Geum.ru

Российского языка

Вид материалаДокументы

Содержание


Князь же к ней рече: ты старейша еси и леты и разумом, имела бы еси и других учити, да повинутся повелению Цареву и нашему: ты ж
Принуждать себя
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   18
ом твердая к судии речь!) Князь же к ней рече: ты старейша еси и леты и разумом, имела бы еси и других учити, да повинутся повелению Цареву и нашему: ты же и сама не слушаеши и оных [99]развращаеши. Послушай убо мя, молю тя, сотвори повеленное, поклонися богом, да и тыя на тебе смотряще тоже сотворят. Отвеща же Святая: всуе трудишися Княже, пекийся нас от Христа отлучити, и к поклонению идолом, их же вы богами зовете, преклонити. Ни аз сотворю сего, ниже сестры моя, с ними же есмь, яко же и они со мною, едина душа, едина мысль, едино сердце Христа любящее. Советую убо тебе, не трудися более словами, но самою искушай вещию: бий, сецы, жги, на уды раздробляй, тогда узриши, повинемся {113}ли безбожному твоему повелению. Христовы есмы, и за Него умрети готовы. Сия слышав Фронтон Князь исполнися ярости, и весь гнев свой на Минодору излия: и абие повеле меньшия две сестры, отведши Минодору старейшую их сестру, обнажити, и четырем спекулатором бити. Биена же бысть Святая, и проповедник вопияше: почти боги и похвали Царя, и законов его не уничижай. Биша же ю чрез два часа. И егда глагола к ней мучитель: пожри богом. Она отвеща ему: не ино что творю, точию жертву приношу, не видиши ли, яко вся себе принесох жертву Богу моему? (Какой приличный и спокойный ответ посреди мучения!) Мучитель же веляше слугам жесточае бити ю. Биша убо по всему телу без помилования, сокрушающе составы ея, [100]ломающе кости и плоть раздробляюще. Она же усердною безсмертнаго жениха своего любовию и желанием объята, доблественно терпяше, аки не слышащи болезни. Та же из глубины сердечныя возопи: Господи Иисусе Христе, веселие мое, и любве сердца моего, к Тебе прибегаю надеждо моя, и молю, приими в мире душу мою: {114}и сия рекши испусти дух, и пойде к возлюбленному жениху своему, ранами яко многоценными утварьми украшена.


По четырех же днех Митродору и Нимфодору мучитель пред собою на суде поставив, положи при ногах их мертвое тело старейшия сестры их, и лежаше тое честное Святыя Минодоры тело наго непокровенно нимало, ниже бе на нем не уязвленнаго места, вся уды сокрушены, от ног до главы не бе целости, и бе умилен позор всем зрящим. (Какое новое и ужасное средство к поколебанию твердости двух оставшихся сестр!) Сие же сотвори мучитель, аки бы глаголя: видите ли сестру вашу, то же и вам будет. И надеяшеся, яко тыя две сестры, видевше тако люте умученное тело сестры своея, убоятся и повинутся воли его. Вси же предстоящии смотряще на мертвое и люте уязвленное тое тело, естественною побеждахуся жалостию, и яве умиляющеся плакаху, точию един мучитель более ожесточа[101]шеся аки камень. Святых же дев Митродору и Нимфодору само естество и любовь, яже к сестре, аще и преклоняше {115}к слезам, обаче возбраняше им большая любовь Христова, и известная надежда, яко сестра их уже в чертозе жениха своего веселится, и оных к себе ждет, да таковыми же ранами украсившеся потщатся приити и явитися лицу всевожделеннаго Господа: и тое удержаваше от слез Святыя девы, яже взирающе на предлежащее им Святое тело, глаголаху: благословенна ты сестра и мати наша сподобльшаяся венцем мученичества венчана быти, и внити в чертог жениха твоего: помолися убо преблагому Господу, Его же ныне зриши, да не медля повелит и нам твоим же путем приити к Нему, и поклонитися Величествию Его, наслаждатися же любве Его, и веселитися с Ним во веки. О мучители! Почто медлите долго не убивающе ны? Почто лишаете нас части возлюбленныя сестры нашея? Почто не скоро сию нам подаете смерти чашу, ея же аки пресладкаго пития жаждем? Се готовы уды наша на раздробление, готовы ребра на жжение, готова плоть на растерзание, готовы главы на усечение, готово сердце на мужественное терпение: начните убо дело ваше, {116}не надейтеся бо от нас более ничто же, не преклоним колена богом лжеименитым. Видите нас усердно [102]желающих смерти, и что хощете более? Умрети с сестрою нашею за Христа Господа жениха нашего прелюбезнаго желаем. (Какой мужественный слог и какое торжество веры! Лежащее пред глазами тело убиенной сестры, ожидание той же самой участи над собою, увещевание, убеждение, обещание всякого рода земных благополучий: коликие суть орудия к потрясению твердости душевной! Но какая сила чувств, и какое величество духа, чем более стесняемого, тем более неунывающего и растущего!) Егда же судия аще и виде небоязненныя их умы, и желание смерти за Христа непременное, обаче покушаяся еще ласканием к своему преклонити единомыслию, нечто лукаво глагола. Отвещаша: доколе не престанеши, окаянне, нашему твердому предложению противная глаголати: аще емлеши веру, яко единаго корене ветьви, единыя утробы сестры есмы, то веждь известно, яко и мысль едину имамы, юже от убиенныя тобою се{117}стры нашея разумей: аще бо та ни един имущи пред очесы страдания мужественнаго образ толикую в терпении яви силу, что убо мы сотворим смотряще на сестру нашу образ нам себе давшую? Не видиши ли, како она аще и лежащи, и уста затворена имущи, обаче отверстыми своими ранами, яко же усты наказует ны, и увещевает к подвигу стра[103]дальческому? Не разлучимся убо от нея, ни расторгнем сроднаго нашего союза, но умрем, яко же и она умре за Христа. (Какой оборот мыслей и какое противное намерению следствие! Из того жестокого зрелища, из того самого бесчеловечного примера, которым мучитель мнил устрашить их, почерпают они новую к подкреплению сил своих пищу! И с каким притом убедительным красноречием объясняются: вместо затворенных уст сестры их вещают к ним отверстые ее раны!) Отрицаемся обещанных вами богатств, отрицаемся славы, и всего, еже от земли есть и в землю паки возвратится. Отрицаемся тленных женихов, имуще нетленнаго, Его же {118}любим, и Ему же в вено нашу за Него смерть приносим, да безсмертнаго, вечнаго, чистаго и святаго чертога Его сподобимся. Тогда мучитель отчаяв надежды своея разъярися зело, и повеле Нимфодору отвести, Митродору же повесивше свещами опалити тело ея: и опаляема бе по всему телу чрез два часа. Такову же терпящи муку, возвождаше очеса своя к единому, за Него же страдаше, возлюбленному жениху своему, помощи от Него просящи. Опаленную же аки угль, снемше с древа, повеле мучитель палицами железными крепко бити, сокрушающе вся уды ея, и в тех муках Святая Митродора взы[104]вающи ко Господу, предаде в руце Его Святую свою душу. Умершей же ей, приведена бысть третия агница Христова Святая Нимфодора, да двоих уже сестр своих мертвая телеса видит, и тех лютаго убиения устрашившися отвержется Христа. Нача же к ней Князь лукаво вещати: о красная девице! Ея же аз паче иных удивляюся лепоте, и о юности милосердствую: бози ми суть свидетелие, яко не мнее тя люблю дщере моея, точию приступи и поклонися {119}богом, и абие велику имети будеши у Царя благость, даст бо тебе имения и чести: а еже есть больше, многое у него будеши имети дерзновение. Аще же ни, увы мне, зле погибнеши, яко же и твоя сестры, их же телеса видиши. Святая же вся словеса его вменяющи аки ветр, не внимаше им, но и противу вещая укори идолы и идолопоклонников, Давидски глаголя: идоли язык сребро и злато, дела рук человеческих: подобни им да будут творящии я, и вси надеющиися на ня. Видя же беззаконный, яко не успеет словесы ничто же, повеле обнаживши ю повесити, и ногтьми железными строгати тело ея. Она же в тех муках ничесо же нетерпеливо показа, ни возопи, ниже возстена, но точию горе очи возведши, двизаше устнами своими, еже бе знамением ея к Богу прилежныя молитвы. И егда вопияше проповедник, пожри богом, и [105]свободишися от муки. Отвеща Святая: аз пожрох себе Богу моему за Него ми и страдати сладко, и умрети приобретение. Наконец мучитель повеле палицами железными убити до смерти, и убиена бысть Святая за свидетельство Иисус Христово. {120}Тако троица девиц Святую Троицу прослави смертию страдальческою. Мучителю же не довольно бе мучити живыя, но и на мертвыя неукротимую свою излия лютость: повеле бо огнь велик возгнетити, и телеса святых мучениц в него на сожжение во врещи. Сему же бывшу, внезапу другий огнь с великим громом с небесе спаде, и в мгновение ока сожже Фронтона Князя и вся его слуги мучившия святых мучениц. На вознещенный же огнь дождь велик излияся и погаси его. (Толь лютому действию какой приличнейший конец быть может, как не сей, что гром поразил мучителей, и дождь погасил воспаленный ими огнь!) А вернии вземши телеса святых от огня неврежденная, погребоша я честно близ теплых вод в едином гробе. Их же едина утроба роди, тех и гроб един прия, да яже неразлучны быша в животе своем, неразлучны будут и по смерти. Сестры быша на земли, сестры суть на небеси в едином чертозе жениха своего, сестры и во гробе. Над ними же создана бысть Церковь во имя их, и истекаху от них исцелений {121} [106]реки, во славу Бога в Троице единаго, и в память триех девиц святых, их же молитвами да сподобимся зрети Святую Троицу, Отца и Сына и Святаго Духа, единаго Бога, Ему же слава во веки, аминь.


Все сии приведенные для примера здесь выписки из Священных писаний суть отнюдь не такие, которые бы с особливым тщанием выбраны были, но случайно взяты из немногого числа попадавшихся мне в руки книг. Между тем, если мы без всякого предубеждения и предрассудка, вникнув хорошенько в язык свой, сравним их с самыми красноречивейшими иностранными сочинениями, то должны будем признаться, что оные ни общим расположением описания или повествования, ни соображением понятий, ни остротою мыслей, ни изобретением, ни украшением, ни чистотою и величавостию слога, не уступают им. Откуда ж мысль сия, что мы не имеем хороших образцов для наставления себя в искусстве слова? От малого разумения языка своего. Почему считаем {122}мы себя толь бедными? Потому что не знаем всего своего богатства. Справедливо ли сие, что язык наш ныне токмо начинает образоваться? Весьма справедливо! Сличим еще раз вышепоказанный необразованный слог Славенский с нынешним образован[107]ным слогом, и мы тотчас сие увидим. Разогнем какую-нибудь из книг, а особливо из переводов наших, ныне издаваемых, которые, благодаря Французским Авторам, обучающим нас Русскому языку, почти все одинаким складом пишутся; разогнем, говорю, какую-нибудь из книг сих, мы найдем в ней:


“... Осталась у него одна только дочь. Он принял всевозможные старания о развитии ее характера1), и неусыпно пекся о том, чтоб ее сохранить в расположениях свойственнейших счастию2). Она показала, в первых еще своих летах, редкую остроту ума, живые чувствования и легкое благоволение3); но однако ж4) можно было приметить в ней весьма великую наклонность к огорчению от малейшей при{123}чины. Когда она достигла до юношеских лет, тогда сия чувствительность дала рассудительный оборот ее мыслям, тихость ее нравам5), которые придавали блеск ее красоте, и делала6) ея7) гораздо любезнейшею в глазах тех, которые8) были одарены подобными свойствами; но Сент-Обер был столько благоразумен, что не мог9) предпочесть красоту добродетели; будучи проницателен, он мог судить, сколь сия красота бывает опасна для той10), которая об[108]ладает ею, и потому не мог радоваться этому11). Таким образом стал он стараться укреплять ее характер12) и приучать ея13) господствовать над своими наклонностями, и обуздовать свои стремления; он научил ея14) удерживать первое движение и переносить хладнокровно бесчисленные сопротивления15) встречающиеся в жизни; но чтоб научить ее принуждать себя16), влить в сердце ее17) спокойное достоинство18), которое одно сильно преодолеть страсти и возвысить нас превыше19) {124}всех печальных происшествий и злосчастий, то он сам имел нужду в мужестве, и не без труда показывал вид, что его не трогают слезы, маловажные огорчения, которые причиняла иногда Эмилии предусмотрительная его прозорливость20). Эмилия похожа была на свою мать. Она имела прекрасную ее талию21), нежные черты ее лица; имела подобно ей глаза голубые, нежные и милые22); но как ни были прелестны ее черты, только особенно выражения ее осанки, переменяющейся подобно предметам, коими она трогалась, придавало ее фигуре непреодолимую прелесть23)”.

  1. Что такое: развивать характер? {Похож ли этот бред} [Похоже ли это] на Русский язык?
  2. Что такое: сохранить ее в располо[109]жениях свойственнейших счастию? Могут ли стихи древних Оракулов быть темнее сего?
  3. Что такое: живые чувствования и легкое благоволение? Пустой звук слов не может быть вразумителен.{125}
  4. Что значит здесь однако ж? Союз сей показывает всегда некоторое изъятие из предыдущего положения, как например: он хотя тихого нрава и терпелив, однако ж не даст себя в обиду. Здесь слова терпение и обида имеют некоторую между собою противоположность, поелику предполагается, что обида может разрушить терпение. Но живость или пылкость чувств в том и состоит, что человек склонен к радостям и огорчениям от малых причин: к чему ж здесь союз однако ж?
  5. Что такое: сия чувствительность дала рассудительный оборот ее мыслям? Что такое: сия чувствительность дала тихость ее нравам? Откуда научаемся мы такому чудному составлению речей, таким странным выражениям?
  6. Здесь глаголы спутаны: после множественного придавали, поставлен тотчас единственный, и делала, относящийся к чувствительности, о коей прежде говорено было. Прекрасный выйдет слог, когда [110]мы глаголы так {126}располагать будем: чувствительность дала, нравы придавали, и делала!
  7. Здесь местоимение ея поставлено не в том падеже; должно говорить и делала ее, а не ея. Мы после из многократного впадания в сию погрешность увидим, что это не опечатка.
  8. Недавно было которые: близкого и частого повторения сего местоимения надлежит избегать, да притом же здесь надлежало сказать которыя, поелику говорится о женщинах, а не о мужчинах.
  9. Глагол не мог поставлен здесь весьма некстати; ибо кто чего не делает по невозможности, а не по доброй воле, тому и благоразумия приписывать не должно.
  10. Здесь местоимение той означает женщину, но может относиться к красоте; ибо сказано: сия красота опасна бывает для той (красоты). Подобного двумыслия в хорошем слоге надлежит избегать.
  11. И потому не мог радоваться этому, есть весьма грубый и слуху противный слог.{127}
  12. Укреплять характер, есть нелепица.
  13. Здесь вторично местоимение ея поставлено не в том падеже: приучать ее, а не ея.[111]
  14. Та ж самая погрешность в третий раз.
  15. Бесчисленные сопротивления. Оба сии слова здесь не у места, и потому {паче} [больше] служат {они} к затмению, нежели к ясному выражению мысли. Слово сопротивление не значит противность, или противный и неприязненный случай, но значит борьбу нашу с сими случаями, и следственно глагол переносить не приличествует оному; ибо переносить противности можно, а переносить сопротивления есть то же самое, что сопротивляться сопротивлениям. Слово же бесчисленные отнимает вероятность у слов переносить хладнокровно. Дабы сделать мысль сию правдоподобною и ясною, надлежало бы сказать: и переносить хладнокровно встречающиеся в жизни противности, не обременяя понятия нашего неимоверным словом бесчисленные. Даже {128}и в сих словах: переносить хладнокровно, заключается уже нечто неестественное, и для того гораздо ближе к нашим чувствам: переносить терпеливо. Сколько Писателю рассуждать должно, когда он желает, чтоб писание его не было вздорное!
  16. Принуждать себя, есть весьма слабое и неясное выражение; настоящее слово: владеть собою.
  17. Здесь в четвертый раз место[112]имение ее поставлено не в том падеже: влить в сердце ея, а не ее.
  18. Влить в сердце спокойное достоинство, есть один пустой звук слов, без всякой мысли.
  19. Возвыситься превыше. Вознестись превыше, можно сказать; но возвыситься превыше, отдалиться далее, приблизиться ближе, подобные сему выражения не составляют красоты слога.
  20. Предусмотрительная прозорливость есть такое же выражение, как: высокая высота, зримая видимость и проч.
  21. Талия. Талии бывают также и у Русских женщин, а потому кажется и {129}названию сему надлежало бы также быть и в Русском языке.
  22. Можно сказать: прекрасные, черные, голубые глаза. Можно также сказать: милые глазки, милый ротик; но весьма нехорошо: милые нежные глаза! милый нежный рот!
  23. Выражение осанки, переменяющейся подобно предметам, коими она трогалась придавала фигуре ее непреодолимую прелесть!!! После таковой ясности смысла и красоты слога не остается нам ничего, как токмо удивляться, в какое краткое время и какие великие успехи, учась у Французов, сделали мы в Российском языке!


[113]В краткой выписке сей, содержащей в себе не более двух страниц, находим мы такое великое число несвойственностей, погрешностей, нескладиц и нелепостей: сколько ж найдем мы их во всей книге? Может быть в возражение скажут мне, что я выбрал самое худое место и самый слабый перевод, по которому не должно заключать вообще о всех переводах. {130}Я и не говорю обо всех, однако ж смело отвечаю, что из десяти девять таковых, в которых подобный сему бред выдается за красоту слога. Разогните нынешние наши книги, вы увидите, что главная часть писателей наших щеголяют сим тарабарским языком, и называют его новым, вычищенным, утонченным! Книги сии печатываются, умножаются, никто не оговаривает их, слог их похваляется; молодые люди, мало упражнявшиеся в языке своем, читая их приучают ум свой к ложным понятиям, к худому складу, к невразумительным выражениям; зло сие возрастает, распространяется, делается общим. Оное по свойству нашему наклонному к подражанию, по привычке, делающей всякую странную вещь не странною, так прилипчиво, так неприметно вкрадывается в нас, что те самые люди, которые видят его и вопиют против него, не чувствуют, [114]что они сами им заражены. Желаете ли пред глазами своими иметь тому пример? Прочитайте следующее {131}о нынешнем воспитании нашем рассуждение:


“Если бы перестали у нас воспитывать детей не справясь с их склонностями и дарованиями, если бы перестали родители избирать им состояние без цели и предназначений, то можно надеяться, что следующее поколение произрастило бы лучших людей на сцене гражданского мира! Рассмотрите физически и морально всякое юное существо вступающее в учение; определите ему с первой буквы его состояние, его место в обществе, займите его всеми познаниями, всеми опытами, касающимися единственно до его предмета; усовершенствуйте его в одной части, сделайте из него доброго гражданина, или ученого, или судию, или воина, или пресвитера, или купца, или земледельца; удалите от него попугаев иностранных, всю эту диалектику чужеземную; оставьте непростительное, грубое заблуждение, чтобы ломать язык их в молодости для приятного выговора {132}чужого и большею частию для моды, не давши глубокого понятия о своем; научите их подражать иностранцам, которые весьма худо изъясняются и нашим языком, и [115]другими, пренебрегая сию маловажную часть воспитания: однако ж не менее того нас учат, просвещают1); уверьте, что можно не краснея весьма худо говорить иностранным языком и быть весьма полезным членом общества; твердите им, что не ум богат языком, а язык умом. Переуверьте их в обольщающей химере, что будто в чтении одних иностранных книг можно только почерпать высокие, новые идеи; они рождаются от наблюдений, соображения, размышлений – и в свое время. Раскройте пред глазами воспитанников ваших свою веру, свою историю, свои законы, свое домашнее устройство, пользы Государства, торговлю, промыслы, художества, науки; твердите им непрестанно, что они должны быть прежде всего члены своего Отечества, слуги своего Государя, {133}и потом уже граждане мира! Напоминайте им о любви к нему, о своих обязанностях, о добродетелях замеченных ими в своих отчизнах, и вы увидите, как приметно, как скоро переменится сей хаос воспитания нашего в истинный свет просвещения, в лучшую, соответственнейшую систему для нашего народа; вы увидите, как отличительно родятся характеры, дарования, творческие умы; как воскреснут твердые [116]великие души, пробудятся порывистые желания патриотизма и из разнеженных голов Сенских питомцев, родятся не личины Русских, но истинные Русские, добрые граждане, сыны своего отечества!”

  1. Тот же Сочинитель в примечании своем {на вышеозначенное место} между прочим говорит: “Мы начинаем забывать Русский язык более и более: куда вы хотите явиться с Русским языком? В хорошем обществе, в круге людей так называемых (лучшего сорта) de bon ton, там говорят по-Французски. В школе? Там {134}изъясняют уроки по-Французски. В домах? Там коверкают свой язык и мешают его с Французским. Где же говорят по-Русски? на площади, на бирже, по деревням – и кто?... Это неутешимо! Пора бы нам иметь больше народной гордости и не унижать достоинства своего языка пред целым светом! Все знают, как тонок, обилен, сладок, живописателен Русский язык: для чего бы не стараться довести его до возможного совершенства? Для чего такой могущественной Империи не заставить иностранцев столько же подвигнуться к нам, сколько мы к ним?1 Для чего [117]не {135}заниматься им нашим языком в посольствах, сношениях политических – для чего не употреблять его при дворе? Там, где стечение утонченных мыслей; там, где вежливость, искусство обращения доведены до такой высокой степени? Там-то надобно образовать первоначальный вкус к своему наречию, там начать воспитывать Русский язык1: тогда разольется он нечувствительно в обществе, заставят гораздо с большею охотою всякого письменного человека заниматься его красотою; тогда будут по крайней мере писать с надеждою, что книги Русские и читать и понимать станут”.


Главное основание рассуждения сего весьма справедливо: оно открывает нам глаза, оно дает нам чувствовать ослепление наше; но как же мож{136}но тому, кто с та[118]кою истиною укоряет нас, что мы начинаем забывать Русский язык более и более, и с таким благонамерением советует нам удалить всю чужеземную диалектику и прилагать старание о глубоком познании природного языка своего, как возможно, говорю, тому самому Писателю, который с толиким жаром вопиет против сего, не чувствовать, что он сам последует сей диалектике и собственным примером своим разрушает благой совет свой? Ибо что ж, как не чужеземную диалектику, значат сии и подобные сему, рассеянные повсюду в той же самой книге его, выражения: Жени рассматривал природу (иной подумает, что это Жан или Иван рассматривал природу: совсем не то!) и стараясь потрафить подлинник украсил список (это очень ясно!). – Примечательные умы рассматривали Жени со всех сторон и раскрыли чрез анализ тайны его чудес (это прямо по-Русски!). – Улучшенная природа, {137}в воображении, во вкусе и в ощущении всего изящного (хорошо!). – Важность носящая отпечаток мужественного характера (нельзя лучше!). – Он не был еще злодеем по привычке, но по системе был уже таков. – Часто покушалась она закрасить чем-нибудь (для чего не замазать!) свое положение. – Набросим тень на сии преступные восторги, и проч. [119]и проч. и проч.? Набросим и мы тень на сей странный слог и подивимся, что находим его в таком сочинении, которое толкует нам о классических стихотворениях и о Российской Словесности, и которое называя язык наш вместе и вновь рождающимся и бедным, и богатым и живописательным, и укоряя нас, что везде в обществах и в домах наших коверкают его мешая с Французским языком, само себя тем же самым укоризнам подвергает.


В некоторой книжке случилось мне прочитать следующий вопрос: отчего в России мало авторских талантов? Сочинитель рассуждая о сем между прочим говорит:


{138}“Хотя талант есть вдохновение природы, однако ж ему должно развиться и созреть в постоянных упражнениях. Автору надобно иметь не только собственно так называемое дарование. – То есть, какую-то особенную деятельность душевных способностей. – Но и многие исторические сведения, ум образованный логикою, тонкий вкус и знание света. Сколько время [(правильнее времени)] потребно единственно на то, чтобы совершенно овладеть духом языка своего? Вольтер сказал справедливо, что в шесть лет можно выучиться всем главным языкам, но что во всю жизнь надобно учиться своему природному. [120](А мы во всю жизнь учась чужому, и не заглядывая в свой, хотим быть писателями!) Нам Русским еще более труда, нежели другим. Француз прочитав Монтеня, Паскаля, пять или шесть авторов века Людовика XIV, Вольтера, Руссо, Томаса, Мармонтеля, может совершено узнать язык во всех формах {(во всех формах? – Пусть так!)} [(во всех родах, я думаю)]; но мы прочитав множество церковных и светских книг, соберем только материальное или словесное богатство языка, которое ожидает души и {139}красок от художника. (На сие мнение не во всем согласиться можно: мне кажется, ежели Француз прочитав Монтеня, Паскаля, Вольтера, может совершенно узнать язык свой, то и мы прочитав множество церковных и светских книг, то ж самое узнать можем; ибо если нынешние Французы учатся у Монтеней, Паскалей, Вольтеров; то и Монтени, Паскали, Вольтеры, у кого-нибудь также учились. Писатели по различным дарованиям и склонностям своим избирают себе род писания: иной трубу, другой свирель; но без знания языка никто ни в каком роде Словесности не прославится. Писателю надлежит необходимо соединить в себе природное дарование и глубокое знание языка своего: первое снабдевает его изобилием и выбором [121]мыслей, второе изобилием и выбором слов. Писать без дарования, будешь Тредиаковский1; {140}писать без знания языка, будешь нынешний Писатель. Конечно без разума утвержденного науками, хотя бы кто и все церковные и светские книги прочитал, он приучил бы токмо слух свой к простому звуку слов, нимало не обогащающему рассудка нашего, и следовательно не собрал бы никакого ни умственного ни словесного богатства. Но тот, кто имея острый ум, прочитает их с рассуждением и приобретет из них познание в краткости, силе и красоте слога; то почему же сей не сделается тем художником, который всему изображаемому им дает душу и краски? Я думаю совсем напротив: Французы не могли из духовных книг своих столько заимствовать, сколько мы из своих можем: слог в них величествен, краток, силен, богат; сравните их с Французскими духовными писаниями, и вы тотчас сие увидите. Надлежит токмо отрясть от себя мрак предрассудка и не лениться черпать из сего неистощаемого источ{141}ника.) Истинных писателей было [122]у нас еще так мало, что они не успели дать нам образцов во многих родах; не успели обогатить слов тонкими идеями; не показали, как надобно выражать приятно некоторые, даже обыкновенные мысли. (Превосходных писателей в разных родах, конечно, было у нас мало; но светских, а не духовных; и первых мало оттого, что не читают они последних. Я не говорю, чтоб могли мы из духовных книг почерпнуть все роды светских писаний; но кто при остроте ума и природных дарованиях в языке своем и красноречии силен {будет}, тот по всякому пути, какой токмо изберет себе, пойдет достолепно. Есть у нас много великих образцов, но мы не знаем их, и потому не умеем подражать им. Между тем и в светских писателях имеем мы довольно примеров: Лирика равного Ломоносову конечно нет во Франции: Мальгерб и Руссо их далеко уступают ему; откуда же брал он образцы и примеры? Природа одарила его разумом, науки рас{142}пространили его понятия, но кто снабдил его силою слова? Если бы Сумароков познанием языка своего обогатил себя столько же, как Ломоносов; он бы, может быть, при остроте ума своего, в сатирических сочинениях не уступил Буало, в трагических [123]Расину, {так как} в притчах {своих не уступает де} ла Фонтеню1. Вольно {143}нам на чужих, даже и посредственных писателей, смотреть завидными глазами, а своих и хороших презирать. Что ж принад[124]лежит до сего мнения, {144}что авторы наши не успели обогатить слов новыми идеями; то разве говорится сие о прежних авторах, а нынешние весьма в том успели! Из великого {145}множества приведенных в [125]сем сочинении выше и ниже сего примеров ясно видеть можно, какую приятность и какое приращение получил язык наш!) {146}Русский Кандидат авторства (вот и доказательство тому!), недовольный книгами, [126]должен закрыть их и слушать вокруг себя разговоры, чтобы совершеннее узнать {147}язык. (Этот способ узнавать язык всех легче.) Тут новая беда: в лучших домах говорят у нас по-Французски! (Стыдно и [127]жаль, да пособить нечем. {148}Река течет, и все, что в ней, плывет с нею. А виноваты писатели. Мольер многие безрассудные во Франции обычаи умел сделать смешными!) Ми{149}лые дамы, которых надлежало бы [128]только подслушать, чтобы украсить Роман или Комедию любезными, счастливыми выражениями, пленяют нас не Русскими фразами. {150}(Милые дамы, или по нашему грубому языку женщины, барыни, барышни, редко бывают [129]сочинительницами, и так пусть их говорят, как хотят. А вот {151}несносно, когда господа писатели дерут уши наши не Русскими фразами!) Что ж остается делать Автору? (Учиться Русской, а не Французской, [130]грамоте.) {152}Выдумывать, сочинять выражения? (Кто без прилежного в языке своем упражнения станет выдумывать, сочинять выражения, тот похож будет на то{153}го, который говорит во сне.) Угадывать лучший [131]выбор слов? (Надлежит о словах рассуждать и основываться на коренном знаменовании оных, а не угады{154}вать их; ибо если Писатель сам угадывать будет слова, и заставит читателя угадывать [132]их, то и родится из сего нынешний невразумительный образ писания.) Давать старым некото{155}рый новый смысл? (Прочитайте приложенный ниже сего опыт Словаря, вы увидите, что мы знаменования многих коренных слов не знаем, и когда мы, не знав настоящего знаменования их, станем давать им новые смыслы, заимствуя оные от Французских слов; то не выйдет ли из сего, как я в начале сего сочинения помощию кругов толковал, что мы часть E своего круга истреблять, а часть D чужого круга распространять и умножать будем. Таковыми средствами достигнем ли мы до того, чтоб быть хорошими писателями? Напротив, доведем язык свой до совершенного упадка. Истина сия не подвержена ни малейшему сомнению, {156}что чем больше будем мы думать о Французском языке, тем меньше будем знать свой собственный.) Предлагать их в новой связи, но столь искусно, чтобы обмануть читателей и скрыть от них необыкновен[133]ность выражений. ({Здесь я в пень стал!} [Я] Совсем не понимаю, в чем состоит сие искусство обманывать читателей, и какая нужда предлагать выражения в новой связи? Вели{157}кие писатели изобретают, украшают, обогащают язык новыми понятиями; но предлагать выражения в новой связи, [мне кажется,] не иное что значить может, как располагать речи наши по свойству и складу чужого языка, думая, что в этом состоит новость, приятность, обогащение. Если мы так рассуждать будем, то почто ж жалуемся, что везде у нас говорят по-Французски? Лучше говорить по-Французски, неже{158}ли Русским языком по-Французски писать.) Мудрено ли, что сочинители некоторых Русских комедий и романов не победили сей великой трудности (какой трудности? той, чтоб писать новою никому не понятною связью, и сделать, чтоб ее все понимали? Подлинно это великая трудность и достойная того, чтоб потеть над нею! Славный Дон Кихот не боролся ли с ветряными {159}мельницами желая победить их?), и что светские дамы не имеют терпения слушать или читать их, находя, что так не говорят люди со вкусом? Если спросите у них: как же говорить должно? То всякая из них отвечает: не знаю; но это грубо, несносно! (Не спрашивайте ни у светских [134]дам, ни у монахинь, и зачем у них спрашивать, когда они говорят: не знаю?) – Одним словом, Французский язык весь в книгах, со всеми красотами и тенями, как в живописных картинах, а Русский только отчасти? (Источник Русского языка также в книгах, которых мы не читаем, и хотим, чтоб он был не в наших, а во Французских книгах.) Французы пишут как говорят, а Русские обо многих предметах должны еще говорить так, как напишет человек с талантом. (Расинов язык не тот, которым все говорят, иначе всякий бы был Расин. Ломоносова языком никому говорить не стыдно. Бедные Русские! Они должны мол{160}чать до тех пор, покуда родится человек с талантом, который напишет, как им говорить должно!). Бюффон странным образом изъясняет свойство великого таланта или Гения, говоря, что он есть терпение в превосходной степени. Но если хорошенько подумаем, то едва ли не согласимся с ним; по крайней мере без редкого терпения Гений1 не может воссиять во всей своей лучезарности. Работа есть условие искусства {(пропустим чего не разумеем)}. Охота и возможность преодолевать трудности есть характер таланта {(пропустим и это)}. Бюффон и Ж.Ж. Руссо пленяют нас сильным и живописным слогом: мы знаем от них самих, чего им [135]стоила пальма красноречия! Теперь {161}спрашиваю: кому у нас сражаться с великою трудностию быть хорошим Автором, если и самое счастливейшее дарование имеет на себе жесткую кору, стираемую единственно постоянною работою? Кому у нас десять, двадцать лет рыться в книгах, быть наблюдателем, всегдашним учеником, писать и бросать в огонь написанное, чтобы из пепла родилось что-нибудь лучшее? (Что до этой трудности принадлежит, то оная конечно велика, и когда мы к сей великой трудности прибавим еще великую легкость переводить с чужого языка слова и речи, не зная своего: тогда и доберемся до истинной причины, отчего у нас так мало авторских талантов, и так много худых писателей, которые портят и безобразят язык свой, не чувствуя того и приемля нелепости за красоту.) В России более других учатся дворяне; но долго ли? до пятнадцати лет: тут время идти в службу, время искать чинов, сего вернейшего способа быть предметом уважения. Мы начинаем только любить чтение (полно не переста{162}ем ли?). Имя хорошего Автора еще не имеет у нас такой цены, как в других землях; надобно при случае объявить другое право на улыбку вежливости и ласки. К тому же искание чинов не мешает балам, [136]ужинам, праздникам; а жизнь авторская любит частое уединение. – Молодые люди среднего состояния, которые учатся, также спешат выйти из Школы или Университета, чтобы в гражданской или военной службе получить награду за их успехи в науках; а те немногие, которые остаются в ученом состоянии, редко имеют случай узнать свет. – Без чего трудно Писателю образовать вкус свой, как бы он учен ни был. Все Французские писатели, служащие образцом тонкости и приятности в слоге, переправляли, так сказать, школьную свою Риторику в свете, наблюдая, что ему нравится, и почему? (Французские писатели познавали и исправляли погрешности свои от суждения об них других писателей; Вольтер судил Корнеля и Расина, Лагарп рассматривал Вольтера, и так далее. Всякий из них один на другого делал свои замечания, дока{163}зывал, что в нем худо и что хорошо, разбирал каждый стих его, каждую речь, каждое слово. Сверх сего многие и самые лучшие писатели поправляли сами себя, и в новых изданиях их все сии перемены напечатаны, так что читатель, с великою для себя пользою, может сличать старую и новую мысль Сочинителя. Отсюда рождался общий свет для всех, язык получал определение и чистоту, [137]словесность процветала. Но мы где рассуждали о сочинениях своих? Мы только твердим о Бонетах, Томсонах, Жан-Жаках; а про своих не говорим ни слова, и если когда начнем судить об них; то отнюдь не с тем, чтоб подробным рассматриванием слога и выражений их принесть пользу словесности; но чтоб просто, без всяких доказательств, побранить Писателя, или чтоб показать похвальное достоинство свое, заключающееся в презрении к языку своему.) Правда, что он, будучи школою для авторов, может быть и гробом дарования: дает вкус, но отнимает {164}трудолюбие, необходимое для великих и надежных успехов. Счастлив, кто, слушая Сирен, перенимает их волшебные мелодии, но может удалиться, когда захочет! Иначе мы останемся при одних куплетах и мадригалах. Надобно заглядывать в общество – непременно, по крайней мере в некоторые лета, но жить в кабинете. (Все сие отчасти может быть справедливо, но я не полагаю сего главным препятствием прозябению талантов. Если бы дворяне наши, хотя и до пятнадцати лет, но учились более Русской, нежели Французской грамоте, и если бы в сие время положено в них было достаточное к познанию языка своего основание; тогда [138]служба не мешала бы им обогащаться дальнейшими в том приобретениями; получа охоту и знание нашли бы они время, когда обращаться с женщинами в обществе, и когда дома сидеть за книгами. Имя хорошего Писателя сделалось бы у нас в таком же уважении, как и у других народов. Но когда мы от самой колыбели своей вместе с молоком сосем {165}в себя любовь к Французскому, и презрение к своему языку; то каких можем ожидать талантов, какого процветания словесности, каких редких произведений ума? Кто вподлинну захочет двадцать лет рыться в книгах, писать и бросать в огонь свои сочинения, доколе не почувствует их достойными изданиями в свете, когда ясно видит, что попечение его будет тщетно; что и читателей таких мало, которые бы двадцатилетний труд его могли распознавать с единолетним; и что к совершенному упадку прекрасного языка нашего от часу более распространяется зараза называть некую чуждую и несвойственную нам нескладицу приятностию слога и элегансом?)”.


— — —


Для дальнейшего показания, что мы с одной стороны язык свой забываем, а с другой всякими вводимыми в него неприличными новостями искажаем его, или ина[139]че сказать, круг знаменования коренных Российских слов стесняем, а новопринятых, не {166}определенных, не содержащих в себе никакого смысла, противу свойств языка своего распространить стараемся, рассудилось мне, читая нынешние и старинные книги, выписывать из них все те слова и речи, которые заключают в себе нечто особливое и достойны некоторого примечания. В первой выписке, сделанной мною из новейших книг, выбирал я токмо такие выражения, которые языку нашему совсем несвойственны, и старался примечаниями моими доказать неприличность оных, не входя в рассуждение (или входя очень мало) и не выписывая таких мест, кои показывают слабость или нечистоту слога, могущую происходить от неискусства в красноречии, хотя впрочем Сочинитель и нимало не гоняется за чужестранными словами и складом; ибо сии последние замечания могли бы меня весьма далеко завести. Я не означал также ни заглавия книг, ни мест, в коих сии нелепые выражения мне попадались; поелику намерение мое не есть {167}лично кому-нибудь досаждать; но токмо для общей пользы словесности, начинающим упражняться в оной дать приметить, сколь сии вводимые в прекрасный наш язык новости суть [140]безобразны. Впрочем да не подумает читатель, что я в приложенных выше и ниже сего примерах некоторые, для вящего показания странности их, от себя составил; нет! я могу удостоверить его, что все оные выбраны из печатных книг.


Вторая выписка сделана мною из книг церковных. В оной выбирал я такие слова, из которых иные в новейших нынешних писаниях мало или совсем не известны, а другие хотя употребляются, но не во всех тех смыслах, в каких употреблялись прежде, и потому круг знаменования их, к ущербу богатства языка, заключен в теснейшие прежних пределы. Обе таковые выписки могут быть полезны: первая для обнаружения вводимых странностей; вторая для показания, что вместо нелепых новостей, за которыми {168}мы, читая иностранные книги, гоняемся, можно чрез прилежное чтение книг своих почерпать из оных истинное красноречие, обогатить ум свой знанием силы слога, не ползать по следам иностранных писателей, но сопровождаясь своими, пролагать себе новый путь; и одним словом, вместо перенимающих слышимые звуки косноязычных попугаев, быть сладкогласными на своем языке соловьями.


[141]Последняя из двух вышепомянутых выписок есть один весьма недостаточный опыт. Надлежит, продолжая таким образом, составить полный Словарь, и расположить оный по азбучному порядку. Хотя имеем мы Академический и церковный Словари, в которых многие старинные, или ныне мало употребительные слова, собраны и истолкованы; однако много осталось еще не истолкованных, а другие требуют пространнейшего истолкования. Итак не бесполезно будет с помощию двух вышесказанных Словарей, и прилежного чтения церковных и Славенских книг, {169}составить вновь такой Словарь, в котором бы всякое слово объяснено было во-первых множайшими текстами, показующими во всей обширности круг знаменования оного; во-вторых должно стараться показать корень оного и присовокупить к тому свои примечания и рассуждения, какие понятия в Российском слоге изображать им пристойно; в-третьих надлежит рассмотреть, не заключает ли оно в себе таких смыслов, для выражения коих прибегаем мы ныне к рабственному с чужих языков переводу слов, в нашем языке совсем новых и следственно не имеющих никакого знаменования ни силы. Я уверен, что тот, кто с большим до[142]сугом, и с вящими моих способностями и дарованиями, восхочет употребить труд свой на составление такового Словаря, принесет немалую Российской Словесности пользу, равно как и тот, кто, искусный в языке своем, возьмется истолковать однознаменательные в нем слова.


— — —


{170}