Юрий Щекочихин "Рабы гб"
| Вид материала | Документы |
- Записи рассказов о жизни и учении Иисуса Христа, обозначающее в переводе с греческого, 48.68kb.
- Рабовладельческое общество первое классовое общество. Основными классами этого общества, 232.31kb.
- Мд проджект лтд, ООО teл./Фaкс: +7 (495)-718-35-97 Тел моб. 8-916-155-98-10, 57.15kb.
- Вопросы обеспечения «качества обслуживания» опорной инфраструктуры научно-образовательной, 147.61kb.
- Запрос информации по карточным мошенничествам, 91.35kb.
- Юрий Дмитриевич, 182.48kb.
- Справочные материалы для сдачи теста по социологии, 393.09kb.
- Юрий Козенков «Голгофа России. Остались ли русские в России?», 3959.46kb.
- Прогнозирование потребности в педагогических кадрах в регионе фролов Юрий Викторович, 113.56kb.
- Программа дисциплины "Математические модели и методы теории решений" для направления, 146.63kb.
Юрий Щекочихин
"Рабы ГБ"
Воспроизведено с издания:
Ю.П. Щекочихин. Рабы ГБ. XX век. Религия предательства. - Самара.
Российский Фонд правовой и социальной защиты журналистов, Издательский дом
"Федоров", 1999 г.
Я не думал о посвящении.
Оно пришло само в хмурое зимнее утро в траурном зале Центральной
клинической больницы, когда навсегда прощался с Владимиром Ивановичем
Олейником, судьей Конституционного суда. Мы были знакомы. Мы дружили почти
20 лет. Я многому от него научился. Его памяти.
ЗОНА В ТЕНЯХ И ЛИЦАХ (вместо вступления)
Когда я объясняю, как проехать ко мне в Переделкино, то обычно говорю
так:
"Вы едете по Кутузовскому, потом по Можайскому шоссе, видите указатель
"Зона отдыха "Переделкино" - и налево".
Я настолько привык к этой фразе - гости приезжают довольно часто, - что
сам уже не вдумываюсь в ее смысл. Точно так же, как в словосочетание "Зона
отдыха".
Зона? Отдыха?
Как-то раз я услышал классный рассказ одного старого эмвэдешника: "Ты
знаешь, почему здание МГУ на Ленинских горах разделено на "зону А", "зону
Б", "зону В"? Университет же строили зеки, на том месте была зона...
Университет построили, а названия, как водится, сменить позабыли".
Господи, мы все еще в зоне.
Мы - в "режиме": "режим работы", "режим приема"... Сколько еще таких
словосочетаний? Ну, вспомните?
Я чувствую себя сыном XX века. Хотел бы чувствовать себя сыном
Девятнадцатого. Не получается. Или получается изредка. Последнее время все
реже и реже.
Это - первое вступление к этой книге.
Сейчас - второе.
А МОЖЕТ, ЭТО БОГ НАКАЗАЛ НАС ВСЕХ, ЖИВУЩИХ В ЭТОЙ СТРАНЕ И В ЭТОМ ВЕКЕ,
ДОКАЗЫВАЯ ТЕМ САМЫМ СВОЕ СУЩЕСТВОВАНИЕ? ИЛИ НАОБОРОТ? ПОСЛАЛ ИСПЫТАНИЕ,
ВЫЙДЯ ИЗ КОТОРОГО - ПУСТЬ НЕ МЫ, ПУСТЬ НАШИ ДЕТИ, - НИКОГДА НЕ ПОВТОРЯТ ЭТОТ
СТРАШНЫЙ ПУТЬ?
Я не знаю, откуда взялись во мне эти слова. Я не умею верить в Бога, и
потому у меня не может быть к нему никаких претензий. Да и надежд, в
принципе, я на него не возлагаю. По той же причине.
Но слова эти родились, вылупились, как птицы из гнезда, возникли где-то в
глубине сознания, на дне души - там, куда и заглядывать страшно, как в
пропасть, перед которой остановился, замерев от восторга и страха.
ЧТО ЖЕ ТАКОЕ ПРОИЗОШЛО В XX ВЕКЕ? Коричневая чума. Красная чума. Просто
чума. Чума, рак, СПИД. Война, еще война. Еще множество войн. Облако-гриб.
Мир на краю пропасти.
Что произошло с человеком? Жил-был человек.
Однажды другой человек, которого он считал своим учеником, его предал.
Уже тысячелетия человечество размышляет над сущностью поступка Иуды.
В XX веке предательство стало неосуждаемым. О нем перестали размышлять и
считать его пороком, которого надо стыдиться.
XX век превратил миллионы и миллионы неплохих, в сущности, людей в
предателей. Сначала объявив предательство доблестью, потом - государственной
необходимостью, потом - возведя его в систему, потом - сделав эту систему
настолько же естественной, насколько естественны человеческие потребности.
Научно-технический прогресс - любимое детище нашего столетия - поставил
производство иуд на конвейер.
Так было не только в России. В Германии - при Гитлере. В Португалии - при
Салазаре. В Чили - при Пиночете. Во всех странах, которые назывались
социалистическими. Можно еще перечислять и перечислять.
Но меня, естественно, интересуют моя страна и мои соотечественники.
Однажды я обратился через газету, в которой тогда работал, к секретным
агентам КГБ, к "стукачам", как их у нас называют, с предложением снять с
души камень. Если, конечно, этот камень давит на сердце.
Я и сам не ожидал, что уже спустя день в дверь моей комнаты раздастся
осторожный стук и человек скажет мне: "Я тот, к которому вы обращались..." А
еще через неделю на мой стол лягут первые письма, на конвертах которых
стояло слово "Исповедь". Так рождалась эта книга.
Далеко не все бывшие секретные агенты работали на спецслужбы - от ВЧК до
ФСК - по идейным или каким-либо другим объяснимым причинам. Страну опутала
липкая паутина предательства, но зачастую она создавалась ценой трагедий и
разрушения личности. Даже самые самодовольные стукачи, не говоря уже о
миллионах вынужденных иуд, были продуктами Системы, были РАБАМИ
госбезопасности.
Я попытался дать им слово. Для того, чтобы кто-то показался, кто-то -
объяснился, кто-то - а были и такие - в лицо мне бросил: я прав, для защиты
Родины все методы годны.
Бог им судья. Но, может быть, поэтому, отступая от темы, вспомнил в этой
книге и о других людях. Не ставших рабами.
О тех, кого Система не сломила, кто не поддался всеобщей религии
предательства. Пусть их было в тысячи, в десятки тысяч раз меньше, но они
были. И это они позже возглавили восстание против Системы.
Из истории не выбросить страниц. Мы выросли в Зоне со всеми ее законами.
"Зона в тенях и лицах"... Таким могло быть еще одно название этой книги.
Часть первая
ВРЕМЯ и ЛЮДИ
Трудно сегодня, с высоты наших лет и нынешних взглядов, понять, как и
почему поступок Павлика Морозова был возведен в подвиг. Я еще остановлюсь на
этом - на воинствующей антиморали, подмявшей под себя всех и все, но сейчас
хочу сказать вот о чем. Осуждать легко. Мы можем с гневом отвергать причины,
толкнувшие на предательство тех, кто стал сексотами и стукачами из-за
другого, сложившегося уже менталитета души, - и в этом, наверное, огромная
заслуга последнего времени.
Но давайте не будем забывать, что творилось многие десятилетия за
"железным занавесом". Понятия-перевертыши, поступки-перевертыши,
люди-перевертыши... Страх перед Системой, жернова которой перемололи десятки
миллионов, желание выжить...
Я не оправдываю своих корреспондентов. Просто напоминаю о том, что
неизвестно, как бы мы сами в те годы сумели противостоять религии
предательства.
ПЕРВОЕ ПРИЧАСТИЕ
Кажется, было лето... Да, лето.
Помню открытое окно и мягкий шум Цветного бульвара, заполнявший крошечную
комнату, которую мы делили с Heлей, Лидой и Юрой. У меня был собственный
журнальный столик, у Нели и Лиды по столу, а у Юры - свой стул...
Раньше в этой комнате сидела одна Неля, и мы, поочередно перебравшись из
"Комсомольской правды", превратили, как после революции, отдельную квартиру
- в коммунальную. На четвертом этаже старого здания "Литературной газеты".
Шел 1980 год, когда уже все понимали и не стесняясь в очереди, в метро,
чуть ли не на профсоюзных собраниях рассказывали все новые и новые анекдоты
про престарелого лидера. Вспомнил один: "Товарищи, - обращается Брежнев к
членам Политбюро. - Предлагаю обсудить поведение товарища Пельше. Вчера он
опять украл у меня двенадцать оловянных солдатиков..."
Смех стоял над страной, и, наверное, этим смехом, новыми и новыми
анекдотами про выживающего из ума лидера, казалось, обреченного на
бессмертие, каждый из нас пытался отгородиться от ужасающей
действительности, в которой не оловянными - живыми солдатиками играли вожди
в Афганистане, а в Горьком (помните: "Знаете, как переименовали город
Горький? В город Сладкий!") томился изгнанием академик Сахаров, и другие
академики, полковники, композиторы, официально "выдающиеся" писатели и
неведомые швеи-мотористки клеймили его позором с газетных страниц...
Да... Так вот об одном летнем дне 1980 года. Точнее, об одном телефонном
звонке, из-за которого этот день остался в памяти, а не растворился в других
пролетевших днях.
- Юрий? - услышал я в телефонной трубке вкрадчивый (как мне тогда
показалось) мужской голос.
- С вами говорит Алексей Иванович...
- Какой Алексей Иванович?
- Алексей Иванович. Из Комитета государственной безопасности! - почему-то
радостно сообщил мне телефонный незнакомец. И поспешно добавил: - Нам, Юрий,
надо будет с вами встретиться.
- Ну, приходите... Я - на работе, - без особой радости сказал я.
- Да что вы, Юрий! У вас же там люди! Нет, на работе никак невозможно!
- Так что, мне, что ли, к вам на Лубянку идти?! Тогда давайте присылайте
повестку. И вообще, откуда я знаю, кто мне звонит на самом деле!
- Да я вправду из КГБ! Что вы, право... - в его голосе появилась обида. -
Можете записать мой телефон и сами мне позвоните! - И мне был продиктован
телефон, номер которого начинался с их характерных 224.
Я ответил, что никуда звонить не буду и приходить тоже никуда не
собираюсь, и что если я нужен КГБ, то пускай он сам ко мне и приходит.
- Да это очень важно, важно... Ну как вы не понимаете!.. Это
действительно важно! - заверещал Алексей Иванович.
- Нет, - отрезал я, придав голосу необходимую твердость. - Я никуда не
пойду!
- Ох, Юрий, Юрий... - вздохнул расстроено Алексей Иванович (а может, Иван
Алексеевич, а может, вообще какой-нибудь Фаддей Булгаринович? А может, и не
из КГБ?) - Пойду докладывать руководству.
- Докладывайте! - Я резко положил трубку
- Что им нужно? Их интересую я? Или хотят что-то узнать о моих друзьях?
Что за спешка? Может, подумал, это связано с последней командировкой в
Узбекистан и опубликованной мною статьей о мафии? Или - просто так, поближе
познакомиться?
Об этом, помню, я думал, прервав разговор с неожиданным и таинственным
Алексеем Ивановичем.
И, конечно, тут же вспомнил свою первую встречу с представителем
организации, собственный интерес к которой, наверное, равнялся интересу ее
ко мне и моим друзьям.
Да, это было еще лет за десять до этого звонка. Я работал тогда в
"Московском комсомольце" и переживал то счастливое время журналистской
юности, жгучего любопытства к миру и счастье встреч с новыми и новыми
людьми, которое, как я позже понял, повторить уже невозможно.
Однажды вечером мы пошли бродить по улицам. Помню, нас было четверо.
Девушка, которую тогда любил, - или казалось, что любил. Наш
фотокорреспондент Игорь Агафонов - потом, через много лет, умерший от рака
горла, и тихий, нежный журналист Олег Калинцев, всю жизнь создававший устный
роман "В стране дураков". (В этой его стране было два правителя: Иван
Грузный и Иван Грязный, - а в картинной галерее висела главная картина:
"Иван Грузный зачинает своего сына").
Мне было двадцать лет, девушке, наверное, столько же, а Игорю и Олегу -
лет по сорок, как мне сейчас, но называл я их на "ты" - Игорь, Олег, так как
еще только-только придя в газету семнадцатилетним и отправившись на одно из
своих первых заданий вместе с фотокорреспондентом, по возрасту годящимся мне
в отцы, услышал в ответ на мой вопрос, как его называть по отчеству,
наставительное: "Запомни, старик, у журналистов нет отчеств".
Итак, мы вышли на Чистые пруды, дошли до Покровки, где в прежнее время
был винный подвал, в который вели три ступеньки, истоптанные башмаками
многих поколений журналистов расположенного рядом газетного комбината,
свернули на улицу Богдана Хмельницкого и оказались в шашлычной на углу.
Вот еще объявление в стране дураков: "Меняю одну военную тайну на две
государственные", - сказал Олег, и мы все громко рассмеялись.
Потом вспомнили, что на днях наш приятель-поэт пришел ночью в приемную
КГБ (естественно, пьяный) и предложил вниманию дежурного гимн, который он
сочинил. Там были такие слова:
Идут вперед колонны наши быстрые,
И конница бежит издалека,
На площади железного Дзержинского работает полночное Чека...
А припев в гимне был таким:
Мы чекисты, руки наши чисты...
Мы громко разговаривали, еще громче смеялись, и больше, чем вино, пьянило
меня и присутствие рядом девушки (мне и вправду казалось, что я ее любил), и
сидящие рядом два старших товарища по счастливой тогда газетной жизни. И я
скорее почувствовал, чем заметил двоих, сидящих за соседним столиком.
Слишком недобро и напряженно смотрели они на нас, и я, обернувшись на этот
взгляд, увидел, как старший - седой, с бульдожьей челюстью - что-то сказал
своему молодому спутнику и с пьяной ухмылкой уставился на Олега.
И что ответил дежурный по КГБ? Он ему ответил: "Товарищ поэт! ЧК работает
не только ночью, но и днем. Советую вам для начала проспаться"... - Олег
заканчивал свой рассказ, когда над нашим столиком вырос седоволосый, с
тяжелой челюстью.
Повторяю, Олег Калинцев был человеком кротким и нежным, ненавидящим
всякие скандалы и потому, наверное, часто нарывающимся на них.
- Па-азвольте ваши документы, - хулигански растягивая слова, сказал
седоволосый, наклонившись над Олегом.
- Сядьте на место, - помнится, грубо оборвал я его.
- А тебя, щенок, не спрашивают! - огрызнулся незваный гость и повторил: -
Па-азвольте документы...
Тут поднялся Игорь, что-то еще сказал я, потом тот, второй, подскочил,
стал оттягивать своего приятеля за руку, приговаривая: "Мы на улице с ними,
на улице...".
В общем, вечер был безнадежно испорчен. Мы встали и пошли к выходу, и я,
помню, думал только об одном: если сейчас начнется драка, то где? Прямо в
шашлычной? Возле гардероба на глазах у швейцара? На улице? Если в кафе или в
вестибюле, то тут же прискачет милиция и скорее всего возьмут нас, так как
милиция - а это уже всем было известно - журналистов не любит. А если на
улице, то можно будет быстро помахаться и тут же удрать, пока милиция еще не
подоспела. Но если будет драка, то куда девать девушку? Еще я думал о том,
почему они пристали именно к Олегу, и о том, что же это за люди, и еще о
всякой всячине, которая приходит в голову в такие минуты.
Они нас ждали в вестибюле около гардероба. Тот, с бульдожьей физиономией,
встал на пути у Олега и, помахивая красной книжечкой, властно сказал:
- Ну, ты... Давай-ка документы!
- Ладно-ладно... Дай пройти... - Я попытался оттеснить плечом
седоволосого, и вдруг услышал за спиной тихий голос:
Лучше уж мне предъявите документы...
Я обернулся. Парень - почти мой ровесник - вытаскивал красную книжечку.
Сколько же их за один вечер! И мне:
- Комитет государственной безопасности. Документы, пожалуйста!..
- Ага, вот, вот... - завопил спутник седоволосого. - Так их, так...
Поговорите мне еще! Ух ты, гнида! - Он помахал кулаком перед лицом Олега...
- Тихо, товарищи, тихо... Разберемся, - негромко сказал парень. И опять
обратился ко мне: - Документы есть при себе?
Я посмотрел на парня и неожиданно понял, что сейчас все будет нормально,
что есть одно соединяющее нас с ним: возраст. Тот юношеский возраст, который
делал нас сильнее и седовласого, с бульдожьей челюстью, и моих старших
коллег журналистов.
- Парень, - заговорил я быстро, - что эти к нам прицепились?! Из газеты
мы... Вот, смотри... - Я протянул ему свое редакционное удостоверение. - Ты
посмотри, они же еле на ногах стоят...
Парень взглянул мне в лицо, потом - в удостоверение, потом снова на меня,
профессионально сличая лицо с фотографией. Затем, повернувшись к старому
бульдогу, спросил:
- А ваши документы?..
- Мы из МВД, парень, из МВД... Ты вовремя подошел... Они там такое
болтали!..
Только тут я вспомнил, с чего же все началось... Да нет, не просто так
они пристали к Олегу. Все было куда интереснее. Тот, седовласый, предложил
своему приятелю выпить за Сталина. И когда они чокались, Калинцев прыснул.
Тихо прыснул, я сказал бы, кротко... Но они это заметили. Да, вспомнил,
началось все с этой усмешки Олега...
- Ладно-ладно... Давайте расходитесь, товарищи. - И, как мне показалось,
парень из КГБ весело подмигнул мне.
Что было потом... Потом мы двинулись по улице... Шел снег... Улицы были в
мерзком состоянии, хотя не в таком, как сейчас, конечно... Был снег, но
тепло... Я не заметил, как исчез Игорь... Потом, помню, шепнул Олегу: "Давай
в подворотню..." Потом на остановке толкнул девушку в дверь подошедшего
троллейбуса, шепнув: "Быстро! Ночью позвоню..."
И мы шли уже вдвоем с тем парнем, который все больше и больше становился
мне симпатичным, а сзади, не отставая от нас ни на шаг, - бульдожелицый со
своим спутником, ругаясь уже не только на меня, но и на моего спутника...
- Я узнаю, кто у тебя начальник... Я завтра позвоню!.. Работать не
умеете!.. Мышей не ловите... - что-то вроде этого бормотал старший.
А парень, не оборачиваясь и, как казалось мне, не обращая на них
внимания, тихо говорил мне:
Во менты! Ну, дают! Нажрались и дают, скажи, а?..
Я помню счастье от самого движения, которое охватило меня тогда... Мы шли
по Богдана Хмельницкого, потом - по Чернышевке, не видя дороги, и я думал,
как ловко все устроилось, как чертовски незаметно исчез в подворотне Олег,
как вовремя подошел троллейбус, как весело я буду рассказывать об этом
происшествии завтра своим друзьям, и какой замечательный парень этот чекист,
что сразу все понял, оценил, сообразил, кто они, а кто мы...
Потом, помню, молодой товарищ седоволосого обогнал нас, побежал куда-то в
сторону, и вдруг перед нами возник сержант в шубе и с кобурой.
- Эти, эти... - показывал молодой пальцем на нас.
- Документы, - сержант загородил нам дорогу.
И вдруг сзади - тихий и спокойный голос:
- Мне, пожалуйста, документы. Комитет государственной безопасности...
Человек в пыжиковой шапке, уже в возрасте, цепко ощупывал нас глазами...
- О... Здравствуйте... - обрадовано воскликнул мой новый знакомец, отвел
в сторону своего коллегу и что-то зашептал ему в ухо...
Я стоял, слушая переругивание двух эмвэдешников, рядом как памятник
невозмутимо возвышался сержант, и от обилия красных книжечек, увиденных мною
на протяжении короткого вечера, кружилась голова. Да сколько же их на одной
улице, на маленьком пятачке Москвы? Что же за махина такая в стране, что шаг
ступишь - непременно наткнешься на чей-нибудь подозрительный взгляд? Они
что, нас охраняют или от нас охраняют? Сколько же денег ухлопывается на эту
ерунду?
Может быть, и об этом я думал в те минуты, впервые в своей жизни
столкнувшись с представителями таинственной конторы? Может быть, юношеское
воображение толкало меня тогда к другому - к образу государства, которое,
как в клетку, заключено в громадины домов на площади Дзержинского? Не знаю,
не помню...
Скорее всего, я начал задумываться об этом позднее и при других
обстоятельствах. Тогда же, помню, я просто радовался такому замечательному
приключению.
Мой новый знакомый отлетел от своего коллеги в пыжиковой шапке и несильно
подтолкнул меня:
- Ноги!.. Быстро!..
И мы пошли... Какой-то подъезд... "Видишь, здесь черный ход..." Какая-то
арка... "Проходной двор - запоминай..." Какой-то переулок... "Прямо -
Солянка, но нам туда не надо..."
Быстро мелькали узкие переулки... Иногда мой знакомец останавливался,
нагибался, будто завязывая шнурок: "Вот, запоминай... Делай так, чтобы
убедиться, что нет слежки..." Иногда останавливался возле телефонной будки:
"И телефон в таких случаях тоже помогает..." Иногда делал вид, что мы ловим
такси: "Запомни, никогда не садись в первую машину..."
Меня же в тот момент охватило веселье. О, черт, как здорово! Какой
парень!.. И я уже представлял себе, как познакомлю его со своими друзьями и
как в каких-нибудь переделках он прибежит на помощь... А потом парень
остановился:
- Ну, хватит, урок окончен...
И вдруг что-то новое появилось в его глазах. Я даже сначала не понял, что
именно. А он деловито спросил:
- Как, ты говоришь, фамилия Олега, что с тобой сидел?.. А того, второго?