Комедия «Старший сын» органически связана с размышлени­ями Вампилова над соотношением лжи и правды как в самой жизни, так и в литературе

Вид материалаДокументы
Подобный материал:

«Старший сын»


Комедия «Старший сын» органически связана с размышлени­ями Вампилова над соотношением лжи и правды как в самой жизни, так и в литературе. Его записные книжки содержат ин­тересные суждения на эту тему: «Все лучшие известные писа­тели знамениты тем, что говорили правду. Ни больше ни мень­ше — только правду. В двадцатом веке этого достаточно для того, чтобы прославиться. Ложь стала естественной, как воздух. Прав­да сделалась исключительной, парадоксальной, остроумной, та­инственной, поэтической, из ряда вон выходящей. Говорите правду, и вы будете оригинальны». Другая запись касается поведения человека в сложных обстоятельствах переплетения правды и лжи: «Бывает, лучше быть обманутым, чем, не пове­рив другому человеку, обмануться в самом себе».

На этих программных положениях вампиловской этики и эсте­тики построен весь «Старший сын». Вот уж где действительно «ложь стала естественной, как воздух». Взаимоотношения персонажей комедии основываются главным образом на обмане: студент Бусыгин, по воле случая выдает себя за старшего сына музыканта Сарафанова; Макарская то и дело обманывает влюбленного в неё Васю; Сарафанов вводит в заблуждение своих детей (Нину и Васю), говоря им, что играет в симфоническом оркестре, а в действитель­ности подрабатывает на похоронах и на танцах; дети, зная, что это неправда, не только охотно принимают отцовскую ложь, но и вся­чески оберегают ее от неожиданного «разоблачения» и т. д. Более того, выпускник летного училища Кудимов с его неколебимыми правилами «говорю правду» и «никогда не опаздываю» кажется, по сравнению с детьми Сарафанова, прямолинейным солдафоном, не способным улавливать сложные оттенки человеческих отноше­ний. И даже Сильва, этот «симпатичный нахал», приятель Бусы­гина, сотворивший легенду о старшем сыне и решивший в конце концов обнажить правду, раскрыть глаза наивному Сарафанову и его детям на истинное положение вещей, выглядит в этом своем действии откровенным «мерзавцем». По логике драматурга выходит, что те, кто живет в атмосфере «обмана» и готовы пове­рить в него, принять его как должное, — вполне симпатичные, ми­лые люди, а те, кто настаивает на «правде», спешит продемонст­рировать ее, вызывают явное неприятие у читателя и зрителя.

Такова парадоксальная природа вампиловской комедии, где об­ман — не столько черта характера персонажей, сколько элемент игры, игры рискованной и опасной, но в то же время и увлекатель­ной, интригующей, поддерживающей напряженное внимание зри­теля. Тут своя, если можно так выразиться, эстетика обмана: без него нет настоящего интереса в действиях персонажей, нет подлин­ной интриги, острого сюжета. Суть этого явления и возможности его использования в литературном произведении открывают перед нами те же записные книжки драматурга. Вот один из показатель­ных диалогов: «А муж у тебя есть? — Нет. — Как же быть? Кого же мы будем обманывать?» Или другая запись, во многом допол­няющая первую: «О н а: Не обманываясь, скучно жить. Человеку необходимы иллюзии — для радостей, для восторгов, для наслаж­дений. Обманывайте меня, но так, чтобы я вам верила».

Действие комедии «Старший сын» невольно соотносится с эти­ми краткими, но выразительными записями. Герои ее не толь­ко охотно идут на обман, но и по-своему рады обманываться. За всем этим угадывается глубокое знание Вампиловым челове­ческой природы. Человек готов поверить в то, о чем он мечта­ет, но чем в реальной жизни обделен. Недостает, например, на­стоящей любви — и он принимает за любовь то, что на самом деле ею не является (Нина в ее отношении к Кудимову). Разва­ливается семья, угасают возможности для истинных проявле­ний отцовского чувства — и он готов принять за сына того, пусть даже случайного, человека, кто пробудил их в нем (Сарафанов). Отсутствует ощущение исполненного сыновнего долга — и он готов считать своим отцом того, кто действительно нуждается в его любви и заботе (Бусыгин). Когда Бусыгин в финале коме­дии, подтверждая слова Сильвы, снимает с себя маску «старшего сына», Сарафанов отказывается в это поверить: «...Я не верю! Скажи, что ты мой сын! Ну! Сын, ведь это правда? Сын?!» За­тем это неверие тут же переходит в уверенность: «Ты — насто­ящий Сарафанов! Мой сын! И притом любимый сын!». Ситуация парадоксальным образом перевернулась: Бусыгин стал для Сарафанова ближе и нужнее, чем родные дети. Это вынуж­дена признать и Нина, обращаясь к своему новоявленному «бра­ту»: «Нас он (т.е. Сарафанов) уже за детей не признает, а ты стал его любимчиком». Тем самым автор комедии под­водит к главной своей мысли — утверждению духовного родства людей в противовес формальным родственным связям. Масш­таб и проблема пьесы как бы укрупняются, она приобретает силу обобщения не только художественного, но и философского.

Основу жанра комедии составляет, как правило, контраст между видимостью и сущностью персонажей. Но у Вампилова он опять-таки проявляется по-своему. Именно этого не могли понять чиновники из Московского управления культуры, решав­шие судьбу его произведений. Утверждая, что Сарафанов «сла­бый человек», «фигура жалкая»1, они исходили, казалось бы, из очевидного. «Блаженный» Сарафанов, как ни старается, не может утвердить свой отцовский авторитет в глазах детей; он слишком доверчив, мягок, порой просто беспомощен. И вместе с тем, несмотря на свой пожилой возраст, возвышенно роман­тичен: сочиняет музыкальную ораторию под названием «Все люди — братья». Одним словом, он «ненормальный», как гово­рит о нем дочь Нина.

Однако в драматургической системе Вампилова своя шкала ценностей: «ненормальный» — значит хороший. Сарафанов, при всех его слабостях, неизменно вызывает симпатии зрителей своей подлинной добротой, душевной теплотой и открытостью. А «нор­мальный» курсант Кудимов, наоборот, антипатичен. По мнению тех же чиновников, «он выписан дураком, бурбоном, дубом и т. д.». И хотя Вампилов, возражая на это, заявлял, что Куди­мов сложнее, чем его обычно представляют, образ этот и в са­мом деле получился малопривлекательным. «Я люблю людей, с которыми все может случиться», — утверждал Вампилов. С Кудимовым ничего особенного случиться не может именно по­тому, что он во всем руководствуется «правильными» принци­пами. И даже то, что он «никогда не врет», в контексте данной пьесы является чертой не положительной, а скорее от­рицательной. При отсутствии душевной чуткости его желание непременно высказать правду и тем самым разрушить чью-то тайну может принести немало страданий людям. Иначе говоря, по Вампилову, бывает такая «нормальность», от которой стано­вится не просто скучно, но и жутко.

Образ Бусыгина тоже не избежал сурового приговора хулите­лей пьесы: «Взят человек, совершающий подлость, и из него делается положительный герой». Внешне как будто все выглядит именно так: Бусыгин обманным путем входит в дом, а за­тем и в доверие Сарафанову и его детям. Вероятно, желая не­сколько смягчить эту ситуацию, Вампилов при доработке коме­дии освободил Бусыгина от необходимости изначально лгать. В третьей редакции пьесы «обманную» фразу о внебрачном сыне Сарафанова произносит не Бусыгин, как в более ранних редак­циях, а его приятель Сильва, именно он придумал и огласил эту легенду, и Бусыгину ничего не оставалось, как подыгрывать ей. Размышляя над сложной природой человеческого характера, Вампилов писал: «Не ищите подлецов. Подлости совершают хорошие люди». Эта запись словно специально предназначена для Бусыгина, который, попав в дом Сарафанова, невольно внут­ренне преображается. Превращение молодого человека, «совер­шившего подлость», в «положительного героя» мотивировано в пьесе теми изменениями, которые происходят в нем при встре­че с Сарафановым и его детьми. Эти внутренние сдвиги в пове­дении и характере Бусыгина совершаются постепенно, испод­воль, во многом под влиянием зарождающегося в нем чувства любви к Нине. Но они тем не менее заметны, интересны и по­учительны для зрителя. В свете взаимоотношений мнимых «отца» и «сына» раскрывается гуманистическое содержание пье­сы, нравственная сущность характеров ее персонажей. За внеш­ней бравадой и даже цинизмом молодых людей обнаруживает­ся неожиданная для них самих способность к любви, прощению, состраданию. От быта предместья комедия невольно поднима­ется к общечеловеческим проблемам. Недаром ее называют своеобразной философской «притчей».