Странник Прощание

Вид материала

Документы

Содержание Последний день терентия смирнова

Подобный материал:

• Н. С. Лесков «Очарованный странник», 96.82kb.
• Житие Александра Невского" 1992 переименование театра "Космос" в театр "Странник" ассистент, 18.62kb.
• А. С. Пушкина "Прощание".(9 класс) Служенье муз не терпит суеты… А. С. Пушкин. Цели, 77.3kb.
• Леди Макбет Мценского уезда. Очарованный странник. Ф. М. Достоевский. Бедные люди., 23.23kb.
• С володей Мулявиным меня связывала длительная дружба, которую можно охарактеризовать, 174.66kb.
• Урока №1 по литературе 10 класс Тема: «Художественный мир Н. С. Лескова. История создания, 327.14kb.
• Домашнее задание, 35.83kb.
• «Праведники в творчестве Н. С. Лескова. Повесть \"Очарованный странник\"», 475.73kb.
• Прощание Катерины с Тихоном. (Анализ сцены из II действия драмы А. Н. Островского Гроза.), 224.21kb.
• 1. Гончаров И. А. Обыкновенная история. Обломов, 8.9kb.

ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ

ТЕРЕНТИЯ СМИРНОВА

(из творческой лаборатории)

Саксофон изнывает от жары. Он шепелявит и пришепётывает. Он повизгивает, как поросенок. Он устало и как-то невесело смеется. Он петляет вдоль городских улиц. То ведет непринужденно, словно нехотя, то выходит на хрип. Вот-вот оборвет свой звук, но тянет и тянет. Он катается на длинноноте. Неожиданно замолкает. Саксофон убегает от скуки…

В городе пустынно и жарко. Все куда-то съехали, попрятались. Одинокие, вялые прохожие маются. Они раздражительны. Душно и жарко в квартирах, совсем некуда деться.

В этот ничем не примечательный день, а вовсе ни какой не особенный, я и умер. Точнее, я умер еще позавчера. А сегодня – мои похороны. Быстро так. Сами понимаете, на такой жаре я, извиняюсь, стал быстро портиться… Несут мой гроб по улице. Плыву я в нём как в лодке, покачиваясь. Людей, провожающих меня, мало. Самые близкие да мелкая горстка зевак. Похоронного оркестра нет, обойдусь, но из форточки соседнего дома, как раз обрывки протяжного грустного саксофона отлетают. Саксофону тоже жарко, он тянет тоскливо и утомленно. В остальном тихо. Даже шаркающие шаги слышны. Вяло и нудно двигается процессия по жаре. В прочем процессия это громко сказано.

На кладбище лёгкое оживление. Здесь свежее и приятнее воздух. Поставили меня. Прощаются. Невдалеке могильщики томятся, уже выпившие, ждут деньжат и продолжение своего банкета.

Прокрался неорганически я в толпу. Присматриваться стал. Это чегой-то здесь такое делается?! – Взаправду – меня хоронят. Посмотрел на себя: нос, как водится, - торчком, лицо бледное, осунувшееся, пулями изуродованное, как ни припудривала меня мама, не скрыть следы. Вся она выплаканная. Вон стоит сухая, заторможенная. Шаблон, картина, карикатура на печаль. Стою. Захотелось себя пожалеть, всплакнуть для порядка, не получается. Равнодушие, безразличие какое-то к себе, лежащему в гробу. Отстранённость. Будто не я это вовсе умер, а кто-то другой…

Заколачивают – ой, - каждый стук во мне внутренним эхом отдаётся. Гроб опустили на дно могилы. Землю стали кидать. Глухие удары комков её по крышке деревянной застучали так, словно нет в гробу никого – пустой он. Но я там остался заколоченный…

Выходит: всё…

Как всё?! Что значит всё?! Всё кончено разом, хотите сказать? Что, совсем меня больше нет и никогда не будет?!

Нет, нет, подождите! Как же так?… Позвольте, я не согласен…

Во-первых похороны… Это же всё-таки мои похороны… Это в жизни моей, я так понимаю, грандиозное и потрясающей силы событие. Оно у меня единственное в своём роде. Так нельзя, товарищи, или как вас… господа! Уж очень как-то скучно и вяло. Ну жарко, я понимаю, но нельзя же так… Много видел я на свете похорон. Наблюдал их специально, осознанно. Впрочем, не могу сказать, что мои мне совсем не нравятся…

Всё равно так не годится. Вот тебя, мама, сколько раз инструктировал, нельзя так убиваться. – Она беспомощно и устало разводит руками.

А вот вы, молодой человек... да, да, вы, у ограды. Не ковыряйте в носу. Ну, пришли посмотреть, хорошо, так создайте соответствующее настроение, дайте позу, участие. Скорбите, скорбите же.

А ты, батя, чего уже глаза залил, потерпеть не мог что ли до поминок. Ну, пережил ты своего сына, ну, умер я раньше тебя, так что же… ещё неизвестно, кому из нас лучше…

Ты, Наташк,…случайно узнала, что я умер? – Спасибо, что пришла, очень рад тебя видеть. Только не отвлекайся по мелочам. Предайся интенсивному воспоминанию обо мне. Осознай тяжесть утраты.

Нет, граждане, всё будем переделывать. Всё будет по другому, а то уж очень как-то скучно, обыденно и неинтересно. Постыдитесь, ведь это же я умер! (Все присутствующие виновато смотрят себе под ноги.).

...Задумался я, что писать про свои похороны… В это самое время, когда я сидел за столом и вспоминал свою смерть, ко мне ворвалось… Дверь моей комнаты чуть не снесли, и ко мне ворвалось Его Королевское Величество, Госпожа всех моих многочисленных ячеств, Её Высочество мое "Эго" - в виде последней буквы алфавита «Я» в человеческий рост со своими пажами. Она, надменная, гордая и напыщенная, ткнула в меня пальцем и возмущенно прикрикнула: Как?! Ты не знаешь что писать про свою смерть?! Пиши! – властно и по-королевски приказало "Я".

- Стоит ли так волноваться, Ваше Величество, - робко отозвался я. – Диктуйте, я записываю.

И моя королева, госпожа буква «Я», выпятив и изогнув свою полукруглую грудку вперёд начала…

Все люди в городе, нет, лучше во всех странах и континентах… В общем, на всём земном шаре прекратится всякая и любая производственная работа. Остановятся заводы, фабрики и все международные фирмы. Встанут поезда, не будут летать самолеты - целую неделю! Да. Непременно полная неделя траура по мне. По радио и телевидению (всех стран) каждый час - траурные сообщения о моей трагической гибели. В остальное же время пусть звучит симфоническая музыка, прощальная, трагическая, похоронная – гимны, реквиемы и оратории – и никакой развлекаловки и боевиков. Все газеты, толстые и тонкие журналы, мелькают моими портретами в рамках и прощальными некрологами. Да знаете ли вы, что это был за человек?! Кого мы утеряли?! Все люди постепенно проникались глубокой печалью. Многие не могли сдержать слезы. Самых слабых мысль-осознание невосполнимой утраты и постигшего горя пронзала в неожиданных местах: в метро, магазинах, на улицах... Они падали на землю, на асфальт и, не в состоянии больше сдерживать толчки всхлипов, начинали биться в конвульсиях и судорогах рыданий. Некоторые рвали на себе волосы и посыпали голову пылью. Другие сидели на краю тротуаров, застывшие, обездвиженные, с отупевшими от горя ничего не выражающими лицами.

Ну, как вам моя смерть?

-слабовато будет, давай ещё… (пажеский голос из тёмного угла.)

Ах, так?! - В небе будут знамения, вспышки света, столбы радуг. Само солнце, заметьте – впервые! – странным образом произведёт и опишет немыслимую для законов науки траекторию, и, вернувшись в исходную позицию, продолжит своё движение немного не оттуда, чуточку левее… Не уберегли…

Первые чудесные исцеления начнут совершаться на моей могиле. Молва об этом мгновенно разрастётся по городам, и толпа жаждующих людей хлынет лавиной к моему захоронению. Движение транспорта перекроют. Наряды милиции и конной полиции с большим трудом сдерживают и контролируют массовые демонстрации, непрерывающиеся людские потоки к моей могиле. Океанские и морские суда на всех водах периодически дают длинные, траурные гудки... В самом деле не прерывайте, ведь это я же умер. Оцените грандиозность и величие моей смерти. Память обо мне столетиями из поколение в поколение будет передаваться многие века. Сотни моих биографий, исследований моего учения и жизни очевидцами и учёными будут издаваться многомиллионными тиражами. Их будет не хватать. А вы что, не читали ещё Терентия Смирнова?! – Какая безграмотность! Я стану мифом, легендой. И в тоже самое время я буду живее всех живых...

Ну, а сейчас? Как?

- Сла-бо-ва-то. (Голос из тёмного угла, но другого.)

…Я писал под диктовку своего королевского "Эго", своего «Я» и думал: какое же оно всё-таки бесконечное, жадное, ненасытное. Никогда не остановится. Ему всегда будет мало, мало, мало… - Глупое моё "Эго"! Даже, если допустить, что моя смерть будет сопровождаться такими фантастическими событиями, - ты-то этого не увидишь! Тебя после моей смерти не будет. Тебя уничтожит, убьёт моя смерть. Далее случилось то, что я и предполагал.

…- Все мои по жизни возлюбленные женщины совершат акт публичного самосожжения - иначе они все не представляют своей дальнейшей жизни без меня. Моим именем будут называть города, детей, фонды и премии...

Моё завистливое "Эго", моё «Я», выраженное этой же самой удивительной, последней буквой алфавита ширилось, увеличивалось и разрасталось всё больше. Оно стремилось к космическим масштабам и, как в мультфильме, достигло гигантских размеров. Буква "Я" стояла, едва поместившись на маленьком земном шарике на длинных ножках, упиралась в небо и раздвигала его всё больше. Всё равно моей букве тесно. «Я» продолжало ещё ширится, тужится, напрягаться, чтобы стать ещё больше, застелить собою всё пространство галактик и вселенной. … Но, вдруг, не выдержало чрезмерного напряжения, лопнуло и стало рассыпаться на куски. «Я» рушится, как взорванный строителями высотный дом, не сразу, а через паузу – глупое и ненасытное эго моё... Обломки фантастически громадной буквы «Я» падают вниз, в воздухе становятся меньше. Уже мелкими кусочками достигают земли. Пыль и мусор от них гоняет и кружит ветер по городской улице. Метёт метлой дворник эту грязь перед домом, в котором жил когда-то человек, обладатель той самой «Великой», бесконечной буквы "Я"...

Ничего такого, что наговорило мое «Эго», конечно, не будет. А есть – вернёмся назад - моя свежая могила, насыпь. Люди постоят и разойдутся. И всё. Через час всё забудется. Будет всё тот же город. Всё те же люди. Будут спешить на работу и с работы. Люди в автобусах. Люди в ресторанах. Люди в гонке за деньгами и удовольствиями. Люди, совокупляющиеся по ночам. Люди в магазинах... Бог мой, какая скука! О каком моём «Я» вы говорите? Вообще, было ли оно? Жил ли я?

Живете ли вы все люди?!

Действительно – всё, хватит, достаточно, - пора перейти к объяснениям. Возникла обстоятельная необходимость доказать, что всё вышеизложенное о моей смерти не есть преувеличение, литературный допуск и разыгравшееся воображение. Сам то я увидел, понял и осознал эту правду и реальность своей трагической смерти чуть позже, когда не пошел по К. Марксу влево, а свернул направо на улицу Ленина. И зашёл через квартал в пивную…

Если вы действительно когда-нибудь всерьёз задумывались о своей жизни, размышляли и анализировали факты своего непрерывно меняющегося существования, наверняка бы, заметили, выявили наличие в своей судьбе тех самых перекрёстков, перепутий и переплетений дорог. Которых много. Они дают нам возможность постоянно делать выбор, выбирать или-или. И не важно, как мы выбираем, осознанно или неосознанно, на какую дорогу сворачиваем. Главное у нас есть этот выбор. И другие пути, по которым мы не пошли, потенциально сосуществуют одновременно и вместе с нашим. И они реальны! Это наши возможности, достижения и тупики. Или ложные ходы. Это похоже на дерево. От толстого ствола отходят мощные, большие ветки. От каждой такой ветки в определённых местах отходит группа веток потоньше. Та в свою очередь и даже каждая может разветвляться и давать свой пучок. Места разветвления и есть те самые перекрестки судьбы. Пучки – наши нереализованные возможности. Мы в состоянии, к сожалению, перетекать, идти и развиваться только по одной линии, по одной ветке…

И вот как раз на большом перекрёстке нашего городка на месте пересечения двух больших улиц и одного проулка во мне заговорили и начали спорить между собой два голоса. Один убеждал меня в том, что лучше свернуть налево на улицу К. Маркса. Там есть книжный магазин. На втором этаже любимый отдел – отдел эзотерики. Поковыряться там, полистать, проверить книжные новинки. В общем, окунуться в любимое занятие и непреходящий интерес. Второй же голос нагло и упрямо доказывал мне, что нужно немедленно, не откладывая, ну просто необходимо! выпить кружечку пива. Обоснование этого требования было простое – очень жарко, а следовательно очень хочется пить. Но я едва уловил в последнем голосе некий большой тайный, сокровенный и скрытый от меня смысл, подтекст. Что-то утаивалось от меня. Конечно, мне более свойственно пойти в книжный магазин, я давно не употребляю спиртное. Уже развернулся в нужную сторону, но некая сила в последний момент заставила меня изменить решение и свернуть на улицу Ленина.

Вскоре я спустился в пивной погребок. Знакомый запах сигаретного дыма, настоянный в кислой затхлости и гулком шуме, окружил меня. Я раньше любил пить пиво. Здесь царит другой мирок. Им правит алкогольный бес. Это вам не тот яростный и хищный бес водочно-коньячный или винный. Пивной бес особенный. Этот зверь мягкий, ласковый, бархатно-плюшевый. Рожки у него совсем маленькие, хвостик небольшой. Он скромно закатывает глазки. Нежится, ластится к вам, спускает вокруг розовую пелену-дымку, ублажает, расслабляет, навевает томные, длинные сны, философские беседы и откровения. Он мурлычет как кот, выпуская свои острые коготки: ещё, ещё по одной кружечке, дружочек, давай…

Я не спешил. Кружка пива стояла на столе. Я стоял перед нею и молча, ненавязчиво изучал обстановку. Оказывается, за мной тоже наблюдали. Меня изучал мужчина лет 50-и. В его опущенной на стол руке дымилась сигарета. Дым и мрак мешал определить обращённое на меня лицо. Но ясно угадывалось одно. Мужчины был пьян и одновременно находился в том состоянии обострённой, восприимчивой проницательности. В том состоянии недопития, которое делает его одержимым и сосредоточенным на одном желании – найти денег ещё и получить новую порцию кайфа в виде зеленого змия. Отдать всё взамен, чего бы это ему не стоило. Пивной бес, облепивший его и полностью им владевший, подсказывал, что это возможно. Он давал и нашептывал мужчине тёмные силы, вдохновение, своего рода запал и уверенность.

Незнакомец приблизился ко мне, встал рядом и без предисловия произнес: я знаю, что вам нужно...

К чему предисловия в пивных? Здесь всё роднит и сближает людей сразу.

- И что же? – протянул я добродушно и снисходительно, рассматривая его лицо. Оно казалось интеллигентным и носило, может быть, недавно даже профессорские очки. Это был алкоголик со стажем, чем-то смахивающий на учёного или бывшего ученого. Но игры пьяных энергий это лицо уже порядком исказили. Всё равно я мысленно про себя обозвал его профессором.

Профессор сунул руку куда-то за пазуху, под большое, свисающее, пивное брюхо и достал что-то завёрнутое в грязный, широкий, носовой платок. Развернул его, и я увидел – камень. Средних размеров, похожий на булыжник с мостовой. Кто рядом со мной: маньяк-убийца, свихнувшийся от пьянки алкоголик?

- Вот это… - любовно ласкал пьяным взглядом, словно нежно уговаривая меня, произнёс собеседник. – Философский камень…

Я много слышал о таком. Но не представлял, что он так просто выглядит и походит на обыкновенный. И что бы вот так, в пивной, от не знакомого человека…

- В самом деле? – проявил я любопытство.

- Он, он… - закивал профессор. – Потрогайте…

Да, подтвердил так убеждённо со всей абсолютной и полной, пьяной, отчаянной искренностью, что у меня отпали все сомнения. Если у тебя действительно ещё осталось, что пропить, зачем тогда врать и придумывать?

В низеньком, пивном погребке на не очень чистой поверхности пивного стола рядом с моей ещё полной кружкой на грязном платке возлегал - философский камень! Я потрогал его так, как прикасаются к живому существу. Он был прохладный и шероховатый. Профессор, налету подхватывая мое состояние лёгкого гипноза, будто бы уже дело обделано, и контракт о покупке подписан, добродушно, как только мог в своём бедственном положении, представился – Владимир Петрович. Протянул опухшую в венах руку. Познакомились.

- Умираю, помогите, - всё ещё интеллигентно произнес он. – Позвольте?… И уверенный, что не получит отказа, не дожидаясь моего согласия, уже не очень интеллигентно, слегка трясущейся рукой поднял мою кружку пива и жадно в один приём выпил её до дна.

Мне стало его жалко. – А вам что, уже не нужно? – проявил я осторожно заботу.

- Что? – не понял он, вытираясь кистью руки.

- Ну, философский этот камень…

- Друг мой! Родной! – Я видел по лицу Владимира Петровича, что я действительно в это мгновение стал самым родным и близким ему человеком. Это меня тронуло. – Пропащий я, понимаешь? Мне теперь не вернуть назад…

Захотелось упредить смену эмоциональных состояний его пьяной души. Я знал, что может последовать дальше – история его жизни - что мне сейчас никак не хотелось.

- Сколько? – заспешил я.

- На один флакон..., – выставил виновато средний палец с поломанным ногтем «профессор», так и не успев погрузиться в роль исповедника.

Спустя пять минут я шёл по улице Ленина, так и не выпив пива. Зато теперь философский камень довольно прилично оттягивал мне карман брюк и увесисто бил по ноге. Я ещё не знал, что буду с ним делать. Но пожалел, что не выслушал исповедь случайного знакомого, хранителя и последнего хозяина философского камня. Хотелось вернуться, узнать его тайну. Но я понимал, что профессор, наверняка, находится уже в другом состоянии или измерении.

Да. Это судьба. Что бы философский камень вот так просто лежал у меня на письменном столе среди книг и тетрадей. Что бы я на том перекрестке не свернул бы направо, а пошёл бы налево к книжному магазину и не оказался в пивной.

Разительные перемены в моей жизни, чудесные прозрения связанные с камнем, не заставили себя долго ждать. Нет, не обманул меня профессор. Это был тот самый камень. Уже на следующий день я это понял. Я увидел нечто. На следующее утро на глаза мне попалась местная городская газета. В ней сообщалось о месте и времени вчерашнего происшествия: днём на улице К. Маркса возле книжного магазина произошла мафиозная разборка между двумя бандитскими группировками. Она сопровождалась интенсивной, но короткой перестрелкой из автоматов импортного производства. Имеются убитые и раненые, включая прохожих...

Я сверил время. Это случилось бы со мной, поверни я вчера налево. Прочитав о происшествии, у меня открылось внутреннее, духовное зрение, и я увидел мгновенно свою возможную смерть, описанную выше (исключая, конечно, диктовку моей "Я"). Открытию видения способствовал философский камень. Я почувствовал его наводку, энергию и концентрацию на меня. Спасибо профессору.

Камень, оставаясь недвижимым, стал с течением временем сгущать вокруг меня события. Он стал притягивать нужных людей ко мне. Он сосредотачивал в квартире необходимые и нужные книги и энергии. Стремительно я стал набирать знания и приближаться к истине. Наконец, работа камня пошла на максимум. На меня стали просто валиться знания, передо мной открывались тайны за тайнами. Я влез, проник в такие глубины жизни, заглянул в такие потаённые уголки мироздания и человеческого сознания, что становилось жутко от величины накопленного духовного богатства, сконцентрированного камнем у меня дома.

Но сама истина всё же в своей последней инстанции – у неё не было дна! - упускалась, ускользала от меня. Я копил знания, прикасался к запредельным тайнам, но сам не менялся. Через духовные методы пробовал собственную трансформацию. Это оказалось чрезвычайно трудным мероприятием. И не только трудным.

Философский камень стал тяжелой, обременительной ношей, он давил на меня. Знания придавливали меня вниз, стало невыносимо тяжко обладать камнем. Тогда я понял, почему профессор продал мне этот камень, почему он стал вообще пить и опускаться. Мне не хотелось повторять судьбу профессора. Выход был один – меняться самому…

Пожалуйста, не думайте, что я могу здесь и сейчас на этих страницах открыть тайны и знания, какие мне открыл философский камень. Даже, если бы я смог описать их подробно, то вряд ли кто-нибудь понял бы меня. Это запредельно. Чтобы быть посвященным, наверно, все-таки действительно нужно найти или купить такой камень самому. Без него не выйдет. Молитва ли нашла меня, или я сам обнаружил молитву, но я начал серьёзный, молитвенный труд. И чтобы измениться самому, погрузился в регулярную практику. Открылось – это обширное искусство. Были неудачи, страдания и тупики, но всё чаще я ощущал себя волшебником. Я начал меняться! Я держал счастье в руках!

По пути любви идти сладостно и блаженно…

Закономерно: взлёты-падения. Но с некоторых пор, на меня навалилась такая тяжкая, аморфная, невыносимая, серая масса, я почти осязал её – уж слишком длительная полоса неудач, потери, уныния и безнадежности. Бог, казалось, ушёл от меня навсегда. Философский камень свернул свои вибрации. И длилось это нескончаемо долго. И продолжалось мучительно, тягостно… Меня охватили сомнения, неверие, разочарование, безнадёжность. Путь связан с невыносимыми испытаниями. Я думал об окончательном тупике, о том, что выбрал ложный путь, что спасение невозможно. Наваливались мысли о самоубийстве…

Перекрестки, перекрестки… те самые, помните? Приходит время, и человек неминуемо приходит на ещё один такой перекрёсток, важный и значительный. Таким оказался для меня перекрёсток-пересечение Невского и Лиговского проспектов в Петербурге. На многих из наших перекрёстков нас поджидают неожиданности, но на главном всё выглядит несколько иначе.

Я подошел к некой опасной черте. Быть обладателем философского камня оказалось для меня слишком непосильной и тяжелой ношей. Тогда я решился выбросить камень. Это произошло в Петербурге. Я выкинул его украдкой в реку Неву и испытал кратковременное облегчение. Нет, не захотел я передавать свои знания кому-нибудь. Мучительны и тяжки сокровенные познания. Они несут много страдания. К чему обременять ещё кого-то?

Я прожил долгую и всё-таки счастливую жизнь. Она была полна множеством приключений и открытий. Это было великолепное путешествие в поисках себя. В нём было много страдания, но и много счастья. И чем больше было в нём мучений и безысходности, как я вижу сейчас, тем больше и огромней ко мне приваливало счастье. И чем больше на меня сваливалось радости, тем больше я познавал, пробовал и обжигался солью мучений. Она разьедала старые раны.

Выбросив в Неву философский камень, вышел на Невский проспект. Я шёл в задумчивости, размышляя о своей судьбе. Тупик в ней оставался полный и абсолютный. Остановился в некоторой растерянности на пересечении с Лиговским проспектом. Здесь и обнаружился тот самый главный перекрёсток в моей жизни. Вновь открылось духовное зрение. Я увидел издалека, как навстречу мне приближается фигура в чёрном, я знал, кто это. Свернул влево. Фигура оказалась там же и так же шла навстречу мне. Тогда я быстро возвратился на перекрёсток и дал вправо – она была и там. Я дёрнулся на другую сторону улицы – чёрная фигура тут же перешла на мою сторону. Тогда я всё понял. Вот он… Последний перекресток… На каждой улице она – моя смерть…

Я пришёл. Было бесполезно двигаться. Тогда я тут же на перепутье сел на асфальт. Я отказался от выбора. Секунду позже я обернулся вокруг: со всех улиц на меня надвигались чёрные тени. Сел в позу мыслителя, безучастно замер, но всё видел и слышал.

Почти одновременно ко мне с разных сторон подошли четыре фигуры. Я был обречен. Я был уже собственностью одной из них.

Люди в чёрном торговались, ругались, спорили из-за меня. Причем с таким цинизмом и наглостью, словно речь шла не обо мне, ещё живом человеке, а о веще, бесполезном предмете.

- Отдайте его мне. Это тело ещё свежее, - проскрипела высохшая старуха в чёрном. – Имейте уважение к моей старости. Я ваша старшая сестра, смертельная болезнь. Я вгрызусь, вопьюсь в его тело медленно, постепенно. Я пущу в его органы метастазы и буду убивать его не сразу. Мы все подзарядимся чёрной энергией его мучений и страхов, братцы мои. Я позову всех вас на пир. Мы будем его кушать долго, хватит всем… Не то, что ты, мой братец, проказник и авантюрист – несчастный случай…

Неожиданно старуха захлюпала, заклокотала, стала задыхаться. Безумно задвигала глазами в глубоких глазницах, и из её нутра прорвался новый голос, отличный от прежнего, – хрипящий бас: я – боль, я - смертельная боль! Я – мучительная острая боль, отдирающая мясо от костей, душу от плоти, леденящее тело…

- Как страшно, матушка. Но скучно вы живете! – перебил тот, к кому обращалась старуха. Это был мужчина в чёрном с глазами вампира, хитреца и подлеца. - Я заведую отделом в котором, столько интересных несчастных случаев. Мы все славно позабавимся. Уверяю Вас, господа, вы все получите неописуемое удовольствие. У нас больше возможностей. Особенно в последнее время. Я давно пресытился автомобильными катастрофами, неожиданными падениями и сталкиванием кирпичей на голову с крыши и другой мелочёвкой. Я со своими помощниками устрою ему потрясающую мафиозную разборку с перестрелками и гранатными взрывами. Мы поместим его в центр событий, на этот раз ему не уйти. Вот будет здорово!

- Несправедливо, - проревел пожилой мужчина в маске злодейства и коварства, укутанный в серую мантию. - Я давно пасу и мучаю его, - старик потряс своими длинными когтями. - Он мой! Только самоубийство и ничего больше. Я доведу его. Он почти готов. У меня, поверьте, тоже много способов: самоотравление, самоповешение, самоутопление… Отдел самоубийств.

- Не так уж и много, - отозвался до этого стоящий в молчании худой, молодой и мрачный тип. - Мой способ самый надёжный и верный, - костлявый силуэт воплощал собой смерть от нищеты и голода.

- Ваша-то уж точно не пляшет, - обратился к нему скелет. Он поскрипывал и гремел костяшками, но выглядел для смерти традиционно и классически.

- Отдайте его мне и будет плясать. У меня в бомжах спят по вокзалам и не такие, есть и кандидаты наук…

Но скелет в накидке с чёрным капюшоном и косой в руке перебил: справедливости ради он меня заслужил. Помимо того, что я - смерть от массовых эпидемий, катастроф (землетрясение, наводнение…) Я - счастливая смерть по старости во сне, в окружении и внимании близких. По ночам я выкашиваю зрелую высокую травку – людей старых…

Сколько-то их, - думал я безучастно, сидя на последнем перекрёстке.

Мои смерти долго никак не могли придти к соглашению. Каждый выдвигал свои аргументы. Споры перерастали в упрёки, обвинения друг другу, завистливые пререкания и оскорбления. Они совсем забыли обо мне.

Я медленно приподнялся, встал и пошёл по Невскому проспекту. Никто не взглянул на меня и даже не заметил моего отсутствия. Вдали над Невским, над движением машин и скоплением людей, в воздухе стояла, окутанная голубым туманом молодая женщина. Она была тоже вся в чёрном и походила на монахиню. Я рассмотрел лицо с зовущими, глубокими, всепонимающими глазами, теми самыми “цвета мокрой смородины.” Лицо белое, нежное, очерченное складками чёрного платка. Я сам двигался к ней навстречу и случайно заметил, что чуточку приподнялся и начал идти по воздуху. Нас заметили, на меня стали показывать пальцем. Я поднимался в пространстве выше и наблюдал внизу на земле реакции людей. Как на большом, монументальном полотне великие художники компонуют в своём сюжете многие человеческие типы и образы, так и здесь на Невском проспекте были они широко представлены.

Я видел наивные, изумлённые взгляды людей, восторгающихся моей святостью и чудом. Замечал благодарные и преданные лица своих немногочисленных последователей и учеников. Внизу подо мною было и много разных шаблонных фигур-карикатур, словно вырезанных из картона. Они, вообще, ничего не замечали вокруг себя. Я проходил и двигался в воздухе над людьми–персонажами, которые воплощали собой иностранцев, новых русских, обывателей, туристов... Многие воспринимали меня как музейный, диковинный экспонат. Слышал возгласы священников: нечистая, смотри, лукавый идёт! В страхе они сгибались к земле, успевая язвительно угрожать мне пальцем. – Нет, я так и не вписался в христианскую догму и установленный ими обрядовый порядок. Они считают бога своей частной собственностью, своей привилегией, но бог ходит, где хочет! Они стремятся причесать всех одной гребёнкой догмы, вылепить одинаковых, похожих друг на друга оловянных солдатиков…

Всё выше поднимаюсь я к своей возлюбленной незнакомке в чёрном. Всё ниже опускается подо мной Невский проспект. Мельче становятся лица, сами фигуры, вот все они - уже поток пёстрой движущейся массы. И, наконец, сам город превратился в мелкий рельеф на карте, и земля в целом становилась всё меньше.

Прекрасная монахиня оказалась рядом, и, странно, от неё не веяло холодом и не отдавало сыростью. От неё исходила любовь, торжественный покой и тихое величие. Она властно, но мягко опустила мне на плечи свои точёные, белые руки. Сняла свой чёрный платок и уронила его. Тот медленно опустился и тёмным покрывалом упал на облако. Над Петербургом зависла большая чёрная туча...

Незнакомка легко кивком головы встряхнула русые, длинные волосы. Они рассыпались кудрями по плечам. Это стало будто сигналом – включилась неизвестно откуда музыка. Заиграл трогательный, сердечный, небесный вальс. Вальс очень знакомый мне и волновавший меня ранее.

- Я не знал, что у смерти такие красивые волосы..., - произнес я удивленно.

- Я не смерть, я - жизнь! – торжественно ответила она...

Элегантно и легко, словно созданные друг для друга, мы закружились с ней в последнем танце, отдаваясь чувству любви. Любовь и музыка наполнили высшие сферы. Было благодатно, блаженно, легко. Мягкий, ласкающий свет переливался радужно.

Мы кружились в вальсе и поднимались ещё выше и выше. Всё дальше и дальше... Пока, наконец, в танцевальном полукруге высоко-высоко не исчезли совсем...

Далеко внизу оставалось серо и мрачно. Над городом зарядил долгий, монотонный, тёплый дождь.

Сновидения про смерть…

Ещё не догадались, кто была та женщина в чёрном?

Так слушайте дальше.

Копаясь в бесконечном человеческом материале судеб и характеров, я обнаружил один прелюбопытный тип людской старости. Заключается он в том, что человек как бы заранее, преждевременно принимает на себя облик старца. Ещё будучи не старым или почти не старым такой человек начинает играть роль пожилого. И живёт в этой роли долго-долго, практически до конца своих дней. 10, 20, 30 и дольше лет проходит, человек тот не меняется, не стареет – всё по прежнему старый. Не стареет тело, чуть подсушивается. Сушка, как известно, способствует длительному хранению продукта. (Некоторые пытаются экспериментировать с заспиртованностью). В чём здесь загадка? Есть ли это действительно уловка и некая человеческая хитрость, попытка остановить тем самым время, отдалить приход самой смерти. Или это естественное измерение старости некоторых людей. Кто знает… Жизнь многих из нас так мало исследована. Но таков был мой дед. Уже после 40 лет, он начал притворяться стариком, охать и ворчать. Нет, не для того, чтобы отлынивать от работы, нет. Быть может, он уже начинал неосознанно пользоваться той самой человеческой уловкой, чтобы растянуть свою жизнь, сделать её ещё длиннее. Дать ей глубину, дополнительное внутреннее измерение. И у него получилось. На старости своей «напоследок» он прожил еще одну целую свою дополнительную жизнь, длинной почти в 60 лет!

Вижу здесь разгадку в человеческом сознании. Мироощущение в старости таково, что жизнь кажется прожитой, всё позади, некуда спешить и нечего терять. «Пора на покой.» Человек становится просто наблюдателем жизни. Этот уровень сознания и даёт стабильность, качество и новое измерение бытия. Жизнь такого человека в самом деле удлиняется.

Я давно примериваю на себе сей костюмчик. Наша роль становится нами. Игрок и игра сливаются в целое. Облачаюсь в костюм старого человека. Слышите, застегиваю молнию на своей пожившей спине?

Далее здесь у меня следует лёгкая подсказка шепотом: она, та женщина, – молитва-любовь…

Писать – всё та же хитрость, человеческая уловка, как и в случае со старостью. Попытка обойти смерть. Борьба со смертью. Игра, шахматная партия со старухой в чёрном. Попытка остановить время, увековечить себя, обыграть сознанием смерть, проскользнуть мимо, выиграть…

Потрясающе, сколь многолика и разнообразна человеческая смерть! Не по внешней форме, а во внутреннем измерении. Не бывает среди миллиардов умерших на нашей планете ни одной похожей друг на друга человеческой смерти! После жизни многих из нас, в конце, верным будет ставить окончательную точку. Для них дальше ничего нет. Но в русском языке существует ещё такой знак, как многоточие. Как известно, из учебника, многоточие означает незаконченность, незавершенность события, подразумевает продолжение чего-либо…

Существует иная удивительная возможность: смерть – как окончательный выход из тела. Умереть – это так просто! Встретить её с любовью. Всего лишь выйти из комнаты в другую, более просторную и светлую (для тех, кто умеет). Выйти из комнаты и не оглянуться, можно даже хлопнуть дверью. Можно даже рассмеяться! Смерть – проход к новой и красивой жизни. Смерть – всего лишь та самая комнатная дверца. Смерти не бывает…

Мелькают дни жизни, один за другим. И однажды, - вы только задумаетесь! – однажды, придёт тот самый день. Последний день… Готов ли ты?!

…Последний день своей жизни Терентий Смирнов встретил в городе Петербурге.

В этот день тело Терентия Смирнова ещё не было старым, но он не мог уже про него сказать: о, это тело ещё ничего! Оно, конечно, поизносилось, поистрепалось от времени. Но, если здесь залатать, тут подштопать и подбить - ещё сгодится, ещё надежно послужит мне. Ещё можно его носить и использовать для жизни, пребывать в нем...

Нет, всё было по другому.

Терентий Смирнов шёл долго путём любви и молитвы и открыл для себя его новые измерения. Он открыл новый духовный путь – путь исполнения желаний! (Не существует иной дороги к свободе, чем путь исполнения желаний. Даже если сновидец научится проходить врата сновидений, а его земные желания не будут реализованы – земля притянет его, он не пролетит мимо Орла.) Помимо магии сновидений, всевозможных блаженств, сопутствующих его пути, - исполнение всех желаний оказалось главным результатом и следствием его молитвы. Желания Терентия Смирнова исполнялись одно за другим. Окольцованная ими душа сбрасывала с себя бремя всех своих хотений. Она становилась все воздушней и легче, прозрачней и невесомей, и готова было подняться вверх, высоко-высоко, к Духу. Пришла пора ей подняться. Но тело мешало. Оно стало напрасно удерживать душу на земле.

К последнему дню жизни Терентия Смирнова все его желания чудесным образом через молитву исполнились и реализовались. Не осталось ничего, что удерживало бы его в этом мире. Просто незачем жить. Продолжать жизнь для него было абсурдным, глупым, ненужным и смешным. Зачем?! Можете ли вы себе представить подобное?! Незачем жить! Нет необходимости жить дальше!

Мы знаем и видим множество старых и пожилых людей. Они дожили до 70, 80-и, 90 лет, но продолжают цепляться за жизнь. Они скрипят, ворчат, ноют, проклинают свои болезни и старость, обижаются на судьбу, и всё же продолжают жить. Им дай ещё 100, 200 лет жизни – всё повторится опять. Они будут цепляться за жизнь, но будут продолжать влачить своё жалкое существование.

Что может быть более прекраснее, гармоничнее и естественнее сбросить своё тело, пусть ещё пригодное, как старую одежду, как старый сухой лист, потому что в нём всего- навсего отпала необходимость?!

Душа готова к абстрактному полету. Нет ничего больше, что бы её удерживало здесь. Она решилась и оповестила хозяина.

Пора…

Терентий Смирнов был готов к своей смерти. Он знал, как её встретить. Он умирал в Петербурге, в своей квартире.

Уединился. Таинство смерти необходимо встречать одному. Он спокойно зажёг свечку и привычно сел за молитву…

Поток любви снизошел сверху. Это был диалог. Терентий отвечал любовью и благодарностью. Вдруг, тишину нарушила небесная музыка – орг