инфантильное поведение. В этой связи автор проводит сравнение парадиалогического взаимодействия с детскими дошкольными играми.
Вслед за Й. Хёйзинга, автор квалифицирует парадиалогический дискурс как «псевдоигру», представляющую собой «контаминацию игры и серьезного», с целью утаивания истинных политических намерений. Этот, сугубо политический, аспект регрессивности парадиалогического дискурса автор развивает с опорой на теорию «параноидальной» или «постмодернистской» демократии. Вслед за традицией «культурной критики» капитализма, параноидальная демократия описывается автором в контексте разнообразных форм регрессивного дискурсивного взаимодействия, характерных для «постмодернистской культуры». При этом автор опирается на деборовский концепт «общества спектакля», на анализ Н. Постманом и П. Вирилио иррационализирующих и инфантилизирующих тенденций телевидения, а также на феномен массово-принудительной и монологической по сути «радикальной критики» как элемента «постмодернистской демократии» (И. Джохадзе).
Параграф 3.3. «Политический парадиалог в контексте ‘символической политики’ и ‘политического театра’: теоретический опыт осмысления проблемы» посвящен теоретико-методологическим аспектам понимания парадиалогического дискурса в контексте критических теорий современного политического дискурса, к которым автор, прежде всего, относит теорию «символической политики».
Вначале анализируются исходные тезисы этой теории, как она представлена в работах американского политолога М. Эдельмана. Политика изображается в его модели как символическая мега-конструкция, воздействующая на граждан по схеме «стимул-реакция», а не через диалог гражданский диалог. В этом смысле символическая политика представляет собой плацебо-политику, стратегическое производство «парада символов» (М. Эдельман).
В таком же критическом ключе развивают концепт символической политики многие европейские авторы. Для немецкого политолога Т. Майера символическая политика несовместима с диалогом, в лучшем случае, она может быть попыткой принуждения к нему посредством акций гражданского неповиновения. В отличие от такой «символической политики снизу», символическая политика властей предлагает гражданам не аргументы, но символические суррогаты.
Причем эти суррогаты не просто предлагаются, но квазитеатральным способом проигрываются перед «аудиторией» граждан. Развиваемый теорией символической политики концепт «политического спектакля» сравнивается автором с деборовским «обществом спектакля», где политическая театральность также оказывается формой симулятивного отрицания гражданского диалога. Одновременно в параграфе анализируются оппонирующие этому тезису теории. К таковым относится, прежде всего, маклюэновский концепт демократической коммуникации. Далее, в параграфе оценивается радикальный тезис о том, что символическое инсценирование политики означает ее деполитизацию и де-демократизацию. По мнению автора, данный тезис не стоит понимать буквально, к чему толкает идеализированное представление об античной и/или современной демократии, разделяемое многим авторами и сторонниками теории символической политики.
В главе четвертой «ДИАЛОГ И ПАРАДИАЛОГ В МЕДИАЛИЗИРОВАННОЙ ПОЛИТИКЕ КОММУНИКАТИВНОГО ОБЩЕСТВА» концепты политического диалога и парадиалога получают развитие в рамках теоретической модели медиализированной политики и демократии. Автор стремится реализовать комплексный (взвешенный) подход к амбивалентному процессу медиализации демократической коммуникации, рождающему новые виды диалогического и парадиалогического дискурса. В заключение автор обращается к практическому аспекту темы своего исследования, имеющему прямое отношение к специфике публичной (медийной) сферы российской политики.
В параграфе 4.1. «Концепт ‘медиализированной политики’ как предпосылка анализа диалога и парадиалога в политической практике коммуникативного общества» автор обосновывает теоретическую состоятельность концепта «медиализированного общества» ссылкой на превращение медиа в особый социальный институт (игрока-посредника) коммуникативного общества. В этой связи отмечается проблематичность данного статуса коммуникативных средств из-за их тесной связи с рекламой и индустрией развлечений в «промежуточной [intermedial] системе» общества.
В параграфе анализируются существенные изменения, происходящие в политической коммуникации в условиях медиализированного общества. Среди этих изменений в качестве наиболее важных называются тенденции медиализации, коммерциализации, автономизации и профессионализации политической коммуникации. Далее, автор обсуждает противоречивые эффекты указанных тенденций с точки зрения демократического участия.
В целом, относительно роли и значения медиа в политической практике современного общества у политологов нет единого мнения. Очевидно, что медийная коммуникация обнаруживает немалую силу при формировании политических установок, но лишь отчасти. В сфере же принятия ключевых политических решений ее роль вряд ли стоит считать определяющей.
С другой стороны, не стоит и недооценивать роли медиа в политическом процессе. В медиализированных обществах они трансформируют политический язык и политическую культуру, существенно влияют на политическую повестку дня и кадровую политику. Далее в параграфе развертывается критический анализ различных концептов «медийной демократии», встречающихся в зарубежной и отечественной научной литературе. Для более точного определения медийной демократии автор отличает этот концепт от понятия медиакратии.
В параграфе 4.2. «Инфотейнмент как принцип парадиалогического дискурса в эпоху медиализированной политики» автор развивает понимание политического парадиалога с опорой на «инфотейнмент» как один из ключевых концептов современного медиаведения. Обсуждаются различные трактовки термина «инфотейнмент», обобщается опыт исследования данного феномена в отечественной и зарубежной литературе, сталкиваются позиции pro и contra инфотейнмент, акцентируется его парадиалогический аспект.
Автор усматривает проблематичность инфотейнмента в том, что «информация к развлечению» подменяется в нем «информацией к размышлению». В этом смысле инфотейнмент оказывается не реализацией, а симуляций приписываемых ему творческо-просветительских и даже критических потенций, что соответствует признакам парадиалогического дискурса.
Этот тезис развивается и обосновывается автором посредством анализа специфического диалогизма телевизионных ток-шоу. При этом акцентируются такие качества шоу-разговоров, которые в научной литературе описываются в терминах автоперформативность, псевдообщение, псевдокооперация, псевдополемика, парасоциальное (параполитическое) взаимодействие и т.п. Данные качества указывают на парадиалогический потенциал телевизионного шоу-дискурса. Наиболее ярко это выражено в «конфронтейнменте» как субжанре телевизионных ток-шоу. Автор показывает культурно-антропологический фон конфронтейнмента как разновидности «вербальных дуэлей».
Помимо этого, в параграфе обосновывается закономерность аналогии между коммуникативной структурой телевизионного ток-шоу (в особенности, с участием политических «звезд») и структурой политической коммуникации в условиях партийной представительной демократии.
В параграфе 4.3. «(Пара-)диалогический дискурс медиализированной демократии: проблема комплексного метода исследования», прежде всего, фиксируются очевидные факты изменений, вызванных в демократической коммуникации революцией в новых и новейших медиа. Среди таких фактов автор рассматривает персонализацию власти, эрозию долговременных социальных расколов и как следствие – утрату политическими партиями стабильной идентичности и превращение политической повестки дня в структурирующий принцип электорального поведения.
Но решающим для развития демократических порядков в условиях медиализированного общества автор считает образование медиаполитического симбиоза. В работе анализируются основные варианты этого симбиоза, с акцентировкой их проблемных моментов.
Далее, автор исследует обоснованность тезиса о функциональном изменении институтов представительной демократии и о структурной модификации демократической политической культуры в условиях «медийной демократии». Отвергая тезис о смене демократии партий демократией медиа, автор, однако, признает существенность трансформации демократического представительства и политической культуры в эпоху медиализированной политики.
Сверх того, в параграфе анализируются факторы, способствующие развитию парадиалогического дискурса в условиях медиализированной демократии. В этой связи автор критически оценивает алармистские концепты «live-демократии», «демократии условного рефлекса» и т.д. и с опорой на теорию «аудиторной демократии» Б. Манена анализирует перспективы развития реального диалога в медиализированной политике коммуникативного общества.
В параграфе 4.4. «‘Диалогизация’ как стратегия партийного менеджмента и как принцип политического медиапросвещения: к методу осмысления российского опыта в контексте общих трендов» подчеркивается, что медиакратия как эрзац народовластия фактически означает не прямую политическую власть медийной системы, но ее использование в качестве властного инструмента политических элит. Это хорошо видно в медиакратических системах псевдодемократических режимов.
Но, – как подчеркивает автор, – медиализация демократии есть процесс, который допускает коррекцию и оптимизацию со стороны власти и гражданского общества. В работе анализируются различные проекты такой оптимизации, но в особенности те их них, которые ориентированы на превращение политических партий в организаторов и модераторов широкой сети гражданских диалогов. Причем диалогизация как стратегия усиления народовластия касается не только партийного строительства, но и всей коммуникативной системы медиализированных демократий.
Для «медиакратии» постсоветской России это, как никогда, актуально. В работе критически обобщаются существующие в отечественной литературе мнения по данному вопросу.
Далее, определяются концепты медиапросвещения и медиаобразования, указывается на релевантность их различия в странах с признаками медиакратии. Обсуждаются методологические основы политического медиапросвещения, а также основные проблемы и задачи, на которые оно нацелено. В этой связи определяется смысл политической медиакомпетентности как существенного элемента современной гражданской компетентности.
В «ЗАКЛЮЧЕНИИ» формулируются основные итоги исследования, а также указываются возможные направления дальнейшей работы над темой.