Попков Ю. В., Тюгашев Е. А

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Регламент проведения, 168.85kb.
• Бахтин с. И., Тюгашев, 1645.73kb.
• Е. В. Конапухин > Е. А. Тюгашев, 127.61kb.
• Е. А. Тюгашев. Православная реформация в России: социокультурный подход // Современные, 173.73kb.
• Тюгашев Евгений Александрович, 179.19kb.
• Попков Виктор Ефимович, 782kb.
• Е. А. Тюгашев народы сибири в философско-исторической концепции н. Я. Данилевского, 150.81kb.
• Е. А. Тюгашев. Философия и право в транзитивном обществе: гендерная перспектива, 173.3kb.
• А. А. Гордиенко С. Н. Еремин Е. А. Тюгашев, 4744.24kb.
• Горный баран Аргали может стать талисманом Олимпиады Сочи-2014, 55.73kb.

Попков Ю.В., Тюгашев Е.А.

(г. Новосибирск)


СЕВЕРНАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ РОССИИ


Идентичность обычно понимается как тождество личности, сохраняющееся в ходе ее изменений. По отношению к России как исторической личности вопрос об ее идентичности первоначально решался путем внешнего отождествления со значимыми историческими субъектами, что выразилось, например, в историософской концепции «Москва — третий Рим» или доктрине «всечеловечности». Множественность значимых других определяет множественность и многоуровневость системы идентичностей. Психологически неблагоприятная возможность диффузии идентичностей, их спутанности (или смешения) преодолевается выявлением ядерной, нуклеарной идентичности. Так, для цивилизации, в частности, пытаются определить социокультурный (цивилизационный код), детерминирующий на всех этапах развития логику ее организации.

Поиск идентичности России как глобального миросубъекта на микросоциальном уровне представлен в историософеме «Матушка-Русь»¹. Вместе с тем очевидно, что непосредственное отождествление микро- и мегасоциальных субъектов по формуле «Россия-Женщина — Запад-Мужчина»² страдает не только, как указывает О.В. Рябов, комплексом «негативной идентичности», но и чрезмерно абстрактно. Так, историософема «Матушка-Русь» кроме женской ипостаси содержит другие коннотации. По-видимому, задача идентификации и самоидентификации России должна решаться применительно к каждому из уровней системы идентичностей.

В отчетливой и ясной форме вопрос об идентичности России, ее самоопределении в семействе мировых цивилизаций — между Западом и Востоком, Европой и Азией — впервые поставил П.Я. Чаадаев. Принято считать, что как П.Я. Чаадаевым, так и в последующей отечественной историософской традиции «при всей оригинальности и значимости идей, высказанных русскими мыслителями о соотношении Запада и России, не найдено окончательного решения этой проблемы, что указывает на фактическую невозможность ее исторического разрешения, пока не будет практической основы или для синтеза Запада и России, или для подтверждения принципиальной невозможности подобного единства»³.

Абстрактную возможность такого единства П.Я. Чаадаев предполагал: «А между тем раскинувшись между двух великих де­лений мира, между Востоком и Западом, опираясь од­ним локтем на Китай, другим — на Германию, мы бы должны были сочетать в себе две великие основы ду­ховной природы — воображение и разум и объединить в своем просвещении исторические судьбы всего земно­го шара. Не эту роль предоставило нам Провидение. На­против, оно как будто совсем не занималось нашей судь­бой»⁴. Но, как можно заметить, он, скорее, склонялся к мысли о фатальной «заблудшести» России: «Одна из самых печальных особенностей нашей своеобразной цивилизации состоит в том, что мы все еще открываем истины, ставшие избитыми в других странах и даже у народов, в некоторых отношениях более нас отсталых. Дело в том, что мы никогда не шли вместе с другими народами, мы не принадлежим ни к одному из известных семейств человеческого рода, ни к Западу, ни к Востоку, и не имеем традиций ни того, ни другого»⁵. Это наблюдение П.Я. Чаадаева так и осталось объективной мыслеформой для историософии России.

На фоне распространенного убеждения о так и неразрешенном вопросе о положении России по оси Запад–Восток исключением является следующий аналитический вывод Е.Б. Рашковского и В.Г. Хороса: «Итак, согласно трудам Чаадаева, России свойственна какая-то особая, еще не проявленная цивилизационно-культурная специфика. Она не знает ни западных, ни восточных форм концентрации духа. Географически она — между Западом и Востоком, но культурологически — она ни Запад, ни Восток, но скорее Север»⁶. Таким образом, по мнению указанных авторов, самоопределение России между Западом и Востоком может быть найдено на Севере.

Предпосылкой обнаружения такой возможности выбора является «расколдовывание» стереотипа «Восток – Запад» на фоне все более значимого глобального противоречия «Север – Юг», как об этом пишут В.Е. Кемеров и Н.П. Коновалова⁷. Действительно, несмотря на актуализацию в последней четверти ХХ века между противоречия между Севером и Югом как глобальными миросубъектами в философии истории удерживается привычное биполярное представление о мировом сообществе как взаимодействии Запада и Востока. Утверждение Н.А. Бердяева, что «проблема Востока и Запада в сущности всегда была основной темой всемирной истории, ее осью»⁸, репрезентирует эту догму историософского сознания.

Впрочем, сегодня эта догма оспаривается сторонниками доктрины многополярного мира. Но при этом забывается, что Восток и Запад являются полюсами метафорически, а действительными полюсами планеты выступают Север и Юг. Следует также напомнить, что в философско-исторической мысли традиционных обществ базисным было представление о противоположности богатого, цивилизованного Юга и бедного, сурового Севера.

Сегодня мы наблюдаем инверсию этого социокультурного архетипа, и не всегда обращаем внимание на ряд известных исторических фактов, свидетельствующих о роли «северных варваров» в возникновении и развитии многих цивилизаций Юга. Так, при разложении последних только вторжения с Севера реанимировали и стимулировали цивилизационный процесс. Парадоксальным образом «северные варвары» оказывались носителями цивилизации и гарантами цивилизованности.

Диспозиция всех сторон света представлялась значимой для Ф. Бэкона. Соотношения Запада и Востока, Севера и Юга представлялись ему ценностно нагруженными, но качественно различающимися по способу пространственной локализации.

Так, он чисто эмпирически констатирует: «В древности войны имели преимущественно направление с востока на запад, ибо персы, ассирийцы, арабы, татары (т. е. все завоеватели) были народами восточными»⁹. Западный градиент переселения народов на территории Евразии Ф. Бэкон не объясняет, но признает в виде определенной константы естественно-исторического процесса.

Вместе с тем он указывает на относительность оппозиции «Запад – Восток». Ф. Бэкон пишет: «Восток и запад не являются, однако, постоянными точками на небе; так же и о войнах нельзя с точностью заключить, свойственно ли им восточное направление или западное. Тогда как север и юг являются направлениями постоянными; и редко или даже никогда не случалось южному народу завоевать северный, а бывало как раз наоборот»¹⁰. Таким образом, Ф. Бэкон фиксирует глобальную асимметрию «Север — Юг», стороны которой представляются субстанционально различными, а, следовательно, находящимися в некотором постоянном соотношении. В этом соотношении, на его взгляд, безусловно доминирует Север.

Глобальное доминирование Севера выражается в том, что он как бы «нависает» над Югом и периодически на него обрушивается. Периодические вторжения народов Севера Ф. Бэкон объясняет колебаниями в численности населения: «И еще заметим: когда мир населен не варварскими племенами, но преимущественно такими, которые воздерживаются от брака и деторождения, если не имеют средств к жизни (а это в наши дни наблюдается почти повсеместно, исключая Татарию), то нечего опасаться нашествий. Но когда имеются огромные скопления людей, продолжающих плодиться, не заботясь о средствах к существованию, тогда неизбежно раз или два в столетие часть этого народа будет наводнять соседние страны; это у древних народов севера решалось жребием; кому оставаться дома, а кому искать счастья по свету»¹¹.

Последнее замечание Ф. Бэкона весьма симптоматично в виду демографической экспансии с Юга. В настоящее время воздерживающееся от брака и деторождения население государств Севера создает демографический вакуум, заполняемый миграционными потоками из государств Юга.

Тема Севера представлялось важной для мыслителей Французского Просвещения. В своем историческом экскурсе под названием «Завоевания северных народов» К.А. Гельвеций указывал, что почти все европейские народы ведут свое происхождение от народов северных¹².

Популярное сегодня «северное измерение»¹³, как мы видим, уже в эпоху Просвещения стало магистралью если всемирно-исторического, по крайней мере, европейского процесса. «…Европу в ее современном виде очертили именно северяне. Позднеримский период, готский период, Золотой век Швеции и затем период викингов, поморов и эпоха Великого Новгорода – вот те стадии, когда Север выглядел предпочтительно на карте Европы, будь то Западная Европа или Восточная»¹⁴, — отмечает член-корр. Российской академии наук А.В. Головнев.

При амбивалентной оценке культурной роли «северных варваров» для цивилизаций древности в эпоху Просвещения Север вызывал положительные ассоциации. В предисловии к трактату «О человеке» К.А. Гельвеций, указывая на фундаментальную противоположность Севера и Юга в европейской истории, писал: «Нет более разительного контраста чем противоположность между югом и севером Европы: небо юга все более и более заволакивается туманами суеверия и азиатского деспотизма. Небо севера с каждым днем все более проясняется и очищается. Екатерина II, Фридрих желают стать любимцами человечества; они понимают цену истины; они побуждают говорить ее; они ценят также и усилия, предпринимаемые, чтобы ее открыть. Таким государям я посвящаю этот труд; они должны просветить мир. Солнце юга гаснет, а северное сияние, сверкает все более ярким светом»¹⁵

По-видимому, именно этот тезис Гельвеция имел в виду аббат Вуазенон, персонаж философского очерка К.Н. Батюшкова «Вечер у Кантемира» (1816 г.). На слова Антиоха Кантемира, что заря просвещения, воссиявшая над Россией, предвещает «великолепный полдень и прекрасный вечер», аббат отвечает репликой: «Но это не заря — северное сияние. Блеску много, но без света и без теплоты»¹⁶.

«Северное сияние» стало все же золотого века русской культуры. Как справедливо подчеркивает А.В. Кошелев, оппозиция «Север — Юг» стала символом культурологических исканий пушкинской эпохи. В это время эпитет «северный» устойчиво вошел в название литературных периодических и непериодических изданий: «Се­верная пчела», «Северный Меркурий», «Северные цветы», «Северная лира», «Северный архив» и т. д.¹⁷ В рамках «северного мифа» Россия воспринималась в качестве Севера в сопоставлении с «благодатным» Югом (Францией, Грецией, Италией и т.п.).

По оценке М. Эпштейна, в российском общекультурном сознании антитезу Севера и Юга окончательно оформил К.Н. Батюшков. Свойственную северному европейскому романтизму тоску по природе Юга он трансформировал в поэтизацию русской природы как природу сурового и мрачного Севера¹⁸. Напомним, что в посвященном гиперборейской теме «Отрывке из писем русского офицера о Финляндии» К.Н. Батюшков сделал и более общее историософское замечание: «…История, начертавшая малейшие события стран полуденных и восточных, молчит о народах Севера»¹⁹.

В рамках «северной мифологики» деятели золотого века русской культуры вполне закономерно диспутируют гиперборейский вопрос. В 1815 году в журнале «Чтение в Беседе любителей русского слова» известный стихотворец и драматург В.В. Капнист опубликовал эссе под названием «Краткое изыскание о гипербореанах. О коренном российском стихосложении»²⁰. В этом сочинении В.В. Капнист на основе обзора античных свидетельств о гиперборейцах и мнений европейских ученых, в частности Ж.С. Байи²¹, доказывал, что не только «науки и просвещение воссияли от северных стран», но и что Россию можно считать колыбелью Атлантов, «первых просветителей вселенныя»²². Гиперборейцев В.В. Капнист именует «нашими предками», «древнейшим северным соотечественным нам народом»²³. Он даже думал, что русские шапки-ушанки были отмечены античными авторами в свидетельстве Плиния о конноногих и всеухих панагиенах, обвивающих своими ушами все тело. Выдвинутые В.В.Капнистом идеи, как известно, нашли отзвук в сердцах российских литераторов. Именовал себя гиперборейцем А.А. Фет. Серебряный век русской культуры — век гиперборейской самоидентификации его наиболее выдающихся деятелей²⁴.

Восстановление полноты ориентационной системы, реинтеграция в историософию северной ориентации мировой культуры снимают исходную бинарную оппозицию Запада и Востока, открывая новые степени свободы для самоопределения России. Включение в шкалу ценностных ориентаций оси «Север – Юг» позволяет, в свою очередь, более адекватно реконструировать позицию П.Я. Чаадаева. Проблематизируя идентичность России, П.Я. Чаадаев писал: «Говорят про Россию, что она не принадлежит ни к Европе, ни к Азии, что это особый мир. Пусть будет так, Но надо еще доказать, что человечество, помимо двух своих сторон, определяемых словами — Запад и Восток, обладает еще третьей стороной»²⁵.

Искомое доказательство содержится, на наш взгляд, в «Апологии сумасшедшего»: «Мы просто северный народ и по идеям, как и по климату, очень далеки от благоуханной долины Кашмира и священных берегов Ганга»²⁶. Там же П.Я. Чаадаев указывает на четвертую сторону света — Юг: «Некоторые из наших областей, правда, граничат с государствами Востока, но наши центры не там, не там наша жизнь, и она никогда там не будет, пока какое-нибудь планетное возмущение не сдвинет с места земную ось или новый геологический переворот опять не бросит южные организмы в полярные льды»²⁷.

В «Отрывках и афоризмах» П.Я. Чаадаев также не забывает о Севере: «К тому же из тех излучений научной мысли, которые случайно заносят на наши отдаленные прибрежья дуновения Запада, сколько сбившихся с пути, сколько застывших под леденящим дыханием севера»²⁸. Возможно, в связи с этим наблюдением, он также отмечал, что «лучшие идеи, лишенные связи и последовательности, как бесплодные вспышки, парализуются в нашем мозгу»²⁹. П.Я. Чаадаев с недоумением писал: «Я нахожу даже, что в нашем взгляде есть что-то до странности неопределенное, холодное, неуверенное, напоминающее обличие народов, стоящих на самых низких ступенях социальной лестницы»³⁰. И эти народы обитают не на юге: «В чужих краях, особенно на юге, где лица так одушевлены и выразительны, я столько раз сравнивал лица моих земляков с лицами местных жителей и бывал поражен этой немотой наших выражений»³¹. Нордическая суровость соотечественников контрастировала, на взгляд мыслителя, с эмоциональностью представителей южных народов

В эпоху П.Я. Чаадаева северная идентичность России составляла общепризнанный культурный фон, базирующийся на восприятии в Европе России как северной державы. «Северный миф» российской культуры систематически конструировался в символике государственного строительства XVIII века — от Северной войны до возведения Санкт-Петербурга (как «северной» столицы) и Зимнего дворца³².

Тема «северной» столицы звучала и позже. Основоположник русского космизма Н.Ф. Федоров в качестве одной из конкретных мер по реализации своих идей предлагал перенести столицу Российского государства на Север, в район полуострова Рыбачий. «Для нас, – отмечал он, – отрезанных от океана, запертых в Балтийском, Черном и Японском морях, для нас есть только один выход в океан, выход в Студеном море, в никогда не замерзающих заливах Рыбачьего полуострова, в бывших владениях Троицко-Печенгского монастыря, сожженного шведами (1590 г.), основанного св. Трифоном, апостолом лопарей, на границе Западного (атлантического) <океана> с Северным, или, вернее, на первом, чем на последнем, потому что Рыбачий полуостров омывается Гольфстримом. Только временная морская столица-порт, как конечный пункт Владивосточной трансконтинентальной дороги, может нас избавить от англо-немецкого господства, надвигающегося на нас... Столица, перенесенная на перешеек или волоки между Мотовскою губою и Варангским заливом, имея передовой пост на мысу под 70° северной широты (на 10° севернее Петербурга и почти на 15° от Москвы) получит многообразное значение: заменит С.-Петербург, освободит Россию от западного влияния... Перемена <в жизни> в перенесении <столицы> находит свое наглядное выражение. Как есть полюсы геометрические, магнитные, термические (наибольшего холода), так будет полюс социальный — полярная столица»³³.

В исторической ретроспективе противопоставление «северной» столицы российского государства его «южной» столице выглядит устойчивым архетипом. Диалог «нордизма» (североевропейской этнополитической традиции) и «ордизма» (центральноазиатской этнополитической традиции) представляется А.В. Головневу ключевым в истории России. Он напоминает, что с IX в. нордическое влияние в лице скандинавов и верхних славян стало доминантным, охватив на юге хазаро-нижнеславянское сообщество. Из Новгорода (Ладоги) в Киев распространялась власть создателей Руси. Вслед за Олегом (с участием варяжских дружин) господство Севера над Югом утверждали Владимир и Ярослав³⁴.

Беспрецедентное по своей «жесточи» столкновение Великого Новгорода и Москвы А.В. Головнев также рассматривает как проявление конфликта «нордизма» и «ордизма». Москву он считает представителем совершенно иной «цивилизационной модели», вытеснявшую и догонявшую «северную перспективу» — перспективу «домашнюю», самодостаточную, но, вместе с тем, неприметную. А.В. Головнев иронично замечает, что в своей истории Россия основные доходы получала с Севера, потери несла на Юге, но окно упорно рубила в Европу.

В этом отношении традиционная самоидентификация России выглядит парадоксальной. В отличие от стран Скандинавии, как указывает А.В. Головнев, самосознание которых начинается с понятия «север» (Norden, Nordisk, Norðurlandaráð), геопозиция России размыта. Будучи северной страной, Россия никогда в истории — ни в самоопределении, ни в международной позиции — не основывала свою государственную (национальную) идеологию на северном статусе. Акции по «призванию варягов» превращенно интерпретировались в киевско-византийской и западноевропейской перспективах³⁵.

Об этой же идеологической превращенности самоидентификации России пишет С.Б. Переслегин. На его взгляд, историческая роль России как «цивилизации-переводчика» между Востоком и Западом привела «к своеобразному характеру российских паттернов поведения: они всегда неосознанно маскируются под чисто западные». Далее он уточняет, что квалифицируются они в этой школе — в зависимости от системы убеждений наблюдателя — либо как «недозападные», либо же — как «перезападные». В действительности же, как полагает С.Б. Переслегин, этот паттерн просто существенно другой, выражающий принадлежность России к совершенно самостоятельной уникальной культуре, способной сформировать на своей основе четвертую основную цивилизации современности — цивилизацию Севера³⁶.

Тяготение России к Северу наиболее очевидным стало после распада СССР. Как заметил А.В. Головнев, после отпадения южных (добавим — и западных) секторов бывшего СССР Россия обозначилась на карте северной страной с географическим центром в низовьях Енисея на Полярном круге. В контексте рыночных реформ живо стала обсуждаться также проблема геоэкономической специфики России. Особенно нашумела книга историка Ф. Хилла и экономиста К. Гэдди «Сибирское проклятие: как коммунистические плановики обрекли Россию на холод» (издательство Брукингского института, 2003 год), в которой приводятся результаты проведенного ими обширного исследования тех потерь, которые несет российская экономика из-за холодного климата, в особенности в районах Сибири и Дальнего Востока³⁷.

Сегодня многие интеллектуалы чисто эмпирически констатируют северную идентичность России. Так, например Г. Гачев пишет: «Космос России — Север суровый присоединен к линии умеренных широт. Космос США — к линии умеренных широт присоединен Юг»³⁸. В.Н. Демин в предисловии к книге «Русь нордическая» пишет: «Представить Россию без Севера — все равно, что Землю без Солнца. Русский человек (да и любой россиянин тоже) — ничто без своей северной составляющей. Показать это и доказать (в очередной раз!) — основная задача настоящей книги»³⁹. А завершая книгу, В.Н. Демин замечает: «Главная идея настоящей книги (о чем было заявлено в самом ее начале) заключается в утверждении: Россия — не Запад и не Восток, Россия — это прежде всего Север, причем не столько в географическом смысле данного понятия, сколько в формационном, социокультурном и духовном. Именно в данном смысле мы с полной на то уверенностью можем говорить о России как главной наследнице и хранительнице нордических гиперборейских традиций»⁴⁰.

Постановка вопроса о северной идентичности России логически оказывается связанной с проблемой соотношения Запада и Востока. Известна точка зрения о несходимости парных противоположностей Запада и Востока. «Запад есть Запад, Восток есть Восток, И вместе им не сойтись!» — восклицал Р. Киплинг. Вместе с тем восходящая к Г.В. Лейбницу установка на синтез, на примирение противоположностей получила развитие в идее разрешения противоречия между Западом и Востоком на Севере. Эта мысль впоследствии стала довольно шаблонной. «Восток и 3апад, как два дракона, бросаемые волнующимся морем, тщетно борются, чтоб завоевать драгоценный камень жизни», — приводил Н.К. Рерих слова одного из современников. Сам же он указывал: «Свет благоразумия снова пойдет от Севера. Религия разума и любви успешно сложится на Севере, Север — новое духовное средоточие духовной сущности землян. Восток и Запад сойдутся, на Севере сойдутся, религия просветления человеческого гения зиждется на трех достижениях: на разуме, любви и воле».

Таким образом, положение Н.А. Бердяева о том, что Россия «может быть определена как Востоко-Запад»⁴¹, может быть интерпретировано и как идентификация России в качестве Севера (но далеко — не как Юга).

Установление северной идентичности России позволяет более точно позиционировать ее и на других уровнях системы идентичностей. Так, в гендерном измерении актуальна не только социокультурная метафора пола, но и метафора возраста. Своеобразная «бесполость» детей и стариков задает ориентационную систему, в рамках которой представляется возможным говорить о «вечно детском» в русской душе⁴². Таким образом, северная идентичность России оказывается корреспондирующей другим идентичностям ее исторической личности.


Примечания