Geum.ru

Православные традиции и новые подходы в их художественном осмыслении в русской прозе второй половины XX века

Вид материалаАвтореферат
Первый параграф
В Заключении
Подобный материал:
1   2   3
Глава четвёртая называется «Православно-государственная форма соборности как проявление державности в исторических повествованиях Д. Балашова и Е. Мальцева».

В параграфе первом главы «“Мыслю землю языка нашего, способную к подвигу” (Сергий Радонежский)» предлагается с учётом хронологического принципа разделить все произведения исторической хроники на два больших блока:
  1. «Младший сын» (1977), «Великий стол» (1980), «Бремя власти» (1981), «Симеон Гордый» (1984).
  2. «Ветер времени» (1988), «Отречение» (1990), «Святая Русь» (1992) и последний роман «Воля и власть» (1999).

Двублочную схему исторической хроники Дмитрия Балашова скрепляет православно-государственная художественная форма соборности, особенности которой анализируются в диссертации.

Митрополичий престол рассматривается при этом как символ духовного единения церкви и государства в романах Д. Балашова. Во весь исполинский рост встаёт фигура митрополита Алексия. Во многом благодаря многотрудным и многолетним заботам этого сакрально-исторического героя «в холмистом и лесном Залесье явилось государство нового типа и с даты этой (1363 год. – В.П.), едва отмеченной косвенными указаниями позднейших грамот, надобно считать возникшим Московское самодержавное государство, Московскую Русь, заменившую собой Русь Владимирскую». «Родина почтила своего героя, объявивши его святым». Таким образом, в итоге своего пути сакрально-исторический герой, благодаря своему исключительному подвижничеству, преобразуется в сакральную личность.

Художественным открытием в исторической хронике является символическая форма соборности. Писатель показывает, сколь значим в истории России митрополичий престол, занимаемый Алексием, который был олицетворением духовного единения Руси, надежд на единство народа и государственной власти. Таким образом, автору в полную художественную силу удалось выразить идею соборности как сущее.

Важно отметить, что различные художественные формы проявления соборности в русской прозе 50-90-х годов ХХ века – «скрытая», «трансформированная» и «открытая», – выделенные нами ранее, обозначены потому, что в доперестроечный период религиозные ценности в литературном процессе не пропагандировались в силу господствовавшей атеистической идеологии, но сохранялись в глубинах духовного сознания народа.

Совсем в иные времена уводит нас дилогия Елизара Мальцева, которой посвящен второй параграф четвертой главы. Его произведения «Белые гуси на белом снегу»(1988) и «Приобщился к роду своему» (1990) рассказывают о трудных годах истории России второй половины XVII – первой половины XX веков. Первая часть дилогии «Белые гуси на белом снегу» повествует о «великом расколе» не только в Русской Православной Церкви, но и в российском государстве и народе. «Великий раскол» и бесчеловечное угнетение крепостных крестьян в авторском изображении тесно переплетены; столь разноплановые картины народной жизни объединены в дилогию нравственно-философским замыслом. Елизар Мальцев прослеживает многовековую связь своего рода с далёкими предками, пешком прошедшими всю Русь, выполняя повеление императрицы Анны Иоанновны. Они шли с рубежей польской границы до Забайкалья, в городок Селенгинск. Такой грандиозный сюжет позволил автору раскрыть историю своего старообрядческого рода и «великого раскола». Поэтому жанр мальцевского произведения можно определить как историко-родословную хронику. Композиция дилогии определяется этико-религиозным аспектом романа. Авторская философская идея проста: раскол произошёл не по вине народа, разлом стал великим духовным несчастьем в жизни нации, которое привело к трагическому разобщению единой веры в народе.

Дилогия «Белые гуси на белом снегу» и «Приобщился к роду своему» художественно насыщена символическими сценами, видениями, снами, притчами, заговорами, размышлениями о вере, повествованием о судьбе старообрядчества и отдельных исторических персонажей. А авторская личная причастность к изображению сакральных, сакрально-исторических героев времени «великого раскола» усиливает ощущение соборного единения. В связи с этим полагаем, что есть необходимость в углублении понятия «сакральный» герой, с точки зрения «участия самого человека в устроении»46 своего спасения.

Требует разъяснения и понятие сакрально-исторический герой. Священное Писание соответственно указывает, что среди православных христиан есть личности, способные «главенствовать во всяком упорядочивании»47, то есть они своим знанием, авторитетом и опытом могут правильно растолковывать происходящее в жизни и обществе. Однако их действия не должны противоречить Божьим заповедям, должны быть полезными для людей, они обязаны беречь в миру гармонию, данную от Бога.

Вот почему в авторском изображении такие сакрально-исторические по своему статусу герои, как цари Алексей Михайлович, Пётр Алексеевич и патриарх Никон, претерпевают в результате внутренних трансформаций изменения и становятся профанно-историческими персонажами. Зато неистовый огнепальный протопоп Аввакум (1620 или 1621-1682), писатель и проповедник, вырастает в сакрально-исторического героя и выразителя не только дум старообрядческого движения, но и сознания всего народа.

Пртерпевает эволюцию и образ боярыни Морозовой в романе «Белые гуси на белом снегу». В своей духовной эволюции и судьбе она из сакрально-исторической героини вырастает в сакральную личность, наделённую чертами святости. Мученической смертью любимой героини автор заставляет читателя глубоко задуматься о духовной ценности человека. В этом контексте есть смысл говорить о соборности как идеально высоком, горнем проявлении человеческого духа, его нравственном величии.

Блестяще и крупно в романе «Белые гуси на белом снегу» изображена ещё одна историческая личность – царь Пётр Алексеевич. Петру I русская литература всегда уделяла много внимания. Но, пожалуй, только Елизару Мальцеву из всех художников, включая самых выдающихся, удалось показать наиболее отчетливо внутренний противоречивый мир царя-реформатора. Царь Пётр в произведении Е. Мальцева более органичен, чем у писателей-предшественников, а главное – более трагичен и одинок, полнокровен и импульсивен в силу глубокого психологического анализа. Писатель, следуя канонам исторического жанра, реалистически нарисовал образ Алексея Михайловича, отца Петра I. Ведь Пётр многие черты характера унаследовал от отца: жестокость, властолюбие, вспыльчивость, противоречивость. Но сын родился более талантливым, поэтому черты отцовского характера проявились в Петре ярче – к тому же, молодой царь был последовательнее, непреклоннее и круче в своих начинаниях. Елизару Мальцеву, с нашей точки зрения, удалось правильно показать духовную эволюцию образа от царя Петра к императору Петру I.

Кульминацией в развитии «петровской» темы в романе стала выразительная сцена диалога-поединка монаха-старообрядца Василия Андреевича Левина и царя-самодержца.

В этом фрагменте нравственно-религиозное обвинение Петра осуществляется с позиций христианства. Даже поднятый на дыбу, Левин заставил царя оправдываться в своих поступках. В идейной победе монаха над государем сказалась авторская позиция писателя Елизара Мальцева, согласно которой духовные устои старообрядческой веры сильны убеждённостью и верой в Христовы заповеди. Они воплощают праведность, совестливость, честность и высокую нравственность как лучшие черты характера русского народа.

Здесь важно упомянуть ещё об одном диалоге-поединке – царевича Алексея и его отца-самодержца. И этот диалог также насыщен философским и религиозно-нравственным содержанием. Сын Петра обвиняет отца не только в жестокости и тиранстве, но и в слабости императорской державы, в которой народ нищенствует и ожесточается против власти, так как не понимает и не принимает царских реформ, потому что они разрушают историческую память народа и сложившееся целостное, соборное, духовно-нравственное единство, способствующее укреплению государственной и церковной власти.

Именно в силу названных причин образ Петра I, как и царя Алексея Михайловича, в изображении Е. Мальцева является скорее профанно-историческим, чем сакрально-историческим. Это не отменяет того факта, что в трактовке других писателей, положительно оценивающих реформаторскую деятельность Петра, он, согласно нашей типологии, может быть отнесён к героям сакрально-исторического типа (Юрий Герман. «Россия молодая»).

В пятой главе «Философская вера и соборное сознание в романе Л. Леонова “Пирамида”» показано, что тема столкновения христианских и антихристианских начал в современном литературном процессе стала предметом многогранного художественного отражения. Тенденция к этому проявилась с наибольшей отчетливостью в рамках короткого, но переломного этапа в истории России второй половины 80-х годов ХХ века – периоде «перестройки» социально-экономического и общественно-политического уклада страны, о котором идет речь в первом параграфе данной главы. Как и прежде, основной тенденцией продолжала оставаться реалистическая направленность. С той лишь разницей, что во главу угла выдвинулась тема кризисного состояния общества. Отсюда пристальный интерес ведущих писателей и деятелей культуры к нравственному разложению представителей административно-командных структур. Боль и гнев ощутимы в «Пожаре» В. Распутина, «Печальном детективе» В. Астафьева, «Фуку» Е. Евтушенко, «Искушении» Ю. Бондарева. Процесс демократизации общества в литературе обозначил, в основном, два потока её обновления: «запрещённую» и «возвращённую» литературу, а также литературу русского зарубежья. Основными темами художественных произведений в годы «перестройки» стали разоблачение культа личности Сталина, изображение гонений отдельных национальных меньшинств, политические репрессии. Для примера назовем только некоторые произведения, ставшие в этот период доступными для массового читателя: «Белые одежды» В. Дудинцева, «Черные камни» А. Жигулина, «Дети Арбата», «Страх», «Тридцать пятый и др.» А. Рыбакова; «Факультет ненужных вещей» Ю. Домбровского, «В круге первом», «Раковый корпус», «Архипелаг Гулаг» А. Солженицына, «Ночевала тучка золотая» А. Приставкина, «Колымские рассказы» В. Шаламова и многие другие.

О тотальных деформациях в революционной действительности, гражданской войне, общественном быте 20-30-х гг. и Великой Отечественной войне читатели узнали из произведений А. Платонова («Чевенгур», «Котлован»), Ю. Трифонова («Исчезновение»), Вас. Гроссмана («Жизнь и судьба»).

Расширили горизонты современного литературного процесса произведения писателей-эмигрантов «третьей волны»: В. Аксёнова («Ожог», «Остров Крым», «Желток яйца»); Г. Владимова («Верный Руслан», «Не обращайте вниманья, маэстро»); В. Максимова («Заглянуть в бездну», «Семь дней творения»); А. Зиновьева («Живи»), В. Войновича («Москва 2042»); Э. Лимонова («Это я, Эдичка», «У нас была Великая Эпоха») и др.

Среди изобилия книг второй половины 80-х годов критика выделила так называемую «новую», или «другую» прозу и её инварианты («бедная», «жестокая», «ироничная») – прозу Л. Петрушевской, Т. Толстой, С. Каледина, Л. Габышева, В. Пьецуха, Вл. Сорокина, А. Кабакова, В. Нарбиковой, Е. Попова, Вик. и Вен. Ерофеевых и др.

Непревзойдённым образцом поистине «новой прозы», достойной рубежа тысячелетий, стало завершающее и во многом вершинное творение классика русской литературы ХХ века Л.М. Леонова – роман «Пирамида» (1994), который с полным основанием можно назвать современной интеллектуальной эпопеей (ему посвящен второй параграф пятой главы). Писатель обращает наше внимание на планетарные, даже космологические тоталитарно-идеологические устремления Иосифа Сталина – совсем по Владимиру Соловьёву – единственному из писателей рубежа XIX–XX вв., сумевшему показать в образно-аллегорической форме притязания Антихриста на мировое господство. Именно в этом аспекте следует понимать планетарный замысел «вождя всех времён и народов» – осуществить мечту о «древней боли земной», то есть о «праведном царстве земном», а не «небесном», о котором проповедовал Иисус Христос.

Л. Леонову важно провести эту мысль, ведь герой его романа прекрасно понимает, что возникшая надежда «уложиться в отпущенный нам исторический срок шибко поубавилась» совсем не из-за враждебного сопротивления, а по соображениям о «самой натуре людской» Для выполнения этой задачи Хозяин и просит у Ангела содействия в осуществлении своих далеко идущих планов. Хозяин, разумеется, рассчитывал не только на советы Ангела, но и на его практическое сотрудничество в «коренной перестройке сложившейся у населения психики48, понимая, что эта проблема встанет и перед другими государствами, что «мы» и «они» станут искать разный подход к решению возникающей задачи, а именно: биологический – «они» и социальный – «мы».

По замыслу «вождя», в «энергии отбора» с нашей стороны необходима «новая сила, способная оживить ржавеющие поршни». С этой точки зрения, Сталина, каким он предстает в романе Л. Леонова, интересует «пригодность русского племени как главного инструмента в решении поставленной задачи»49. В этом и состоит суть мистического диалога «грузинского царя» с Иваном Грозным.

И вновь перед нами встаёт вопрос: кто же всё-таки Иосиф Сталин в изображении современных писателей, согласно принятой в нашем исследовании теоретической гипотезе: антихрист, профанно-исторический или сакрально-исторический герой? Если говорить о существе решаемой проблемы, то необходимо признать: позиции современных писателей в оценке личности И. Сталина расходятся до весьма широкого разброса мнений: от воплощенного Антихриста (И. Золотусский) до профанно-исторической фигуры (Л. Леонов) и, наконец, до сакрально-исторической личности (В. Карпов, А. Чаковский, Ю. Бондарев, А. Проханов и др.). В нашей оценке И. Сталин – герой профанно-исторического типа.

В романе Л. Леонова «Пирамида» есть, однако, поистине сакральный образ русской девушки Дуни Лоскутовой. В семье Лоскутовых любимый всеми ребёнок, хрупкий и впечатлительный, она обладала божественным даром ясновидения и умением разгадывать являвшиеся ей видения. Дуня способна была «выключиться из действительности», убежать от яви в «необычайные просторы себя», в свой сложный внутренний мир. Леонид Леонов на примере судьбы любимой героини, старофедосеевской девочки, как и Поли Вихровой из «Русского леса», поднимает множество философских проблем современной действительности. Центральной из них является планетарная идея о спасении рода человеческого от безумства ядерной войны. Помимо философских проблем, образом Дуни Лоскутовой автор высвечивает целый ряд мотивов нравственно-гуманистического плана. Важнейший из них – любовь к человеку, любовь не абстрактная, а наполненная человеческим состраданием, участием, душевной теплотой.

В произведении Л.М. Леонова есть ещё один необычный сакральный образ – священнослужитель о. Матвей Лоскутов, имеющий небольшой приход в церкви на старофедосеевском кладбище, на далёкой окраине Москвы. Матвей Лоскутов – достопочтенный семьянин, вырастивший троих детей: старших – Вадима и Дуню, младшего — Егора. Матвей Лоскутов – неординарный и новаторский образ в русской литературе последнего десятилетия. Он «лишенец», то есть принадлежит к категории лиц, ущемлённых в гражданских и имущественных правах. Писатель сознательно выбрал в центральные герои попа-«лишенца», чтобы правдиво передать трагедию 1937 года и последующих лет; художник наглядно, убедительно и конкретно показал многострадальную судьбу отдельного человека, в которой отразились судьбы многих.

Матвей Лоскутов – подлинно национальный и народный тип, человек высокообразованный и высоконравственный. Но главное, что привлекает в нём, – это интеллект мыслителя, искателя истины. Несмотря на почтенный возраст, он – натура рефлектирующая, задумывающаяся над смыслом жизни и назначением религии, над сущностью православия, последовательный и убеждённый христианин.

К числу профанных героев леоновского романа «Пирамида» относится Никанор Шамин. Отношение рассказчика к Шамину дружелюбно-ироническое, сочувствующее, как к молодому человеку, неутомимому правдолюбцу и наивно философствующему студенту. Нередко повествователь вкладывает в уста героя зрелые мысли или обобщённые авторские суждения.

Характер Никанора Шамина в романе Л. Леонова «Пирамида» претерпевает изменения. В конце дилогии перед читателем не самоуверенный юноша, а рассудительный и сдержанный молодой человек. Любовь к Дуне, участие в судьбе Вадима, горе Лоскутовых и история с Ангелом изменили Никанора Шамина, сделали его характер более ровным и спокойным. Этот профанный герой не зря займёт достойное место в жизни Дуни и общества.

К сакральным героям в дилогии Леонова принадлежит Ангел Дымков, персонаж, созданный авторским воображением и фантазией, столь органичной для романа-наваждения. Ангел Дымков занимает главное место в произведении. Композиционная роль этого необычного и чудесного образа чрезвычайно велика. Благодаря коллизии вокруг него, дилогия делится на три части: «Загадка», «Забава», «Западня». Его появление на страницах книги загадочно. Посланник небес прибыл на Землю в «командировку» для наказания Зла и выяснения в людях тенденций к добрым делам, чтобы прогнозировать неиспользованные потенциальные возможности человечества.

Но его почти полугодовое пребывание на Земле оказалось настолько трудным, что он мог бы оказаться в западне, если бы не Дунины проницательность и забота. Чувство сострадания, любовь и требовательные советы Дуни помогли ангелу Дымкову. Но предстояло последнее испытание – встреча со Сталиным, задумавшим чудовищный эксперимент: использовать Ангела для укрощения человеческих мыслей и чувств во имя всеобщего равенства на Земле. Дымков осознал всю абсурдность этой затеи и покинул планету с верой в добрые начала – ведь на Земле оставалась Дуня Лоскутова с беспредельным желанием справедливости и счастья.

В романе «Пирамида» художник и мыслитель Леонид Леонов великолепно нарисовал образ Вадима Лоскутова – тип идейного холуя при тоталитарном режиме, уверовавшего, что, оказавшись среди приближённых, он сумеет повлиять на железную личность вождя. Понимал он и другое, что «однажды ему раскрошат череп». Это обстоятельство и побудило его на «поистине самоубийственную попытку перевоспитать великого вождя». Этому должна была послужить небольшая по размеру повестушка с «уклоном в художество». Леонид Леонов обнажает эгоцентрическую сущность Вадима Лоскутова, слегка смягчая её старофедосеевской детскостью.

Замысел писателя вдохновила философская вера в то, что через громаду времени будущие хозяева омолодившейся планеты смогут наконец-то прочитать «апокриф Еноха, который объясняет ущербность человеческой природы слиянием обоюдонесовместимых сущностей – духа и плоти»50. Главному герою романа, отцу Матвею, приходит мысль, что во Вселенной готовится компромисс Бога и Дьявола, что в результате опрометчивой уступки может быть уничтожено человечество на Земле. Роман насыщен философскими размышлениями, монологами, диалогами, диспутами, цель которых – прояснить истинное будущее человеческой цивилизации. Глобальный масштаб поднятых проблем позволяет рассматривать произведение Л. Леонова «Пирамида» в рамках философско-социологической романной парадигмы реализма XX века, как интеллектуальный итог столетия и как роман-прогноз.

В шестой главе «Новые аспекты художественного отражения соборного сознания в духовном мире нашего современника в русской прозе последних десятилетий ХХ века» на материале произведений Ю. Бондарева, В. Распутина, В. Крупина, А. Ларионова исследуется преломление православных традиций в произведениях конца ХХ столетия.

Первый параграф посвящён проблеме духовного кризиса современной цивилизации и поиску нравственного спасения в романах Ю.В. Бондарева. В произведениях 60-70-х годов прошлого столетия прозаик об идее соборности ещё не говорит ни слова. Однако раздумья, переживания и поступки литературных героев зримо, ярко, порой трагично передают соборный дух воинского братства, духовного единения в борьбе за свободу Родины. Поэтому применительно к романам Юрия Бондарева вполне можно говорить о ратном (воинском) типе соборности. Нарастающая сила соборного духа крепнет постепенно, от романа к роману.

Героя романа «Берег» (1975) писателя Вадима Никитина, приехавшего в Западную Германию по приглашению госпожи Эммы Герберт спустя четверть века после Великой Отечественной войны, волнует, как и его немецких друзей, неудовлетворённость, безысходный пессимизм, предчувствие гибели западного мира. Друзья дискутируют о гуманизме, вере, революции, христианстве, культе личности, а главное – о современном человеке.

Обе спорящие стороны откровенны во взглядах на человеческий мир. Именно в этом споре впервые и прозвучит проблема поиска истины и спасения, связанная с христианством и соборностью. Господин Дицман неуверенно высказывает мысль о возможной полезной работе на человечество в будущем «странного паллиатива» – «соединения христианства с марксизмом...» Скажем больше: в этой фразе в произведении «Берег» пунктиром намечена линия, направленная на единство общечеловеческое, в опредленном смысле – соборное. Ещё острее и глубже эта проблема зазвучит в романах «Выбор», «Игра».

Спасение и очищение – вот, пожалуй, две основные темы, которые беспокоят героев и автора в романе «Выбор» (1980). Свои пути к очищению души проходят два главных героя – Илья Рамзин и Владимир Васильев. Наиболее сложной и трагичной судьбою отличается Илья Рамзин. Исходя из того, что об этом новаторском, необычном для советской литературы образе спорят до сих пор, в нашей работе утверждается мысль, что гибель героя, как это ни парадоксально звучит, сродни нравственному деянию, это его путь к самоочищению.

В романах «Берег», «Выбор», «Игра» философствующие и «любвеобильные чудаки» Юрия Бондарева думают о том, что объединяет нации и народы в годы опасности и кризисного состояния общества. Они не теряют надежду на спасение. Таким образом, по существу мы имеем дело с философско-интеллектуалъной романной трилогией о глобальной, планетарной общности людей Земли, о её будущем. Это и есть одно из проявлений соборного сознания современного человека, тяготеющего к планетарности. Герои Ю.В. Бондарева, ощущая себя «жертвами безжалостных весов жизни», приходят к важнейшему, жизненно важному выводу, хотя и совсем не по Ф.М. Достоевскому: «Нет, не красота спасёт мир, а правда равной неизбежности и понимания человеческой хрупкости каждого. Всех. Не сила, а трагическая слабость всех перед смертью. И здесь ничто не поможет. Ни талант, ни слава, ни положение. Ничто...».

Пожалуй, эти простые, понятные и как бы сами собой разумеющиеся истины и составляют мудрые пророчества писателя-гуманиста и философа Юрия Бондарева. Эти истины вновь стали художественной сверхзадачей в романе «Игра» (1985). Бесспорно и безусловно одно: в литературном процессе 80-90-х годов прежде «скрытые» художественные формы соборности трансформировались в «открытые». А в романах Ю.В. Бондарева «открытые» художественные формы соборности вышли на уровень осмысления глобальных проблем, так как речь идет о роли традиционных исконно-христианских ценностей в спасении всего человечества, всей земной цивилизации; и о той огромной роли России и США, которую могут сыграть в этом процессе две великие державы. Конкретизируя такую огромную художественную сверхзадачу, которая поднята в романах Юрия Бондарева, можно сказать, что «открытые» формы соборности образуют в его произведениях органическое единство, синтез нравственно-философских, духовно-этических и эстетических начал. Поэтому художественную форму соборности в романах Ю. Бондарева можно оценить как синтетическую.

Сильной стороной романа «Искушение» (1992) является изображение коллективного портрета чиновников государственного аппарата, их нравственного разложения, ведущего к идейному предательству. Для этой цели Юрий Бондарев использует символические и идеологические функции «формальной религиозности». И всё же такие христианские заповеди, как всепрощение, смирение и терпение не удовлетворяют автора; он считает, что подлость способна убить человека.

Новый роман Ю.В. Бондарева «Бермудский треугольник» (2000), с нашей точки зрения, по существу завершил художественную пенталогию, состоящую из пяти самостоятельных романов, включая предшествующие «Берег», «Выбор», «Игра», «Искушение». Рисуя кровавую расправу, сотворённую зашатавшейся государственной властью, Юрий Бондарев высказывает убеждение, что 3–5 октября 1993 года в Москве на площади перед Белым домом Советов «были растоптаны христианская доброта и блаженной памяти милосердие». Знаменитый романист в своём выстраданном произведении выступает как документалист, в приведённых фактах он точен. И не случайно главным героем в романе «Бермудский треугольник» является журналист Андрей Демидов.

Штурм Дома Советов стал горящим символом кризисного состояния России последнего десятилетия XX века. Другим таким символом, говорящим языком красок, стало талантливо написанное художественное полотно героя романа - живописца Егора Александровича Демидова, деда Андрея. Именно вокруг его изумительного шедевра и разгорелась полемика о судьбе России между американским меценатом мистером Хейтом и самим автором картины.

По существу, Юрий Бондарев проводит в своём произведении параллель между двумя контрастными, разнополюсными культурами – американской и русской. Писатель предупреждает, что в истории нет сослагательного наклонения, поэтому враждебного противостояния не должно быть, так как оно может привести к гибели цивилизации на земле. По этой причине в нашем исследовании и обращается основное внимание на идею соборности, спасительную не только для русских, но и для всего человечества.

Во втором параграфе шестой главы «Русский стиль – дело соборное» анализируются произведения писателей, продолжающих лучшие традиции русской классической литературы: Валентина Распутина и Владимира Крупина. Оба прозаика, оглядываясь на свой пройденный творческий путь и взирая на русскую историю из начала третьего тысячелетия, остаются приверженцами самобытного, национального развития России. Именно поэтому, несмотря на разность и несхожесть творческих почерков, обоих писателей объединяет русский национальный стиль, русское самосознание и мировосприятие.

Валентин Распутин в своих произведениях последнего времени художественно воссоздал бытие России конца XX века. Рассказ «Россия молодая» написан по путевым заметкам авиарейса «Иркутск-Москва». Впечатления от наблюдений за современной молодёжью горькие. Прозаик и осуждает молодость страны, и сочувствует ей, потому что считает её «без вины виноватой»: её окунули в «демократический» порядок, обманно выдав его за воскрешающую купель.

И Владимир Крупин уже в своих путевых заметках «Слава Богу за всё!» также не проходит мимо этой животрепещущей темы. Герой очерка «Сын, я утром повешусь» – юноша, так и не окончивший школу, – пьёт, развратничает, проигрывает деньги. Родители бессильны в противостоянии этому злу.

Оба автора одну из причин растления среди молодёжи видят в психологическом воздействии современного телевидения, этого «лупоглазого средства зомбирования».

Заслуживают особого внимания рассказы В. Распутина «Вниз по Лене-реке», «В ту же землю» и «Нежданно-негаданно», в которых отражаются его мировоззренческие позиции, наиболее отчётливо выражены социально-политические проблемы нашего времени. Эти небольшие произведения прозаика завораживают читателя не только волшебной художественной красотой и силой, но и пронзительной трагедийной нотой, от которой холодеет и возвышается душа человеческая. В мировой и русской литературе последнего десятилетия XX века таких шедевров не было, да и родиться могли они только в нынешней России.

Рассказ «Вниз по Лене-реке» содержит философские раздумья о сегодняшней жизни. Автор-путешественник возмущён постперестроечной действительностью, будто и не было двухтысячелетней истории России: всё легко перемешалось, легко заблудилось, легко возвели «на нравственный престол бесстыдство». Рассказчик считает, что в самоубийственном порыве ушедшего столетия, в уничтожающей силе виноваты не «чёрные дыры» космоса, не солнечные вспышки, а нечто, вызревшее в самом человечестве, «в тех духовных трещинах, откуда сочится и высачивается человечье».

В многопроблемном рассказе Валентина Распутина «В ту же землю», удостоенном международной российско-итальянской премии «Москва-Пенне» в 1996 году, у главной героини произведения, пожилой и одинокой, нет средств похоронить умершую мать Аксинью Егоровну. Поэтому пенсионерка решается схоронить мать «воровским образом», отступив от тысячелетних христианских традиций. Стыдно и больно читать об этом. Магистральной темой рассказа является беспросветная нужда пожилого одинокого человека, не способного выжить в современной России, где даже в сакральных обрядах нарушаются многовековые традиции соборности.

Русский стиль определяет и произведения Владимира Крупина – повести «Прощай, Россия, встретимся в раю» (1995-97), «Слава Богу за всё!» (1995), рассказы. Поиск объединительной идеи в Боге, в православии стал основным лейтмотивом всего творчества писателя. Ему принадлежит и мудрый афоризм: «Русский стиль – это соборность».

В замечательном очерке «Русский стиль» автор подробно и глубоко анализирует его. По В. Крупину, «сама русская история создавала его, христианство его одухотворило». Писатель полагает, что русский народ составляет нацию, которая полностью совпадает со своей религией. Следовательно, и стиль нации совпадает с её религией. Однако «стиль – не этнография в костюме и рисунке танца, – это образ мыслей». Стиль не предполагает следование за идеей, а следует «за периодами жизни, их ритмом, гармонией»51.

По В. Крупину, стиль формирует мировоззрение, а не наоборот. Повесть «Слава Богу за всё!» содержит целый ряд публицистических очерков, героем которых становится мудрый рассказчик, выразитель идей автора. В структуру повести включен очерк «Исповедь врага России». Писатель не боится, что собратья по перу обвинят его в целенаправленном поиске образа врага. Владимир Крупин смело заявляет, что этот образ ему не мерещится, он есть. В названном очерке нарисован условный и реальный одновременно образ «многовекового врага России».

Повесть заканчивается очерком «Ты русский? Терпи», в котором писатель формулирует нравственный кодекс, или «правила поведения, может быть, меру жизни и поступков» каждого человека, которые заложены в понятии соборности, определяющей русский стиль.

В параграфе третьем шестой главы «Россия как живая, соборная личность и как духовная сила» исследуется духовное бытие рубежа третьего тысячелетия. Материалом для анализа служит роман Арсения Ларионова «Раскаянье». Осмысление ушедшего двадцатого столетия идёт через диалог с собеседником, порою через страстный спор с ним.

Львиную долю духовного исследования нашего бытия выполняют «гатчинские «грешники»: Алексеи Ивановичи – Варламов и Костромин; лечащий врач и заведующий отделением психиатрической больницы Карен Мигранович; санитары – Пётр и Фёдор. Помимо них, большую роль в повествовании играют старцы Псково-Печерского монастыря и, конечно, михайловские философы: художник Борис Михайлович Козмин; директор Пушкинского музея-заповедника, знаменитый пушкиновед, историк, Герой Социалистического Труда Семён Степанович Гейченко; женщины-богомолки Александра Фёдоровна и Матрёна Васильевна. Все они, по выражению писателя, «духовные ратоборцы». В романе Ларионова «Раскаянье» повествуется не только о праведниках, но и о Богочеловеке, каким, по мнению писателя, является Александр Сергеевич Пушкин. Образ Пушкина как Богочеловека лейтмотивом проходит через всё произведение. Нам думается, однако, что при всей горячей любви русского народа к великому национальному поэту, имя гения нельзя абсолютизировать и возносить до уровня Богочеловека или святого. Попытка сделать это охлаждает тёплое обаяние неповторимой личности творца русской поэзии, которая живёт в каждом нашем соотечественнике.

Шестую главу завершает четвёртый параграф под названием «Два героя и третий (в поисках синтеза)», построенный на анализе романов Ю. Бондарева и А. Ларионова. Обоим писателям удалось создать в своих произведениях образы молодых правдоискателей-современников, очень разных по характеру, но сильных по духу. Их судьбы – трагическое олицетворение времени духовного раскола, разобщённости, разлома в нашем Отечестве, отражение той исторической действительности, которая возникла в стране после августа 1991 года. Вот почему в этих романах нет того третьего героя, который смог бы выразить полноценно национальные идеалы всего российского народа. И всё же герой Юрия Бондарева Андрей Демидов в романе «Бермудский треугольник» одерживает нравственную победу над силами разрушения, к сожалению, ценой своей свободы. В последнем по времени произведении «Без милосердия» (2004) тема нравственной победы героя звучит ещё ярче.

Этот мотив не даёт угаснуть пророческой надежде Юрия Бондарева, который верит в историческое будущее нашего Отечества, предрекая стране окрыляющую национальную перспективу. «Время подражания пройдёт, – пишет выдающийся романист, – это произойдёт не завтра... Россия не сразу придёт к решительному осознанию народом собственного пути в XXI веке, собственной идеи и собственной цивилизации, совершенно не совпадающих с задачами чужих»52.

В Заключении диссертационного исследования утверждается основополагающий тезис нашей работы: художественно-эстетическое воплощение принципа соборности как православной традиции, как идеала духовного единения предстаёт магистральной парадигмой в философско-эстетической системе отечественного литературного процесса второй половины XX – начала XXI веков, определившей многообразие новых – философско-этических, социально-политических, эколого-культурологических – подходов к её осмыслению.