Geum.ru

Заглавие «Сто лет философии» обещает больше того, что предлагается книгой. Во-первых, она ограничивается вопросами эпистемологии, логики и метафизики

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   17   18   19   20   21   22   23   24   ...   48
Глава 10


сообща трудятся на благо знания, хотя сами по себе не являются таковым. Подобную логику он так и не создал. Но его интерес к различным формам мышления «подхватили» его студенты, а потом их студенты, хотя то, что он считал «логикой», они называли «эпистемологией» или «философской психологией».


Еще один вопрос, который занимал Кука Уилсона, касается связи и различия между грамматическим и логическим анализом. Как и многие его оксфордские последователи, он питал огромное уважение к обычному словоупотреблению, отталкиваясь опять-таки от Аристотеля. «Имеющимися в языке различиями невозможно пренебрегать безнаказанно», — писал он. И снова в письме к Бозанкету: «Задача ученого-логика — определить, каково нормальное употребление идиомы или языкового выражения. Все зависит от этого».


Слово у Кука Уилсона не расходилось с делом. Сборник «Высказывание и умозаключение» полон образцов тщательного лингвистического анализа. Так, критикуя идеалистическую теорию суждения, он доказывает, что если мы рассмотрим предложения, в которых обычно встречается слово «суждение», то сразу поймем, что, вопреки мнению идеалистов, суждение есть умозаключение, а не простое утверждение. Например, «судить», что Джонс выиграет скачки, значит заключать на основании имеющихся в нашем распоряжении свидетельств в пользу того, что Джонс выйдет победителем; «упражнять [способность] суждения» — значит применять свою способность умозаключать. Таков единственный обычный смысл слова «суждение». Очевидно, что ни знание, ни предположение не являются суждением. Стало быть, словоупотребление противоречит идеалистической теории суждения, а словоупотребление следует уважать.


Еще одним моментом, в котором логики-идеалисты пренебрегают требованиями обычного словоупотребления, Кук Уилсон считает сведение универсального к гипотетической форме. Согласно идеалистам, высказывание «все Х суть У» утверждает лишь то, что «если нечто есть х, то оно есть также у>>. Кук Уилсон возражает, что форма «если..., то...» не выражает всего значения категорического высказывания. «Этот вопрос лингвистический, — доказывает он, — и ответить на него можно путем исследования нормального употребления конкретного языка». По мнению Кука Уилсона, нормы английского языка позволяют утверждать, что «все Х суть Y», только в том случае, если мы уверены в фактическом существовании таких вещей, как X; форма же «если..., то...» не предполагает такой уверенности. Конечно, он признает, что имеются идиоматические употребления формы «если..., то...», в которых она выступает как категорическая, и идиоматические употребления «все Х суть Y», которые не предполагают существования X. Однако определяющим фактором должно быть нормальное словоупотребление. Кук Уилсон приходит к заключению, что все подлинные высказывания являются категорическими; гипотетическая форма «соотносит» проблемы и не является высказыванием. Например, гипотетическая форма «если эта жидкость — кислота, то она окрасит лакмусовую бумажку в красный цвет» утверждает, что для того, чтобы решить проблему (выяснить, является ли жидкость кислотой), нужно проверить, становится ли красной опущенная в


==189


жидкость лакмусовая бумажка. Несомненно, гипотетическая форма основывается на истинных высказываниях (например, на истинном высказывании, что все кислоты окрашивают лакмусовую бумажку в красный цвет), но как таковая не есть высказывание: иначе она была бы категорической формой. Эта теория Кука Уилсона представляет самостоятельный интерес, однако с точки зрения истории более важно то, что она требует уважения к обычному словоупотреблению.


Кук Уилсон требует от философа серьезного отношения к грамматике, но в то же время настаивает на необходимости четко различать логические и грамматические проблемы. Рассмотрим один пример. Теорию денотации (означения) и коннотации (соозначения) Милля он отвергает как фрагмент грамматического анализа, как часть исследования функционирования имен, и не считает ее вкладом в логику. Главным источником всякого смешения такого рода, полагает он, является неумение понять, что логика исследует формы мышления. Приверженец традиционной логики сознательно начинает со словесной формулировки, а потому не может не смешивать грамматику и логику; идеалист на словах начинает с суждения, но, поскольку суждений, по мнению Кука Уилсона, не существует, на деле идеалист вынужден либо ограничиваться чисто лингвистическими изысканиями, либо переходить от логики к метафизике, не отдавая себе отчета в том, что он делает. Прояснить логические проблемы, полагает Кук Уилсон, можно только посредством разграничения грамматики, логики и метафизики, хотя это «разграничение» не исключает тщательного исследования тех грамматических и метафизических вопросов, которые могут пролить свет на логику.


Особо важна в связи с этим критика Куком Уилсоном субъектно-предикатной логики. Прежде всего, он четко разграничивает грамматический субъект и логический субъект, в то время как традиционная логика, хотя и с небольшими колебаниями, удовлетворяется их тождеством. Возьмем, например, высказывание «стекло упруго». Обычная аналитическая процедура предполагает, что «стекло» — субъект, «упруго» — предикат. Но фактически, доказывает Кук Уилсон, проблему нельзя решить таким способом. Все зависит от того, на какой вопрос отвечает высказывание. Положим, был задан вопрос: «Что является примером упругости?» В этом случае «упругость» является логическим субъектом и «стекло упруго» выражает нашу уверенность в том, что можно правильно предицировать «упругости» свойство «иметь своим примером стекло». Если же был задан вопрос: «Чем стекло отличается от стали?» — то, безусловно, в высказывании «стекло упруго» «стекло» является и логическим и грамматическим субъектом. В обычной речи, подчеркивает Кук Уилсон, мы используем различные средства — самым распространенным из них является ударение — для указания на подлинный логический субъект: мы можем сказать «стекло упруго» или «стекло упруго». Но традиционная логика игнорирует ударение и контекст. Поэтому здесь и возникает то абсурдное, как считает Кук Уилсон, предположение, что имя существительное, которое стоит в именительном падеже и относится к главному глаголу в высказывании, обязательно указывает на логический субъект.


К оглавлению


==190


Глава 10


Ситуация становится еще более запутанной, когда этот грамматический анализ подвергают метафизической интерпретации как применимый к тем вещам, на которые указывает высказывание. Различие между логическим субъектом и логическим предикатом, согласно Куку Уилсону, равно как и все остальные логические различия, имеет место только в нашем мышлении. Логический субъект, по его мнению, есть объект, каким мы представляем его себе прежде, чем узнаем, что сообщает о нем предикат; а логический предикат есть «вид сущего, которое, как утверждает высказывание, принадлежит данному объекту, но не входит в то, что прежде мыслилось как принадлежащее этому объекту». Значит, различие между субъектом и предикатом существует только относительно порядка развития нашего знания, соответственно тому, что мы знаем или не знаем в данное время.


Утверждать, в идеалистическом духе, что вещь может быть «предикатом» по самой своей природе, значит вопиющим образом путать логические различения и метафизические различения. Имеются субстанции, которые суть то, что они суть, независимо от нашего мышления; но ничто по своей метафизической природе не есть субъект или предикат, и отношение предикации существует лишь как способ, каким мы связываем свои мысли4. И это смешение субъекта и предиката, с одной стороны, и субстанции и атрибута — с другой, может выливаться даже в молчаливое отождествление логического и грамматического предиката. В сущности, философы — и это главное обвинение, которое выдвигает против них Кук Уилсон, — смешали три различных способа рассмотрения высказывания: как выражающего форму мысли (точка зрения логика), как словесной структуры (точка зрения грамматика) и как сообщающего нечто о мире (точка зрения метафизика). Традиционная теория «предикации» является самым известным продуктом этого смешения.


Очевидно, противопоставление Куком Уилсоном «форм мысли» и «отношений между вещами» означает, что он отвергает распространенную идеалистическую доктрину, наиболее полно выраженную Грином и утверждающую, что отношения (и «вещи») как таковые суть не что иное, как формы мысли. «Даже с радикальной идеалистической точки зрения, — писал Кук Уилсон, — имеется объект, который необходимо отличать от нашего схватывания его». В своей эпистемологии он проводил это различение все более отчетливо; для него характерна тенденция к реализму.


Он доказывал, вопреки Грину, что познание не есть форма «делания», т. е. соединение элементарных «чувствований» в интеллектуальное целое. Делать — это одно, знать то, что сделано, — совсем другое. Из самой природы познания вытекает, что то, что мы познаем, должно быть здесь, чтобы быть познанным, быть независимо от познания. Вопрос о том, как оно оказывается перед нашим сознанием, — это уже второй вопрос; главное же то, что его появление перед нашим сознанием — одно, а познание — совершенно другое.


Этот аргумент не исключает возможности, что то, что мы знаем, есть всегда некое «видоизменение нашего сознания», хотя и не может быть видоизменением акта познания. Но, доказывает Кук Уилсон, если мы взглянем на исторических предшественниц точки зрения, согласно которой мы


==191


не знаем ничего, кроме собственных ментальных состояний, то сразу же заметим, что она возникла из попытки показать, «как возможно знание»; считалось, что знание возможно, если познаваемое находится «в нашем собственном сознании». Стоит только понять, что возможность знания в принципе недоказуема (поскольку всякое доказательство предполагает, что некоторые вещи мы уже знаем), как рассматриваемый аргумент рушится. И безусловно, утверждение, что наше знание ограничивается ментальными состояниями, совершенно неправдоподобно.


Кук Уилсон шел к реалистическим выводам очень медленно и неуверенно. Ведь реализм, по его мнению, предполагает различение между актом схватывания и объектом, который в нем схватывается; и он боялся, что акт схватывания растворился бы в пустоте, если бы не получал содержание от своего объекта. Более внимательный анализ отношений успокоил его сомнения. Он предлагает рассмотреть явление столкновения. Несомненно, столкновение невозможно без сталкивающихся тел, точно так же как схватывание невозможно без схватываемого объекта. Он подчеркивает, что сталкивающиеся тела должны существовать независимо от столкновения, иначе столкновение было бы невозможно; так и «схватывание» было бы невозможно, если бы то, что схватывается, не существовало независимо от схватывания.


Рассуждая таким образом, Кук Уилсон, конечно, опровергает аргумент Брэдли о внутренней противоречивости отношений. Диалектический метод Брэдли, утверждает Кук Уилсон, состоит в постановке «нереальных» вопросов, вопросов, которые, в сущности, не могут «возникнуть». В частности, спрашивать «Каково отношение отношения к его терминам?» — значит требовать ответа там, где он в принципе невозможен. Кук Уилсон поясняет свою мысль на примере отношения равенства. Положим, А и В равны. Тогда, если мы спросим: «Как относится А к отношению равенства?» — ответ должен звучать так: «равенство есть отношение, какое А имеет к В». Или точнее: «Отношение А к тому, что А равно В, состоит в том, что А равно Д». Иными словами, мы можем лишь еще раз сказать о первоначальном отношении. Между А и его отношением к В нет второго отношения, которое послужило бы начальной точкой дурной бесконечности. Брэдли думает, что такое отношение существует, только потому, что он упорствует в постановке бессмысленных вопросов.


Кук Уилсон применил свое общее рассуждение к проблемам восприятия в пространном письме «Первичные и вторичные качества», которое представляет собой критический отклик на статью Дж. Ф. Стаута (PAS, 1903). Эпистемологи ошибочно полагали, доказывает он, что поскольку имеет смысл говорить об объекте как «являющемся», то должна быть сущность, называемая «явлением», нечто чисто субъективное, то, что мы действительно видим. Фактически же «явление» есть не более и не менее как «являющийся объект». «Иными словами, — суммирует Кук Уилсон, — мы имеем перед собой объект, а не только произведенное им воздействие на наше сознание».


Однако в своей характеристике «объекта» (особенно в рассуждении о вторичных качествах) он ближе скорее к Локку (и Кейзу), чем к «наивному


==192


Глава 10


реализму». Рассматривая в качестве примера типичного вторичного качества тепло, он доказывает, что, воспринимая тепло, мы обычно осознаем лишь наше собственное ощущение, за исключением случаев, когда мы действительно касаемся тела (которое называем «теплым») и воспринимаем также его протяженность. В таких случаях мы умозаключаем (а не воспринимаем ее актуально) о способности тела вызывать в нас ощущение тепла, настоящего «вторичного качества».


Первичные качества, с его точки зрения, относятся к совершенно иной категории. Берклианская теория зрения показала, что и в случае зрения мы осознаем — когда говорим о восприятии «определенной формы» или «определенного размера» — своего рода осязательное или мускульное ощущение, на основании которого мы делаем заключение о пространственных свойствах физического объекта. Но такое умозаключение Кук Уилсон отвергает как невозможное в принципе, утверждая, как и Кейз, что о существовании протяженных физических объектов нельзя заключать на основании восприятия непротяженных ощущений5. Поэтому мы должны допустить, что в восприятии пространственных свойств — в отличие от восприятия цветов, вкусов, тепла — мы непосредственно осведомлены о природе физического тела. Дальше этого утверждения реализм Кука Уилсона не пошел. Но в конечном счете он пошел дальше, чем его последователи.


Из мыслителей, которые стояли особенно близко к Куку Уилсону, по крайней мере в своих ранних сочинениях, наиболее известны Г. Э. Причард и Г. У. Б. Джозеф. Причард6, профессор этики в Оксфорде, был яростным спорщиком, и свои взгляды он развивал главным образом посредством критики. Он издал лишь одну книгу на эпистемологические темы — «Теория познания Канта» (1909); впрочем, после его смерти некоторые его статьи были опубликованы в сборнике «Познание и восприятие» (1950). Однако именно благодаря «Теории познания Канта» философия Кука Уилсона впервые стала известна за стенами Оксфорда. В частности, глава «Познание и реальность» содержит ясное и живое изложение аргументов Кука Уилсона против идеализма7. «Сама природа знания, — пишет Причард, — безусловно предполагает, что познанная реальность существует независимо от знания о ней... просто невозможно помыслить, чтобы реальность зависела от нашего знания о ней». Будь то камень или зубная боль, любой объект познания должен сначала быть и только потом может стать частью познавательного отношения. Он еще может зависеть от нас в своем существовании (т. е. относиться «к числу тех, что исчезают с исчезновением сознания»), но его существование не может зависеть от нашего знания о том, что он существует.


Таким образом, по мнению Причарда, единственно возможной формой идеализма является субъективный идеализм. Имеет смысл утверждать, что фактически мы знаем лишь собственные ментальные состояния; но немыслимо полагать, вместе с объективными идеалистами, будто то, что мы знаем, зависит не от существования сознания, а от нашего знания. Однако вслед за Куком Уилсоном он доказывает, что субъективный идеализм теряет всякое правдоподобие, если отказаться от посылки, что знание должно быть «обоснованным»; в таком случае то, зависит ли тот или иной объект в


==193


своем существовании от нашего сознания, является предметом специального исследования. Такое исследование, полагает он, с необходимостью приводит нас к тому же заключению, что и Кука Уилсона: существование вкуса, цветов и т. п. зависит от нашего сознания, а существование пространственных характеристик не зависит от него.


Позднейшие размышления Причарда об этой проблеме привели его к другим, менее знакомым выводам. Как обычно, его подход полемичен: очерки и специальные статьи, составившие сборник «Познание и восприятие», направлены главным образом против расселовской теории чувственных данных и традиционной эпистемологии эмпиризма. Но в статье «Восприятие», оставшейся неопубликованной, он излагает свои выводы в позитивном ключе.


Он говорит, что хочет подчеркнуть два момента: во-первых, что восприятие не есть знание, во-вторых — что «в конкретных ситуациях видения, чувствования или прикосновения то, что обычно называют восприятием, состоит в принятии, по сути дела, ошибочном принятии того, что мы видим или чувствуем, за что-то иное». В первом тезисе Причард дистанцируется от учения Кука Уилсона, утверждавшего, хотя и не без колебаний, что некоторые (не все) разновидности восприятия суть знание. Это отступление от Кука Уилсона основывается на другом отступлении: Причард теперь отрицает, что мы «непосредственно видим» физические тела. Одной лишь чувственной иллюзии достаточно, чтобы мы поняли, что зрительное восприятие не может быть непосредственным.


Что же в таком случае мы непосредственно видим? Распространенный ответ, по-разному формулируемый, сводится к тому, что мы видим «зримое явление». Но Причард возражает, что «явление» (или «идея») всегда есть явление чего-то, а значит, использование этого термина неизбежно предполагает, что мы каким-то образом видим объект, который является в явлении. Использующие термин «явление» — злостным преступником такого рода Причард считает Дж. Ф. Стаута — колеблются между утверждением и отрицанием того, что мы непосредственно наблюдаем физические объекты, играя на двусмысленности этого термина. Далее, термин «явление», применяемый к тому, что мы видим, ничего не говорит о природе того, что является; статус «явления» остается недопустимо туманным. Собственная точка зрения Причарда, который совершенно отказывается от термина «явление», состоит в том, что на самом деле мы видим «протяженные, а значит, пространственно соотнесенные цвета».


В таком случае естественно спросить: каково основание нашего суждения об этих цветных протяженностях как о физических объектах? Причард отвечает двойственно. Во-первых, хотя мы «реально видим» протяженные цвета, мы не знаем, что они протяженные цвета, — в сущности, мы не знаем их вовсе. Согласно теории чувственных данных, «воспринимать непосредственно» — значит знать природу того, что мы воспринимаем; действительно, наше знание о непосредственных объектах чувства есть парадигма полного знания. Причард это отрицает: он говорит, что обычно мы ничего не знаем о том, что непосредственно видим. А значит, во-вторых, поскольку мы не знаем протяженных цветов, которые мы видим, даже не


7-


==194


Глава 10


стоит вопрос о нашем «суждении» или «умозаключении» о том, что они являются телами, имеют тела своей причиной или указывают на тела; такое суждение, доказывает Причард, могло бы основываться только на знании, а в данном случае знания нет.


Позиция Причард а кажется несколько парадоксальной. Он говорит, что реально мы видим цветные протяженности; не вызывает сомнения факт, что обычно мы уверены, что видим физические объекты. Естественно спросить, как может возникнуть такая уверенность, если мы не судим о цветных протяженностях как об объектах? С тем чтобы устранить видимый парадокс, Причард использует различение (предложенное Куком Уилсоном в «Высказывании и умозаключении») между «судить», что Х есть У, и «находиться под впечатлением», что Х есть Y. Допустим, мы встречаем на улице чужого человека и приветствуем его как знакомого. В этом случае, говорит Кук Уилсон, мы не судим о чужом как о нашем знакомом: иначе мы приветствовали бы его лишь после долгого размышления о том, что видим. Но мы не размышляли. Скорее, произошло следующее: мы восприняли человека и, не думая, сочли его другом или у нас «сложилось впечатление», что он друг. Мы не формулировали суждение, что он друг, мы приняли его — в данном случае ошибочно — за друга.


Нечто весьма похожее, полагает Причард, происходит во всех наших восприятиях физических объектов. Мы «действительно видим» цветную протяженность (или ощущаем осязательную протяженность), но ошибочно принимаем ее за физическое тело. Только в результате последующего анализа мы начинаем понимать, что мы «действительно видим». На некритическом уровне повседневного восприятия у нас «создается впечатление», что мы видим физические тела.


Только такая теория восприятия — пытается показать Причард в своих критических статьях — позволит нам покончить с традиционными эпистемологическими спорами, которые будут продолжаться, пока предполагается, что мы знаем то, что непосредственно ощущаем. Ведь если мы знаем, что мы ощущаем, тогда то, что мы ощущаем, может существовать независимо от акта его познания, — до сих пор Причард поддерживает Кука Уилсона. Это соображение подталкивает эпистемологов к наивному реализму. Но они вынуждены быстро ретироваться, столкнувшись с суровыми фактами иллюзии и ошибки. Однако они не могут уйти безнаказанно — и остаются со странными сущностями, с «идеями» или «чувственными данными», которые, доказывает Причард, не обладают свойствами объектов познания и все же должны познаваться, если эпистемологи правы и мы действительно знаем, что мы непосредственно воспринимаем. По мнению Причарда, есть только один способ раз и навсегда покончить с традиционными эпистемологическими колебаниями между реализмом и репрезентационизмом: мы должны отвергнуть посылку, которая лежит в основании обеих альтернатив и согласно которой непосредственное восприятие есть разновидность знания.


С эпистемологией Причарда тесно связан его снайперский огонь по «эмпирической психологии», под которой он подразумевает главным образом психологию Стаута и Уорда8. Во второй половине XIX столетия Окс-


==195


фордский университет снискал репутацию самого выдающегося противника прогресса психологии. Идеалистов часто восхваляют (или хулят) за явную, хотя сегодня и куда более умеренную, враждебность Оксфорда по отношению к психологическим исследованиям. Однако на самом деле Брэдли, как мы видели, вполне сочувствовал и активно интересовался психологическими исследованиями, хотя его благосклонность не распространялась на попытки решать философские проблемы психологическими средствами. Именно Причард и Джозеф возглавили сражение против психологии во имя первенства знания.


Эмпирическая психология, доказывал Причард, есть попытка построить знание из некоторой формы мышления, предшествующей знанию и более элементарной, чем знание, — от этой перспективы в ужасе отшатнулся бы Кук Уилсон. В лучшем случае, согласно Причарду, психология есть смесь мало связанных между собой исследований, а не «наука в собственном смысле слова». (Впоследствии в том же духе о ней высказался Райл в «Понятии сознания».)


Атаки Причарда полностью поддержал Г. У. Б. Джозеф9 в цикле статей «Психологическое объяснение развития восприятия внешних объектов» («Mind», 1910—1911). Он видит в Стауте последователя Милля, как если бы тот доказывал, что наша вера в существование независимых объектов возникает в результате преобразования простых ощущений, причем это преобразование может быть описано средствами психологии. Эту позицию Стаут горячо оспаривает в «Ответе г-ну Джозефу» («Mind», 1911).


В своей аргументации Джозеф чаще всего придерживается путей, проложенных Причардом в «Теории познания Канта». Но он уже не готов подхватить реалистические мотивы, звучащие в этой книге. «Подвергая всестороннему рассмотрению точку зрения, — пишет он, — согласно которой то, что мы изначально схватываем, есть нечто находящееся "в сознании", или "ментальное", я вижу много трудностей, которые в настоящее время не могу разрешить. В частности, у меня не вызывает восторга предположение о реальности пространства независимо от всякого сознания, и я не понимаю, что я имею в виду под твердостью, под тем, что наполняет пространство, а также под величиной». А ведь Кук Уилсон считал, что только твердое является независимым от сознания. Сомнения в этом решающем моменте постепенно привели Джозефа чуть ли не к идеализму, который критиковал Кук Уилсон, что особенно очевидно в заключении его очерка «Сравнение идеализма Канта и Беркли»10. Реализм Кука Уилсона всегда был шатким, колеблющимся. Расцвет «нового реализма» с его более радикальным отношением к идеалистической традиции отбросил колеблющихся назад, на старые пути, или же толкнул их вперед, в объятия Кембриджа.


Логика Джозефа также представляет собой компромисс между позициями Кука Уилсона и идеалистов. Джозеф разделяет враждебность Кука Уилсона к «символической логике» и в цикле статей «Защита свободомыслия в логистике» («Mind», 1932—1934) критикует Бертрана Рассела и его последователей — в пику доблестной защите Сюзан Стеббинг, — во многом повторяя обвинения Кука Уилсона против Буля. В цикле статей «Что г-н У. Е. Джонсон подразумевает под суждением?» («Mind», 1927—1928)


7*


==196