Geum.ru

©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7

Глава 7



*


Приехав из Питера, я встретился с Сергеем и подарил ему картину. Мы сходили с ним в кино, а, прощаясь, Сергей напомнил мне об их с Катей свадьбе, назначенной на начало июля. «Только попробуй не явиться» – добавил он.


Впервые я увидел Катю в доме отдыха под Костромой. Это было за год до моего знакомства с Аней.


*


Это был дом отдыха старого типа, сохранившийся осколок огромной глыбы под названием «система советских санаториев и домов отдыха». И хотя пансионат давно нуждался в капитальном ремонте, обеспечить желающих сносными номерами, питанием и услугами он еще мог. Каждую зиму в течение десяти дней его оккупировали московские студенты, голодные до жизни без родительской опеки.

Поезд, на котором ехали студенты, приехал в Кострому поздно ночью. А расселение по номерам произошло под утро. Поэтому неудивительно, что на первый завтрак в столовую явились единицы. Почти все предпочли еде сон.

Я тоже время до обеда собирался посвятить здоровому сну, но сделать мне это никак не удавалось. Виной тому был мой сосед по двухместному номеру – он храпел. Слушая его раскатистый храп, я думал, каково мне теперь будет по ночам.

Когда подошло время завтрака, я оделся и вышел из комнаты. В пансионате стояла мертвая тишина. Окна в холле разукрасил мороз – сквозь белые узоры ничего не было видно. Выйдя на улицу, я машинально зажмурил глаза: ослепительно белый снег блистал под взошедшим солнцем.

Воздух был свеж и чист. Натянув шапку, я направился в сторону столовой, попутно изучая окружающую обстановку. Игровой и танцевальный клубы, еще один жилой корпус, кафе-бар, деревянная беседка, место для костра… Небо было ясным, без единого облачка, высокие ели оделись в белое, снег под ногами приятно хрустел. Когда я вышел на открытое место, справа увидел двух лыжников, по виду семейную пару: они синхронно съезжали с пригорка.


Столовую, одноэтажное здание с беседкой на крыльце, я нашел без труда. Длинные, как витрины, окна были задернуты белыми занавесками, у входных дверей стояли два студента. Они неспешно курили.

Я вошел и оказался в большом просторном помещении, усеянном трапезными столиками. Занятыми были от силы треть столов. Кто-то ел, кто-то, как и я, только входил, а кто-то уже относил поднос с грязной посудой к окну моечной. Я вспомнил детство и летний лагерь, куда меня любили отправлять родители.

Раздевшись в гардеробе, я направился вдоль столов в поисках своего места, которое вскоре нашел. Там уже сидели парень и девушка. Парня я узнал сразу. Это был Сергей – тот человек, который помог с путевкой.

Он меня тоже узнал:

– О, знакомое лицо, – улыбнулся Сергей. – Как добрался?

– Хорошо. А ты… то есть вы? – спросил я, посмотрев на девушку.

– А мы приехали еще позавчера, отдельно ото всех, – сказал Сергей. – Так гораздо удобней.

На столе я обнаружил рисовую кашу, масло, сыр, хлеб, чай. Я взял ложку и принялся за кашу. Сергей пил чай, его спутница намазывала на хлеб масло. Намазав, она передала Сергею бутерброд. Он, откусив, поинтересовался у меня, в какой группе я учусь. Выяснилось, что у него в этой группе есть пара знакомых. Мы немного поговорили об учебе. Обсудили общих преподавателей. Говорил больше Сергей – я лишь иногда вставлял фразы.

– А где твой сосед? Он, кажется, с нами должен сидеть? – спросил он.

– Он спит.

– А ты почему не спишь? Голод оказался сильней сна?

– Не совсем, – ответил я. – У моего соседа во время сна обнаружились прекрасные голосовые данные.

Девушка улыбнулась. Сергей сказал:

– Вечером договорюсь о твоем переводе в другой номер. Кстати, познакомься, – он, наконец, повернулся к девушке и представил нас друг другу.

Девушка была симпатичной брюнеткой с короткой стрижкой. У нее были красивые изящные руки и теплый, внимательный взгляд. При разговоре она обычно смотрела собеседнику прямо в глаза, но в этом не было навязчивости.

Катя больше молчала и этим прекрасно дополняла своего разговорчивого парня.

– Ты один приехал? – спросила она.

Голос у нее был таким же, как и взгляд, – теплым.

– Да, – сказал я.

– Счастливчик, – сказал Сергей. – Я уже давно забыл, что это такое – отдыхать в одиночку.

Он посмотрел на Катю. Его добродушный «укол» предназначался именно ей. Она строго посмотрела на него – как мама на нерадивого ребенка. Потом на меня – с улыбкой. Так ведут себя люди, давно друг друга знающие. Сергей и Катя были похожи на супружескую пару со стажем.

– А почему один? У тебя нет девушки? – спросила Катя.

– Есть, – ответил я, имея в виду свою молчаливую подругу. – Только она сейчас в Липецк, к родителям уехала.

– И тебя с собой не взяла, – сказал Сергей и с укором взглянул на Катю. – Видишь? Нормальные девушки предоставляют своим парням шанс отдохнуть в одиночестве.

– Нормальные парни дают возможность своим девушкам предоставить такой шанс. Доедай бутерброд, – парировала Катя.

– Теперь я понимаю, почему мы прекрасно подходим друг другу, – сказал Сергей. – Мы оба ненормальные.

Со стороны это было похоже на игру. Забавную игру.

– А вы успели здесь обжиться? Чем тут можно заняться? – спросил я.

– Чем угодно, – сказал Сергей. – Есть прокат лыж и санок. Правда, качество лыж и ботинок оставляет желать лучшего. Еще есть игровой клуб – красное здание неподалеку.

– Да. Я видел.

– Там есть бильярд и тир. Но очередь туда надо занимать заранее – по вечерам полно желающих. А для тех, кто любит кино, в главном корпусе крутят видео.

Я, наконец, расправился с кашей и налил себе из чайника чай. Он был уже остывшим.

– С сегодняшнего дня обещают дискотеки, – продолжал Сергей. – Естественно, будет и развлекательная программа. Подготовим игры и конкурсы. А сегодня в честь приезда основной группы разожжем большой костер. Отметим открытие смены.

Я помешивал ложкой сахар.

– Есть еще экскурсии. Мы записались на обзорную по Костроме, на завтра. Если хочешь – присоединяйся.

– Хорошо, – сказал я.

Сергей допил чай и сказал:

– А, я не сказал тебе про кафе-бар. Хотя об этом напоминать не стоит.

– Да, бар я видел. По вечерам там тоже полно желающих? – спросил я.

– Не бойся, всем всё хватает, – и Сергей заговорщицки подмигнул.

Катя покачала головой:

– Алкоголик. Пивной алкоголик.

Сергей страдальчески закатил глаза. Наклонился ко мне.

– Как я завидую твоему одиночеству, – негромко сказал он.

И тут же получил от Кати легкий тычок рукой в затылок. Сергей артистично вздохнул: «Ох, уж эти женщины…»

– Ладно, мы пойдем, – сказал он. – Ты в каком номере обитаешь?

– В тридцать пятом.

– А мы в двадцать третьем. Этажом ниже. Если что – заходи.

Сергей пожал мне руку, Катя посмотрела мне в глаза. Они встали из-за стола и, взяв подносы, отошли. Я остался доедать бутерброд и допивать чай.


После завтрака я решил осмотреть территорию вокруг пансионата. Сперва зашел в кафе-бар. Внутри он был меньше, чем казался снаружи. Пять столиков с пестрыми скатертями, барная стойка с напитками, маленький телевизор на кронштейне в верхнем углу. За одним из столиков сидел бородатый студент с пивом, за стойкой находилась продавщица. Она разгадывала сканворд в глянцевом журнале. На стойке лежало меню с ценами, написанными от руки.

Танцевальный клуб располагался поблизости и по внешнему виду напоминал столовую – такое же длинное одноэтажное строение. Лишь занавески были не белыми, а голубыми. Зайдя внутрь, я обнаружил танцпол с небольшой сценой, в углу которой располагалась аппаратура для дискотек. В зале не было ни единой души. Днем здесь делать было нечего.

В игровом клубе было намного интересней. Бильярд, тир, прокат лыж и санок. Я заглянул в раздевалку: два парня уже примеривали лыжные ботинки. Из тира доносились глухие хлопки – стреляли из пневматического ружья. Я зашел в бильярдную комнату. Здесь играли парень с девушкой, за партией наблюдали их друзья. Зеленое сукно стола истерлось, на шарах виднелись трещины. Но игроков это не смущало.

Времени до обеда было достаточно, поэтому, выйдя из игрового клуба, я направился по протоптанной дорожке к лесу.


Чем дальше я углублялся в лес, тем тише становилось вокруг. Вскоре был слышен лишь скрип снега под ногами. Лес шел по холму, метрах в десяти от меня тянулся обрыв. Сквозь деревья я увидел большую пойму, далеких лыжников, облюбовавших пологий пригорок, и другой берег, полный елей и сосен. Стояла плотная тишина – казалось, что заложило уши. Я хлопнул в ладоши, желая удостовериться, что не оглох. С одной из веток рядом вспорхнула птица, сыпля снег.

Послышались голоса, хрустнула ветка. Я обернулся: с той стороны показались лыжники. Два парня и девушка. Они ехали по колее, из-под лыж взметались клубья снега. У девушки было раскрасневшееся лицо. Она то и дело смеялась: ее спутники соревновались в остроумии.

Проехав мимо, лыжники скрылись среди деревьев. Я направился к обрыву, ближе к свету, и тут же увяз в сугробах. Ноги проваливались по щиколотку, снег засыпал ботинки. Достигнув цели, я остановился и отдышался. Окинул взглядом пойму. Обзор отсюда был идеальный.

Я рассеянно глядел на замерзшую реку, на белые в снегу деревья, на лыжников, пока не заметил две фигурки, направляющиеся в сторону того берега. Это были Сергей и Катя. Они шли, держась за руки. Дойдя до склона, Сергей внезапно отбежал от Кати и зачерпнул в руку снег. А затем кинул в нее снежок. Катя увернулась. Не успела она опомниться, как в нее полетел второй снежок. Катя слепила и бросила ответный снаряд. Завязалась перестрелка. Уворачиваясь от снежков, Сергей нагнал Катю и обнял ее. На миг мне показалось, что слышу их смех.

Наконец, они поднялись и скрылись из виду. Постояв минуты две, я пошел обратно.


*


Тем же вечером, как Сергей и обещал, состоялось открытие смены. После ужина студенты потянулись к месту для костра – парами, шумными компаниями, в одиночку. Я задержался, поэтому, придя, обнаружил, что все пространство перед костром оказалось занятым: студенты сидели на коротких и толстых бревнах, которые огородили костер многогранным орнаментом.

У костра я увидел Сергея – он с ребятами стоял вблизи пламени и держал в руках сковородку. Они готовились жарить блины.

Я стоял позади всех, глядя, как искрится багряное пламя, пока не услышал, как кто-то меня зовет. Осмотревшись, я увидел Катю. Она сидела на бревне и показывала место рядом с собой. Когда я уселся рядом, сказала:

– Сережке, как обычно, на месте не сидится. Блины всем жарит.

И добавила:

– А тебя не дозовешься – только на костер и глядишь.

Катя посмотрела на меня и улыбнулась. На ней была бежевая куртка и голубая шапочка с белым помпоном. В ней она была похожа на Снегурочку.

– Пламя завораживает, – признался я.

– Ага. Так же завораживает ручей.

Вдоль бревен стали разносить блины на бумажных тарелочках. Распробовать их мы не успевали – до нас доходила лишь пустая тара с масляными пятнами. Когда в очередной раз мы получили тарелку без блинов, Катя сказала:

– Подожди. Я сейчас.

Она отошла и вскоре вернулась с полной тарелкой. С края свешивалось полдюжины блинов. От тарелки шел ароматный пар.

– Держи. Надо съесть все – я Сережке обещала.

Катя протянула мне тарелку:

– Блинов много, а вилка одна. Справимся?

Я кивнул. Ели мы по очереди – по одному блину. Поэтому и говорить нам пришлось поочередно – когда один из нас ел, другой о чем-то рассказывал. Рассказывать лучше получалось у Кати, поэтому я съел пять блинов, а она – только два. Но нас такой расклад устраивал. Пару раз к нам подходил Сергей: спрашивал, как дела, предлагал еще блинов и возвращался обратно – организовывать и руководить. Когда блины кончились, началась викторина. Близилась ночь, костер стих, как стихли голоса у костра. После еды клонило в сон.

Несмотря на поздний час, воздух был теплым. Катя стянула шапку и поправила волосы. Я вспомнил о своем впечатлении.

– В этой шапке ты похожа на Снегурочку, – сказал я.

Катя внимательно на меня посмотрела. Даже как-то строго. Может, решила, что я к ней клеюсь? Катя повернулась к костру и сказала:

– Снегурочкой меня любил называть мой младший брат. Давным-давно…

– Брат?

Я ждал ответа, но Катя молчала. Рядом в снегу лежала тарелка с остатками блинов. Она была похожа на лунную поверхность с желтыми кратерами.

– Эту шапку я купила во Франции прошлой зимой, – сказала Катя. – Ездила туда в пятый раз.

Я спросил:

– Нравится Франция?

Катя кивнула:

– С детства. Это гены. Моя мама – учительница французского. На концертах Милен Фармер я была и в Париже, и в Москве. «Амели» смотрел?

– Да.

– Мой любимый фильм. Дома – полная коллекция Яна Тирсена. А еще – Джо Дассена.

– А как тебе сами французы? – спросил я.

Катя сказала:

– Есть два стереотипа о французах, которые не подтверждаются на практике. То, что французские мужчины – самые галантные; и то, что французские женщины – самые красивые.

– А на самом деле?

– А на самом деле, французы отличаются скупостью, а француженки – заурядностью.

– И все-таки ты любишь Францию? – спросил я.

– Да. Наверно, в прошлой жизни я была француженкой. Надеюсь, все-таки не самой заурядной.

Студенты потихоньку уходили. На нашем с Катей бревне остались лишь мы вдвоем. Сергей продолжал вести викторину для десятка человек. Катя вздохнула:

– Сережа будет вести конкурс до упора. Иногда я думаю, что нельзя быть таким правильным.

Я глядел в огонь. Катя продолжила:

– На прошлой неделе он помогал ребятам из своей группы пересдавать экзамен. Ходил к преподавателю, разговаривал с ним, убеждал. Сам-то он этот экзамен давно сдал. Но не помочь не мог. Сережка считает, что раз он является старостой группы, значит, он ответственен за нее. Все четыре года, что мы вместе, мягко борюсь с его альтруизмом.

– Лучше бороться с альтруизмом человека, чем с его эгоизмом.

– С этим не поспоришь. Но это так… Женское собственничество. А еще – желание сберечь его.

Катя расправила шапку на коленках.

– Расскажи-ка мне о своей девушке, – сказала она.

Я задумался. Никто никогда не спрашивал меня о моей молчаливой подруге. И, правда, что о ней можно рассказать?

– Я тебя смутила? – спросила Катя, видя мое затруднение.

– Нет. Просто думаю, что рассказать. Я ведь и знаю-то ее меньше полугода.

– Это немало. За это время можно узнать, по крайней мере, какой у человека любимый фильм, любимая книга и любимое блюдо.

Я начал вспоминать. Фильмами и книгами моя девушка не интересовалась.

– Любимое блюдо… Скорее всего, пельмени. Не уверен, что любимое, но, когда я прихожу к ней в общежитие, мы едим только пельмени.

– Мне кажется, это любимая еда всех, кто живет в общежитии, – засмеялась Катя. – А какую музыку она слушает?

– Как раз в музыке у нее есть пристрастия. Точнее, одно пристрастие. Альбом «Fat of the Land» группы Prodigy.

– Хороший вкус.

– А еще она увлекается хиромантией.

– Замечательно. Она верит в судьбу?

– Да. У каждого она своя.

Про то, что во время оргазма цвет глаз моей молчаливой подруги менялся с серого на зеленый, я говорить не стал. Об этой особенности так сразу рассказать было затруднительно.

– Твоя девушка права. У каждого своя судьба, – сказала Катя. – Тебе, наверно, странно, что я спрашиваю о твоей девушке, а не о тебе?

Я пожал плечами. Она сказала:

– Просто тебя я, кажется, знаю и так…

Она замолчала, как мне показалось, недоговорив. Костер медленно догорал. Викторина закончилась, Сергей недалеко от нас разговаривал с ребятами.

– Скажи мне, какая в детстве у тебя была любимая книга? Лет в десять? – прервала Катя молчание.

Она глядела на тарелочку в снегу. Я долго думал. Потом сказал:

– Наверно, произведения Носова про Незнайку.

Услышав это, Катя мельком взглянула на меня, а затем вновь опустила взгляд. У меня опять возникло чувство, что я сказал что-то не то.

– Ты надеялась услышать что-то другое? – спросил я.

– Нет. Ты ответил как раз верно…

Катя и вправду что-то недоговаривала.

– Кстати… Мой любимый фильм ты уже знаешь. Из еды я больше всего люблю круассаны и кофе со сливками, а моей настольной книгой является «Маленький принц» Сент-Экзюпери. Что, в общем, не удивительно, – сказала она. – Вот так. Чтобы узнать это, тебе понадобился всего один день. Видишь, как все просто?

– Одна девочка давным-давно сказала мне, что я похож на Маленького принца, – сказал я.

– Возможно, она была права.

К нам подошел Сергей.

– Ну что скучаем-мерзнем? Почему в викторине не участвовали? – спросил он.

– Мы для нее слишком умные, – показала ему язык Катя.

– А для снобов я устрою отдельную викторину. И никакой там тебе Франции не будет!

Он взял Катю за руку и поднял с бревна. Втроем мы направились к пансионату. В холле, пожав мне руку на прощанье, Сергей напомнил, что завтра экскурсия.


Но экскурсию в Кострому, на которую я записался по настоянию своих новых друзей, я проспал. Будильник решил подвести меня в очередной раз. Когда я проснулся, он показывал «4:33». Стрелки застыли, словно ночью им приснился страшный сон. Поднявшись с кровати, я потопал в ванную.

Погода на улице была такой же чудесной, как и вчера. Второе зимнее утро словно было сделано под копирку с первого: голубое небо кристальной чистоты, свежий морозец, сияющий снег под ногами. Лишь место у костра выглядело по-другому – перетоптано, смято: как лицо пьяницы с похмелья.

В столовой было тихо. По залу с сонными лицами бродила пара человек. Я сел за пустой столик и пододвинул себе холодную кашу. Сергей и Катя уже наверняка едут в автобусе.

Возвращаясь после завтрака в пансионат, я увидел игровой клуб и решил туда зайти. Сегодня там должно быть меньше людей.

Но я ошибся. В тире находилось три человека: два парня увлеченно объясняли девушке, как надо правильно стрелять. Они поочередно брались за ружье, девушка с удовольствием их слушала, а затем с таким же удовольствием стреляла и промахивалась. Я их узнал: эти студенты встретились мне вчера в лесу. Некоторое время я стоял, гадая, кто кому и кем приходится в этих тройственных отношениях. Затем перешел в бильярдную.

В бильярдной оказалась девушка, больше никого. Она стояла у стены, держа в одной руке кий, а в другой – сигарету. Ей было лет двадцать. Одета в шерстяной свитер и потертые джинсы. Бросив на меня мимолетный взгляд, девушка продолжила сосредоточенно курить. Глубоко затягиваясь, она выпускала дым на тонком выдохе. Сизые кольца, растворяясь, поднимались к потолку.

– Черт, где он там бродит? – вдруг спросила она вслух.

Фраза, как и сигаретный дым, повисла в воздухе. Я молчал, не решаясь почему-то ни уйти, ни что-либо ответить. Девушка докурила сигарету и вдавила ее в блюдце-пепельницу. Окурок послушно скукожился.

– Ты умеешь играть? – обратилась она ко мне.

У нее был низкий голос и порывистые движения. Короткая прическа была взъерошена. Глядеть в глаза она не любила.

– Играл пару раз, – сказал я.

– Новичкам везет. Держи.

Она протягивала второй кий. Я снял куртку, повесил на крючок, взял кий.

– Пока этого придурка дождешься, с ума сойдешь. Ведь знает же, что ненавижу ждать. Иди, разбивай.

Я подошел к столу и вскинул кий. Удар получился неудачным – «пирамида» почти не шелохнулась. Девушка покачала головой:

– Тяжелый случай.

Она вогнала шар в лузу. Затем второй и третий. Потом посмотрела на меня и улыбнулась – в первый раз. Улыбка ее преобразила. Ее даже можно было назвать симпатичной.

– А почему на экскурсию не поехал? – спросила она.

– Проспал.

– Чудак. Ты сюда спать приехал?

– Нет. Еще кушать.

Она засмеялась и вновь прицелилась. Я оглядел стол, оценивая свои шансы: на одном везении выиграть не смогу. Еще один шар залетел в лузу.

– А я в городе была. Три раза! Все эти монастыри и крепости у меня в печенках сидят. Полный отстой! – сказала она.

Церемонность не была ей свойственна. Я наконец забил пару шаров. Она закурила новую сигарету. И в ответ загнала три шара.

– С таким удовольствием я сто лет не играла. Не знаешь, почему?

– Догадываюсь.

Она уверенно выиграла эту партию. Затем сказала:

– Давай еще.

Не дожидаясь моего ответа, начала складывать шары в «пирамиду». Сложив, взяла кий:

– Теперь моя очередь разбивать.

В зал зашел парень и, встав на пороге, оглядел меня мутным взглядом. Его волосы доходили до плеч, одет он был в серое пальто и кожаные обтягивающие штаны. На ногах красовались «гриндера». В руке он держал початую бутылку пива.

– А это еще кто? – спросил он девушку, показав на меня бутылкой.

– Мой знакомый. Играет в бильярд, как бог.

– Да-а?

Парень поставил бутылку на стол. Девушка ткнула его кием в бок.

– Ты где шлялся? – спросила она.

Он обнял ее, что-то сказал. Она засмеялась. Я прислонил свой кий к стене, поняв, что второй партии не будет.

– Пока, – сказал я, надевая куртку, девушке.

– Пока-пока, – кивнула она.

Обо мне она уже забыла. Впрочем, я даже не узнал, как ее зовут.

За обедом Сергей и Катя рассказывали мне об экскурсии. «С твоей стороны было свинством проспать ее. Ты разве сюда спать приехал?» – заметил Сергей. Катя намазывала бутерброд и с теплой строгостью во взгляде смотрела на меня. Так смотрят сестры на братьев. А после обеда мы втроем пошли кататься на лыжах.


*


Мы общались в течение всего отдыха. Катались на санках и лыжах, играли в бильярд, смотрели телевизор, ездили на экскурсии, сидели в номере, обсуждая кино, музыку и политику.

Я понял, чем привлек Сергея с Катей – я был той маленькой деталью, которой так недоставало идеальному механизму, каковым они являлись. Одно мое молчаливое присутствие создавало устойчивую гармонию. Каждый из нас в этом механизме чувствовал себя очень органично.

Как-то мы с Катей сидели в холле. Катя, устроившись на стуле-вертушке, меланхолично перебирала клавиши старого пианино. Я сидел рядом на диване и читал книгу, которую мне дал Сергей. Сам он, как обычно, где-то что-то организовывал.

– Скажи мне, mon ami, ты веришь в вечную любовь? – прервала молчание Катя.

Вопрос прозвучал, как звук клавиши, очередной нотой. Катя продолжала что-то наигрывать, поглядывая на меня. Я задумался.

– Чтобы ответить на этот вопрос, нужно знать, что такое любовь, – сказал я.

– А свою девушку ты любишь?

– Честно?

– Честно.

– Не знаю.

– Я так и думала.

Катя сыграла гамму и сказала:

– Я во время сессии читала одну французскую книгу. Называется «Любовь живет три года».

Она замолчала. Замолчало и пианино. Катя повернулась ко мне и сказала:

– То, что любовь с течением времени уходит, я знала и раньше. Что остается? Уважение. Привычка. Чувство родства. Близость. Забота. Да? Но что же еще?

– Разве этого мало?

– Знаешь, что за эти дни я поняла? Что хочу ребенка. Очень хочу. И знаешь, кто мне помог это понять? Ты.

Я молчал. Я ждал, что Катя скажет.

– Ты очень похож на моего младшего брата. Может, в этом все дело?

Она сказала это очень тихо. Никогда не думал, что можно говорить так тихо и в то же время так отчетливо. Я подумал, что Катя может вот-вот заплакать. Я не знал, почему. Думал, что сказать, когда увидел, что Катя улыбается.

– Причем хочу ребенка именно от Сережки. Только от него. Видимо, это и есть то, что остается, или то, что появляется, когда любовь отживет три года?

– Да, конечно. Ты права.

Тот неловкий момент прошел, как будто его и не было. Я глядел на Катину улыбку, она продолжала говорить:

– Наверно, это дико для современной девушки – в 19 лет хотеть ребенка. Я уже знаю, что скажет мне на это папа. «С твоим образованием и талантами нужно карьеру делать!» Он, кстати, на Сережку похож – такой же трудоголик. А я не такая – я хочу работать ради удовольствия, а не ради признания или денег. Не хочу быть эмансипированной, хочу быть обычной. В общем, родилась не в свое время.

– Бывает.

– В следующем году Сережа окончит институт. Тогда же мы хотим пожениться. – Катя тронула клавиши. – Считай мой намек официальным приглашением.

Я все думал о ее младшем брате – но не решался спросить.


О младшем брате Кати мне рассказал Сергей. Это было за два дня до конца смены. Мы сидели вечером в баре, поглощая пиво с фисташками. Катя ушла в видеосалон. За неделю пребывания в пансионате мы перепробовали уже все виды досуга, которые здесь предлагались, – и каждый из них успел порядком надоесть. Бар был единственным местом, в которое можно было прийти, зная, что оно не разочарует.

– Как тебе «Жизнь взаймы»? Прочитал? – спросил меня Сергей.

Он освободил фисташку от скорлупы и отправил орех в рот. Перед нами стояли одна пустая бутылка и две полных. В баре было накурено. Казалось, здесь не проветривали воздух с прошлого года.

– Неплохо.

– И почему все писатели любят тему смерти? Что Хемингуэй, что Ремарк – так и норовят в конце кого-нибудь укокошить.

– Я где-то читал, что любовь и смерть – две самые важные темы в творчестве любого художника.

– Да, я тоже об этом слышал.

Людей в баре становилось меньше – в танцевальном клубе началась дискотека. Сергей, допивая пиво, провожал глазами студентов. После некоторого молчания он сказал:

– Я порой смотрю на ровесников, и меня что-то гложет. Какое-то непонятное чувство. Черт знает что…

Я медленно пил пиво. Казалось, и время текло так же: медленней обычного.

– Мне с ними часто не о чем говорить. Кто сейчас читает Ремарка и, вообще, кто сейчас читает? Мне приходится обсуждать с ними то, что модно и современно, а не то, что интересно самому. – Сергей помолчал. – Просто я привык завоевывать внимание и расположение человека – и никуда от этого не деться. В этом ты, кстати, лучше меня. Если человек тебе неинтересен, ты будешь молчать, а я все равно буду стремиться понравиться собеседнику. И, в конце концов, понравлюсь ему.

Из бара ушла, хлопнув деревянной дверью, очередная компания.

– А еще вот прошлой осенью… – Сергей вертел в руках пустую бутылку. – Осенью, в октябре у девочки из моей группы умер отец. Я, как староста, решил собрать денег. Не думал, что это будет так трудно.

Сергей посмотрел на меня:

– Всем было не то чтобы наплевать. Просто как-то все равно. К девочке той относились и относятся нормально. Но деньги сдавать не торопились. Некоторые попросту – не хотели. Я ничего не понимал. Ты никогда не испытывал стыд за других?

– Не знаю.

– Неприятное чувство.

Барменша включила телевизор. Там показывали старый черно-белый фильм.

– Я не первый раз сталкиваюсь с чем-то подобным. И вот какая мысль мне приходит в голову, – сказал Сергей. – Сегодня не выгодно быть искренним. Испытывать искренние чувства. Совершать искренние поступки. По крайней мере, публично. Если ты будешь так себя вести – тебе не поверят. Будут искать подоплеку, подтекст. «Что он хочет всем этим сказать, чего он добивается?»

Сергей покачал головой:

– Многие мои знакомые живут по принципу «После нас – хоть потоп». Кроме денег и развлечений их ничего не интересует. Какая-то ненасытность, цинизм сквозит во всем этом. Что, вообще, происходит с этим миром?

Я не знал, что ответить. Это был сложный вопрос.

– Я тоже чем-то на них похож, – сказал Сергей. – Становлюсь похожим. Превращаюсь – ведь я живу в этой среде. Это и тревожит. Я верю в Бога, не поступаю против своей совести, не лгу и не завидую. И все равно…

Сергей замолчал. В баре остались лишь мы вдвоем. В черно-белом фильме герой стоял на берегу моря и наблюдал закат. Сергей хлопнул меня по плечу:

– Когда я выпью, становлюсь ворчливым брюзгой. Пойдем на свежий воздух, выветрим мизантропию.


На улице было темно и морозно. Ели притаились у троп, словно партизаны в белых комбинезонах. Холодный ветер покалывал щеки, и я натянул шарф повыше. Когда мы вышли к пойме реки и двинулись по тропинке, Сергей сказал:

– Это удивительно, но ты первый, с кем приятно общаться и мне, и Кате. Ни с кем из моих многочисленных друзей Катя сойтись не смогла. Один для нее кривляка, другой зануда, третий подхалим. У нее самой есть пара друзей, но их не перевариваю уже я. Не удивляйся, и я могу кого-то не переваривать.

Он помолчал.

– Может, дело в том, что я ревнив? Я доверяю Кате, но, когда вижу рядом с ней парней, чувствую легкое неудовольствие. А вот к тебе ничего такого не испытываю.

– Это плохо. Мне над этим нужно поработать.

Сергей засмеялся. Снег под ногами был похож на заледеневший кефир. На другом берегу в сумерках прятался черный лес.

– Ты очень похож на ее брата, – сказал Сергей. – И внешностью, и характером.

– Только я про него ничего не знаю. Катя…

Я недоговорил. Я осознавал, что касаться этой темы надо осторожно. Не знал пока, почему, – просто чувствовал.

Пройдя мимо деревянной ограды, мы вышли за территорию пансионата. Впереди вдоль большого снежного поля тянулась длинная и широкая дорога. Мы пошли по ней. Сергей сказал:

– Ее брат погиб, когда ему было одиннадцать лет. Задавил автокар. Сейчас ему было бы столько, сколько тебе. Катя могла бы рассказать тебе об этом раньше. Но сам понимаешь…

Теперь я понял, что значил и Катин взгляд, и ее недоговоренности, и ее неподдельное внимание ко мне.

– Она его очень любила. Обычно же брат с сестрой живут, как кошка с собакой. У Кати с Мишей все было не так. Она заботилась о нем с детского сада. Гуляла, помогала делать уроки. Вместе они читали книги и устраивали домашние спектакли на французском языке. Катя называла его Незнайкой, а он ее – Снегурочкой. После его гибели Катю почти на год положили в больницу. Она лечилась от тяжелой депрессии.

Непроглядную тьму перед нами изредка рассеивали светом фонари. Каждый из фонарей был похож на большую глазастую кочергу. Сгорбившись, они глядели себе под ноги.

– Все это я знаю с ее слов. Мы познакомились с Катей уже позже.

В голове шумел хмель, снег скрипел под ногами.

– Знаешь, сколько мы с ней знакомы? – спросил Сергей.

– Катя говорила. Около четырех лет.

– Да. Почти четыре года…

После некоторого молчания он продолжил:

– Мы познакомились с Катей в школе. Она училась в десятом классе, а я в одиннадцатом. Как-то нас послали вместе на литературную олимпиаду, и по дороге мы разговорились. Катя мне поначалу не понравилась, какая-то высокомерная снобка. Лишь потом я понял, что это была защитная реакция. После той депрессии Катя с трудом сходилась с людьми.

Мы сближались с ней целый год. Сначала просто дружили. Я помогал ей с математикой, она мне с английским языком. Гуляли с собакой, обсуждали фильмы и книги. Вообще, до нее у меня никого не было. Я ни с кем не встречался. Был со многими дружен, но ни к одной девушке никаких чувств не испытывал. И, честно говоря, не особо расстраивался по этому поводу. Жизнь мне была интересна и без любви.

Сергей замолчал, словно что-то вспоминая. Потом сказал:

– За тот год мы узнали друг о друге все. Нам удивительно легко было общаться. Иногда, засидевшись у меня допоздна, Катя оставалась ночевать. Лежа на соседних диванчиках, мы болтали всю ночь напролет. Между нами ничего не было. Мы были как дети. Как счастливые дети.

В воздухе завертелись маленькие снежные хлопья. Мы пошли медленней, неосознанно подстраиваясь под неспешный ритм падающих снежинок.

– Как-то, уже осенью она уехала на две недели во Францию. В первый раз за тот год мы прервали общение друг с другом больше чем на неделю. К середине второй недели я весь извелся. Мне чего-то не хватало. Я ничего не понимал. Не понимал, что со мной происходит. Мне хотелось поскорей ее увидеть, услышать. Больше того – захотелось к ней прикоснуться, крепко обнять. Ведь мы с Катей до этого даже ни разу не целовались. Нам не приходило это в голову. Чудаки.

Голос Сергея наполнился теплотой.

– Когда она приехала, я ей все сказал. Это было как открытие. Оказывается, как все просто. Мы любим друг друга. Мы не можем друг без друга. Скучаем, хотим быть вместе. Мне хочется ее защищать, а ей хочется обо мне заботиться. Мы целый день тогда провели вместе, говорили о том, что чувствуем. Это был один из самых счастливых дней в моей жизни.

Впереди показались очертания заборов, изб, сараев – здесь находился небольшой поселок. В местных магазинчиках обитатели пансионата покупали предметы быта, сувениры и прочие мелочи. Дорогу от поселка и обратно можно было назвать маленьким «шелковым путем».

Мы остановились. Сергей, не глядя на меня, сказал:

– Иногда я думаю, как мне повезло. Моя первая любовь оказалась единственной и настоящей. Судьба не стала испытывать меня чужими, ненужными, горькими отношениями. Мне не пришлось сталкиваться с любовными разочарованиями; я не искал свой идеал, бросаясь в страсть вновь и вновь. Меня одарили сразу же. И представить себе какую-нибудь другую девушку на месте Кати я не могу. Это невозможно.

В небе прорезались несколько звезд. Снежинки роем мотыльков кружились у фонарей и оседали в полутьме. Сергей посмотрел на свои перчатки, словно пытаясь там что-то разглядеть, найти ответы на вечные вопросы, потом улыбнулся и сказал:

– Ладно, пора идти обратно.


Катю мы встретили у входа в пансионат. Строго оглядев нас, она спросила:

– Ну, алкоголики-тунеядцы? Где пропадали?

Сергей прижал ее к себе, Катя отстранилась, уставив руки ему в грудь.

– Фу. Разит на километр. Ты сколько выпил?

– Как обычно. Полбокала безалкогольного. Как фильм?

– Ты мне зубы не заговаривай. У тебя даже зрачки от пива пожелтели.

Она повернулась ко мне.

– Связала судьбу с алкоголиком. Ты с ним осторожней.

– Угу, – хмыкнул Сергей. – Я спустившийся с небес Бахус. Зеленый змий, принявший человеческий облик. И мне требуются новые жертвы.

Катя поправила шарф на его шее. Сергей посмотрел наверх, в горящие окна пансионата.

– А у Лешки в номере в «мафию» играют. Пойдемте? – предложил он.

– Нет. Я хочу танцевать. Засиделась. Кто со мной?

– Я! – откликнулся Сергей.

– Обойдешься. Ты, несмотря на признание, наказан. Я отправляю тебя в номер пить «Боржоми» и думать над своим поведением.

Она оттолкнула Сергея и взяла меня под руку. Потом сказала, обращаясь к нему:

– И вообще, я с тобой расстаюсь. Я нашла себе другую любовь. Достойного во всех отношениях человека.

– Ты, Катюша, опоздала. У него между прочим уже есть девушка.

– А мы тебе ее отдадим. По бартеру. Правда? – Катя обратилась ко мне.

Ее глаза смеялись. На щеках от мороза выступил розовый румянец.

– Ах, так, значит? Все, Катерина! Я иду вешаться, – Сергей театрально вскинул голову.

– Мыло в ванной. Веревка на балконе. Бельевая. Кстати, не забудь снять с нее свои мокрые носки и переложить на батарею. Хотя они тебе уже не понадобятся.

– Почему же? Я надену их перед смертью. И всю жизнь ты, Катерина, будешь переживать оттого, что позволила мне повеситься в мокрых носках.

– Этого я, действительно, не переживу, – засмеялась Катя.

Потом повернулась ко мне:

– Театр двух актеров. И так каждый день все четыре года. Шекспир отдыхает, – сказала мне Катя. – А ты почему молчишь? Подай хоть одну реплику.

Я с чувством вымолвил:

– Кушать подано!

Катя и Сергей засмеялись. Сергей сказал:

– А это, между прочим, мысль. Надо чего-нибудь перекусить. Ладно, идите, танцуйте, я к Лешке.

– Эпикуреец, – съязвила Катя.

– Аскетка, – ответил он.

Сергей, послав Кате воздушный поцелуй, скрылся в дверях. Мы с ней направились к танцевальному клубу.

– О чем вы с Сережкой болтали без меня? – спросила Катя.

– А о чем могут болтать между собой два парня?

– Неужели о девушках? – спросила она таинственным шепотом.

– Как можно. Мы говорили о математике. Пытались вывести четыреста первое доказательство теоремы Пифагора.

– Ну-ну. На пивных бутылках?

Вскоре мы зашли в танцевальный клуб и очутились в водовороте музыки и разноцветных огней. Это был уже не тот пустой и сонный зал, каким он представал днем. Всё вокруг искрило, дергалось, взметалось. Молодежь плотными группками, словно пчелы улей, оккупировали большую часть пространства.

Катя любила танцевать, я же был здесь нечастым гостем.

– Держать тебя здесь долго не буду. Знаю, ты не любитель дискотек. – Она смахнула с моего плеча перышко от куртки. – Ты мне подаришь один медленный танец. Хорошо?

Мы еще ни разу до этого с Катей не танцевали. Я только видел, как танцевала она. Танцевала Катя замечательно.

Медленный танец зазвучал после трех композиций. Песня была старенькой – Black «Wonderful life». Здесь, вообще, любили крутить старые мелодии – пансионат словно застрял во времени 90-х.

– Ты хорошо ведешь. Я ожидала худшего, – сказала Катя, когда мы уже танцевали.

Я впервые так близко видел ее лицо. Румянец исчез, лишь на правой щеке осталось маленькое розовое пятнышко.

– Лет пять-шесть назад я отдыхал в летнем лагере в Подмосковье. Одна девочка на прощальной дискотеке научила меня танцевать медленные танцы, – сказал я. – Кстати, именно она сказала мне, что я похож на Маленького принца.

– Хорошая девочка. Ты с ней встречался?

– Нет. Она жила в Иваново. А потом куда-то переехала. Не знаю, куда.

– Ты говорил, у тебя есть сестра, – сказала Катя.

– Да. Старшая. Она в прошлом году замуж вышла, теперь живет отдельно.

– Дети есть?

– Пока нет.

– Зря.

Я пожал плечами.

– У нее хорошая работа, – сказал я.

– Это плохо.

Песня закончилась, и тут же началась другая – Джо Дассен «Et si tu n`existais pas». Катя чуть сжала мне плечо:

– И не вздумай прекращать танец. Делать это под такую песню – смертный грех.

Внезапно композиция оборвалась, пропала цветомузыка. На несколько секунд зал погрузился в полную темноту. Пары остановились, раздался чей-то недовольный свист, смех. И тут же свет и музыка вернулись вновь – как будто ничего и не было.

– А я в детстве очень боялся темноты, – сказал я.

– Знаю.

Катя задумчиво глядела куда-то над моим плечом. Сказала:

– Однажды, когда мне было лет десять, в нашем доме отключили свет. Был такой же зимний вечер, как сейчас, родители еще не вернулись с работы. Мы были с братом в квартире одни, в разных комнатах. Он позвал меня сразу же, как только погас свет. Когда я к нему прибежала, сразу же схватил меня за руку. Он был напуган. Электричество дали только через час. Весь этот час мы сидели с ним вдвоем на его кровати, держась за руки, и смотрели, как снег падает за окном. Это был замечательный вечер.

Я глянул в окно клуба. Там тоже падал снег.

– Иногда так хочется исправить что-то в этой жизни. Переделать. Если бы была возможность что-то изменить в своей судьбе... – Катя спросила. – Тебе Сережка все рассказал?

– Да.

– Мы были с ним, как близнецы – хотя он был младше на два года. Нас с Мишей связывала невидимая нить. Нить жизни. Когда он погиб, нить оборвалась. А с ней оборвалась и моя связь с реальностью. Я впала в ступор.

Я осторожно увел Катю от столкновения с другой парой.

– В больнице я целыми днями валялась в палате и смотрела в потолок. Проходила бесконечные процедуры, глотала бесполезные таблетки. Жила, как сомнамбула. И медленно угасала. Доктор приходил ко мне каждый день и пытался расшевелить. Я не реагировала. Была где-то далеко… Перед самой выпиской доктор посоветовал мне заняться танцами. Я посмотрела на него, как на идиота. Меньше всего мне тогда хотелось танцевать.

Катя смахнула волосы со лба. Розовое пятнышко на ее щеке давно исчезло.

– Однажды дома я смотрела телевизор и наткнулась на соревнования по бальным танцам. Что-то меня тогда зацепило… Я попросила родителей записать меня в ближайший клуб. Это было мое первое внятное желание после того, как брата не стало. И именно танцы меня спасли. Я ходила в клуб почти каждый день. Вальс, румба, латина... Пока не поняла – я жива. А потом встретила Сережку и поняла, что я не только жива, но и то, что мне есть ради чего жить.

Последние четыре слова она произнесла почти шепотом – очень тихо и очень отчетливо.

– Интересно, а ради чего живу я?.. – спросил я.

– Ты поймешь это, когда полюбишь.

– А когда я полюблю?

– Когда полюбишь, ты сам это почувствуешь. Не волнуйся. Ты обязательно полюбишь. Поверь мне. В тебе есть то, что может полюбить. В тебе есть то, что можно полюбить. Запомни это.

Катя дотронулась до моих волос и немного их взъерошила. Композиция кончилась. Мы постояли, глядя друг другу в глаза. А потом она легонько оттолкнула меня:

– А теперь иди. Я хочу побыть одна. Я хочу потанцевать одна. Иди.


На улице снег все еще шел. Он оседал белым пухом на деревьях, пнях, земле. То тут, то там воздух просвечивал желтовато мглистый свет фонарей. По дорожкам тянулись свежие следы. Хотелось пить, и я направился в бар.

В баре никого не было. Продавщицу я застал за привычным занятием – разгадыванием кроссворда. По телевизору шел юмористический концерт.

– Дайте, пожалуйста, воду, – попросил я. – Без газа.

Продавщица нехотя оторвалась от журнала. Я заплатил, взял бутылку и сделал глоток. Потом еще раз огляделся и обнаружил, что в баре еще кто-то есть. В самом углу, сливаясь с серой стеной, сидела девушка в расстегнутом пуховике. Она сидела, не шевелясь, вперив взгляд в бутылку пива перед собой. В пепельнице дымилась недокуренная сигарета.

Я узнал ее. Это была та девушка, с которой я играл в бильярд. С того дня я так ни разу ее и не видел. На ней был тот же самый свитер и те же самые джинсы.

– Привет! – сказал я, подойдя.

Она ничего не ответила. Даже не взглянула. И головы не подняла.

Я постоял, затем сел рядом. Бутылка пива была пуста, тут же стоял такой же пустой стакан. На одной из его граней застыла пивная капля. Такой же застывшей казалась и эта девушка.

Я взял стакан, налил воды и протянул ей. Она шевельнулась.

– Не надо. Не хочу.

Ее низкий голос прозвучал сдавленно. Я внимательно посмотрел на нее, она отвернулась. Но я успел заметить мокрую щеку и красные глаза.

Поворачивая в руках стакан, я сказал:

– Науке известно около четырехсот доказательств теоремы Пифагора. В школе разбирают только три из них. Но существует еще одно доказательство теоремы – четыреста первое. Оно называется «доказательством на пивных бутылках».

Она спросила:

– И что это за доказательство? Покажи.

– У нас только одна пивная бутылка. А для доказательства нужны три.

– Ну-ну. Трепло.

Она отобрала у меня стакан с водой и сделала пару глотков. Затем резко поставила стакан обратно – несколько капель попало на стол. И тут она заплакала – словно выпила не воду, а слезы, которых ей не хватало.

– Он трахался с этой дурой прямо в нашем номере. На нашей кровати. Урод. Сволочь. Ненавижу!

Она всхлипнула, вытерла пятерней глаз. К виску прилепилась пара ресничек.

– И почему мне одни придурки попадаются? Что я делаю не так? Ведь я этого урода почти любила!

По телевизору продолжался вечер плоских шуток. Продавщица-барменша уткнулась в журнал. В баре по-прежнему были только я и плачущая девушка в сером пуховике.

– Скажи мне, ты когда-нибудь изменял своим девушкам? – спросила она.

– Нет. Вроде нет, – сказал я.

– Врешь! Нет таких парней. Нет таких пар.

– Я знаю одну пару, они вместе уже четыре года. Очень любят друг друга. До сих пор. Познакомились еще в школе.

– Ерунда. Не верю. Так не бывает. Тебе сколько лет?

– В марте будет восемнадцать.

– А мне уже двадцать. Я знаю жизнь лучше тебя.

Я пожал плечами. Мы сидели рядом, мой локоть то и дело терся об ее локоть.

– У тебя есть девушка? – спросила она.

Я кивнул.

– Давно?

– Меньше полугода, – ответил я.

Она достала откуда-то из-под свитера пачку сигарет. Предложила мне, я отказался. Она закурила, пуская дрожащие кольца.

– Я больше года ни с кем не была. Для меня и год – вечность, – сказала она.

– Есть такая французская книжка. Называется «Любовь живет три года».

– И про что она?

– Не знаю. Помню только название.

Она проводила взглядом очередное кольцо дыма, затем сказала:

– Нет. Врут французы. Любовь столько не живет. Она дохнет через пару недель.

Ее щеки все еще были мокрыми. Сигарету она перехватывала кончиками влажных пальцев. Я достал свой платок и протянул ей.

– Держи.

– Что за чистоплюйство? Убери свой платок.

И она вытерла щеки рукавом.

– Через десять минут бар закрывается, – объявила продавщица.

Я взял стакан и допил воду. Девушка раздавила сигарету в пепельнице, затем толкнула меня:

– Идем.

Мы вышли на улицу. Ничего не изменилось. Небо упорно продолжало извергать снежные хлопья. Дорожки были безлюдны. Дискотека была в самом разгаре.

Она повела меня к пансионату. У входа споткнулась на ступеньках, я успел ее поддержать. Ее номер находился на четвертом этаже. Отперев дверь ключом, она зашла и зажгла свет. Комната была пуста.

– Этот урод тусуется у нее в номере. Тем лучше.

Она закрыла дверь, скинула на пол пуховик. Затем сняла свитер и футболку, оставшись в лифчике. Повернувшись, удивленно на меня взглянула:

– Ты чего стоишь? Раздевайся!

Не дожидаясь ответа, подошла ко мне и, сняв с меня куртку, потянула свитер. Я мягко ее отстранил.

– Не надо.

– Почему?

Я пожал плечами. Она смотрела на меня, как на умалишенного.

– Странно. Я некрасивая? – спросила она.

– Нет. Совсем нет.

– Тогда что?

Я пожал плечами.

– Ты достал уже плечами пожимать! Идиот. Ты импотент?

– Нет.

– В чем же дело?

– Утром ты можешь пожалеть.

– Моралист выискался. Я трезвая! – Она тряхнула головой. – Маразм! Я уламываю парня заняться со мной сексом. А, понятно. Ты не хочешь изменять своей девушке. Оригинал. Ты ее любишь?

– Не знаю.

– Точно идиот.

Она стояла вплотную. Глаза пылали от гнева.

– Ты хочешь ему отомстить? – спросил я.

– Нет. Не только. – Она посмотрела на меня без раздражения. – Ты мне, действительно, нравишься.

И тут же оттолкнула меня:

– Точнее, нравился. – Она села на кровать. – Мы будем трахаться?

Я покачал головой.

– Тогда пошел вон! Придурок.

В голосе звучала злоба и обида. Она натянула футболку. Я взял куртку и направился к двери.

– Нет, подожди, – остановила она меня. – Тогда можешь просто посидеть рядом? А то я умру тут с тоски.

Я медленно прошел к ней и сел рядом на кровать. С минуту мы сидели молча. Потом она легла.

– Выключи свет, – попросила она.

Голос ее стал тихим и грустным. Будто из нее вдруг вынули моторчик. Я встал и щелкнул выключателем. Комната погрузилась в полутьму. Сел обратно на кровать. Она нашла мою руку и сжала ее.

Несколько минут мы не произносили ни слова. Было тихо. Кажется, было даже слышно, как падает, мягко ударяясь о землю, нескончаемый снег за окном. Я обнаружил в углу кровати скомканное одеяло и укрыл девушку. Она вздрогнула, а потом тихо вздохнула:

– Я так устала…

Спустя минуту сонным шепотом спросила:

– Покажешь завтра теорему Пифагора на пивных бутылках?

Я кивнул. Через пару минут она уснула.


*


Я ушел тогда из ее номера не сразу. Я постоял несколько минут у окна, наблюдая за падающим снегом. Мне сразу вспомнилось одно впечатление из детства, штрих прошлого.

Мне было лет шесть. В новогодний вечер мои родители пригласили домой друзей и коллег. Звучала веселая музыка, взрослые вели оживленные беседы, мы с сестрой уплетали праздничные лакомства. Это был тот самый момент сладкого неизбывного счастья, который испытываешь лишь в детстве. Чувство защищенности и покоя, теплоты и неги. Я смотрел на улыбающихся родителей, их друзей, речь которых была во многом непонятной и вместе с тем отчего-то смешной, на сестру, пытающуюся привлечь всеобщее внимание умными фразами, на стол, полный всяческих вкусностей, на красавицу-елку, всю в серебряной мишуре, в разноцветных шарах и гирлянде – смотрел абсолютно счастливыми глазами.

Ближе к одиннадцати вечера мне захотелось в туалет, и я выбежал из-за стола. Сделав свои дела, я дотянулся до выключателя и, погасив свет, собрался обратно в гостиную. Но замер. Я увидел открытую дверь спальни родителей и большое не занавешенное окно. В спальне было темно, но сквозь окно в нее струился бледный свет дворовых фонарей, образуя мягкий полумрак. За окном плыли тревожные тени. Я медленно прошел в комнату, постепенно отдаляясь от праздника в гостиной.

Я стоял в сумрачной спальне родителей и глядел в окно. Прислушиваясь к далеким и неразличимым голосам из гостиной, иногда сливающимся в щемящий душу смех, я смотрел на кружащиеся в воздухе снежинки, и в сердце мое проникала легкая грусть. Мне тогда подумалось, как грустно, оказывается, может быть в праздничный день. Грустно тогда, когда рядом веселятся, когда тебя любят, когда, казалось бы, ты счастлив. Стоит лишь отойти на несколько шагов. Стоит лишь немного затеряться. Как легко стать одиноким. Как легко почувствовать одиночество.

Я простоял там около пятнадцати минут, пока обеспокоенная мама не нашла меня. Она взяла меня за руку и отвела в гостиную. Обратно, туда, где царил праздник и где никто не чувствовал себя одиноким.