Алексей Лельчук

Вид материала

Рассказ

Содержание Трудно быть богом?

Подобный материал:

• И. В. Сталина в. М. Мопотову 1925-1936 гг. Сборник документов москва «россия молодая», 6878.31kb.
• Нло как фактор глобального риска Алексей Турчин, 7525.63kb.
• Пресс-служба фракции «Единая Россия» Госдума, 2957.7kb.
• Пресс-служба фракции «Единая Россия» Госдума, 2811.25kb.
• Информационная система "единое окно доступа к образовательным ресурсам": 4 года в сети, 96.38kb.
• Алексей Петрович Маресьев, 25.97kb.
• Кинокомпания pygmalion production представляет художественный фильм, 436.63kb.
• Gutter=113> 78 Корнилов Евгений Последний день Атамана Каледина Участники трагедии, 400.86kb.
• Алексей Михайлович Романов Царь Алексей Михайлович Романов сын Михаила Фёдоровича Романова, 16.02kb.
• Ный деятель, специалист по Сальвадору Дали,, Эмануэлю Сведенборгу, Августу Стриндбергу,, 46.69kb.

Этюд

Сережка полулежит в летней тряпично-алюминиевой раскладушке, глубоко в нее провалившись и по-американски закинув ноги на белый пластиковый столик. Рядом с ним стоит еще пара таких же белых стульев, а дальше, у дерева, валяется на боку вчерашняя деревянная скамейка. Сережка развалился, заложив руки за голову и смотрит вверх, на дерево.

Это огромный клен. Он начинается своим большим стволом метрах в полутора от столика, потом быстро взмывает вверх, не выпуская веток, а лишь чуть-чуть изгибаясь пару раз, до уровня чердака, там выбрасывает два побочных ствола и несколько крупных мускулистых ветвей и уже высоко над домом раскрывается рыхлым глубоким парашютом кроны: листьев, веток, ветра и маленьких бесформенных окошек в голубое и такое за ним чужое небо.

Там его очень много наверху — этого клена, там его целый мир. Он очень большой и густой; он закрывает весь наш двор и еще краешек соседского гаража. Когда мы сидим за этим белым столиком и треплемся, или читаем, или пишем «пулю», или поглощаем фрукты, или все это вместе, — он защищает нас сверху. Например, мы узнаем о том, что в окружающем нас мире начался дождь, минут на десять позже, чем Сашка, который вечно возится со своими цветами или машиной на другой стороне улицы.

Наш клен вбирает в себя небесную воду, он собирает ее где-то внутри себя, в своих ветвях, развилках, сучьях, листьях, почках, не пуская дождь с неба сразу к нам. Ревнивый покровитель, он ограждает нас от всего, что вокруг, заменяя собой обитателям двора и небо, и ветер, и солнце, и облака — все.

Мы видим только клен. Для нас небо — это клен, это его зелень летом и серость зимой; ветер  это его качанья и вздохи, шум листьев и скрип веток. Облака — это темные черты, хмурые дебри плохо различимых ветвей, сумрак и невеселье за столиком и на веранде. Солнце — это пронзительно синие квадратики далекого неба среди листвы, желтая горящая каша, примостившаяся на одной из веток и медленно перебирающаяся за день с Сашкиной стороны клена на сторону дома; это яркие пятна света на всем внизу — на крыльце, на стульях, на траве, у Аськи на лбу, на сережкиной машине, и даже через окно на противоположной стене маминой спальни, рядом с нашей детской фотографией.

Вчера клен здорово поработал. У нас были гости, человек двадцать; было, что называется, открытие летнего гостевого сезона. Поэтому и скамейка была вытащена из подпола на свет божий и так и не убрана обратно до сих пор; и клен, понятное дело, участвовал в торжестве как мог.

Основная работа нашего клена — это всегда быть над теми, кто внизу, так что если внизу много народу, то и быть приходится очень серьезно.

Надо всегда держаться в форме, быть образцовым деревом, не покривить сучком, не издать лишнего скрипа или шума, а лишь правильные и достойные такого солидного растения звуки.

Нужно проследить, чтоб белки, живущие в дупле между третьим и четвертым от земли сучьями, бегали, как им и положено, по веткам, но не слишком резво; временами упрыгивая на другие деревья и принося оттуда какие-нибудь съедобы в зубах; а иногда прячась в дупле, чтоб кто-нибудь внизу мог случайно поднять голову и невзначай заметить: «Куда это ваши белки подевались?» При этом, конечно, нельзя допускать, чтоб белки спускались вниз по стволу и клянчили у людей орехи, отвлекая их от занятий.

Белки — важная часть любого дерева. Нужно, чтоб какие-нибудь птахи пролетали то туда, то сюда, почирикивая и посвистывая, создавая располагающий фон для отдыха гостей. Чтоб вороны иногда садились где-то совсем-совсем высоко в ветвях и вставляли свое весомое «Кар-р-р» в бестолковые философские обсуждения внизу.

Нужно обязательно пошуметь ветром, сбросить за день вниз пару-тройку сухих веток, чтоб собравшиеся понимали, что есть среди них представитель настоящего леса; но не на стол и не на машины, а лучше всего на газон, или на дорожку, когда там никого нет.

Хорошо, если кто-то вздумает прислониться спиной или каким другим местом к стволу или сесть на торчащие из земли корни; тогда нужно дать ему хорошую приятно шершавую опору, all natural, чистого дерева, живой природы; и нужно, чтоб этот человек поднял голову наверх и — да, самое главное  полюбовался им, кленом, его атлетическим раздваивающимся стволом, расходящимися веером ветвями, куполом кроны, и тем, что в нем  пространством, запахом, эфиром, миром кленовым.

Где живут белки, где садятся птицы, где задерживается на десять минут дождь, где рождаются вертолетики семян и где ветер, солнце, небо, свет преобразуются в шум, качание, линии, тени, дух и жизнь.

1993

Трудно быть богом?

А однажды Митька пришел ко мне вечером чаю попить и говорит:

— Я, — говорит, — придумал новую, — говорит, — религию, — говорит.

Я хотел его тут же послать, конечно, куда подальше. Пусть, мол, он там свой чай допивает вместе со своей новой религией, но он меня перебил и выложил-таки свою безумную идею. И ничего себе оказалась идейка — вполне достойная такого автора, как Митька.

— Первая заповедь, — говорит, — в ней вместо «Я есть Бог» будет «Ты есть Бог».

— Ну и? — я ждал подробностей.

— Священный город для паломничества и ностальгии — родной город, у каждого человека, разумеется, свой. У нас с тобой, например, Белый Город. Дальше я еще не придумал.

То есть, он придумал, конечно, у него там оказалась целая система. Но сразу сказать все толком он не мог.

Хоть Митька и называет себя главным формулятором сумасшедших идей, но говорит всегда очень путано. Чтоб понять, что он хочет сказать, часто нужно с ним трепаться полчаса на отвлеченные темы, пока он, наконец, случайно не скажет то, что он хочет сказать, словами, понятными нормальному человеку.

На эту религию у нас, помнится, ушло два заварочных чайничка чаю и полная пачка швейцарского печенья. Кончилось все тем, что со второго этажа спустилась моя мама и отправила наш философский кружок спать, чтоб другим не мешали.

Потом Митька сунул эту идею своему младшему брату в сочинение по классикам. Брат митькины штучки схватывал на лету — в отличие от меня он не пытался в них глубоко вникать. Он возражать не стал, а его англичанка, проверявшая сочинение, была просто счастлива. Она поставила за сочинение «А», то есть, «отлично», и через запятую вопросительный знак. Мол, вижу, что ты что-то соображаешь, но что именно — не понимаю.

Вся митькина религия основывалась на том, что в конечном счете каждый человек всегда сам совершает свой моральный выбор, руководствуясь той суммой принципов, которые успел к этому времени накопить. Религиозность и нравственность в людях, хоть иногда и встречаются одновременно, но не настолько часто, чтоб считать, что самая лучшая мораль — от Бога, сверху. Грубо говоря, как мама с папой человека воспитали, таков он и есть — уголовник, генеральный прокурор или, скажем, член «Общества защиты бездомных собак». Вне зависимости от того, крестили его в детстве, обрезали или просто ставили номерок на пятке.

— Понятно, — тут Митька сделал такое выражение лица, что нельзя было не поверить, что все совершенно понятно, — что вся современная мораль корнями своими лежит в религии, но мы говорим не об истории. Мы, наоборот, придумываем религию для будущих поколений. Пусть человек сам себе и будет Богом, сам решает, что хорошо и что плохо. И пусть сам получает по заслугам. Или не получает — тогда придется ему умереть непризнанным гением или, наоборот, так и не узнав, какой он на самом деле подлец. Всякое в жизни бывает.

Жалко, что нас мама тогда прервала. Мы бы еще сотворение мира обсудили.

Кстати, не думайте, что Митька только говорить горазд. Он не только придумывает сумасшедшие идеи, он их еще и пробует на практике. Не все, конечно. Если бы он пробовал все, что ему приходит в голову, то от Нью-Йорка уже давно осталась бы кучка золы. Но «Ты есть Бог» была идейка вполне безобидная, и Митька ее попробовал буквально на следующий день.

Мы поехали на Манхеттен погулять. Я люблю ездить на Манхеттен просто прогуляться — наверно, потому, что в последнее время это со мной очень редко случается. Мы с Митькой там учимся в Колумбийском университете, и, хотя мотаемся туда каждый день, но в городе не бываем. Университет уж очень серьезный. Вылез из машины — и на занятия бегом.

Мы ездим туда на нашей общей с Митькой машине. Так получается быстрее и дешевле, чем на поезде, хотя и приходится платить за мост Джордж Вашингтон. Да на машине и интереснее. Мы по очереди ведем — смотря у кого какое настроение.

Обычно мне нравится, когда Митька за рулем. Тогда я могу глядеть по сторонам и, например, на Манхеттен. Каждый раз, когда мы заезжаем на мост и я на него оттуда смотрю, я забываю, что уже второй год тут живу, и что Манхеттен мне как дом родной. Еще в Союзе мне попалась цветная фотография в каком-то журнале — Манхеттен с противоположного берега Гудзона, очень меня поразившая. И вот теперь каждый раз, когда я еду в Нью-Йорк и не за рулем, я наблюдаю эту картинку. И никак не могу привыкнуть к тому, что все это на самом деле.

В Гринвидж Вилидж бесполезно искать стоянку, тем более в воскресенье вечером, так что мы оставили машину около университета на Сто шестнадцатой улице и поехали в центр на метро. В Вилидж ничего интересного мы не увидели, подышали богемским воздухом, посмотрели кино и поехали обратно. Да, в общем, это и не относится к тому, что я хотел рассказать. И вот мы возвращаемся на метро на Сто шестнадцатую улицу, выходим из вагона, и тут нам навстречу идет довольно симпатичная девчонка.

Направляется явно к нам, потому что кроме нас на станции никого нет  какой дурак будет шляться просто так ночью по метро. Девчонка вполне приличного вида, белая, то есть англо-саксонской внешности. Днем сошла бы за студентку-первокурсницу.

А наш университет стоит между Сто шестнадцатой и Сто двадцатой улицами ― как раз на границе Гарлема. Внутри-то безопасно, но снаружи район довольно бандитский.

Я Митьке говорю:

 Слушай, если нас прямо сейчас не убьют, то, значит, попытаются снять.

 Нет,  отвечает мне Митька, все это вполголоса, по-русски,  те, которые снимают, одеваются чуть по-другому.

А на девчонке обычная джинсовка, штаны какие-то и кеды.

 Exuse me, would you help me, please?  быстро обращается она к нам, увидев, что мы прибавили шагу к лестнице.  Извините, вы не могли бы мне помочь? Я осталась одна в Нью-Йорке, а мне нужно попасть в Уайт-Плейнз. Мне хотя бы на метро и на поезд нужно.

Все это она говорит по-английски, а мы с Митькой держим совет по-русски:

 Может быть, теперь так снимают?

 А может, она милостыню просит?

 Нет, она белая. Белые девчонки здесь милостыню не просят.

 И что, тебе негде взять деньги на метро?  не знаю зачем, но я начинаю с девчонкой беседовать.

 Я здесь не живу, я приезжала к приятелю, вы знаете, и мы поссорились. Он мне даже денег никаких не дал. А больше я здесь никого не знаю.

 Как, ты вообще никого не знаешь в целом городе?

 Не-а.

Я говорю Митьке:

 По-моему, она нас дурит. Такого не может быть.

 Может быть и может,  отвечает Митька.  Она не черная, не бродяга, не проститутка, это ясно. Тогда кто она? Может быть, она действительно поссорилась с приятелем, и ей неохота возвращаться к нему за своей сумкой?

И он лезет в карман за бумажником.

 Эй! Ты ведь не собираешься дать ей денег?  кричу я.

 Много у меня все равно нет,  отвечает Митька и достает из бумажника червонец.  Черт возьми, только десятка, до Уайт-Плейнз хватило бы и пяти.

Кроме этой десятки у него в кармане вправду ничего нет, только железо.

 Мы ее сейчас проверим,  Митька протягивает червонец девчонке.  Бери, удачи тебе. Good luck.

И добавляет по-русски:

― Наврала  отберем обратно.

 Ну-ну,  говорю я,  Шерлок Холмс доморощенный. Как бы у тебя самого что-нибудь тут не отобрали.

Девчонка прячет десятку в карман, говорит быстро «Thanks» и, подарив нас очаровательной улыбкой, идет к турникетам. Ну, а мы начинаем ее проверять, то есть, следить, куда она пойдет.

По идее она должна была бы пройти турникеты и спуститься в метро в сторону центра, чтоб попасть на Центральный вокзал. Но она этого не делает, а доходит до конца перехода под Бродвеем и поднимается по лестнице.

Я смотрю на Митьку и вижу на его лице то же самое выражение, которое на нем появляется, когда он высматривает в домашнем задании самую последнюю ошибку. Выражение пса, почуявшего дичь. И мы, зная, что на пустынном Бродвее мы девчонку не потеряем, быстро выскакиваем наверх по лестнице с нашей стороны улицы. Девчонка, как ни в чем ни бывало, идет себе по стороне вдоль университета по направлению к Сто двадцатой улице. Мы, ясное дело, следуем за ней по нашей стороне. Она доходит до угла, сворачивает направо и проходит весь университетский квартал до общежитий.

Я говорю:

 Митька, как-то странно она решила добираться до Уайт-Плейнз. Говорил тебе  нечего заниматься благотворительностью.

 А мы это сейчас и проверим  чего или нечего. Кстати, я только сейчас подумал  что значит, у нее нет денег? Здесь же банк за углом, могла бы взять из автомата.

 Она бы сказала, что карточка осталась в той же сумке. Она ведь нас просто дурит. Поспорила, наверно, с этим самым своим приятелем, найдется ли дурак, который ночью незнакомому человеку в Нью-Йорке даст денег.

 Да, надо же ей было напороться на нас. Конечно, никто бы не дал.

Девчонка тем временем взбежала по ступенькам к освещенному входу в общежитие, и оттуда ей навстречу высунулся парень в такой же джинсовке. Они какое-то время постояли друг напротив друга, видимо, о чем-то разговаривая, потом парень сгреб ее в охапку и утащил за стеклянную дверь. Девчонка не сопротивлялась, они стали чему-то там оба громко смеяться.

 Ну, проверил? Есть все-таки дураки на свете? Только вот вопрос  кто кого проверял?

Митьке уже нечего было сказать. Девчонка исчезла в общаге  не идти же, в самом деле, просить червонец обратно.

Мы постояли молча минут пять, переживая безвременную потерю десяти долларов, и вдруг девчонка с парнем снова появились в дверях общаги, причем они явно прощались. Парень поцеловал ее в щеку, и она быстро побежала вниз по ступенькам к другой общаге, стоявшей по-соседству. Парень исчез в дверях.

 Ну, иди требуй червонец обратно. Жалко денег. Парня нет, она извинится и отдаст,  мне уже нечего было сказать, и это было первое, что пришло в голову.

Митька взялся за то место, где у него лежал совершенно пустой уже бумажник, посмотрел на симпатичную фигурку, прыгающую по широким ступеням, и пробурчал себе под нос:

 Нет, не буду я у нее ничего требовать.

 Ну и ладно,  мне уже надоела эта игра, я развернулся и пошел обратно к Бродвею.

 А знаешь, почему?  Митька нагнал меня.  Представь себе, как они спорили.

 Как?

 Парень говорил: «Да выйди на улицу и попроси у незнакомых людей помощи. Хорошо, если по морде не получишь. Никто просто так не поможет». А девчонка: «Нет, поможет. Даже если я глупость какую-нибудь скажу и просто попрошу денег. Верить надо в человеческую доброту». И побежала доказывать.

 Но ведь это неправда. Если б не ты, никто б не дал.

 Но ведь я  Бог. И всего за десять долларов.


1993