H. Leahey a history of modern psychology

Вид материалаДокументы

Содержание


Глава 9. Закат бихевиоризма, 1950-1960
Ограничения в научении животных
Дурное поведение организмов.
Борьба с бумажной фабрикой Академии.
Глава 9. Закат бихевиоризма, 1950-1960
Осознание и научение человека
Первые теории когнитивной психологии
Новый структурализм
Глава 10. Подъем когнитивной науки, 1960-2000
Подобный материал:
1   ...   28   29   30   31   32   33   34   35   ...   47
Исчезновение позитивизма

В 1930-х гг. логический позитивизм послужил философским оправданием бихевиоризма и помог дать новое определение психологии как науки о поведении, а не о разуме. Позитивизм модифицировал, по крайней мере, формулировки ведущих теорий научения того времени и полностью привлек на свою сторону молодых экспериментальных психологов, которые вверили свою судьбу операционализ-му, используя его как аналитическое средство, позволяющее определять, какие проблемы заслуживают исследования, а какие являются тупиковыми.

Но с конца 1950-х гг. наметилась тенденция к пересмотру методологических взглядов науки. С момента своего появления логический позитивизм претерпевал постоянные изменения, которые все дальше уводили его от простого логического позитивизма 1920-х гг. Например, в 1930-е гг. было признано, что теоретические термины нельзя четко связать с наблюдениями с помощью одноступенчатого операционального определения; факт, который некоторые психологи признали, не отказавшись от жаргона операционализма. Но философы следующего поколения перестали принимать идеи позитивизма, и в 1960-х гг. он сошел на нет. В 1969 г. был опубликован сборник статей «Наследие логического позитивизма» (P. Achinstein and S. F. Barker, 1969).

Позитивизм критиковали с разных точек зрения, но наиболее фундаментальные возражения заключались в том, что его научная практика была ложной. Такие исторически ориентированные философы науки, как Томас Кун и Стивен Тоул-мин, продемонстрировали, что предполагаемая объективность науки была мифом (см. главу 1). Было показано, что позитивистское представление о науке как о логичной системе, состоящей из аксиом, теорем, предсказаний и верификаций, искажает и фальсифицирует ее, поскольку наука — это живая, подверженная ошибкам сфера человеческой деятельности.

Взгляды Т. Куна приобрели популярность среди психологов. По мере того как в конце 1960-х гг. когнитивная психология сменяла бихевиоризм, появлялись ссылки на столкновение парадигм и научные революции. Доктрина Куна, казалось, оправдывала революционные склонности: бихевиоризм должен быть ниспровергнут, его нельзя реформировать. Многие психологи были заражены радикальным духом 1960-х гг., который стремились привнести в науку. Использование «Структуры научной революции» поднимает одну интересную проблему социальной психологии. Может ли восприятие революции быть самоисполняющимся пророчеством? Возникла бы так называемая революция против бихевиоризма, если бы не было книги Куна? Или могла ли вера в идеи Куна создать видимость революции там, где на деле имелась лишь концептуальная эволюция?

Мы вернемся к этим вопросам в следующей главе, когда снова зададимся вопросом: а была ли революция? Сейчас же для судьбы бихевиоризма важно то, что в конце 1960-х гг. лишь единицы из философов науки верили, что позитивизм может быть заслуживающей доверие философией науки. Многие отвергали социаль-

Глава 9. Закат бихевиоризма, 1950-1960 317

но-психологические подходы Куна, но было ясно, что позитивизм полностью себя исчерпал. Позитивизм просто-напросто исчез, а вместе с ним исчезли и философские основы бихевиоризма.

Ограничения в научении животных

Помимо позитивистской философии, краеугольным камнем бихевиоризма были эмпирические исследования поведения животных. Дж. Уотсон начинал свою карьеру как психолог животных, а Э. Ч. Толмен, К. Л. Халл и Б. Ф. Скиннер редко исследовали человеческое поведение, предпочитая более контролируемые ситуации, в которые можно было поместить животных. Высказывались ожидания, что эксперименты на животных помогут выявить общие законы поведения, применимые к широкому спектру видов, включая человека, с внесением незначительных модификаций или вообще без них. Э. Ч. Толмен говорил о когнитивных картах крыс и человека, К. Л. Халл — об общих законах поведения млекопитающих, а Б. Ф. Скиннер — о распространении принципов поведения животных на вербальное поведение. Полагали, что принципы, проявившиеся в искусственно контролируемых экспериментах, должны показать пути научения всех организмов, независимо от формирования их условных рефлексов в процессе эволюции. Предположение об универсальности было решающим в бихевиористской программе, поскольку, если законы научения являются видоспецифичными, изучение поведения животных бессмысленно для понимания людей.

Но доказательства, накопленные на протяжении 1960-х гг., показали, что законы научения, открытые для крыс и голубей, не были общими, равно как и то, что существуют серьезные ограничения, в зависимости от того, какие животные и чему научаются, ограничения, диктуемые эволюционной историей животного. Эти доказательства были получены как в психологии, так и в других дисциплинах. С одной стороны, психологи открыли аномалии в применении законов научения во многих ситуациях; с другой стороны, этологи продемонстрировали важность врожденных факторов для понимания поведения животного в естественной окружающей среде его предков.

Дурное поведение организмов. Работая над ракетами, управляемыми голубями, Скиннер сотрудничал с молодым психологом Келлером Бриландом, на которого возможности контроля поведения произвели такое глубокое впечатление, что он сам и его жена стали профессиональными дрессировщиками животных. Как писал Скиннер в 1959 г.: «Поведение можно формировать в соответствии с инструкцией и поддерживать его по своему желанию почти без всяких ограничений... Келлер Бриланд специализируется в изготовлении поведения как предмета торговли». Заявления Скиннера о Бриланде напоминают похвальбу Фрэзера из «Второго Уолдена» о производстве человеческих личностей по заказу.

Но в процессе своей работы по обучению животных необычным формам поведения чета Бриландов обнаружила, что многие животные вели себя не так, как им следовало бы. В 1961 г. они сообщили о своих трудностях в статье, название которой, «Дурное поведение организмов», обыгрывало название первой книги Скиннера — «Поведение организмов». Например, они пытались научить свиней носить монеты и складывать их в свинью-копилку. Им удавалось научить животных, но затем они теряли навык. Свиньи подбирали монету, роняли ее на землю и зарывали

318 Часть IV. Научная психология в XX веке

носом, а не складывали в копилку. Чета Бриландов отметила, что они обнаружили много случаев, когда животные «оказывались пойманными в ловушку сильного инстинктивного поведения», которое побеждало поведение, приобретенное в результате научения. В природных условиях свиньи отрывают носом свою пищу, и поэтому они зарывали монеты, которые были приучены собирать для того, чтобы получить пищевое подкрепление. Бриланды (К. Breland and M. Breland, 1961/ 1962) пришли к выводу, что психологам следует изучить «скрытые предположения, ведущие к подобным разочарованиям» в общих законах научения, предложенных бихевиоризмом. Они явно ставили под сомнение прагматические предположения бихевиоризма в свете экспериментальных аномалий.

Бриланды выделили три таких предположения: животное представляет собой tabula rasa; видовые различия не имеют значения; в процессе выработки условных рефлексов ответные реакции можно выработать на любые стимулы. Эти предположения, для эмпиризма фундаментальные, и были высказаны ведущими бихевиориста-ми. Ограничения этих предположений высказывались и ранее, но после публикации данных Бриландов началась настоящая лавина сообщений, ставивших эти предположения под вопрос, причем наблюдения были сделаны в контролируемых условиях.

Борьба с бумажной фабрикой Академии. Одним из исследований, данные которого подрывали основы бихевиоризма, стала работа Джона Гарсия (J. Garcia, В. К. McGowan and К. F. Green, 1972) и его сотрудников. Гарсия был студентом И. Кречевского, любимого ученика Э. Ч. Толмена. Гарсия исследовал то, что называл «рефлекторной тошнотой» — пример классической выработки условного рефлекса. Стандартные эмпирические предположения, сформулированные И. П. Павловым, заключались в том, что любой стимул может действовать как условный раздражитель, благодаря которому посредством формирования условного рефлекса можно получить любую ответную реакцию в качестве условного ответа. То есть любой стимул можно сделать условным раздражителем для получения любого ответа. Дальнейшие эмпирические исследования указывали, что, для того чтобы научение имело место, условный и безусловный раздражители должны следовать друг за другом с интервалом в полсекунды.

Используя разнообразные методы, Гарсия позволял крысам пить жидкость с необычным вкусом, а затем через час вызывал у них тошноту. Вопрос состоял в том, научатся ли крысы избегать места, где они чувствовали тошноту, безусловного раздражителя, напрямую связанного с тошнотой, или раствора, который они пили, хотя это событие было удалено по времени от безусловного ответа. Всегда происходило последнее. Обычные законы классической выработки условного рефлекса не работали. Гарсия утверждал, что крысы инстинктивно знали, что тошнота должна быть связана с чем-то, что они ели, а не раздражителями, предъявленными в момент тошноты. Это имело большой смысл для эволюции, поскольку тошнота в условиях дикой природы с большей вероятностью вызвана питьем испорченной воды, нежели кустом, под которым крыса сидела в тот момент, когда почувствовала тошноту. С биологической точки зрения более адаптивно связывать с тошнотой вкус, а не визуальные или слуховые раздражители. Следовательно, весьма вероятно, что эволюция ограничивает то, какие именно стимулы могут быть ассоциированы с теми или иными ответными реакциями.

Глава 9. Закат бихевиоризма, 1950-1960 319

Исследования Гарсия вначале натолкнулись на крайний скептицизм, а ведущие журналы, посвященные поведению животных, не захотели опубликовать их результаты. Но работы других исследователей продемонстрировали, что в случае многих форм поведения эволюционное наследие животного накладывает явные ограничения на то, чему оно может научиться. Сейчас исследования Гарсия считаются классическими.

В 1961 г. Бриланды установили, что этологические исследования сделали для понимания поведения животных больше, чем бихевиористские лабораторные эксперименты. В 1970-х гг. некоторые психологи животных заявляли, что в изучении научения животных произошла революция, вдребезги разбившая старую парадигму (R. С. Bolles, 1975). Хотя подобная оценка была преждевременной, существование в 1970-е гг. книг и сборников статей, посвященных ограничениям научения, указывало, что это направление научения животных претерпевало период смуты: опора на общие законы научения канула в прошлое.

Этот кризис выявил интересный факт, связанный с влиянием на американскую психологию трудов Дарвина. И функционалисты, и бихевиористы рассматривали разум и поведение как адаптивные процессы, приспосабливающие организм к окружающей его среде. Мы видели, что анализ научения, проведенный Скиннером, недвусмысленно и осознанно базировался на применении естественного отбора. Тем не менее бихевиоризм принимал эмпирические предположения парадигмы Спенсера о tabula rasa и общих для всех видов законов научения и игнорировал вклад эволюции в поведение. Это было продуктом еще одного бихевиористского допущения, периферической теории. Конечно, бихевиористы признавали, что собака не может реагировать на звук, который не может услышать, не может она и летать. Эти ограничения, однако, касались лишь периферических сенсорных и двигательных способностей. Поскольку бихевиоризм отрицал существование центральных процессов, он не мог признать существования для них эволюционных ограничений. Следовательно, приходилось предположить, что, до тех пор пока организм может ощущать стимул, он может ассоциироваться с любым физически возможным ответом.

Но многие из загадочных явлений, открытых такими исследователями, как чета Бриландов и Гарсия, явно касались вкусов, изображений или звуков, которые животные могли ощущать, но не ассоциировали с поведением. Похоже, что такие открытия указывали на существование центрального контроля над научением — контроля, который хотя бы частично был обусловлен наследственностью. Следовательно, хотя бихевиоризм, вслед за функционализмом, принимал теорию естественного отбора как концептуальный инструмент, он отрицал последствия эволюции, имеющие видовую направленность, поскольку отрицал централизм.

Наконец, мы можем отметить, что крайний эмпиризм бихевиоризма отрицал уже установленные ограничения научения. Например, сам Э. Л. Торндайк обнаружил огромные различия в том, насколько легко кошки могли освобождаться из различных проблемных ящиков. В частности, им было трудно научиться лизнуть лапу для того, чтобы освободиться. Подобное поведение в природе не связано с освобождением, и поэтому кошки очень медленно устанавливали подобную связь. Аналогично первые исследователи поведения животных, от Дарвина до этологов, описывали биологически определенные поведенческие паттерны. Все это согласу-

320 Часть IV. Научная психология в XX веке

ется с распространением научной парадигмы. Определенные аномалии тихо игнорируют или списывают на плохие методы (например, метод устных рассказов) до тех пор, пока они не станут слишком серьезными, чтобы их можно было игнорировать, как это произошло в 1960-х гг. в научении животных.

Осознание и научение человека

Логический позитивизм и идея о том, что законы научения, которые можно открыть на примере крыс и голубей, будут применимы без какой-либо серьезной модификации ко всем остальным видам, включая человека, представляли собой фундаментальные предположения бихевиористской формы бихевиорализма, сформулированного в 30-х гг. XX столетия. Бихевиорализм исходил из другого предположения: сознание практически не имеет значения для объяснения поведения, в том числе и поведения людей. Моторная теория сознания и неореалистические теории сознания рассматривали сознание как эпифеномен, который в лучшем случае может сообщить о детерминантах сознания (и то не очень хорошо), но не играет никакой роли в определении поведения. X. Мюнстерберг, Дж. Дьюи и функционалисты искали детерминанты поведения в окружающей среде и физиологических процессах, полагая, что сознание всего лишь «плавает» на поверхности мозга и тела, сообщая, что оно видит. В результате психология превратилась в исследование поведения, а не сознания, хотя к сознанию можно было обратиться, чтобы проконсультироваться, почему его носитель повел себя тем или иным образом. В рамках этой широкой схемы бихевиористы создавали свои исследовательские программы, прибегая к позитивизму для того, чтобы оправдать пренебрежение бихевиорали-стов к сознанию, и применяя строгое, экспериментальное исследование научения животных для того, чтобы найти ответ на основной вопрос бихевиорализма: что является причиной поведения?

В форме бихевиоризма каузальную важность сознания утверждала доктрина автоматического действия положительного стимула. Эту доктрину содержал закон эффекта Э. Л. Торндайка: вознаграждение автоматически устанавливает связь «стимул—реакция»; оно не ведет сознание к заключению, на базе которого происходит действие. В 1961 г. автоматическое действие положительных стимулов упорно и догматически постулировали Лео Постман и Джулиус Сассенрат: «Предположение о том, что модификации поведения должно предшествовать правильное понимание возможностей среды, является устаревшим и ненужным» (р. 136). Хотя субъект мог точно сообщать об этих возможностях, это лишь означало, что сознание наблюдает за причинами изменения поведения, а не то, что сознание само по себе выступает причиной изменения поведения.

Казалось, что некоторые эксперименты подтверждали такую точку зрения. Например, Дж. Гринспун (J. Greenspoon, 1955) интересовался недирективной психотерапией, при которой терапевт на протяжении сеанса лишь периодически произносит «угу». С точки зрения бихевиоризма, эту ситуацию можно анализировать как ситуацию научения. Пациент производит какие-то формы поведения, часть которых получает подкрепление посредством это «угу». Следовательно, пациенту следует говорить о тех вещах, которые получают подкрепление, а не о других. Гринспун перенес эту гипотезу в лабораторию. Субъектов приводили в эксперимен

Глава 9. Закат бихевиоризма, 1950-1960 321

тальное помещение и побуждали произносить слова. Когда бы субъект ни называл существительное множественного числа, экспериментатор говорил «угу». Через некоторое время начиналось торможение условного рефлекса; экспериментатор не говорил ничего. В конце сеанса субъекта просили объяснить, что происходило. Только 10 из 75 человек смогли это сделать, и, что любопытно, Гринспун исключил их данные из анализа. Его результаты показали, что продукция существительных во множественном числе возрастала в процессе обучения, а затем уменьшалась в процессе торможения — в полном соответствии с предсказаниями оперантной теории, на фоне явного отсутствия осознания субъектами связи между существительными множественного числа и подкреплением. Эксперименты, сходные с опытами Гринспуна, выявили аналогичные результаты.

Но в 1960-х гг. многие исследователи разочаровались в бихевиоризме и, зачастую под воздействием Хомски, бросили вызов валидности «эффекта Гринспуна», или научению без осознания. Они настаивали на неадекватности метода Гринспуна. Вопросы, касавшиеся осознания, были туманными, и их задавали только после торможения условного рефлекса, к тому времени, когда субъекты, осознавшие возможность подкрепления ответа, уже могли прийти к выводу, что они не правы. Воспроизведение процедур Гринспуна продемонстрировало, что многие субъекты высказывали технически неверные гипотезы, которые тем не менее вели к правильным ответам. Например, субъект мог сказать «яблоки» и «груши» и получить подкрепление, после чего сделать вывод о том, что подкрепляются названия фруктов. Субъект продолжал бы произносить названия фруктов и получать вознаграждение, однако если бы субъект сообщил экспериментатору о своей гипотезе, его назвали бы «неосведомленным» (D. E. Dulany, 1968).

Те, кто сомневался в автоматическом действии положительных стимулов, проводили многочисленные эксперименты, чтобы показать необходимость осознания при научении человека. Обширную исследовательскую программу провел Дон Э. Далэни (D. E. Dulany, 1968), который построил хитроумную аксиоматическую теорию о типах осознания и их воздействии на поведение. Его эксперименты, казалось бы, демонстрировали, что только субъекты, осознающие возможность подкрепления, могли научаться и что уверенность субъектов в своих гипотезах была связана с их явным поведением.

В 1966 г. область вербального поведения испытывала явный кризис, потребовавший созыва симпозиума. Организаторы этой встречи надеялись, что смогут собрать психологов из различных областей, чтобы разработать унифицированную теорию вербального поведения «стимул—реакция». Они собрали сторонников теории опосредования, например Говарда Кендлера, ученых, работавших в традиции вербального научения Эббингауза, коллег Ноама Хомски и таких мятежных мыслителей, как Дон Далэни. Вместо единодушия симпозиум продемонстрировал разногласия и разочарование, от мягкого неудовольствия текущим состоянием вербального научения до официальных доказательств неадекватности теорий языка в парадигме «стимул—реакция». Комментарии редактора к сборнику материалов конференции отразили растущее влияние Т. Куна, охарактеризовавшего бихевиоризм как парадигму в состоянии кризиса (Т. R. Dixon and D. С. Horton, 1968). В последнем предложении этой книги говорилось: «Очевидно, происходит революция».

11 Зак. 79

ГЛАВА 10

Подъем когнитивной науки, 1960 -2000

Первые теории когнитивной психологии

Не все психологи, интересовавшиеся познанием, работали в рамках неохаллианской психологии опосредования, которую мы обсудили в предыдущей главе. В Европе возникло движение под названием структурализм. Оно появилось как междисциплинарный подход к социальным наукам, в том числе и психологии, и оказало определенное влияние на американскую психологию в конце 1950-х и в 1960-х гг. В Соединенных Штатах социальные психологи отказались от концепции группового разума в первых десятилетиях XX в., постепенно определяя это направление так, как это делается сегодня: изучение людей в группах. Во время войны социальные психологи занялись исследованием установок: каким образом убеждение и пропаганда меняют установки и отношениями установок и личности. После войны социальная психология продолжала работать над созданием теорий того, как люди формируют убеждения, интегрируют их и действуют на их основе. Наконец, Джером Брунер исследовал, как личностная динамика формирует восприятие мира людьми и каким образом люди решают сложные проблемы.

Новый структурализм

В психологии структурализм не был продолжением системы Э. Б. Титченера, с которой у него не было ничего общего, кроме названия; он представлял собой независимое направление, имевшее европейские корни. На протяжении 1960-х, 1970-х и начала 1980-х гг. движение под названием структурализм оказало огромное влияние на континентальную европейскую философию, литературную критику и общественные науки, в том числе и психологию. Ведущие представители структурализма, Клод Леви-Стросс, Мишель Фуко и Жан Пиаже, проповедовали платоновско-картезианский рационализм, пытаясь описать трансцендентный разум человека. Структурализм ассоциировался с более радикальными когнитивными психологами, которые хотели порвать с прошлым американской психологии; в частности, они ориентировались на европейскую психологию и континентальную европейскую традицию в философии, психологии и других социальных науках. В отношении структурализма выражали надежду, что он станет объединяющей парадигмой для всех социальных наук, а его приверженцами были многие, начиная от философов и заканчивая антропологами. Структуралисты верили, что любой поведенческий паттерн человека, индивидуальный или социальный, следует объяснять, ссылаясь на абстрактные структуры логической или математической природы.

Глава 10. Подъем когнитивной науки, 1960-2000 323

B психологии ведущим структуралистом был Жан Пиаже (1896-1980). Пиаже получил биологическое образование, но позднее заинтересовался гносеологией, область которой он и вознамерился научно изучить. Он критиковал философов за продолжение салонных спекуляций о росте знания, в то время когда вопросы гносеологии можно было исследовать эмпирически. Генетическая гносеология стала его попыткой составить карту развития знаний у детей. Пиаже выделял четыре стадии роста интереса, каждой из которых присущ особый тип интеллекта. Он полагал, что интеллект растет не количественно, а претерпевает широкомасштабные качественные метаморфозы, поэтому 5-летний ребенок не только знает меньше, чем 12-летний, но и думает иначе. Пиаже проследил эти различные типы интеллекта, или пути узнавания мира, до изменений в логической структуре разума ребенка. Он попытался описать мышление на каждой стадии, построив крайне абстрактные и формальные логические модели психических структур, которые, как он верил, руководят интеллектуальным поведением.

Генетическая гносеология была кантовской, с уклоном в развитие. Заголовки многих работ Пиаже — это названия трансцендентных категорий И. Канта: «Кон-цепция пространства у ребенка», «Концепция количества у ребенка», «Концепция времени у ребенка» и многие другие. Кант утверждал, что нельзя проникнуть в глубину трансцендентного Эго, но Пиаже полагал, что его версия Эго, эпистеми-ческий субъект, раскрывает свою природу в процессе развития. Пиаже также разделял тенденции «мандаринов» немецкой психологии, ставя своей целью сформулировать общую философию, а не психологическую теорию с практическим применением. Вопрос о том, может ли обучение ускорить процесс когнитивного роста, Пиаже называл «американским вопросом», поскольку в Европе его не задавали. В духе истинного прагматизма американцы хотели получать знание как можно быстрее и эффективнее, а не подвергать сомнениям его природу. На протяжении всей своей долгой интеллектуальной жизни Пиаже систематически выполнял свою исследовательскую программу, уделив бихевиоризму лишь незначительное внимание. Таким образом, хотя труды Пиаже мало читали до I960 г., он и его генетическая гносеология составили серьезную альтернативу бихевиоризму, ожидавшую момента, когда бихевиоризм споткнется.

Принимая во внимание европейский рационалистский фон структурализма, можно было ожидать, что его влияние на американскую психологию окажется ограниченным. После 1960 г. американские психологи проявили серьезный интерес к работам Пиаже, но лишь немногие из них приняли его структурализм. Его логические модели считались слишком сложными и далекими от исследований поведения. Более того, последующие исследования показали, что стадии развития, выделенные Пиаже, не так четко определяются и не столь строги, как предполагалось ранее, а также то, что он значительно недооценил интеллект маленьких детей. Кроме того, американцев интересовали индивидуальные различия и влияние опыта на обучение при когнитивном развитии, и их мало трогал идеализированный «эпистемический субъект» Пиаже. Сегодня Пиаже цитируют как предвестника исследований когнитивного развития, но его теория не пользуется большим влиянием.

Пытаясь охарактеризовать врожденную универсальную грамматику, общую для разума всех людей, трансформационная грамматика Н. Хомски (N. Chomsky, 1957),

324 Часть IV, Научная психология в XX веке

так же как и европейский структурализм, делала основной упор на абстрактные структуры и пренебрегала индивидуальными отличиями, хотя Хомски, в отличие от Пиаже, не отождествлял себя с этим движением. Более того, в то время как теория Пиаже зачахла, трансформационная грамматика Хомски остается здоровой областью лингвистики и когнитивной науки. Критика радикального бихевиоризма со стороны Хомски вызвала новый всплеск интереса к познанию, а его трансформационная грамматика показала, каким образом сложную деятельность, например язык, можно объяснить как систему, управляемую правилами. В отличие от теории Пиаже, идеи Хомски сохранили подвижность, и сегодняшняя трансформационная грамматика мало напоминает ту, которая существовала три десятилетия назад (S. Pinker, 1994).