Рождественские мотивы в художественной литературе XIX-XX веков
| Вид материала | Документы |
- Учебного проекта, «Христианские мотивы в творчестве поэтов XIX в.», 72.5kb.
- Основные идейные и сюжетно-образные мотивы в литературе новой англии XVII xviii веков., 1816.77kb.
- Программа вступительного испытания по литературе вступительный экзамен литературе проводится, 14.96kb.
- Тема: «Библейские темы, мотивы, образы и сюжеты в произведениях художественной литературы, 337.42kb.
- Русское искусство XIX начала XX века, 325.92kb.
- Семья в художественной литературе, 495.7kb.
- Семья в художественной литературе, 1687.56kb.
- Проблема классической традиции в искусстве и художественной жизни франции на рубеже, 295.24kb.
- Фразеологические единицы в повествовательном дискурсе (на материале русской художественной, 593.74kb.
- Сочинение по своей форме должно соответствовать одному из жанров научной, художественной, 24.45kb.
Рождественские мотивы
в художественной литературе XIX-XX веков.
В христианском мире двух последних веков праздник Рождества Христова прочно ассоциируется с детством и юностью: это праздник ожидания, предчувствия. В этом причина обращения к нему нашего взрослого ностальгирующего сознания, обращения к заре жизни, когда всё впереди. С этим связаны и особенности отражения его реалий в художественной литературе как зарубежной, так и отечественной.
Причём на западе обращение к теме Рождества напрямую связано с проблемой веры писателя, вне зависимости от того, протестант он или католик. Дело в том, что общественная мысль 18 века, насквозь проникнутая, где антиклерикальным, где прямо атеистическим духом, та самая, что воодушевила кровавую Французскую революцию, очень повлияла и на искусство вообще, и на художественную литературу в частности. Быть верующим в 19 веке стало не модно, не прогрессивно, просто не прилично. Об этом могли не говорить вслух, но это влияло на репутацию писателя. Лишь немногие решались открыто исповедовать свою веру.
Самый яркий пример – Чарльз Диккенс. И дело не в том, что он практически первым стал писать рождественские рассказы, достаточно сентиментальные и тенденциозные, а в том, что все его творчество – образец христианской литературы. Все события, поступки героев, их характеры и мысли, их эмоции, – все оценивается с точки зрения христианских заповедей.
Именно благодаря таланту Диккенса в России прижилась традиция святочного рассказа, достигшая наивысшего своего выражения у Ф. Достоевского («Мальчик у Христа на елке», «Маленький герой») и Н. Лескова («Зверь», «Дурачок» и др.).
Открыто декларировал свою веру и Г.-Х. Андерсен, благодаря которому в наших душах на протяжении 20 века теплился огонек неосознанной веры в Бога (неосознанной потому, что все христианские пассажи из его сказок старательно обходились переводами: к примеру, эпизод, где Герда побеждает вьюгу молитвой «Отче наш»).
Его кроткие герои (Элиза, Герда, Гадкий утенок), гонимые, но не озлобленные, смущали сердца октябрят, будущих комсомолок и комсомольцев, еще на пороге жизни, лишали жизнь прямолинейности, заставляли задуматься. И только обретя опыт страданий, они начинали понимать, что Снежная Королева вовсе не Бабушка Вьюга, не стихия, а вполне конкретная модификация Сатаны – Люцифера, цель которого превратить человека в ледяного эгоиста, издевателя и посмешника, производителя сверкающих безделушек, который, поглощённый мыслями о Вечности, забывает о близких и любящих его людях. «Снежная Королева» насквозь пронизана Рождественским духом. Она начинается в зимний вечер и заканчивается строками протестантского гимна: «Розы цветут, красота, красота! Скоро мы узрим младенца Христа». Она показывает, что Сатану можно победить только молитвой и любовью.
Разумеется, тему Рождества не обходили и писатели, к религии не особо привязанные. Традиции и празднования на Западе и в России этого события христианской истории, кстати, различаются столь же кардинально как упорядоченность и стихия. Западноевропейская традиция подразумевает 3 компонента праздника: семейное застолье, дары и карнавал вокруг елки. Интересно, что нигде вы не найдете более-менее яркого описания посещения церкви. Зато самые запоминающиеся страницы посвящены дарам. Это очень, если не самая, важная часть рождественского праздника по западному образцу, своеобразный залог живого общения с Провидением. Насколько он важен, легко проверить, задав вопрос себе или любой аудитории: «Что получили в качестве рождественского подарка Козетта из романа В. Гюго «Отверженные» (давно ставшая отдельной книжкой для детей) и Лиля из «Детства Никиты» А. Толстого?» Прогнозировать ответ нет необходимости.
Деревянный уродец, приспособленный для раскалывания орехов, Щелкунчик из сказки Гофмана именно как рождественский дар преображается в прекрасного принца и побеждает зло.
На грани двух веков, 19-ого и 20-ого, мотив даров переходит в знаменитом и трогательном рассказе О’Генри «Дары волхвов» в новую и окончательно светскую ипостась: дары людей преподносятся как более ценные, чем дары Провидения. Но – чудо искусства! – вдумайтесь в смысл рассказа: дары-то напрасны. Если дар Бога Козетте (кукла) – исполнение ее мечты и предвестие новой судьбы забитой девочки, но цепочка от часов и гребни, сколь бы о них не мечтали герои, уже не нужны: нет ни часов, ни волос. Причем потеряно главное – реликвия, связующая поколения, и красота. Горький урок!
Где-то с середины 20 века мотив дара Рождества на Западе перерождается в монстра под названием рождественский шоппинг и навсегда уходит из литературы. Рождественская тематика присутствует в ней только как фактор времени, чаще всего используемый для контраста по образцу, данному Агатой Кристи: в усадьбе (доме, квартире) в дни Рождества собираются близкие по крови (или по воле судьбы) родственники и друзья, которые вместо того чтобы в умилении наслаждаться рождественским застольем, затевают грызню, а то и убийство. Вслед за королевой детектива («Убийство в Ситтафорде», «Рождество Эркюля Пуаро») этот сюжет стали обрабатывать другие представители жанра в Европе и США. Но выразительней всех обыграл его итальянский драматург Эдуардо де Филиппо в пьесе «Рождество в доме сеньора Купьелло». Отец семейства Лука Купьелло трепетно готовится к Рождеству, устанавливая домашний макет яслей Христа, – он ждёт в гости своих взрослых детей. У него большое сердце, и жена тщательно скрывает от него, что все его дети – неудачники по всем направлениям, что они давно уже – не семья. Правда, у них хватает совести не обнаруживать этого при отце, зато наедине они не стесняются. В самый пик Рождества, за общим столом, до Луки, наконец, доходит, что дети его несчастны. Сердце его не выдерживает, как и разум. У постели умирающего отца семья чудесным образом преображается: все со слезами вспоминают то доброе, чем связаны друг с другом. Последняя сцена – образец катарсиса в искусстве, ее невозможно смотреть без слез. К сожалению, подобных примеров в зарубежной литературе уже нет.
Русская литература в отражении рождественской тематике шла своим путем, который был продиктован традицией празднования Рождества на Руси, общей как для крестьянского, так и для образованного сословия. Проявлялась она в размахе святочной стихии, отсутствовавшей на прагматичном западе и выражавшийся в трех форматах: гадания, ряжения (с колядованием) и так называемого баловства.
Блистательное и законченное воплощение эта стихия нашла в «Ночи перед Рождеством» Н.В. Гоголя – сказке о красоте крестьянской жизни, проникнутой верой в высшую справедливость Божью.
Со школьной скамьи нам памятны святочные эпизоды романа А.С. Пушкина «Евгений Онегин». Гений Пушкина нашел верное определение празднованию православного Рождества: «...то-то радость!» ведь Рождество, приходящееся на середину зимы, относительно спокойного времени года для крестьянина, было своеобразной передышкой, во время которой народ стремился активно выразить себя в зрелищно-игровой форме. Причем, главной формой было гадание.
В отличие от сегодняшнего времени, расплодившего гадалок и гадательную макулатуру без счета, когда гадают в любое время с полной серьезностью, на Руси гадали только в Святки и гадали сами. Профессиональная гадалка («цыганка-сербиянка») считалась фигурой зловещей, и во всей русской литературе Вы не найдете полноценно, с любовью описанного ее образа. Так что гадание было чистой самодеятельностью и по сути – игрой.
Может, поэтому описание приемов гадания у Пушкина вызывает улыбку, хотя сам он в молодости был болезненно суеверен и заставил святочный прогноз в романе «Евгений Онегин» сбыться: в полном соответствии с нагаданным сестры Ларины получили «мужьев военных и поход», т.е. уехали из дому.
А вот Лев Толстой начисто был лишен чувства мистического и, рисуя святочный разгул во 2-м томе «Войны и мира» ни минуты не дает нам усомниться, что гадание – выдумка, плод фантазии. Наташа Ростова ничего не видит в зеркале. А для Сони святки – звездный час ее жизни, она впервые «посмела и решилась», вдохновение разрывает ее душу и она берется пророчествовать. И – странно!, но вполне в духе с пушкинской традицией – ее гадание подтверждается в тот же год.
Если обойти фигуры Достоевского и Лескова, создавших русский святочный рассказ, то на границе 19 и 20 веков рождественская тема вспыхивает редкими искрами только в русской поэзии. Надвигались грозные события, обусловленные охлаждением религиозного чувства на Руси.
Мощный взрыв ностальгической литературы произойдет уже после того, как за прозрение будет заплачено горькой ценой изгнания. Тогда и создадут свои книги о старой России Т. Тазданов, М. Осоргин, И. Бунин, И. Шмелев, и А. Толстой. Прежде едкий и насмешливый Иван Сергеевич Шмелев с любовью представит в романе «Лето Господни» круглый год православного календаря, любуясь «рождеством в Москве». И даже скептический И. Бунин в «Темных аллеях» поместит неожиданный рассказ «Баллада». В нем ни разу не упомянуто слово Рождество. Начинается он словами: «Под большие зимние праздники...», – а заканчивается чудом преображения души страшного грешника. Но звезда в этом списке – повесть А. Толстого «Детство Никиты». Чудо Рождества в ней расцвечено красками чистой детской любви Никиты и Лили, их тайным обручением с помощью сказочно обнаруженного колечка с синим камушком. (Откуда? Почему такое маленькое? А – чудо!)
В светской России после десятилетия неприятия какой-либо рождественской символики руководители государства приняли мудрое решение вернуть ее под видом новогодних праздников, легализовав елки, подарки, карнавалы, хороводы, деда Мороза (святочные гадания тайно процветали всегда). Рождества не стало, появился Новый год. Под этим именем он и фигурировал в отечественной литературе.
Возвращение рождественской тематики началось в 90-е годы в прямой связи с возрождением православной жизни. В печати стали активно появляться рождественские рассказы нового поколения (Олеся Николаева «Просто святочный рассказ»). Писатели стали делать попытки осмыслить духовные проблемы в русле православного мировоззрения. Наиболее удавшейся следует назвать роман Алексея Варламова «Рождение», где, не названная, тема Рождества присутствует на каждой странице. Это сага о том, как духовно омертвелые Мужчина и Женщина рождаются заново на свет благодаря появлению Ребенка, недоношенного, слабого и больного, о том, как сила любви преображает человеческие души, как в день Рождества (не календарного, а положенного) из больницы в дом Ребенка несут Мать и Отец. Это книга о рождении семьи как малой церкви. И за такой литературой – будущее.
Зав. сектором молодежного абонемента
ЦГБ им. В.И. Ленина
Тумарь В.Н.