Geum.ru

Умереть и воскреснуть, или последний и-чу леонид смирнов анонс

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   17   18   19   20   21   22   23   24   25
Глава девятая С голой спиной


В тяжкие думы вверг меня полковник. Впрочем, и до встречи с ним я терзался, угадывая будущее Гильдии. Весь долгий путь из оазиса мучительно взвешивал “за” и “против”. Да, Виссарион Удалой действительно восстановил и-чу в правах и теперь рассчитывает найти в нас себе опору. Если он падет, Гильдия скорее всего прекратит свое существование. И если уж идти с князем, то до самого конца С другой стороны, выйдя из глубокого подполья, мы тотчас окажемся под перекрестным огнем. При этом симпатии народа по-прежнему не на нашей стороне. А значит, мы будем чрезвычайно уязвимы - как говорят фаньцы, “с голой спиной”. Обиднее всего - мы по собственной воле подставляемся под удар. И что нам прикажешь делать, если князя свергнут? Снова - в норы? А доберемся ли мы до этих нор?..

Быть может, союз с Виссарионом позволит мне свершить возмездие? Если, конечно, я сумею использовать знание, полученное на горе Белой Тени. Одно это перевесило бы на чаше весов мои страхи. Но кому мстить за гибель штаба Армии Белого Солнца? На враждебных нам и-чу грешить не приходится. Штаб Армии Белого Меча был истреблен одновременно с нашим. Остается только разумная нежить - самые опасные из чудовищ. Но гренадеры неистового князя в одну ночь вырезали всех сановников, которые могли попасть под контроль чудовищ. Все концы в воду. Где искать уцелевших свидетелей заговора? Особенно если ты сидишь в провинциальном Кедрине и нос из города высунуть боишься.

Виссариону Удалому трудно будет поверить в мою сказочную версию, если все можно объяснить гораздо проще - без привлечения темных сил. Ну прикажет он тому же самому Корпусу Охраны провести расследование. Отловят жандармы, еще недавно выслеживавшие и-чу, десяток-другой камердинеров, кухарок или часовых. Спросят со всей строгостью - сами не зная что. А если кто-то из жандармов связан с чудовищами, то не доедет ценный свидетель до тюремной камеры - “попытается сбежать” по дороге или же в первую ночь “повесится” в тюремной камере.

Мой личный фельдкурьер с выделенным Ситниковым спецконвоем доставил князю мой подробный доклад. Но где гарантия, что по дороге он не побывал в чужих руках? Я теперь никому, кроме матери, жены и сестры, полностью доверять не могу. А ведь именно сейчас утечка сведений может быть гораздо страшней, чем полное бездействие.

Я ответил согласием на предложение Верховного Правителя. И, подобно моему отцу, стал кедринским Воеводой.

Уездный штаб и-чу размещался в бывшей Городской Управе - это был, конечно же, вызов, осознанный ход князя. Виссарион демонстрировал и кедринцам, и самим Истребителям Чудовищ, насколько высоко он ценит Гильдию, и одновременно вытирал ноги о местные, столь не любимые им власти. Однако этим он вольно или невольно стравливал нас с мирянами, что мне категорически не нравилось. Есть уйма реальных причин для конфликтов - зачем своими руками создавать новые, которые яйца выеденного не стоят?

Я упрашивал князя дать Гильдии любое другое здание, но Верховный упрямо стоял на своем. Я печенкой чувствовал: за этой его непреклонностью стоит безумие, до поры глубоко запрятанное, почти незаметное. Месть ради мести...

Я почти не бывал в Городской Управе, оставив пребывать в запустении разоренный кабинет градоначальника. Прежний хозяин, покидая свои апартаменты, вытряхнул на пол бумаги, вырвал из письменного стола и пошвырял ящики, залил столешницу чернилами, повалил и поломал стулья, вспорол обивку кресел. Я до сих пор чувствовал запах обуявшей его бессильной злобы. Мне было неприятно находиться там, и я предпочитал разговаривать с подчиненными в просторном вестибюле.

А еще я не хотел обживать кабинет, так как не верил, что перемены в моей жизни - надолго. Однако работу свою я делал. Мои агенты неустанно собирали сведения о тех Истребителях Чудовищ, что продолжали скрываться. И я мотался по уезду, выковыривая их из темных щелей и глубоких нор.

Я ничегошеньки не помнил о первых месяцах моей кед-ринской жизни - той, что еще не прожита. Значит, это будет спокойное время. Но я твердо знал: что-то ужасное случится, когда меня в городе не будет. Скоро ли это произойдет? В магическом сне я во всех подробностях видел свое возвращение в Кедрин, испытывал предощущение беды - и совсем не помнил отъезда, не знал его причины. Что именно приключится во время моей отлучки - я тоже не ведал.

В первый раз покидал город - прощался с Настей, будто расстаемся навсегда. Ей, конечно, своего страха не показал. Вернулся на следующий день - все в порядке. Снова скакнул в тайгу - и опять пронесло... Вот я и уверил себя, что такие кратковременные экспедиции мне дозволены. Потому уезжал сейчас без особой опаски.

Попутно с поисками затаившихся и-чу я истребил стаю вконец обнаглевших летучих мокриц, которые повадились живьем переваривать крестьянских овец, и одного матерого шатуна-людоеда, на совести коего было с десяток таежников. Спору нет: дело важное, но для опытного Истребителя - невелика заслуга.

Правда, по нынешним временам и сравнивать не с чем. Полицейские как черт от ладана шарахаются от каждой тени, хоть чуток смахивающей на чудовище. А жандармы всякий раз занимают круговую оборону и телеграфируют в Кедрин, вызывая моих бойцов. Ситников поспешил раструбить о “новом подвиге и-чу” на всю губернию. Правительственная пропаганда в действии - и никуда от этого не денешься.

На днях, когда мы с полковником после тяжелого дня сидели за бутылкой “тимофеича”, он потер переносицу и говорит:

- Это было на приеме в честь дня рождения Атамана. Все уже изрядно приняли... - Икнул, смутился, потер обтянутую тельняшкой грудь - китель давно висел на спинке стула - и продолжил уже более твердым голосом: - Командир жандармского эскадрона шепнул на ухо: “Можете не верить, господин наместник, но чудовища действительно повязаны с и-чу”. Я спьяну разозлился и в ответ - в полный голос: “Давай короче!” Он покраснел как свеклина, посидел молча, затем снова зашептал: “Пока о Гильдии ни слуху ни духу - и о нечисти этой не слыхать. А теперь вот полезла изо всех щелей. Сами посудите...” Не знал я, что ему сказать, и брякнул: “У страха глаза велики”. Он только головой горестно покачал... И что ты об этом думаешь? - Мы уже успели перейти с Ситниковым на “ты”.

Я хотел было отшутиться, но сообразил: полковник ждет от меня исчерпывающего ответа. Пришлось напрячь извилины - ведь за первой бутылочкой давно уже пошла вторая, а сейчас и третью раскупорили.

- Я два года проторчал за границей. Так что тебе виднее. Неужто все это время чудовища не нападали? Раньше, когда Гильдию только загнали в подполье, их было хоть отбавляй. Вот “гадеры” - помнишь, небось? Столько народу погибло из-за того, что некому было с ними схватиться.

Ситников почесал затылок - это значило: размышляет, но дело идет туго.

- “Гадеров” трудно забыть,- произнес замедленно, примолк на мгновение.- С жандармами-то все ясно: спят и видят, как вы и чудовища перегрызете друг другу глотки. А что касается вас... Боюсь, ротмистр кое в чем прав: страна без и-чу не погибла. После “гадеров” нашествий не было - так, по мелочам...

- Кхм.

- Но это не меняет моего отношения к Гильдии, - совершенно трезвым голосом продолжал наместник. - Мы - союзники. И отступать нам некуда. Даже если вы сами зазываете эту нежить...

Ша! Я изо всей силы хлопнул ладонью по столу. Стаканы подпрыгнули и задребезжали. Пустая бутылка опрокинулась и покатилась к краю; полковник успел ее перехватить.

- Говори, да не заговаривайся! - со злостью буркнул я и поднялся с места. В комнате повисла напряженная тишина. - А отступать нам действительно некуда, - добавил я более мирно, чтобы не рассориться.

Моя кедринская рать мало-помалу множилась и крепла. Выбравшись на свет божий, и-чу волей-неволей вынуждены были приниматься за работу. Беря с меня пример, они вытягивали следом за собой друзей и родных. Понятное дело: чем нас больше, тем мы сильнее, тем меньше риск, что падем жертвой лютого ворога, окажемся бессильны перед новым вызовом, который непременно бросит нам Темный Мир. Впрочем, люди бывают опасней самых свирепых чудовищ.

Работа требовала всех моих сил и времени. Домой я заскакивал от случая к случаю. Настя, само собой, без меня скучала, обижалась, хотя виду старалась не подавать, крепилась. Мать за ее спиной яростно меня корила. Чаще без слов - одним выражением лица или интонацией, рассуждая о чем-нибудь хозяйственном и вполне безобидном. Но я ничего не мог поделать - время такое на дворе. “Страдная пора”...

В Столицу я так и не решился отправиться, хоть мне нужно было обстоятельно поговорить с князем. А вот в Каменск съездить пришлось. От Воеводы губернской рати, моего брата Коли, получил я категорический приказ немедленно явиться пред его светлы очи. И в строжайшем секрете - никому, кроме своего помощника Матвея Паль-394

цева, не докладывая, - я покинул Кедрин. Надеялся обернуться за сутки с небольшим. Вся рать знала: назавтра в здании Управы я буду проводить традиционный “разбор полетов”. И только в последнюю минуту выяснится, что вместо меня чесать бойцов против шерсти будет Пальцев.

Оставив мать, Настю и Аньку на попечение Матвея, я в сопровождении адъютанта и двоих вестовых (на самом деле - моих телохранителей-ведунов) в три часа ночи сел на проходящий через Кедрин скорый поезд Шишковец- Каменск. Слава богу, регулярное сообщение по нашей чугунке не прекращалось даже в самые трудные времена.

Эх, давненько я не ездил в поездах!.. И запах в них особый - словами не передать. И звук стучащих колес ни с чем не спутаешь. И чай дорожный ни на какой другой не похож - это как остаток из термоса, что целый день по лесам протаскал. Песня вагонных колес на меня всякий раз навевает тревожное и одновременно сладостное предощущение перемен, порой не имеющее под собой вроде бы никакой почвы, а поди ж ты! И действительно, любая моя поездка непременно кончалась чем-нибудь этаким... непредсказуемым.

Я забрался на верхнюю полку четырехместного купе, закутался в серое солдатское одеяло и, для верности прочитав подряд два снотворных самозаговора, благополучно продрых до самого вокзала. Едва успел умыться и побриться: и адъютант, и вестовой долго не осмеливались меня будить, за что получили нагоняй.

Каменск холодно встретил нас. Он был не рад незваным гостям, он гнал нашу четверку вон, но мы не вняли предупреждению. Из города нас буквально выдувал пронизывающий ветер, который, разделившись на отдельные потоки, разгонялся на трех параллельных улицах и, соединившись на привокзальной площади, ударял в грудь обжигающей холодом стеной. Кряжистые липы в круглом скверике на площади гнулись мне навстречу и истошно скрипели. Казалось, их вот-вот вывернет с корнями и бросит на нас четверых и погребет под мощными стволами и густосплетением ветвей.

Площадь обезлюдела. Почетный конвой, обязанный сопроводить меня до Блямбы, отчего-то запаздывал, и мы маялись у дверей вокзала под ударами урагана. Сгрудились, подставив ветру ледоломы мускулистых спин. Я и мои парни едва держались на ногах.

С грохотом и звоном захлопнулась открытая форточка в окне, и на асфальт полетели осколки стекла. Я не стал испытывать судьбу и увел людей обратно в огромный гулкий зал с черным бюстом Рамзина посередке.

Главный зал был почти пуст, несколько транзитных пассажиров сидели на чемоданах, не желая идти в зал ожидания, да трое уборщиков усердно протирали влажными тряпками, намотанными на швабры, тускло блестящие гранитные плиты пола. Тревожно мне вдруг стало. Подумалось: что сейчас творится в родном Кедрине? А вдруг только и ждали моего отъезда?.. Глупости, конечно. Логичней убить всех чохом - если удастся. Или - еще логичней: сначала обезглавить рать, а уж потом расправляться с лишенными предводителя рядовыми бойцами. Хотя кто сказал, что враг будет руководствоваться человеческой логикой?

Вспомнил я своих товарищей, и сердце сжалось. Совсем недавно лучший кедринский фотограф снимал нас панорамной камерой на фоне Городской Управы. На память. На вечную память?.. Больно чувствительный я стал после женитьбы. Семью создавать - непозволительная роскошь для нашего брата. Но как иначе род славный продлить? Чтоб Гильдия вконец не захирела?

За дверями с треском и грохотом обломилось наконец одно из деревьев и рухнуло, оборвав трамвайные провода. Зеваки сунулись на площадь - интересно ведь. И мой вестовой Семен Пенкин взглядом спросил разрешения тоже посмотреть, что да как.

- По-быстрому: одна нога здесь, другая - там, - сказал я.

Пенкин скрылся за высоченной резной дверью. Прошла минута, другая. А он не спешил возвращаться.

Прошелестела в голове дурная мысль: уж не засада ли? Теперь всюду мерещатся враги. В каждом шорохе, в каждой тени, в непонятности любой. Как только еще земля меня носит?

А потом на площади раздался дикий крик. Кричали трое или четверо. Так визжит свинья, вдруг сообразившая, что ее сейчас будут резать. Так орет баран со вспоротым волками брюхом.

Махнув ребятам,- за мной! - я сунулся на криком кричащую площадь. Очутившись на тротуаре, мы увидели, что зеваки в ужасе жмутся к стене вокзала, а вестовой Пенкин палит из карабина навскидку. Разрывные пули уходят в пыльное облако, поднявшееся на месте еще недавно аккуратного, чистого скверика. Затем пыль осела, и стало видно, как из-под вывороченных камней на брусчатку лезут зеленые змеи с человеческими головами.

Скорее всего погибали пассажиры таксомотора. Пустая машина с распахнутыми дверцами стояла посредине площади. Они уже перестали кричать. Головы высовывались из разинутых пастей, которыми заканчивалось каждое щупальце чудовища. А тела наверняка были наполовину переварены. Желудочный, вернее, щупальцевый сок взрослого земляного руканога может растворить сталь - что ему мышцы да кости?

Зеваки в оцепенении следили за движениями щупальцев. Они и знать не знали, что жуткой твари не нужно пересекать двадцать саженей, что отделяют ее от людей. Руканогу достаточно захотеть, и пространство как бы само собой улетучится. А еще руканог способен что-то та-кое-этакое учинить со временем, и тогда даже лучший в мире боец не сможет его упредить.

- Наза-ад!!! - заорал я что есть мочи, пытаясь вырвать зевак из ступора.- Бего-ом!!! - Послушались далеко не все. Им же хуже! Некогда тащить силком.

И тут Пенкин пропал. Только что он, присев на корточки, перезаряжал карабин, и вот уже карабин валяется на брусчатке, а его хозяина в одно мгновение уволок проклятый руканог.

Адъютант Ян Шиповецкий и вестовой Аббакум Свати-ков выхватили из подсумков на поясе по две гранаты и, размахнувшись, швырнули в переплетение щупальцев. Мы бросились на пыльный тротуар. Взрыва не было. Чудовище перенесло гранаты куда-то в другое место. Или в другое время.

Нам противостоял серьезный противник - слишком серьезный для троих плохо вооруженных и-чу. Осилит руканога лишь владеющий заклинанием времени. Если синхронизируешься с этой пакостью, справиться с ней проще простого. Меч разрубит руканога на куски, которые не смогут сползтись в кучу и срастись снова. Это ведь не гидра.

Заклинание времени знают Великие Логики, но они не доверяют нам, людям действия, ни на грош. Заклинание слишком опасно, чтобы передавать его полевым командирам: искушение собственной неуязвимостью может оказаться слишком велико.

Итак, заклинания я не знал. Нужно придумать что-то другое. Я прочитал самозаговор. Этот древний текст поведал мне Ли Хань, который уловил его в бытность свою мумией. В таком состоянии легко и просто устанавливаются связи с тонким миром, ведь ты уже наполовину - там...

Я встал на четвереньки и показал руканогу желтого глазуна. Земляной руканог пуще смерти боится эту маленькую, но дьявольски ядовитую тварь. Руканога охватывает ужас, и он мгновенно переносится куда-нибудь за тыщу верст, а еще лучше - на противоположный конец Земли.

Самозаговор был силен. Обретя пластичность, я долгих полчаса ощущал, как все вокруг колеблется, словно отражение деревьев в озерной ряби, меняется беспрестанно. Мне казалось, это не я стал пластилином, а внешний мир.

На посту губернского Воеводы волею судеб очутился младший логик Николай Федорович Пришвин. Он встретил нас троих на ступенях парадной лестницы, Блямба изрядно пострадала в недавних боях. То, что не осмелился сделать я, сотворили другие. Здание, в котором закрепились войска, верные фельдмаршалу Улусову, гвардейцы Виссариона Удалого расстреливали прямой наводкой, и в фасаде зияло несколько огромных дыр, заложенных мешками с песком. Выбитые окна были наспех забиты фанерой и досками.

Давненько я не видел своего брата. В первый миг показалось, что он мало изменился: все тот же соломенный блондин, высокий как каланча, стройный, голубоглазый. Правда, кожа потемнела и заморщинилась, под глазами мешки набрякли, на лбу тугие складки пролегли. Так что выглядел он на все сорок, если не на сорок пять. Жизнь изрядно его потрепала.

- Где конвой?! - были мои первые слова - вместо приветствия.

- Конвой погиб, - выдавил из себя Коля. Был он мрачен, нервно покусывал губы. Куда подевалось его прежнее неколебимое спокойствие? - На полпути к вокзалу сварился в “пээре” - как в кастрюле. Асфальт кипел, деревья и трава на газонах вспыхивали от жара. Горячий червец позавтракать задумал - слышал о таком? Отныне простые горожане ему не по вкусу, одна страсть - полакомиться и-чу...

“Итак, горячий червец плюс земляной руканог. Похоже на заговор, - подумал я, во второй раз за день ощутив тяжесть на сердце. - Ч-черт! Все повторяется. И кто же теперь против нас?” Ответить на вопрос было некому.

- Зачем вызывал? - спросил я в коридоре, по которому мы шагали куда-то в глубь охваченного ремонтом здания. Кабинет Воеводы остался в стороне.

- Об этом потом, - буркнул Коля.

Стучали молотки, вжикали рубанки, скрипели сверла, переругивались мастеровые. Пахло свежей древесиной и известкой. “Вся страна - одна большая стройка. Отстроим - будет что палить”, - вдруг подумалось мне.

Воевода завел меня в малюсенький кабинет, обустроенный в бывшей каморке какого-нибудь писца, тщательно запер дверь и, усевшись на узкий письменный стол, произнес веско:

- Здесь стены не имеют ушей.

- А там? - из приличия спросил я.

Он не ответил, указал рукой на жесткий деревянный стул. Потом произнес с особенным выражением - глубоко спрятанная улыбка светилась в углах глаз:

- У меня к тебе два дела. Во-первых, я с удовольствием встану под твое командование, если ты готов взять на себя губернию и согласен с нашими планами. - За словом “нашими” несомненно стояли какие-то могущественные силы. Вот только не верил я уже ни в чье могущество.

Я молчал, ожидая продолжения. Коля поерзал на столе и, не дождавшись моей реакции, вынужден был продолжить:

- А во-вторых... - Пауза должна была придать его словам значительности. - Во-вторых, князь не вечен.

- С этим утверждением не могу спорить. Все мы смертны, - произнес я насмешливо.

- Боюсь, власть его будет недолгой. И мы обязаны воспользоваться представившимся случаем - раз и навсегда обезопасить Гильдию от любых перемен наверху.

- На Луну, что ли, отбываем - все скопом? - пошутил я, хотя стало мне совсем не весело. Вспомнил о покойном Шульгине, который три года назад в этом самом здании тоже вынашивал грандиозные планы. И к чему эти попытки привели и-чу? То-то и оно.

- Когда мы выполним все, что нам должно, я охотно посмеюсь вместе с тобой, Игорь, - с долей обиды сказал Коля.- И даже спляшу на могиле наших врагов. Если они нас не опередят... Тебя сегодня подстерегали по всем правилам. Молодец - выкрутился. А если бы нет? Или мы нанесем упреждающий удар, или нас сметут. Гильдия слишком ослабла, чтобы обороняться, но наступать мы еще способны. Хоть и не привыкли к этому, - с расстановкой произнес он. - Вот ты - не разучился атаковать?

Что-что, а это я всегда умел.

- Говори конкретней - недомолвки вот у меня где,- провел я пальцем по горлу.- Предлагаешь свергнуть князя?


***


Воевода качнул головой:

- Упаси боже... Просто мы не должны мешать, когда появится могучая супротивная сила. Реально способная отобрать власть. И нужно так подгадать... - В глазах Коли зажглись недобрые огоньки.- Если начнется буча, мы выступим третьей - примиряющей силой.

Боже мой!.. Я хорошо знал Колю. Если упрется, ни в жисть с места не стронешь. Аргументы “про” и “контра” небось давно продумал, выбрал наилучшую стратегию и теперь пойдет до конца.

- Пусть даже не сумеем взять верх в Столице, но уж провинция-то должна быть за нами, - продолжал Воевода. - Ей и самой обрыдло пожинать плоды дворцовых пе-реворо...

- Бодливой корове бог рогов не дал, - перебил я. - Кабинетные теоретики опасней стаи “гадеров”. Нас никто не поддержит. Ты понимаешь? Ни-кто!

- А нам и не нужна помощь, - почти весело отвечал Коля. - И не страшен ропот толпы. Мы - лучшие мастера войны и должны громить любую силу.

Я вдруг понял, что он меня не слышит. Перечить ему - глупее, чем метать бисер перед свиньями.

- Мне надо подумать.

- Только недолго, - произнес братец без угрозы.

- А если я не соглашусь? - поднял я на него невинные глаза. Коля без труда выдержал мой взгляд.

- Придется менять Воеводу кедринской рати. Как это ни печально. А ты... - он сделал драматическую паузу, - дашь подписку о неразглашении и можешь двигать на все четыре стороны.

Мне хотелось спросить его: “А если не дам подписку?” - но я решил не совать пальцы в огонь. Хмуро поинтересовался:

- Еще вопросы есть?

- Отобедаешь со мной?

- Приезжай домой - там и погудим.

Коля лишь развел руками.

Больше всего мне было жаль погибшего Пенкина. А еще было жаль потерянного времени и того, что зазря прокатился в Каменск, бросив на произвол судьбы моих родных и собранную поштучно, боец к бойцу, рать.

Я чуть ли не бегом ринулся по коридору к выходу из здания. На парадной лестнице Блямбы меня окликнул дежурный, подал какую-то бумагу. Телеграмма-молния, присланная в Каменск полковником Ситниковым, была зашифрована его личным кодом, который наместник открыл мне, проявив тем самым величайшее доверие.

“Немедленно возвращайтесь благовидным предлогом тчк Подробности на месте тчк”.

Произошло нечто ужасное. То самое, чего я так боялся. Самозаговором я перехватил холодную волну, покатившуюся меж лопаток, и отшвырнул ее куда подальше.

Прямо с вокзала, где меня дожидался армейский фургон с отделением бравых гренадер, я направился в Городскую Управу. Это была личная полковничья охрана, которой Ситников любезно со мной поделился. Даже гренадеры - удалые бабники, выпивохи и балагуры - сегодня выглядели присмиревшими.

Город притих, словно затаился в испуге. На улицах никого. Лишь полицейские патрули на каждом углу. Городовые испуганно озирались, держа пальцы на спусковых крючках автоматов. Настороженно провожали взглядами наш мотор, но документы проверить не пытались. А еще нам на пути попались два казачьих разъезда. Те и вовсе шарахнулись от нас, угрожающе выставив положенные на луку седла ручные пулеметы. Кони вставали на дыбы и ржали, будто увидев смерть. У входа в Управу нас встретил Ситников. Лицо его было серое, неподвижное, у рта горькие складки - не лицо, а маска скорби. Молча отдал честь, пожал протянутую руку. Мы поднимались по ступеням в сопровождении двоих моих парней и того самого отделения гренадер.

Двустворчатая дверь распахнулась, пропуская нас в обширный холл, и тут я увидел... Вывернутые наизнанку тела и-чу лежали повсюду: в комнатах и в коридоре, на парадной лестнице, на балконах и на кухне. Волосы у меня встали дыбом. Я шагал, огибая трупы, и машинально считал их. Где-то здесь был и Матвей Пальцев... Я слишком устал от невыносимой боли, слишком привык к постоянному ожиданию несчастья, очерствел душой - иначе меня давным-давно не было бы в живых.

- Проворонил я, - были первые слова наместника. - Виноват...

Я не ответил ему - язык присох к гортани.

Кто здесь, в Кедрине, мог применить этот старинный прием боевой магии Востока? Раньше я полагал, что не существует никакого “обращения через ось мира”, - это лишь легенда, отзвук некоего колдовского приема, способного взять бойца как бы изнутри. В очередной раз убедился: мифы не врут, они - все та же реальная история Земли, хоть и не поддающаяся элементарной логике.

Удар нанесли перед самым “разбором полетов” - когда в Управе собралась большая часть Истребителей Чудовищ. “Я найду и покараю убийц - рано или поздно”,- уговаривал я себя и сам себе не верил. Погибших этим не вернешь. Пятьдесят шесть человек - большинство тех, кого я уговорил выйти из подполья. Кого убедил, что нельзя отсиживаться, когда власть на нашей стороне,- иначе Гильдия никогда не возродится. Получается, подставил я их. Это я их убил, вытащив на свет божий. Я и Виссарион...

Уцелели шестеро бойцов, охранявших мой дом, семеро, бывшие на заданиях в разных концах города, и еще дюжина под командованием старшего ловца Агамуратова, которые отправились в дальние волости на поиски спрятавшихся и-чу.

Уезд наш снова стал беззащитен. Это страшный удар по кедринской рати, от которого она не сможет оправиться без посторонней помощи. Ничего не попишешь - надо просить Колю дать подкрепление.

Я был опустошен. Уже без волнения я открыл неподъемный бронированный сейф. Все логические атрибуты были на месте. Достал из отдельного ящичка с особым замком причудливо изогнутую штуковину, напоминающую рог архара. Поводил из стороны в сторону, пытаясь засечь магический след, уходящий из здания. Перламутровый кончик “пеленгатора” не загорелся. Значит, колдовской заряд был израсходован до донышка. Концы в воду...

Солдаты специальной команды, укупоренные в защитные костюмы и изолирующие маски, не спеша подходили к трупам и одного за другим запихивали в серые холщовые мешки. То один, то другой солдат вдруг кидался в угол, срывал с головы маску, захлебываясь от рвоты. Это мы, и-чу, могли прочитать самозаговор и превратить сердце в камень. Полковник Ситников стоял рядом со мной и пытался раскурить трубку. Пальцы ему не подчинялись.

- Выпить хочешь? - предложил я.

- А не стошнит?

- От моего - нет.

Я достал из кармана плоскую флягу со змеиной настойкой. Отвинтил крышечку, протянул Ситникову, терпеливо дождался, когда он возьмет.

Мне нравился этот седовласый, стриженный ежиком полковник, с загорелым, словно выточенным из гранита лицом. Порой он напоминал мне памятник Долгу с большой буквы - долгу не перед Виссарионом, а перед нашей многострадальной отчизной. Перед отчизной, над которой нависла смертельная угроза.

Полковник запрокинул голову, и драгоценный напиток заструился ему в глотку. Дергался тщательно выбритый кадык, и “змеиновка”, будто обычная вода, толчок за толчком вливалась в Ситникова, пока не иссякла. Он половил языком последние капельки, с сожалением потряс флягой - пуста.

От такой дозы “змеиновки” человек, как правило, падает замертво, но полковник был доведен до последней крайности, натянут туже любой струны, и, чтобы отмякнуть, ему наверняка требовалась еще одна фляга.

- Ух!!! - выдохнул он, и слезы покатились из глаз.- Что... это... .было?

- Неужто проняло? - натужно усмехнулся я. - Первый раз вижу, чтобы залпом пили напиток, настоянный на эмбрионе пантерной гадючки.

- Ох! - произнес Ситников потрясенно, и я едва не рассмеялся. На единый миг забыл о холщовых мешках, сегодня заменивших моим ребятам дубовые бушлаты.

Настя прибежала в Управу. Примчалась вопреки категорическому моему запрету выходить из дому, вопреки материнским увещеваниям, уговорам охраны. Она не могла усидеть в четырех стенах, томясь от ожидания, представив себе все те ужасы, что происходят сейчас с ее любимым.

Она летела по вымершим улицам Кедрина в сопровождении четверых охранников: пары хмурых егерей и двоих потрясенных и-чу. Другие остались охранять дом, где была мать и Анька. Четверо здоровенных мужиков, несмотря на врожденную силу и многолетние тренировки, едва поспевали за Настей, которая не чуяла под собой ног. Летела...

Она прорвалась сквозь оцепление - запыхавшаяся, растрепанная, судорожно сжимающая детские свои кулачки - и, дотянувшись, повисла у меня на руках. Тугой клубочек воли размотался, и силы разом ее оставили.

Я чувствовал, как Настино сердчишко пытается выскочить, и крепко-накрепко прижимал ее к груди - чтоб удержалось на месте, не разорвалось от натуги. Она хотела заплакать, но не смогла. Настя вздыхала - протяжно и жалобно, изгибаясь от макушки до пят. Лопатки ходили ходуном под моей рукой - будто крыльями продолжала махать.

- Ты зачем... сюда? - выдохнул я, когда миновала первая, самая мучительная минута.

- Моченьки нет...

У меня тоже не было моченьки, вот только не мог я об этом сказать. Ведь если я слабину дам, чего тогда от других ожидать? Как можно требовать от них стоять под огнем? Стоять вопреки инстинкту самосохранения и здравому смыслу.

Мы с Настей медленно поднимались по крутому боку холма, по петляющей тропе, выцветшей под солнцем, истоптанной тысячами ног. Речное русло внизу то серебрилось, то чернело. Колдоба несла кристально чистые ледниковые воды, она была все та же, что и в моем безнадежно далеком детстве. Это мы стремительно менялись, взрослея, теряя друзей и близких, ожесточаясь на мир, где побеждает неправый. А реке хоть бы что, она - выше людских борений и страстей. Только кажется, что она струится у нас под ногами. Она течет мимо жизни, хотя при этом и сама она - жизнь...

Наверху, по долгому травяному склону, выпирали из земли темные каменные плиты, похожие на ледниковые валуны, глубоко зарытые и высунувшие наружу самые макушки. Надписей отсюда не разобрать, да и стерлись многие от ветров и дождей. Это было старое кладбище и-чу. Мы не строим фамильных склепов, не возводим памятников ушедшим. Мы помним их, а это главное.

На крайних могилах - следы белой, красной и черной краски. Мазал кто-то - испятнывал, кресты косые малевал. Но и краска эта уже успела потускнеть. Прошла пора бесчинств, плясок на костях - как не бывало.

Укоренились в кедринской земле могилы рода Пришвиных, навечно срослись с этим краем. “И мне предстоит здесь лечь”,- подумалось вдруг без грусти. Спокойное осознание закономерностей бытия - удел здравого ума, путь сильного духом.

Рядом с ухоженной могилой деда виднелся светлый камень с трещиной, которая расколола его прямо посередке и чуток не дошла до надписи. То ли молния ударила, то ли чья-то неуемная злость заставила потрудить руки, да не хватило запала, чтоб довести дело до конца.

“Федор Иванович Пришвин, 1882-1942”. Неровные буквы и цифры - это как ножом по сердцу!.. Вернувшись в Кедрин, мать сама вырубала - каменотесы отказались помогать семьям павших и-чу. И могилу-то пришлось копать вдвоем с дочкой - целый день долбили каменистый грунт.

“Здравствуй, папа!.. Вот я и пришел к тебе...” Я опустился на короткую жесткую траву, росшую по всему холму, лег грудью, раскинул руки, пытаясь обнять. Затем погладил упругий склон, будто надежную отцову спину. Опять заговорил с ним - тихо, неспешно, словно продолжая старый, оборванный на полуслове разговор: “Повиниться перед тобой хочу - не спас я нашу семью, растерял братьев-сестер. И Гильдию тоже не спас - ничто ее спасти не могло. Зато жену свою пришел тебе показать. И дочку маленькую - хотел. Не получилось пока что. Позже приведу... Не иссякнет теперь род Пришвиных. Так-то вот...”

Настя села на траву рядышком, терпеливо ждала, когда я закончу свой беззвучный монолог.