Заглавие «Сто лет философии» обещает больше того, что предлагается книгой. Во-первых, она ограничивается вопросами эпистемологии, логики и метафизики

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Книга представляет собой продолжение другой книги Пассмора «Сто лет философии», 2851.47kb.
• Гарсия Маркеса «Сто лет одиночества», 36.54kb.
• Общепринято, что любой объект попадает в одну из двух категорий: одни вещи являются, 400.27kb.
• Отчет по практике 5, 248.97kb.
• 1. Место философии в системе культуры, 242.79kb.
• Программа вступительного экзамена в аспирантуру по специальности 09. 00. 01 «Онтология, 188.78kb.
• С. Н. Труфанов "наука логики", 2350.97kb.
• 1. я благодарна бабушке за её теплоту, за то, что она растила, воспитывала меня. Она, 20.41kb.
• И. Г. Митченков Современное философское знание постоянно обращается к проблеме среды, 105.34kb.
• Св. Галлен, март 24, 1991 г. Джон Кюнзли фон Фиммелъсберг, 2749kb.

Глава 10


Джозефова критика Джонсона наиболее приближается к критике формального подхода в логике; Джозеф утверждает, что умозаключение (а не импликация) должно быть отправным пунктом для логики. Это главный предмет спора между сторонниками формальной логики и их критиками. Самая известная работа Джозефа «Введение в логику» (1906) представляет собой попытку сформулировать подлинно аристотелевскую логику, очищенную от «традиционных» наслоений и ошибок. Поскольку эта книга реабилитирует Аристотеля11, она обнаруживает влияние аристотелизма Кука Уилсона. Джозеф сообщает, что многими частностями он обязан лекциям Кука Уилсона. Но даже во втором издании (1916) достаточно ясно, что он не вполне уловил природу логического критицизма Кука Уилсона: «Введение в логику» воспринимают главным образом — и совершенно правильно — как аристотелевскую логику, а не логику в духе Кука Уилсона.


Влияние Кука Уилсона, которое испытали Причард, Джозеф и другие оксфордские преподаватели, во многом живо до сих пор; мы еще вспомним об этом влиянии в следующих главах. Однако самый известный из современных оксфордских эпистемологов — профессор логики (с 1935 г.) Г. Г. Прайс — в работе «Восприятие» (1932)12 сплел воедино нити, которые до него пряли по отдельности. Влияние Кука Уилсона здесь очевидно: Прайс принимает, например, проведенное им различение между знанием и верой13 и свободно пользуется его понятием «быть под впечатлением, что». Такая лояльность ничуть не смягчила Причарда: в статье «Ошибка чувственного данного» (PASS, 1938; вошла также в «Познание и восприятие») он причисляет Прайса к последователям Рассела — и совершенно прав*. Ведь Прайс согласен с Расселом в главном: он полагает, что ощущение есть форма знания и что мы непосредственно знаем чувственное данное.


Значительная часть «Восприятия» посвящена критике. Прайс подробно разбирает и аргументировано отвергает большинство теорий восприятия, которые уже привлекли наше внимание, и многие из тех, что мы еще рассмотрим. Но он спасает от гибели концепцию чувственного данного, а вместе с ней — точку зрения, согласно которой центральная проблема эпистемологии заключается в том, чтобы объяснить, каким образом чувственное данное «принадлежит» материальному объекту; а оно должно «принадлежать» материальному объекту, если вообще может быть полезным для нас в наших повседневных отношениях с миром. Расселовскую «каузальную» теорию восприятия он отвергает как явно несостоятельную; никакое каузальное умозаключение не может привести нас от чувственных данных к материальным объектам, если мы уже не имеем независимого свидетельства их существования. Если рассмотреть дело «исторически» (генетически), доказывает Прайс, то становится совершенно ясно, что мы не приходим к своей вере в существование материальных объектов посредством каузального рассуждения. Если чувственные данные не «принадлежат» материальным


Прайс даже провел год в Кембридже в качестве аспиранта. Отметим также, что, хотя Прайс лишь изредка упоминает Гуссерля, «Восприятие» задумано как «феноменологическое» описание сознания в духе Гуссерля. Прайс надеется описать то, что «дано сознанию», не пользуясь услугами физиологии или физики.


==197


объектам каким-то непосредственным образом, тогда они никак не могут расширить наше знание окружающего мира.


Чувственное данное, утверждает Прайс — если оно не является «диким», т. е. галлюцинацией, — есть член «семьи». Главой семьи — если развивать эту метафору — является, в случае обычного восприятия, «стандартное твердое». Положим (используя язык здравого смысла), мы «смотрим на вещь с разных точек зрения». В этом случае, доказывает Прайс, мы будем воспринимать чувственные данные, значительно отличающиеся друг от друга по форме и размеру. И все же все эти чувственные данные «согласуются между собой», если мы рассматриваем их как искажения или разные [образы] одного «объема», от которого они отклоняются в разной степени и разной форме. Этот «объем» — «стандартное твердое», его форма — «стандартная конфигурация» системы чувственных данных. Стандартное твердое мы описываем обычно как «действительный объем вещи»; другие чувственные данные «принадлежат к той же вещи», если они составляют часть ряда, который сходится на стандартном твердом из того или иного направления. «Семья» чувственных данных, по определению Прайса, состоит из стандартного твердого вместе с разными рядами чувственных данных, которые сходятся на нем.


Здесь важно указание на ряд. Рассел описывал вещь как класс сходных чувственных данных. Прайс возражает, что чувственные данные могут быть очень похожи — как голубой цвет пера и голубой цвет изумруда, — и при этом принадлежать к разным вещам, и могут быть совершенно разными — например, голубой цвет изумруда, если рассматривать его в белом и желтом свете, — и все же явно принадлежать к одной и той же вещи. Он утверждает, что чувственные данные, которые составляют семью, должны быть качественно и геометрически непрерывными, т. е. должны переходить одно в другое и «примыкать» друг к другу.


Конечно, соглашается Прайс, семья, с точки зрения индивида, имеет «разрывы», — этот момент он более подробно обсуждает в книге «Юмовская теория внешнего мира» (1940). Значит, семью невозможно идентифицировать с чьим-то действительным восприятием; она состоит также из «доступных» чувственных данных, т. е. из чувственных данных, которые человек мог бы воспринимать, если бы его точка зрения была иной. Поскольку такие «доступные» чувственные данные могут быть актуально доступны для кого-то еще, семья «объективна», или «публична», а не только непрерывна. Аналогия между «семьей чувственных данных» Прайса и «постоянной возможностью ощущения» Милля совершенно очевидна. Прайс и сам ее подчеркивает. Но он критикует Милля за то, что тот не выработал концепции «семьи» и не смог удовлетворительно объяснить систематический характер наших чувственных данных.


Кроме того, Милль был феноменалистом: он отождествлял материальную вещь с перманентной возможностью чувственных данных. Прайс надеется избежать этого отождествления. Поиски нефеноменалистской теории он начинает с различения «семьи чувственных данных» и «физического объекта». Самое очевидное свойство природы физического объекта, говорит он, состоит в способности сопротивляться; некая часть пространства «фи-


==198


Глава 10


зически занята», или «занята физическим объектом», когда «семьи чувственных данных», достигнув этой части пространства, каким-то образом изменяются, например разрушаются или искажаются. Вторая характеристика физических объектов связана с первой и состоит в том, что они выступают причиной. Прайс неудовлетворен определением физического объекта как семьи чувственных данных, которая находится внутри и вокруг области пространства, «занятой физическим объектом», поскольку, доказывает он, семья, в отличие от того, что физически занимает пространство, не существует как конкретная индивидуальная сущность. Это является следствием того факта, что семья включает чувственные данные, которые «доступны», но в данный момент не воспринимаются. Иначе говоря, семья, в отличие от физического объекта, есть некий «конструкт».


Положим, я выбираю из огня горящий уголек и смотрю на него. В данном случае, доказывает Прайс, лишь повернутая к нам сторона* уголька актуально «предстоит чувствам» — «во всей области, зарезервированной для чувственных данных, в данный момент актуально лишь одно чувственное данное». Однако каузальные качества уголька дают знать о себе во всех направлениях. «Кусочек масла здесь растапливается, лист бумаги скручивается, носовой платок сгорает дотла, брови наблюдающего подпаливаются, — и все это одновременно». Сходным образом уголек сопротивляется проникновению с любой стороны, а не только из места, где возникают чувственные данные. Эти и другие соображения свидетельствуют о том, что между семьей чувственных данных и тем, что занимает область пространства, нет полного соответствия, а следовательно, эта семья не является физическим объектом.


И все-таки, признает Прайс, о физическом объекте можно сказать разве лишь то, что он обладает определенными «способностями». Прайс стоит на позициях неокантианского агностицизма, полагая, что «внутренние качества» физического объекта совершенно непознаваемы для нас и таковыми и останутся. Пусть даже физический объект и семья чувственных данных не тождественны и, далее, чувственные данные зависят в своем существовании от физических объектов, остается фактом, что физические объекты можно описать и определить, согласно Прайсу, только посредством указания на вид семейства, с которым они совпадают.


Когда в нашей повседневной жизни мы указываем на «вещи», доказывает Прайс, «мы имеем в виду не одну лишь семью, не один лишь физический объект, но нечто состоящее из того и другого; мы имеем в виду определенную семью вместе с совпадающим с ней физическим объектом», — именно этот комплекс Прайс называет «материальной вещью». По его мнению, репрезентационизм Локка смешивает материальную вещь с физическим объектом, а феноменализм — материальную вещь с семьей чувствен-


Однако Прайс отрицает, что все чувственные данные двумерны: с его точки зрения, чувственные данные могут быть «выпуклыми», т. е. объемными. По словам Прайса, его поражает, что теоретиков чувственных данных критикуют за то, что они считают непосредственные предметы восприятия двумерными. Почему, — риторически вопрошает он, — они одни из всех людей должны отрицать очевидные феноменологические факты? Но то обстоятельство, что зрительные чувственные данные обычно описывали как «пятна», предполагает, что эта критика чувственных данных не всегда била мимо цели.


==199


ных данных. Из этих двух позиций он предпочитает скорее феноменализм: «физический объект» есть некая теневая сущность, «семья» по крайней мере конкретна. Правда, он полагал, что ему удалось уклониться от необходимости становиться на сторону какого-либо одного из этих течений. Однако не все были с этим согласны: книга «Восприятие» стала первоисточником для феноменалистов.


В позднейшем творчестве (подытоженном в книге «Мышление и опыт», 1953)14 Прайс отходит от проблем восприятия и обращается к природе мышления. В последние годы он занимается, в частности, критикой тех теорий мышления, которые под влиянием позитивизма утверждают, что мышление можно определить как пользование символами. Прайс пытается показать, что имеются формы мышления, не требующие использования символов (например, когда мы смотрим на тучи и думаем, что будет дождь*), а также что мышление «затопляет» используемые им символы, поскольку лишь часть нашего мышления находит четкое выражение в словах или образах, которые мы используем. Конкретный образ собаки, предстоящий нашему сознанию, когда мы размышляем о собаках, например, не вполне выражает то, что мы думаем о них; если мы «воображаем» пуделя, отсюда не следует, что одни лишь пудели занимают наши мысли.


Однако в то же время Прайс не хочет быть отброшенным назад, к тому, что он называет «классической» теорией мышления, — к мнению, что мышление состоит в схватывании особого класса объектов, «которые называют по-разному — универсалиями, понятиями или абстрактными идеями». Он пытается показать, что мы можем использовать понятия («все мы согласны, — говорит он, — что мышление правильно назвать познанием в понятиях»), не имея их эксплицитно перед своим сознанием в качестве предметов. Его теория мышления есть описание «понятий за работой». Подход здесь, как и в «Восприятии», феноменологический. Прайс подчеркивает, что то, что он считает «феноменологическими истинами» о способе нашего мышления, суть истины, которые обычно приносят в жертву нуждам некой априорной теории. И следовательно, Прайс все же работает в традиции, которая — при всех второстепенных различиях — была заложена «Высказыванием и умозаключением» Кука Уилсона. Логика Кука Уилсона не может обрести многочисленных подражателей, но его душа продолжает свой путь в теориях познания оксфордских философов.


Очевидно, можно спорить о том, являются ли формой мышления такие процессы, которые, как подчеркивает Прайс, характерны не только для человеческих существ, но и для Других животных. Прайс пытается доказать, что это так. Он доказывает, что у животных есть некая логика, что «если.., то...» и «или», например, имеют значение на уровне несимволического мышления. Его доводы в пользу этой позиции казались рецензентам странными, но взгляд на логику как на теорию форм мышления вполне согласуется с традицией, заложенной Куком Уилсоном.


К оглавлению


==200


00.htm - glava12

Глава 11. НОВЫЕ РЕАЛИСТЫ


В начале XX столетия уже невозможно было считать реализм интеллектуально несостоятельным, своего рода вульгарным предрассудком. Брентано и Мейнонг доказали, что познаваемый объект существует независимо от акта познания; Мах и вслед за ним Джеймс — хотя с точки зрения реализма они еще не переболели субъективизмом — по крайней мере отрицали, что непосредственно воспринимаемое является состоянием сознания; Мур и затем Рассел отвергли тезис, который идеалисты (Брэдли) и феноменалисты (Милль) единодушно признавали неоспоримым: что существование объектов восприятия сводится к тому, что они воспринимаются. «Новый реализм» соединил эти сходящиеся тенденции; он был многим обязан Мейнонгу, еще большим — Маху и Джеймсу и признавал помощь Мура и Рассела в борьбе против идеализма.


В Англии характерные положения неореализма первым сформулировал Т. П. Нанн1. Известный главным образом как преподаватель, Нанн написал мало философских работ, но они оказали несоразмерно большое влияние. Его статья в подборке на тему «Являются ли вторичные качества независимыми от восприятия?»2 особенно широко изучалась как в Англии, где поразила беспокойное воображение Бертрана Рассела, так и в Соединенных Штатах. В этой статье Нанн отстаивал два следующих тезиса: 1) и первичные, и вторичные качества тел действительно принадлежат телам, независимо от того, воспринимаются они или не воспринимаются, и 2) качества существуют, поскольку они воспринимаются.


Аргументация Нанна носила в основном полемический характер. Главной мишенью были ранние статьи Стаута3. Стаут считал возможным исходить из того, что по крайней мере некоторые элементы нашего опыта существуют лишь постольку, поскольку мы их воспринимаем; в качестве примера он рассматривал боль. Нанн возражает, что боль (в точности так же, как материальный объект) причиняет нам неприятности, воздвигает препятствия на нашем пути, короче говоря, представляет собой нечто такое, с чем приходится считаться. «Боль, — заключает он, — есть нечто вне моего сознания, и сознание может вступать с ней в различные отношения». Отказ признать, что все воспринимаемое в своем существовании зависит от того факта, что оно воспринимается, стал самым характерным признаком нового реализма.


Вторичные качества, утверждал также Стаут, существуют только как объекты восприятия. При различном освещении оттенки цвета лютика меняются, однако у нас нет оснований утверждать, что изменился сам лютик; одним наблюдателям вода кажется теплой, а другим — прохладной, хотя ее температура остается неизменной. Такие факты доказывают, полагал Стаут,


==201


что вторичные качества существуют только как «чувственные данные», т. е. как объекты нашего восприятия; они не являются действительными свойствами физических объектов.


Ответ Нанна не допускает компромисса. Он доказывает, что противопоставление «чувственных данных» и «действительных свойств» несостоятельно. Все оттенки цвета лютика, которые можно наблюдать, являются действительными свойствами лютика, а различные «теплоты» воды — действительными свойствами воды. Здравомыслящий человек и ученый приписывают вещи стандартную температуру и стандартный цвет и ограничивают ее определенной областью пространства, поскольку иначе она оказалась бы слишком сложной. Фактически же, доказывает Нанн, вещь обладает не одной теплотой, но многими «теплотами», и они находятся не в ограниченной области пространства, но в разных местах близ стандартного объекта. Вещь теплее на расстоянии дюйма, чем на расстоянии фута, на холодной руке, нежели на теплой, в точности так же, как желтая вещь бледнее при одном освещении и ярче — при другом. Думать иначе — значит смешивать капризную «вещь» повседневной жизни с той «вещью», что демонстрирует нам эксперимент.


Следовательно, в теории восприятия Нанна обычное представление о материальной вещи претерпевает радикальное изменение. Такова цена его реализма. Нанн рассматривает «вещь» как собрание явлений, хотя каждое явление не зависит от сознания, которому оно является. В этом отношении его реализм весьма напоминает феноменализм Маха. Таков же и американский новый реализм.


Шотландская «философия здравого смысла», как мы отметили, господствовала в американских университетах на протяжении большей части XIX в.; и ее не вытеснили полностью ни прагматизм Джеймса, ни идеализм Ройса. Пирс (возьмем самый яркий пример) продолжал восхищаться «тонким и уравновешенным умом Томаса Рида»; «критически выверенный здравый смысл»4 Пирса во многом шел от Рида и его школы. Больше того, Пирс руководствовался идеями реализма даже в своей критике Рида. Рид, сожалел он, не вполне освободился от картезианской теории репрезентативного восприятия. «Мы непосредственно воспринимаем вещи в себе, — писал Пирс в 1896 г. — Нет ничего лживее утверждения, что мы воспринимаем только собственные идеи. Без преувеличения, оно — олицетворение лжи».


Против американской реалистической тенденции жестко выступил Ройс. В книге «Мир и индивид» (1900) он определил реализм как защиту независимости мира объектов и подверг ее критике как таковую. Реалист полагает, по мнению Ройса, будто «мир факта не зависит от нашего знания... исчезновение наших сознаний никак не повлияло бы на независимые факты, которые мы познаем». Посредством развернутых, ясных и тонких контраргументов Ройс хочет показать, что, если независимость есть не просто «явление», но фундаментальная характеристика мира фактов, тогда все отношения, включая познавательное, невозможны в принципе. И, пытаясь сохранить независимость объектов познания, реалист в конечном счете уничтожает саму возможность познания.


Критика Ройса вызвала немедленный ответ со стороны его бывших учеников — Р. Б. Перри и У. П. Монтэгю5. Связанность отношениями и


==202 Глава 11


независимость, доказывали они, вполне совместимы. Однако нелегко объяснить, в чем, собственно, состоит «независимость»; английский философ Шиллер критиковал Наина именно за неясность в этом вопросе. Удовлетворительное объяснение независимости мира фактов было одной из двух главных проблем, с которыми столкнулись новые реалисты. Вторая проблема состояла в том, чтобы объяснить, каким образом можно отличить действительность от иллюзии. Она-то и оказалась тем «камнем», о который споткнулись многие удачно стартовавшие философии реализма.


Американские философские журналы первого десятилетия XX в. предлагают много очерков реалистической философии, претендующих на благополучное решение этих проблем. Но совершеннолетия новый реализм достиг лишь в 1912 г., когда был опубликован коллективный труд «Новый реализм», в который вошли статьи Э. Б. Холта, У. Т. Марвина, У. П. Монтэгю, Р. Б. Перри, У. Б. Питкина и Э. Г. Сполдинга.


«Новый реализм» является для реализма тем же, чем «Опыты философской критики» — для идеализма. Несколько философов, которые были далеки от полного единомыслия и преследовали различные цели, почувствовали, что их объединяет метод, общий подход к философии. Их сборникманифест 6 начинается с пространного предисловия и завершается рядом кратких «политических» выступлений. После его опубликования философский мир уже не мог разыгрывать неведение относительно распространения нового революционного духа реализма.


Во многих отношениях, однако, «Новый реализм» добавил к «Опровержению идеализма» Мура разве что живость изложения. В других отношениях (например, в тезисе, что философия «основывается исключительно на логике», и в отстаивании ценности анализа вопреки идеалистическому положению «истина есть целое») новый реализм имеет значение главным образом как посредник, благодаря которому расселовское понимание философии привилось в Америке. И все же не следует преувеличивать долг нового реализма перед английской философией. В конце концов Рассел почерпнул многие наиболее характерные свои теории у Уильяма Джеймса, которого он называет «самым серьезным критиком монизма». На самом важном моменте логики «Нового реализма» — на внешнем характере отношений — Джеймс особенно настаивал. Марвин резюмировал это учение с необычайной краткостью. «В суждении "термин а находится в отношении R к термину Ь" aR ни в коей мере не конституирует b, Rb не конституирует а и R не конституирует ни а, ни А». Отсюда следует — если рассматривать знание как отношение, — что познаваемое не конституируется своим отношением к познающему, познающий — своим отношением к познаваемому, познающий или познаваемое — тем фактом, что они являются элементами познавательного отношения.


До этого момента неореалисты согласны друг с другом. Они расходятся в том, что касается природы познающего или познаваемого. Благожелательно отзываясь о новом реализме, Рассел имел в виду «нейтральный монизм», разработанный Перри и Холтом под влиянием Маха, Джеймса и Нанна 7. Другие новые реалисты, и особенно Монтэгю, относились к нейтральному монизму крайне критически.


Новые реалисты_____________________


==203


Разновидность реализма, предлагаемая Холтом и Перри, в своей последовательности превосходит радикальный эмпиризм Джеймса. Джеймс отрицал, что есть такая сущность, как «сознание»; ее защитники, писал он, «цепляются за простой отзвук, слабое эхо, оставленное исчезающей "душой" в атмосфере философии». Имеются только «восприятия», познание есть отношение между порциями чистого восприятия. Ф. Дж. Е. Вудбридж 8 возразил, однако, что возможно лишь одно определение «восприятия» — как того, о чем знает сознательное существо, а потому говорить о «восприятии» — значит уже предполагать реальность сознания. Перри и Холт признали справедливой критику Вуд бриджа и попытались отразить ее посредством такого определения восприятия, которое не включало бы ни явной, ни скрытой отсылки к сознанию.


Они приспособили для собственных нужд другую сторону многогранной философии Джеймса. Джеймс подчеркивал — такова была тема одного из его ранних очерков «Определение сознания у Спенсера» (1878), — что человеческое существо есть организм, которому приходится утверждать себя в окружающей среде, иногда способствующей, а иногда угрожающей его выживанию. Перри взял у Джеймса акцент на человеческом организме и соединил его с теорией восприятия, намеченной в «Материи и памяти» Бергсона: «содержание» сознания, доказывал Бергсон, состоит из той части его окружения, на которую в конкретный момент направлено внимание данного человеческого существа. Сознание, заключил Перри, есть «заинтересованная реакция организма». «Сознание стола», например, состоит просто в том факте, что наша нервная система «интересуется» столом. Никакой сущности («сознания») здесь нет, нет даже в форме «ментального акта».


Таким образом, известное различение между «приватными» содержаниями конкретного сознания и «публичным» миром науки Холт и Перри считают совершенно необоснованным. В статье «Как два сознания могут знать одну вещь» (JP, 1905) Джеймс предположил, что опыт является «моим» лишь постольку, поскольку воспринимается как мой, и «вашим» — поскольку воспринимается как ваш, и что это не мешает ему быть одновременно и моим, и вашим. Подхватывая эту мысль, Перри осуждает как «заблуждение исключительной партикулярности» аргумент, согласно которому нечто, имеющееся в вашем сознании, не может быть в моем сознании; если бы содержания сознаний не пересекались, утверждает он, то контакты между людьми были бы невозможны. Несомненно, признает Перри, другим людям иногда трудно понять, о чем я думаю, и это наводит на мысль, будто содержания моего сознания являются «приватными»; однако понять мысли другого человека все же возможно. Даже в самом трудном случае — когда я что-то вспоминаю — внимательный наблюдатель, полагает Перри, мог бы понять, что преподносится моему сознанию. Ведь «мое воспоминание о Лондоне состоит из таких элементов, как сам процесс внимания, определенные сохраняющиеся модификации моей нервной системы, мои действительные (практические и закрепленные в нервной системе) контакты с Лондоном — и самого Лондона». Все эти элементы доступны для внешнего наблюдения, по крайней мере в принципе.


Основные тезисы нейтрального монизма теперь должны быть ясны. «Сознание» здесь отбрасывается, как и «акт осведомленности» и «чувствен-


==204