К. С. Станиславский

Вид материала

Документы

Содержание К. Станиславский К. Станиславский 249*. Н. В. Егорову и В. Г. Сахновскому К. Станиславский К. Станиславский К. Станиславский К. Станиславский К. Станиславский К. Станиславского К. Станиславский.

Подобный материал:

• К. С. Станиславский Письма 1886-1917       К. С. Станиславский. Собрание сочинений, 10580.72kb.
• К. С. Станиславский Письма 1886-1917       К. С. Станиславский. Собрание сочинений, 10580.19kb.
• К. С. Станиславский («Станиславский. Ученики вспоминают») Не спешите называть бредом, 733.92kb.
• Н. В. Демидов творческое наследие Искусство актера Н. В. Демидов книга, 5224.17kb.
• К. С. Станиславский, 6294.05kb.
• К. С. Станиславский, 9727.38kb.
• К. К. Станиславский Работа актера над ролью, 8199.71kb.
• К. К. Станиславский Работа актера над ролью, 15947.17kb.
• К. С. Станиславский, 7866.35kb.
• Антона Павловича Станиславский Константин Сергеевич. Ведущий 2: биография, 104.26kb.

246. Л. М. Леонидову

24 августа 1932

Баденвейлер

Дорогой Леонид Миронович!

   Спасибо за Ваше письмо. Принимаю все Ваши и Владимира Ивановича условия:

   Мы подписываем объявление -- вместе с Владимиром Ивановичем¹.

   Вы управляете театром во время нашего отсутствия, а о дальнейшем будем разговаривать².

   Тройка не будет называться советом (а как?).

   Жду новую редакцию от Владимира Ивановича.

   Передайте поклон и привет от меня и Марии Петровны всем товарищам по театру.

   Подгорный в Parnichet (Poste restante). Его послали в Royat, но там шум, гам и ни одного места. Теперь послали в Parnichet. Боли продолжаются. Спрашивает, что ему делать? Пишу, что если болезнь серьезна и требует указанного ему лечения и если боли продолжаются, то таким он нам в Москве не нужен. Пусть опаздывает, но приезжает работоспособным.

   Сам я опять лежу (грипп). Погода была райская, но один день выдался холодным, и я уже простудился. Неужели и я уже превращаюсь в "старца"?

   Все наши шлют Вашим самый сердечный привет.

   Обнимаю. Будьте здоровы и держите диету.

Ваш К. Станиславский

   24--VIII--32

  

247*. Н. В. Егорову

  

Август 1932

Баденвейлер

Милый и дорогой Николай Васильевич.

   Пишу Вам о Владимире Ивановиче.

   По-видимому, его положение тяжелое: без денег, должает, в Берлине настроение страшное ввиду политических событий. Состояние очень угнетенное и большая слабость. Нет сомнения, что он серьезно болен. Надо что-то сделать для него. Я просил Леонидова и Качалова побывать у Немировича-Данченко в Берлине и подробнее разузнать о том, что с ним и что можно для него сделать. Сейчас получил сведения о том, что ему выслали денег на прожитие из Москвы, но совсем ничтожную сумму. Если можно будет начать хлопоты о добавлении ему денег, то, быть может, потребуется и мое мнение. На этот случай я просил Владимира Ивановича написать мне соответствующее письмо о том, чтоб я посоветовал ему, как сделать, чтоб иметь возможность вернуться в Москву трудоспособным. На этом письме я напишу свое мнение и письмо пришлю Вам. Может быть, оно понадобится.

   Не подлежит сомнению, что Владимир Иванович серьезно болен и что его состояние -- трудное. Надо ему помочь. Многого он в Москве не сможет сделать, но все-таки направить одну-другую пьесу в кабинетной работе, дома, он сумеет. А это большая помощь мне, так как я пугаюсь огромной предстоящей мне работы, которую необходимо выполнить. Иначе группа заскучает и пойдут опять брожения.

   Что у вас делается -- не знаю. Теперь говорят, что ремонт идет успешно и что к сроку будет все готово. Больше всего боюсь за Ваше переутомление! Думайте об этом.

   Вопрос о тройке можно считать принятым. Самым большим его заступником и поклонником явился Владимир Иванович. Подробности узнаете раньше меня от Леонидова и Качалова. Теперь вопрос в Москвине.

   Самая насущная необходимость предстоящего сезона -- не переутомлять труппы количеством спектаклей, дать побольше времени для работы на репетициях и для организаций десяток и их перевоспитания ¹.

   Обнимаю. О Подгорном и о Рипси не имею известий. Неужели и они выбывают из боевого строя. Это ужасно!

   Обнимаю и люблю.

К. Станиславский

  

248*. Н. В. Егорову и В. Г. Сахновскому

   3/IX

3 сентября 1932

Баденвейлер

Дорогие Николай Васильевич и Василий Григорьевич!

   Не могу мириться с тем, что еще целый год мы обрекаем наших лучших из молодых актеров на скитальческую жизнь. Что-то сделать необходимо. Мы не можем спокойно пройти мимо бесчеловечного факта такой скитальческой жизни -- и продолжать [требовать] от бездомных идеальной "академической" работы. Скажут, я требую невозможного. Но и мы делаем то же. Кто-нибудь должен сделать невозможное. Кто же? Должны это сделать мы -- старики, более, чем они, деловые и имеющие власть. Что же? Может быть, часть Малого театра по Тверской временно до пристройки отдать бездомным. Можно настаивать на одном из этажей рабфаков. Необходимо еще раз возбудить вопрос перед ЦИК от моего имени¹.

  

249*. Н. В. Егорову и В. Г. Сахновскому

  

   5/IX 32

5 сентября 1932

Баденвейлер

Дорогие Николай Васильевич и Василий Григорьевич!

   Мне чудится, что (согласно заявлению Авеля Софроновича) в Академию¹ должен быть доступ актерам всех театров. Такое должно быть специальное отделение. Интересуется Малый театр, или Корш, или МГСПС -- пусть идут по "десяткам". Можем брать подряды на актерские постановки (школьные работы) целых спектаклей. Пусть халтурят наши режиссеры (организованно).

   Всех, кто может учить, -- собрать. По мере того как в других театрах по нашей программе будут вырабатываться актеры по "системе", они сами будут стремиться к нам. Так создастся смена. Ненужные же нам актеры могут переходить в другие театры. Так создастся обмен. Можно будет брать актеров на отдельные роли, если они нашей школы.

Ваш К. Станиславский

  

  

250*. В. Г. Сахновскому и Н. В. Егорову

  

   5/IX 32

5 сентября 1932

Баденвейлер

Дорогие Василий Григорьевич и Николай Васильевич.

   Всю конструкцию десяток нужно переработать. Ясно, что общаться с труппой можно только через десятки. Ясно и то, что десятки нужны и интересны Театру-Академии не только со стороны художественного их усовершенствования, но и со стороны этической, дисциплинарной, административной, корпоративной, общественно-политической и проч. Нам нужно не только прекрасное искусство, но образцовая атмосфера. Одно без другого не может существовать. Для того театра, о котором говорят Комиссия ЦИК'а и партия, необходимы оба эти начала¹. Поэтому в десятки должны прежде всего поступать те лица, которые одинаково смотрят на указанное назначение этих организаций.

   Могут ли быть десятки по чужому назначению, или, как и раньше, они должны сходиться по взаимному влечению. Мне представляется, что только на последнем основании. Могут быть по назначению только: режиссерские и педагогические десятки. Лично я общаюсь с десятками, как раньше, на дому. Вызываю по десяткам, или представителей от десяток. С актерами, не зачислившимися в десятки, общение невозможно не потому, что я не хочу, а потому, что не смогу. Занятия в школе мои происходят через преподавательские десятки. Я дал им урок (показательный), а они разносят по труппе. Все остальные части театрального аппарата общаются через десятки.

Ваш К. Станиславский

  

  

251*. Н. В. Егорову и В. Г. Сахновскому

  

   8/IX

8 сентября 1932

Баденвейлер

Дорогие Николай Васильевич и Василий Григорьевич!

   По декорационным, и монтировочным, и другим частям тоже надо делать что-то в этой Академии. Я думаю, этим делом заинтересуется Дима¹. Поговорите с ним. Тут же -- пробы радио, эффекты, свет. Пригодится новый изобретатель, которого мы приняли в театр, -- не помню еще его фамилии.

Ваш К. Станиславский

  

252. Л. М. Леонидову

17 сентября 1932 (почт. шт. -- дата получения)

Баденвейлер

Дорогой Леонид Миронович!

   Спасибо за Ваше письмо от 2/IX. Не мог тотчас же ответить, так как оно застало меня в кровати. Опять схватил грипп с температурой 38,7, с хрипами и с боязнью за воспаление легких. Провалявшись в кровати около двух с половиной недель (в самую чудную погоду, в комнатной духоте), я теперь оправился (когда погода изменилась, повернувшись на осень).

   Вот причина задержки. От Подгорного имею неважные известия. Предполагают, что у него от прошлогоднего разрыва в почках произошло сращение их с кишкой. Однако боли стали меньше. Он опять едет в Париж на просвечивание и на консультацию. Через него узнал, что Рипси лежит в гриппе в Париже или около него.

   Понимаю Ваше волнение при экстренной замене Вишневского. Я бы переменил спектакль, именно потому, что он первый. Перемена с первого же начала может развихлять труппу, а излишняя строгость к качеству спектакля при самом начале подтягивает труппу. Что же это сделалось с Вишневским? Он был самый аккуратный! Уж не болен ли? ¹

   Как было бы важно все возобновления старых спектаклей хорошо освежить по сквозному действию и сверхзадаче. Они-то, самые главные, и забываются легче всего актерами. В этих случаях пьеса попадает во власть штампов.

   Надо убедить, что при недостаточных жалованьях и при опоздании их повышения труппа ослабнет. Надо умолять, чтоб на материальную сторону и на еду начальство обратило бы особое внимание. Знаю, что это трудно, но без этого не доведешь сезона до конца.

   Послал, как просили, какую-то пошлятину вместо приветствия Александринке. Повторяю один и тот же мотив о "традициях". Сам же, по правде говоря, не имею никакого представления о том, что такое представляет из себя этот театр. Кроме того, писал с температурой. Надеюсь на то, что если пошло и не подходяще к тому, что из себя представляет теперь Александринка, то моего письма читать не будут².

   Надеюсь, что теперь Вы получили текст объявления о назначении Вашем, Москвина и Качалова по редакции Немировича. У меня не было моей прежней редакции, и я не мог сличить разницы. Но я поторопился подписать присланное Немировичем, так как не хотел задерживать Москвы. Кроме того, я полагал, что редакция сделана по Вашему соглашению с ним. Знаю, что Владимир Иванович теперь в Женеве и в Карлсбад не поедет, так как, по его словам, опоздал туда. Он намеревается вернуться в Москву к концу ноября.

   Вы не хотите названия "тройка". Пусть не называется так, но удобно ли будет каждый раз повторять все три фамилии? Сама жизнь и актерское остроумие придумают название -- для краткости. Оно может оказаться неподходящим. Лучше бы придумать "прозвище" ³.

   По Вашему письму чувствуется в Вас бодрость, и это очень приятно.

   [...] Как бы надо роли по душе -- Качалову и Книппер! Последняя мечтает об [пропуск в подлиннике.-- Ред⁴]. Не пустить ли ее после "Талантов". Еще мысль: не пришлось бы заменять Подгорного -- в прокуроре? Во всяком случае, при состоянии его здоровья ему, быть может, нужен дублер. Лучше это сделать заблаговременно, чем наспех. Кто же этот дублер? По-моему, один Хмелев может это сделать. Роль важная⁵.

   Еще дело; решите порядок: кому я должен писать свои мысли по театру и предложения -- Вам ли, т. е. "тройке", или своим заместителям? Сговоритесь и велите мне написать.

   Обнимаю Вас и всех товарищей по театру. Не забывайте при случае и черкните. У нас все то же самое изо дня в день. Если б не свидание с семьей, то с радостью вернулся бы домой. Ближайшая разлука с семьей гнетет. И не придумаешь, как сделать, чтоб всем соединиться в Москве. Но теперь туберкулезных там не откормишь.

Ваш любящий

К. Станиславский

  

253. Из письма к Л. М. Леонидову

26 сентября 1932

Баденвейлер

Дорогой Леонид Миронович!

   Спасибо за Ваше письмо от 18/IX и отвечаю на него по пунктам.

   Я сам боюсь переезда из Баденвейлера в Берлин и особенно из Берлина в Москву. При случае черкните, как Вы ехали, было ли тепло. Я с собой захватил пальто на вате, но шубы нет. Но, помня, что в прошлом году в ноябре было 15R ниже нуля, я немного сомневаюсь, как поступить. В Варшаве шуба не потребуется, а по приезде в Москву могут в случае нужды выслать шубу на вокзал. Только бы не высылали особого вагона. По теперешним временам это не нужно.

   Да, если мое письмо было лучшим на Александрийском юбилее, могу себе представить, какая там была скука. Самым искренним образом радуюсь и удивляюсь тому, что оно имело такой успех, так как я его высасывал из пальца, так как не было под рукой никакого материала. Спасибо Книппер¹.

   Если удалось распределить пьесы так, что вся труппа занята и довольна работой, я счастлив и приветствую первый шаг Судакова, если это его работа. Но думаю, что не он один участвовал в этой сизифовой работе, а потому приветствую всех, кто над ней трудился. Знаю, как это сложно ².

   Неужели Толстой написал хорошую пьесу, годную для нашего театра?!³ За "Самоубийцу" боюсь в том смысле, что актеры не поверят в возможность его осуществления, и потому работа будет без энергии, а между тем она наиболее важная с художественной стороны... и трудная!!⁴

   Говоря о Книппер, я подразумевал "Без вины виноватые" Островского. Но, судя по ее письму к Марусе, она очень довольна "Жизнью в лапах" ⁵.

   Жалко пускать "Тартюф" на Малую сцену -- с Качаловым! ⁶

   Мне кажется, что старики заслужили право играть только на Большой сцене. Одна ходьба по лестнице чего стоит. Даже молодые жалуются. Как жаль, что Малую сцену нельзя заменить другой, более доходной. Пока это не будет сделано -- материальный кризис и мизерные жалованья не будут изжиты.

   "Столпы общества"! Боже, какая скучища. Не могу забыть этого ужасного спектакля и моих десяти потов во время игры Бёрника. Неужели Хмелев охотится на него!? ⁷

   Вот тут меня берет сомнение. Неужели все 15 пьес скомпонованы так, что могут репетироваться так, что никто не будет совпадать и задерживать работу, как это было с "Самоубийцей" и "Мертвыми душами"?

   ...Вот что меня убило, это Ваше известие о жалованьях до января.

   Чтоб выйти из положения, единственное средство -- беспощадная халтура. Ведь мне писали, что уже затребовали списки жалований. Я этому возрадовался и растрогался заботой. Если не ошибаюсь, в истекшем сезоне повышение произошло до1 января. Не следует ли съездить депутацией и просить ускорить, иначе к январю уже все сердца актеров будут изношены и придется отпускать их среди сезона на поправку, как в прошлом году, и тем срывать сложный, скомбинированный план репетиционных работ. Нормировка и переработка за деньги -- хорошая мера. Я ее очень одобряю. Но разве она достаточна?!

   Очень одобряю меры по снабжению.

   Хмелев -- прокурор на тот случай, если Подгорный вернется больным. Чтоб не пришлось халтурно вводить заместителя.

   На будущее время буду писать Егорову или Сахновскому, так как в их руках аппарат администр[ации], и можно наладить порядок. Вы же сговоритесь, как будет производиться передача.

   Браво! Качалов держится. Сдержите Книппер. Она опять уж летает, а среди сезона измучается!

   Не вижу в репертуаре интересной работы Качалову и Вам!

   Как вопрос о жалованье "тройке"? Я писал об этом, но еще не имею известия.

   Что сказать о себе?

   Если б не семья (расставание с которой становится все мучительнее по мере того, как мы стареем), я бы с радостью вернулся поскорее, до холодов. Правда, мысль о заключении до весны в двух комнатах меня приводит в ужас, но, кажется, это неизбежно будет и в этом году. Только что стало похолоднее, и все прежние ощущения в сердце и в других местах вернулись.

   ...Погода у нас изменилась, а сегодня так просто холодно по-осеннему, и сижу по-зимнему в запертой комнате. Говорят, что это временно и что скоро опять вернется тепло.

   Через недели две думаем вернуться в Берлин, а в самом начале ноября быть у Вас.

   Всех обнимаю, и Вас в первую очередь. При своем безделии много думаю, и вспоминаю, и представляю себе, как Вы там работаете и кипите в котле.

   Все наши шлют Вам привет. В пятницу Саша ⁸ уже уезжает. Игорь пока остается.

Любящий Вас

К. Станиславский

   1932--26/IX

  

254. А. М. Горькому

  

29 сентября 1932

Баденвейлер

Дорогой Алексей Максимович.

   Простите мое запоздалое поздравление с днем Вашего сорокалетнего юбилея литературной деятельности.

   Задержка произошла потому, что я живу в дыре и газет не читаю, а театр известил меня, когда уже юбилей прошел.

   Примите мое самое искреннее поздравление.

   Я радуюсь тому, что наш театр, близкий свидетель Вашей блестящей сорокалетней литературной деятельности, в завершение и укрепление нашей дружбы становится театром Вашего имени¹.

   Отныне будем вместе работать над советским театром, который один может поддержать гибнущий во всем мире театр.

   Очень сожалею, что в торжественные дни, которые праздновались в Москве, я был не с Вами. Отдаленность расстояния не охладит моего горячего приветствия.

   Крепко жму Вашу руку и прошу передать мои поздравления всей Вашей семье от душевно преданного Вам

К. Станиславского

   1932. 29--IX

  

255*. Б. Ю. Чернявскому

   8/Х 32

8 октября 1932

Баденвейлер

Дорогой и глубокоуважаемый Борис Юрьевич.

   Пять минут тому назад прочел Ваше письмо и тотчас же сажусь писать ответ, но только по самым спешным вопросам, чтобы избежать недоразумений в будущем.

   1) Передайте Марии Соломоновне, что я прошу ее во имя прошлого (а в нем были хорошие моменты) -- дождаться моего приезда (в начале ноября) и ничего не предпринимать до моего разговора с ней. Со своей стороны я обещаюсь ей, что если мотивы ее ухода основательны и я вместе с Вами и Ал. Влад. не сможем устранить препятствий, то я не буду мешать ее уходу¹, так как твердо решил не удерживать никого из недовольных.

   2) Остановка репетиций "Кармен" мне непонятна. Много сил и внимания было потрачено на то, чтоб наладить репетиции четырех опер одновременно, и работа шла². Теперь одна из четырех опер прошла ("Золотой петух") ³, значит, стало легче, а между тем самая канительная работа остановилась. Понимаю, что в первое время, когда налаживался сезонный репертуар, остановка репетиций могла быть неизбежна. Но теперь...?

   3) Вопрос о халтурах был мне обещан и запротоколен мной неоднократно после разговоров с Андр. Серг., Аркадьевым, Эпштейном⁴. Теперь по воле Павла Ивановича⁵ он снова выплывает наружу. Мне приходится повторять то, что я уже не раз говорил: мне 70 лет, из них я 50 лет упорно боролся с халтурой, так как считаю ее самым злейшим врагом и погубителем всех театров и виновницей всемирного кризиса. Неужели же теперь, перед смертью, чтоб быть приятным Павлу Ив., я должен отречься и стереть то, за что боролся всю свою артистическую карьеру?! Если б я это сделал, то первый П. И. перестал бы уважать меня. Поэтому я не могу согласиться ни на какую халтуру -- ни с ширмами, ни с фортепиано, ни с мандолиной, ни с клавесинами, а только -- с полным оркестром. Если это мое условие не подходит, придется обратиться к другому режиссеру и директору -- подешевле⁶.

   4) Очень сочувствую студии. Она одна может оздоровить наш сгнивающий театр. Но первое условие: полное разъединение ее от театра⁷. Ученик, раньше времени попавший за кулисы и тем более на сцену, перестает быть учеником. Поэтому первое правило студии должно быть: студийцу строжайше запрещается ходить за кулисы театра, а артистам, без моего разрешения и выбора,-- на уроки и репетиции студии. Компромисс в этом вопросе смерти подобен. Смешивать учение с театральной работой -- то же, что ученику с непоставленным голосом петь Зигфрида и вагнеровский репертуар. Кроме того, на два дела нет ни сил, ни времени. При таком порядке создание кадров превратится в полное их уничтожение, так как ученики потеряют голоса, ничего не приобретут и ничему не научатся, а только накопят ворохи штампов.

   Вести студию на грошовые подаяния от театра нельзя. Если нужны кадры, необходима какая-то, хотя и скромная, ассигновка. Смотря по ее размерам развернется и работа. Не участвовать в "студии" (в кавычках), вроде тех, которыми запружена Москва,-- я не могу.

   5) Скажут, что я все отрицаю и ничего не предлагаю! У меня есть и предложения. Первое. Чтоб наша жизнь текла нормально и нам не приходилось бы ходить с протянутой рукой, надо поставить нас в нормальные условия, т. е. дать театр. Тогда все устроится само собой. Пока этого нет, никакие компромиссы не помогут, а будут лишь запутывать дело. Если нельзя дать здания, то Наркомпросу надо уплатить деньги, возмещающие то, что нам недодано. Но нельзя государственный театр субсидировать за счет голодных актеров. Если невозможно дать театра, ни денег, это означает, что данному учреждению не по силам содержать театр и надо его закрыть.

   6) Скажут, что я все отвергаю, но ничего не предлагаю. Свое предложение я не раз высказывал и подробно писал в последнем письме к Вам о материальных выгодах Моцартовского зала⁸. Там в вечер можно получить до 800 руб. Что же касается халтур, то я утверждаю, что в конечном результате они убыточны. Когда я предсказывал, что ленинградская поездка не принесет пользы, и высказался против нее,-- надо мной смеялись. И сейчас скажу -- новые поездки в Ленинград будут в конечном счете убыточны. Вот халтура в Ленинграде может принести некоторую прибыль.

   Ваша мысль о концертах (организованных) тоже может дать хороший доход, и я так восхвалял и приветствовал Ваше начинание.

   Пусть нам дадут какой-то театр вроде КОР'а (как нам, так и Немировичу -- филиал). Там можно устроить регулярные спектакли, и будет хорошо.

   Но халтура и Академия -- никак не совместятся.

   7) Группа артистов, восхваляющая Немировича-Данченко-театр, была очень обижена, взволнована и сильнее всех протестовала, когда я внес предложение о соединении с тем театром. Почему же такая перемена? Если им хочется переменить свою артистическую веру -- пусть вносят предложение о слиянии.

   8) Я телеграфировал о том, что отсюда, из этой дыры, я ничего не могу сделать ни с партитурой Девятой симфонии⁹, ни теперь со струнами и тростниками для оркестра. Кроме того, у меня нет на это денег. У меня в обрез, чтобы доехать до Москвы. Пусть сами музыканты снесутся с фирмами в Дрездене и напишут туда, чтоб они выслали мне наложенным платежом все нужные вещи (которых я даже не знаю и названия по-немецки), я могу занять у друзей до 80 марок -- не больше. Высылать к 31 октября в Берлин по адресу Pension "Bayerischer Platz" -- Bayerischer Platz, No 2, Berlin.

   Простите, дорогой Борис Юрьевич, что письмо такое сухо-деловое и моментами резкое. Последнее ни с какой стороны не относится к Вам, а является следствием истощения моего терпения.

   Вот уже много лет мне обещают и тотчас отнимают обещанное. Я борюсь все эти годы за одно и то же. Больше сил не хватает. Я никогда, ни разу не "пугал" отставкой и уходом, как это любили в оно время делать кучера. Считаю эту манеру несерьезной. Но теперь я заявляю в первый раз, что, если будет узаконена халтура, я не останусь на своем посту и буду хлопотать о том, чтоб с театра сняли мое имя.

   Или наш театр и мои последние старческие силы нужны, и я их охотно жертвую,-- или я ухожу на покой и буду писать свою грамматику актерского и режиссерского искусства. Крепко жму Вашу руку и обнимаю Ал. Вл. (который все еще пишет мне письмо!).

Искренно преданный

К. Станиславский.

   Простите за ужасный почерк. От спешки и волнения.