Geum.ru

Пушкинский сборник

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
Пушкинский сборник. Материалы конференции «Пушкинская муза на рубеже веков». Элиста. 1999. 104с. – С. 91-99.


Ю. О. ОГЛАЕВ кандидат исторических наук, доцент КТУ

ПУШКИН В НАШЕЙ ИСТОРИИ

В великой истории нашей Родины, в истории ее мысли и духа, два человека гордо, как сияющие вершины Казбека и Эльбруса, возвышаются над своими современниками и предками, да и потомками. Это крестьянский сын Михайло Ломоносов и дворянский сын Александр Пушкин.

Первый - в области научной мысли, второй - в области художественного творчества - были и остаются до настоящего времени теми заоблачно высокими классическими образцами, которыми можно и нужно гордиться, к ко­торым можно и нужно стремиться, но до которых невероятно трудно, если только вообще возможно, дотянуться, дорасти, не говоря уж о том, чтобы превзойти их.

О втором из них и хотелось бы, пользуясь юбилейным поводом, высказать несколько замечаний, может быть, очень субъективных. Властитель дум всей передовой России своего времени В.Г. Белинский говорил: "Писать о Пушкине - значит писать о целой русской литературе".

Думаю, что "защитник вольности и прав в сем случае совсем не прав". А точнее - не совсем прав. Будучи одним из проницательнейших людей своего времени, В.Г. Белинский в этой своей оценке Пушкина и его творчества объективно был все же ограничен и уровнем, и горизонтами знания своей эпохи. И лишь последующие годы, десятилетия, а теперь вот - и столетия, позволя­ют нам более точно определить масштабы личности и творчества Пушкина, масштабы и глубину его влияния на всю последующую историю России. И сегодня мы, не рискуя впасть в обычные для нас, "празднословных и лука­вых", юбилейные преувеличения, можем с полной уверенностью утверж­дать, что никто ни из современников, ни из потомков Пушкина не оказал такого глубокого, такого разностороннего и такого благотворного влияния на развитие русской культуры и, в той или иной степени, - на культуру дру­гих народов России.

В самом деле, именно Пушкин, образно говоря, вывел русскую литературу из светских и великосветских салонов в народ и начал массовое приоб­щение его к великим завоеваниям современной, и не только современной ему, российской словесности.

Именно Пушкин, как никто другой до него, утвердил русскую литературу в правах гражданства на подмостках едва ли не всех тогдашних и нынеш­них российских театров, а затем - и многих европейских.

91

Пушкин, как никто другой ни до, ни после него, щедро одарил русскую музыку бесценными сюжетами опер, балетов, симфоний, ораторий, не говоря уж о бесчисленных романсах.

Великое множество пушкинских сюжетов было блистательно использовано в русском и российском изобразительном искусстве - живописи, гра­фике, в скульптуре и даже в зодчестве, не говоря уж об огромной видеопро­паганде, включая монументальную.

И это все - Пушкин и его великое наследие. Обозревая своим мысленным взором это поистине необозримое, это бесценное наше богатство, я невольно чувствую себя Крезом, несмотря на вполне скромные размеры моей доцентской зарплаты. И в невольном восторге я повторяю вслед за Пушки­ным его знаменитую, такую озорную, но вполне исчерпывающую суть дела, самооценку: "Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!..."

Но ведь даже и все сказанное выше - лишь часть его заслуг. Велик, например, вклад Пушкина в развитие нашей публицистики и журналистики, литературной критики и литературоведения, истории русской литературы и русской исторической науки. На этой последней и хотелось бы остановить­ся несколько подробнее...

Пушкин рос и формировался как личность и как творец в условиях колоссального, ранее невиданного и неслыханного, интереса русского обще­ства к истории вообще и истории России - в частности и в особенности.

Этот интерес порождался как самою эпохою, так и некоторыми, вполне конкретными, ее обстоятельствами, и в первую очередь Отечественной войной 1812 года - в области истории, и выходом в свет знаменитой 12-томной "Истории государства Российского" Н.М. Карамзина- в области историчес­кой науки.

Пушкин уже в лицее основательно приобщился и к истории, и к исторической науке. И в этом большую роль сыграл лицейский профессор А.П. Куницын - достойный наследник русских и европейских просветителей, один из соратников А.Н. Радищева. А по выходе из лицея Пушкин сразу же погру­зился в только что начавшие выходить тогда один за другим тома "Истории" Карамзина. И Пушкин уже тогда становится одним из тех так называемых "архивных юношей" своей эпохи, из которых выросли впоследствии мно­гие выдающиеся деятели русской науки и, в частности, науки исторической.

Это увлечение историей было чуть ли не повальным в среде передовой молодежи того времени. И, конечно же, совершенно не случайно Пушкин даже своего литературного героя, вполне типичного светского шалопая, от серьезной науки очень далекого, приобщает к историческому знанию.

92

Он рыться не имел охоты

В хронологической пыли

Бытописания земли.

Но дней минувших анекдоты

От Ромула до наших дней

Хранил он в памяти своей. (VI, 7-8)

Еще бы! Знать события и факты истории, ее героев и антигероев, реальных и мифических, их деяния и поступки, великие и смешные, возвышен­ные и низменные, было тогда чуть ли не правилами хорошего тона!

Но Пушкин, к великой чести его и к великому счастью нашему, изучал историю не для того, чтобы в светской беседе "коснуться до всего слегка", иль походя "потолковать о Ювенале", или "в конце письма поставить vale..." Интерес Пушкина к истории вообще и истории Отечества в особенности был глубок, серьезен и завидно постоянен. И, наверное, тоже неслучайно, даже трагическим утром 27 января 1837 года, отправляясь на дуэль с Дантесом, Пушкин раскрыл почему-то не Библию и не Евангелие, а книгу по исто­рии России. Это была книга Александры Осиповны Ишимовой "История России в рассказах для детей". И это была последняя книга в руках Пушки­на. Рядом с книгой поэт оставил короткое письмо, адресованное А. О. Ишимовой: "Сегодня я нечаянно открыл Вашу "Историю в рассказах" и понево­ле зачитался. Вот как надобно писать!" (XVI, 1354) И это был последний пушкинский автограф, написанный им за час до трагической дуэли, - автограф о нашей истории.

Но Пушкин был не только добросовестным, усердным и даже жадным потребителем исторических знаний. Аккумулируя их в своей памяти, он широко и, как правило, очень точно использовал этот исторический арсенал в своем творчестве.

Откроем наугад любой том Пушкина - и "с листьев брызнет роса серебристая", как правило, ярких и значительных исторических событий, фактов и имен - древних, средневековых, "новых" и современных поэту богов и героев, мужей войны и совета, законодателей и законониспровергателей, языческих идолов и христианских святых, пророков и авантюристов всех стран, времен и народов. И все они - в полную силу "работают" на Пушкина и его поэтическую музу, потому что поэт был не только великим знатоком, но и великим мастером "тотальной мобилизации" всех важнейших знаний мировой истории.

Но в еще большей степени это относится к истории нашего Отечества, которая нашла в творчестве Пушкина свое художественное осмысление и воплощение, начиная буквально с ее первых шагов, зафиксированных

93


"Повестью временных лет", и кончая событиями, современником которых был сам Пушкин. Достаточно вспомнить начатую, но, к сожалению, незавершен­ную поэму "Вадим", посвященную неудачному восстанию молодого и сво­бодолюбивого новгородского дружинника против Рюрика и других варяжс­ких пришельцев, приглашенных самими новгородцами в 862 году, но свои­ми бесчинствами восстановивших народ против себя. Чуть более поздним, но не менее значимым событием, происходившим, согласно той же "Повес­ти временных лет", уже при преемнике Рюрика, князе Олеге, посвящена за­мечательная историческая баллада "Песнь о вещем Олеге". А, поднимаясь по хронологии событий нашей истории далее, мы просто не можем обойти стороною "Руслана и Людмилу" - эту дивную поэму-сказку из уже христи­анской эпохи великого князя Владимира Святославича - святого и равно­апостольного Крестителя Древней Руси. И хотя в этой поэме, в отличие от многих последующих, нет ни одного реального исторического события, она вся напоена терпким ароматом древнерусской истории, равно как и прекрас­ные пушкинские штудии, относящиеся к "Слову о полку Игореве" и другим - вполне реальным событиям отечественной истории.

Последующие события истории нашего Отечества, начиная примерно со времен татаро-монгольского нашествия и кончая эпохой Ивана Грозного, отражены в поэтическом творчестве Пушкина значительно менее. Чем объясняется это "упущение" поэта - разговор, пожалуй, особый. Поэтому позво­лю себе ограничиться лишь одним замечанием по этому поводу - чем-то вроде рабочей гипотезы...

Горячий патриот своей родины, горевший ревностью ко славе своего Отечества, Пушкин как бы подсознательно обходит стороною эту эпоху на­ционального унижения русского народа и его вселенского разора, хотя он вполне владел историческим материалом и этой эпохи - "О темном ли вла­дычестве татар, О казнях ли свирепых Иоанна, О бурном ли новогородском вече" (VII, 18). Но, с другой стороны, в эту же самую эпоху была и великая победа на Куликовом поле, и победное противостояние на реке Угре, и рожде­ние Русского централизованного государства, и другие великие события, дос­тойные пера даже самого горячего патриота. И не исключено, что Пушкину просто не хватило времени - уж слишком рано пробил его скорбный час...

Но уже начиная с первых лет XVII века все последующие, наиболее значительные события и личности нашей истории на протяжении этих двух с лишним столетий не раз становились объектом глубокого художественного исследования Пушкина.

В трагедии "Борис Годунов" поэт исследует внешние обстоятельства и внутренние причины зарождения печально знаменитой Русской Смуты. И,

94

кажется, впервые в русской литературе поэт во весь рост ставит проблему народа как активно действующего субъекта истории, каковым он является даже тогда, когда внешне безмолвствует. И к нему апеллирует не только законно избранный Земским Собором царь Борис, но и отчаянный авантюрист и весьма незаурядный политический мошенник Григорий Отрепьев. А его "полпред" на переговорах с царским воеводой Федором Басмановым Гаврила Пушкин, кстати, один из предков поэта, прямо заявляет последне­му, что сильны они, Лжедмитрий и его сторонники, не столько армией и ее полками, сколько "мнением народным".

Пушкин поднимает в своей трагедии и другую проблему огромной морально-политической значимости, звучащую и сегодня, в конце XX века, не менее остро и злободневно, чем в начале XVII. Это проблема честности и нравственности в политике. Поэт и трагедию царя Бориса рассматривает как прежде всего нравственную трагедию человека, совесть которого отягощена смертным грехом - иродовым грехом детоубийства в корыстных поли­тических целях. И разрушительная сила этой личной драмы Бориса тем страшнее, чем глубже осознает он свою вину: "Да, жалок тот, в ком совесть нечиста!", - беспощадно подводит итог своим горьким раздумьям Борис Годунов (VII, 27).

Наконец, все мы (и в особенности мы - историки) обязаны Пушкину тем, что он (и, кажется, тоже впервые в русской литературе) вывел на ее страницы замечательного нашего коллегу, а точнее - летописца Пимена, свято ис­полняющего свой труд как "долг, завещанный от бога" и глубоко осознаю­щего его высокое назначение: "Да ведают потомки православных Земли род­ной минувшую судьбу!" (VII, 17). Именно так - не "этой" земли, не "этой" страны, а "родной".

Пимен в изображении Пушкина величав, благороден, возвышен и, как сама История, беспристрастен и правдив в своем "труде усердном, безымянном". И хотя сам Карамзин изрядно дезавуирует такое благостное представление о древних служителях Клио, совершенно справедливо указав, что "мир­ские страсти водили пером наших летописцев", даже мы, с Карамзиным впол­не согласные, неизменно испытываем безграничное пушкинское обаяние этого безвестного монаха Чудова монастыря...

Ликующей радостью России—победительницы могучего Карла ХП и его лучшей в тогдашней Европе армии - бурлит триумфальная историческая поэма "Полтава". И, кажется, нет тех восторженных слов, которые могли бы достойно увенчать гордую главу Петра, творца этой великой победы, которого Пушкин, несмотря на давние семейные счеты с царем ("С Петром

95
мой пращур не поладил И был за то повешен им"; Ш, 262), по справедливости возвышает его над всеми другими героями нашей истории.

В гражданстве северной державы,

В ее воинственной судьбе

Лишь ты воздвиг, герой Полтавы,

Огромный памятник себе. (V, 63)

Солидаризируясь с поэтом в этой и многих других оценках Петра, пожалуй, особенно емко и обобщенно показанного им в "Стансах" 1826 года, считаю, что Пушкин, даже отделенный от великого реформатора целым сто­летием, был, как и его знаменитый африканский прадед Абрам Петрович Ганнибал - герой исторической повести "Арап Петра Великого", безуслов­но, "птенцом гнезда Петрова" и достойно продолжал его дело в своей обла­сти и своими средствами.

Это возвеличивание и личности, и государственной деятельности Петра Пушкин продолжает и в поэме "Медный всадник", по своему основному содержанию не претендующей быть собственно историческим повествованием, хотя петербургское наводнение 1824 года - тоже бесспорный, хотя и довольно печальный факт нашей истории.

И, конечно, не мог поэт обойти стороною "золотой век" русского дворянства - эпоху "великой жены" Екатерины П. Дворянин и аристократ, он хотя порою и ерничает, именуя себя мещанином ("Моя родословная"), но своим шестисотлетним дворянством очень гордится, и в своем семейном пантеоне поэт не чурается никого - даже самых незадачливых своих пред­ков, а были в его роду и такие. И в этом он тоже мог бы послужить примером нам, нынешним, и не только историкам...

История его рода и история его народа (и страны в целом) для поэта нераздельны, хотя сам он нигде этого органического единства не декларирует. Тем не менее, все беды страны и ее народа, и в далеком историческом про­шлом, и в настоящем, поэт воспринимает как свои собственные, а на собы­тия своего времени реагирует не только горячо, но и порою импульсивно.

Именно поэтому Отечественная война 1812 года, ее герои и подвиги стали для Пушкина источником неиссякаемого вдохновения, и он возвращался к этой теме, в той или иной степени и форме, бессчетное множество раз - до конца своей жизни. А некоторые из героев этой войны удостоились и персо­нальных посвящений (М.И. Кутузов - "Перед гробницею святой", М.Б. Бар­клай де Толли - "Полководец", Д.В. Давыдов - "Красноречивый забияка", "Певец-гусар, ты пел биваки..." и др.).

И, конечно же, невозможно не упомянуть блистательную историко-

96

поэтическую публицистику Пушкина, вершину которой составляют, на мой взгляд, два стихотворения периода польского национально-освободительного восстания 1830-1831 годов - "Клеветникам России" и "Бородинская годовщина".

Глубоко чуткий и к правде жизни, и к правде истории, Пушкин в своем художественном творчестве не раз обращался к теме народных движений, сотрясавших Россию всего XVII и большей частью XVIII веков. Среди этих сочинений, и завершенных, и незавершенных, и только задуманных, особое место занимает "Капитанская дочка", в которой Пушкин явился нам не прокурором и не судьей по "делу Пугачева", как можно было бы ожидать, учи­тывая его социальный статус, а честным, добросовестным, и в чем-то даже доброжелательным к Пугачеву повествователем, сумевшим подняться над своими и своего сословия классовыми интересами, эгоистическими расчетами, симпатиями и прочими пристрастиями.

Все художественные произведения Пушкина на историческую тему отличаются высочайшей степенью точности и достоверности используемых им исторических фактов. В какие бы заоблачные выси ни заносила Пушки­на его буйная поэтическая фантазия, он неизменно верен Его Величеству Факту истории и Ее Величеству Правде истории. И в этом - бесспорная зас­луга его великого учителя Н.М. Карамзина, который оказал на Пушкина и его исторические воззрения влияние большее, чем любой другой из русских историков. Об этом, пожалуй, наиболее красноречиво свидетельствует знаменитое посвящение Пушкина, предпосланное его трагедии "Борис Годунов": "Священной для россиян памяти Николая Михайловича Карамзина сей труд, гением его вдохновенный, с благоговением и благодарностью посвя­щает Александр Пушкин". (VII, 4)

Впрочем, это высочайшее уважение к своему великому учителю отнюдь не мешало Пушкину по некоторым, в том числе - и принципиальным, воп­росам истории России вообще и "Истории государства Российского", в час­тности, не соглашаться с Карамзиным и даже критиковать его...

Совершенно особое место в творческом наследии Пушкина занимают собственно исторические труды поэта, выполненные в самых разных жан­рах - публикации исторических документов и комментарии к ним, рецензии на исторические труды других авторов, полемические статьи и заметки по разным вопросам отечественной и мировой истории и, наконец, вполне самостоятельное и оригинальное историческое исследование "История Пугачева", которое по смелости замысла, глубине осмысления проблемы и уров­ню исполнения сделало бы честь любому профессиональному историку того времени, хотя и замышлялось оно первоначально, по собственному призна­нию поэта, как произведение художественное: "Я думал некогда, -

97

писал Пушкин, - написать исторический роман, относящийся ко временам Пугачева, но, нашед множество материала, я оставил вымысел и написал исто­рию пугачевщины". (X, 399)

Сложность этой научной проблемы в глазах современников очень точно подметил архимандрит Платон Любарский: "Мне кажется, сего вора всех замыслов и похождений не только посредственному, но ниже самому пре­восходнейшему историку порядочно описать едва ли бы удалось"... А Пуш­кину - удалось, и в значительной степени потому, что мировоззрению Пуш­кина был присущ глубокий и последовательный историзм и несомненные элементы диалектического мышления. "Ум человеческий, - писал Пушкин, - видит общий ход вещей и может выводить из оного глубокие предположе­ния, часто оправданные временем..." Правда, в понимании самого содержа­ния этого "хода вещей", движущих сил исторического процесса Пушкин остается на позициях исторического идеализма, свойственного просветите­лям, о чем справедливо писал в свое время комментатор исторических тру­дов поэта СМ. Петров.

Естественно, что и несомненные достоинства, и определенные недо­статки исторических взглядов Пушкина отразились и в этом, самом круп­ном из законченных исторических исследований поэта. Так, Пушкин, сле­дуя фактам и правде истории, едва ли не первым из дворянских авторов отказывается от изображения Пугачева этаким бесчеловечным злодеем и разбойником, за что подвергается критике и упрекам реакционной печати своего времени. Но он же, повествуя о повстанцах Пугачева, то и дело именует их сволочью, сбродом и прочими нелестными словами. И поэта можно понять: он ведь не только дворянин, но еще и помещик, хотя и до­вольно скромного достатка, т.к. является типичным представителем "иг­рою счастия обиженных родов". По единодушному признанию русской исторической науки того времени, эта небольшая по объему книга была очень ценным и важным ее завоеванием.

Эту высокую оценку ее разделяла и разделяет и советская историогра­фия.

И еще одно хотелось бы отметить: летом 1831 г. Пушкин в письме шефу жандармов Бенкендорфу писал: "Более соответствовало бы моим понятиям и склонностям дозволение заняться историческими изысканиями в наших государственных архивах и библиотеках. Не смею и не желаю взять на себя звание историографа после незабвенного Карамзина, но могу со временем исполнить давнишнее мое желание написать Историю Петра Великого и его наследников до государя Петра Ш". (XIV, 386) И Пушкину, как известно, было разрешено изучение

98

соответствующих архивов. Но можно только горько сожалеть, что этот грандиозный научно-исторический замысел Пушкина остался незавершенным.

О масштабах этого замысла можно судить и по уже собранным поэтом подготовительным фрагментам - целый том тщательно отобранных и "отце­женных" исторических материалов, сопровожденных комментариями авто­ра, его размышлениями, полемическими замечаниями и объединенных об­щим названием "История Петра I", свидетельствует об интенсивной работе Пушкина над этим трудом, временно прерванным в 1833 году для работы над "Историей Пугачева". И, наверное, ныне едва ли будет уместно задним числом упрекать поэта за этот досадный перерыв в работе над "Петром" -на то были свои причины, и не о том сейчас речь.

Но и то, что успел сделать Пушкин в художественном и в научном иссле­довании нашей истории, навсегда обеспечило ему самое почетное место: в истории русской и российской литературы, в истории русской и российской культуры, в истории всего нашего Отечества, поскольку практически все его народы, и большие, и малые, в той или иной степени удостоились лестного внимания Пушкина и его музы, причем среди малых народов России, кажет­ся, особенно повезло, нам, калмыкам. Повезло настолько, что можно без каких-либо преувеличений утверждать: калмыцкая тема в творчестве Пуш­кина - это отнюдь не надуманная проблема. Но о ней разговор особый...

Согретое горячим и искренним патриотическим чувством, творчество Пушкина и сегодня с нами в борьбе за возрождение нашей разгромленной и поруганной Родины... Когда-то Пушкин в полемике с П.Я. Чаадаевым гордо заявил, что ни за что не хотел бы переменить Отечество или иметь иную историю. Я был солидарен с этими словами поэта, когда наше Отечество во всем блеске своей славы и могущества гордо возвышалось рядом с другими странами и народами. Я солидарен с этими словами и сейчас, когда мы пере­живаем небывалое со времен Великой Смуты XVII века разорение и униже­ние нашего Отечества. И когда ныне иные, совсем еще недавние трескучие патриоты, "сорвав банк" или просто урвав куш у своего народа, спешно, целыми стаями и в одиночку, устремились в манящие заморские края, я говорю им вослед: "Скатертью дорога!"...

А я остаюся с тобою,

Родная навеки страна...


С тобою и с Пушкиным - и ныне, и присно, и вовеки веков...

99