Geum.ru

Николай Александрович Булганин. Родился он в 1895 году в Нижнем Новгороде. Как он указывал в своих автобиография

Вид материалаБиография

Содержание


Совета министров
Молотов, Каганович, Маленков
Хрущёва споры с Булганиным
Хрущев и Булганин
Никита Сергеевич
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6
Зитц-председатель Совета министров.

31 января 1955 года пленум ЦК КПСС обсуждал “организационный вопрос о т.Маленкове”. Президиум ЦК рекомендовал отстранить его от должности главы правительства в силу его неопытности и из-за целого ряда ошибок во внутренней и внешней политики. Рекомендованный же на его место Булганин, ссылаясь на “очень плохие личные отношения” с бывшим премьером, потребовал вывести его не только из Президиума ЦК, но и не оставлять своим заместителем в правительстве4. Однако Хрущев не стал топить его до конца и настоял на том, чтобы он продолжал оставаться и в Президиуме ЦК, и в президиуме Совета министра (в качестве заместителя председателя и министра электростанций). Свой же портфель министра обороны Булганин уступил маршалу Жукову.

Возглавив правительство, Булганин говорил министрам о своих коллегах по президиума Совета министров и Президиуму ЦК:

- Молотов, Каганович, Маленков ничего не стоят.

И действительно, они практически не вели никакой работы и только иногда, когда присутствовал Хрушев, подтягивались. Да и сам Булганин слабо руководил их работой5.

Новая должность влекла за собой и исполнение новых обязанностей, причем очень почетных. Начинаются пышные заграничные визиты. 14 мая 1955 года Булганин от имени советского руководства подписывает в Варшаве договор о дружбе сотрудничестве и взаимной помощи с восточно-европейскими союзниками. После этого сопровождает Хрущева в его поездке в Югославию, где происходит примирение с Тито. В июне присутствует на переговорах Хрущева и Молотова в Москве с индийским премьер-министром Неру и подписывает с ним совместное заявление о признании пяти принципов мирного сосуществования.

11 июня ему исполнилось 60 лет, и он удостоился звания «Героя социалистического труда». Празднование проходило на его даче в Жаворонках. Рядом с собой «новорожденный» усадил солистку Большого театра Галину Вишневскую, с которой только что познакомился в Белграде.

«Разговаривают громко, властно, много пьют. Чувствуется в них какой-то неестественный внутренний напор, будто собрались вместе волчьи вожаки и не рискуют друг перед другом расслабиться. Так вот он - мозг и сердце нашей партии... У всех - беспородные, обрюзгшие лица, грубые голоса, простецкое, вульгарное обращение между собой. В этой гамме постоянно слышен резкий, хриплый голос Кагановича с сильным еврейским акцентом. Даже здесь, среди своих, - вместо тостов лозунги и цитаты из газет:

- Слава Коммунистической партии!

- Да здравствует Советский Союз!

С привычной топорностью льстят Булганину, особенно часто называют его наш интеллигент, зная, что это ему нравится... Плывут волной воспоминания:

- Никита, а помнишь?..

- А ты помнишь как в тридцатых годах?..

Самая бойкая из жен - некрасивая, мужеподобная - кричит через весь стол:

- А ты помнишь, Коля, как ты появился у нас в Туркестане совсем молоденьким офицером? Я Лазарю говорю: смотри, какой красивый интеллигентный молодой человек. Ведь ты всегда у нас был особый. Ты ведь наша гордость!..

А с другого конца глухой, беззубый Ворошилов орет:

- А помнишь, каким лихим ты был кавалеристом?..»1

Сам же именинник вкрадчивым голосов говорит своей очаровательной соседке:

- Я позвонил вам домой, но мне сказали, что вы там больше не живете, что вы сбежали...

- Не сбежала, а вышла замуж!..

- Правда? Поздравляю!

- Спасибо...

- За кого же вы вышли замуж?

- Мой муж - виолончелист Мстислав Леопольдович Растропович1.

Подняв голову, Вишневская встретила пристальный взгляд Жукова. Он сидел недалеко от нее и, видимо. давно уже наблюдал за ней. В мундире без орденов. Средних лет, коренастый, крепко скроенный. Сильное лицо с упрямым, выдающимся подбородком. «наверное, он единственный за весь вечер не проронил ни слова, я так и не услышала его голоса - все сидел и молча всех оглядывал (и было что ему вспомнить!). Вдруг сорвался с места, схватил меня и вытащил на середину комнаты - плясать русскую. Ну и плясал! Никогда не забуду - истово, со злостью, ни разу не улыбнулся»2.

На следующий день, к вечеру, Булганин звонит своей новой знакомой:

- Галя, это Николай Александрович, здравствуйте.

Та уже понимает всю серьезность ситуации, но старается создать «легкую, ни к чему не обязывающую атмосферу», а потому сразу же берет самую высокую ноту:

- Ах, здравствуйте, Николай Александрович! Какие дивные цветы вы сегодня утром прислали!. Спасибо!

- Это я вас должен благодарить. Я был счастлив видеть вас вчера у меня дома. Не хотите ли со мной поужинать? Я буду сегодня в городе.

И разговаривает с нею так, как будто никакого мужа у нее нету! Она еще раз пытается перевести все на светскую болтовню, но премьер, оставаясь серьезным и спокойным, не собирается включаться в ее тональность.

- У меня вечером репетиция в театре... кончится поздно, - начинает мямлить она.

- Это неважно. Я подожду.

Что делать? Ясно, никакая отговорка принята не будет. Остается разыграть «святую простоту»:

- Ах, как чудно, спасибо! Мы приедем.

Такой ход несколько озадачил настойчивого ухажора. Но после длинной паузы, он ответил:

- Так я за вами пришлю машину3.

И вот на узкую улочку Немировича-Данченко, бывший Глинищевский переулок, с улицы Горького сворачивают три черных лимузина: в первом и третьем охрана, во втором - сам Николай Александрович собственной персоной. Видимо, таким демонстративно открытым появлением он сразу захотел расставить фигуры в будущей игре: что, мол, дело серьезное и шуточками от него не отделаешься. Из окон домов люди выглядывают: честь какая нашей улице - сам глава правительства объявился. И началось с того дня чуть ли не ежедневные приглашения - то к нему на дачу, то в московскую квартиру. И, конечно, бесконечные «возлияния».

« Николай Александрович пил много, заставлял и Славу, да тот и без уговоров со злости хватал лишнего. Бывало, охмелеют оба, старик упрется в меня глазами, как бык и начинается:

- Да, обскакал ты меня...

- Да вроде бы так.

- А ты ее любишь?

- Очень люблю, Николай Александрович.

- Нет, ты мне скажи, как ты ее любишь? Эх, ты, мальчишка! Разве ты можешь понимать, что такое любовь! Вот я ее люблю, это моя лебединая песня... Ну, ничего, подождем, мы ждать умеем, приучены...

А я сижу между ними и слушаю. Он как будто не признавал за Славой никаких прав на меня, и все наши попойки заканчивались его объяснениями моему мужу, как он меня любит, что я его лебединая песня и что, о чем бы я его не попросила, все будет исполнено.

- Да нам ничего не нужно!

- Как это не нужно! Больно гордые... Мой адъютант сказал, что вы в коммунальной квартире живете. Почему?

- Скоро будет готов кооперативный дом на улице Огарева - я член кооператива, - и мы переедем.

- Откуда же ты деньги взял?

- Да когда еще получил Сталинскую премию - всю ее и внес.

- Так зачем тебе платить? Я вам в любом доме квартиру устрою бесплатную, какую только пожелаете!

- Нет. Спасибо, Николай Александрович, я уже привык к мысли, что эта квартира - моя собственность.

- Ишь, собственник! Сегодня - собственность, а завтра - по шапке.

- Да времена вроде другие, Николай Александрович.

- Да уж попался б ты мне раньше... Ну ладно, я шучу...

Думаю, что не раз пожалел милейший Николай Александрович о добром старом времени, глядя на меня пьяными глазами и рассказывая нам о похождениях Берии»1

Среди физиономий других членов советского руководства Булганин выделялся своей интеллигентной внешностью, мягкими, приятными манерами. Было в его облике что-то от старорежимного генерала в отставке. И ему, очевидно, очень хотелось выглядеть в глазах Вишневской просвещенным монархом, этаким Николаем 3-м. Всем своим обращением с нею он всегда старался подчеркнуть, что ей не нужно бояться бывать у него. Он может быть и в самом деле любил ее. И Растропович, хоть и тошно ему было слушать его излияния, порой даже жалел старика и дома говорил жене:

- Ведь он очень милый человек. Только зачем он за тобой ухаживает? Если бы не это - я с удовольствием дружил бы с ним.

- Ну да, так и нужна ему твоя дружба! - возвращала его к реальности Вишневская. - Он уже давно с наслаждением свернул тебе шею!2

Между тем знакомые начали чуть ли не поздравлять Растроповича при встречах со столь высоким покровителем. «В стране, где все потонуло в рабском подхалимаже, подобная ситуация поднимает тебя в глазах окружающих на недосягаемую высоту, - разъясняла позже Г.Вишневская. - Из обыкновенной государственной холопки ты превращаешься в выдающуюся личность. Люди совершенно искренне открывают в тебе множество превосходнейших качеств. Которых раньше не видели и которых у тебя, возможно, и нет. Никто не осуждает, а только завидуют и восхищаются. Ищут знакомства, заискивают, чтобы через тебя обратиться с просьбой - кому звание, кому квартиру, а кому просто телефон поставить без очереди»3.

Случались и срывы. Однажды ночью по возвращении от Булганина с очередной попойки Растропович, залез на подоконник и стал грозиться, что бросится вниз, видимо, забыв спьяну, что до земли всего четыре метра. Но все равно, руки - ноги можно переломать.

- Стой! Куда ты прыгать собрался? - завопила Вишневская.- Я беременная!.. Куда я денусь?

Как ветром сдуло Растроповича с подоконника, и он, счастливый, уже допытывался:

- Правда? Нет, правда? Чего же ты молчала?4

Сорвалась как-то и Вишневская. Как-то Булганин позвонил ей, получив извещение министра культуры Михайлова, что она отказывается петь в Кремле.

- Галя, я вас прошу приехать... Я хочу вас видеть.

И услышал в трубке яростный ор:

- Что вы валяете дурака? Звоните по нескольку раз в день, будто не понимаете, что мы не можем бывать у вас дома! Мне надоели сплетни вокруг меня! Я не хочу петь на ваших приемах. Почему? Потому что мне противно! Я не желаю во время пения видеть ваши жующие физиономии... Поймите, что меня это унижает. И хотя, по вашим понятиям, это большая честь, я прощу вас избавить меня от подобной чести... Все! До свидания!..

Но не таков был Булганин, чтобы вот так просто получать от ворот поворот. Снова звонит:

- Галя, извините меня и успокойтесь. Я прошу вас завтра со Славой прийти ко мне ужинать. Мне нужно вас видеть.

Ну, что тут поделаешь? Опять приходят - и все сначала, и конца и края этому не видать. Но на правительственных приемах Вишневская с тех пор больше никогда не пела. Полезным для нее оказался глава правительства и еще в двух делах. Однажды за обедом у него она пожаловалась:

- Николай Александрович, меня преследуют работники КГБ.

- Это еще что такое? - побагровел он весь. - Что им от тебя надо?

- Они требуют, чтобы я писала доносы.

- Что-о-о?! С ума они сошли, что ли?

И кричит адъютанту:

- Федька! Соедини меня с Ванькой Серовым! Ах, негодяи!

Побежал в соседнюю комнату с телефоном. По обрывках долетавших до них фраз гости слышали, как он разносил главу госбезопасности. Вернувшись же, заверил:

- Не волнуйся, никто больше тебе оттуда никогда не позвонит1.

Встречать Новый, 1956 год Растроповичей, в числе других знатных людей пригласили в Кремль. Но они решили остаться дома, в новой четырехкомнатной квартире. «В те годы трудно было купить мебель - в магазинах хоть шаром покати, приходилось записываться в очереди, ждать несколько месяцев. Слава дал кому-то взятку, чтобы купить столовый гарнитур. И мы были счастливы, что наконец-то можем обедать, сидя за собственным столом»2. Вот только ордер, то есть разрешение на вселение, не удавалось получить: два человека (домработница не в счет) могли рассчитывать максимум на 18 квадратных метров, а не на 100. Правда, поставили телефон. Вот он-то в 2 часа ночи и зазвонил.

- Галя, с Новым годом! - говорил Булганин. - Можно мне заехать поздравить вас?

- Приезжайте, будем рады...

Председатель Совета министров приехал прямо с банкета в Кремле. Лифтерша чуть ли не лишилась чувств от страха. Машины с охраной стояли во дворе всю ночь. А их начальник генерал сидел под дверью на лестнице - не догадались ему стул вынести. На следующий день все в доме только и обсуждали это событие. А еще через день принесли ордер на квартиру, поздравили с новосельем и попросили:

- Ни о чем больше не беспокойтесь. А если что понадобится, немедленно звоните в Моссовет - все будет к вашим услугам.1

На пленуме ЦК КПСС 4-12 июля 1955 года Булганин делает впечатляющий доклад о задачах по дальнейшему подъему промышленности, техническому прогрессу и улучшению организации строительства. В нем много критики и поставлена амбициозная задача в кратчайшие сроки догнать и перегнать Америку по производительности труда. Присутствовавший на пленуме поэт А.Твардовский следующим образом сформулировал свои впечатления о докладе и трехдневных прениях по нему: «Все смело, правдиво, даже с перехлопом - в отношении отставания от США. неиспользования наших социалистических возможностей, неумелости, некультурности, излишеств централизации и фантастической бессмысленности встречных перевозок... Но все кажется, что частности все верны, а общего ключа ко всему вроде как нет. То-то мы, обнаружив, исправим, а глядишь - в другом месте течет». Но особо он отметил участие в прениях Хрущева: «какой бы из него был могучий критикан этой стихийности, не будь он во главе дела? Живописен, умен, форсист, груб, но смотрит в корень и хочет добра»2. На этом же пленуме Хрущев, докладывая об итогах советско-югославских переговоров обрушился на Молотова, обвинив его в ошибочной и неправильной позиции, резко отличающейся от позиции всех прочих членов Президиума ЦК. Булганин вместе с другими поддержал его нападки. А в промежутках между заседаниями еще успевал бывать на приемах в американском и французском посольствах, встречаться с прилетевшими вьетнамскими руководителями.

18-23 июля 1955 года в Женеве проходило совещание глав государств и правительств СССР, США, Англии и Франции. Булганин формально возглавлял на нем советскую делегацию в составе Хрущева, Молотова и Жукова. Фотографии, запечатлевшие его рукопожатия с американским президентом Д.Эйзенхауэром, британским и французским премьерами А.Иденом и А.Пинэ, а также генеральным секретарем ООН Д.Хаммершельдом обходят газеты и журналы всего мира. Правда, его собеседники прекрасно понимают, что не он тут первый, и внимательно следят за обширными репликами Хрущева. Договориться тогда ни о чем не удалось - ни по германскому вопросу, ни по европейской безопасности, ни о разоружении, ни о контактах. Но разъезжались по домам довольные установившимся личным знакомством.

Потепление международной атмосферы, названное «духом Женевы» сказывалось затем еще несколько месяцев и на приеме, устроенном председателем Совета министров для дипломатов и иностранных корреспондентов на правительственной даче в Семеновском, и на переговорах с западногерманским канцлером К.Аденауэром в особняке Морозова на Спиридоновке, завершившихся установлением дипломатических отношений с ФРГ, и на переговорах с финским президентом Ю.Паасикиви, приведших к отказу СССР от военно-морской базы Поркалла-Удд в 20 километрах от Хельсинки.

А в ноябре-декабре 1955 года последовала поездка Булганина и Хрущева в Индию, Бирму и Афганистан. Индийцам они обещали помочь построить металлургический и машиностроительный заводы, бирманцам - технологический институт, афганцам предоставили кредит в 100 миллионов долларов и продлили срок действия договора о ненападении и нейтралитете. Был сделан ряд сенсационных заявлений. В Бангалоре 26 ноября Хрущев подтвердил, что недавно в СССР завершена серия испытаний термоядерной бомбы невиданной разрушительной силы. На следующий день в Мадрасе в ответ на настойчивые вопросы о том, насколько соответствуют действительности сообщения о поставках оружия из Чехословакии в Египет, Булганин обратил внимание своих слушателей на то, что, колониализм ныне рушится и уходит в прошлое, некоторые европейские государства никак не могут понять, что время уже не то и что невозможен возврат к прежним порядкам. А в Кабуле он выразил свои симпатии афганскому королю в его пограничном споре с Пакистаном и выразил надежду, что в конце концов пуштуны соединяться со своей матерью.

Случались у Хрущёва споры с Булганиным, приходилось ставить его на место, когда он позвлял себе слишком много самостоятельности, особенно в вопросах идеологических. Так, выступая на приёме в Обществе индо-советской дружбы в Калькутте, советский премьер позволил себе поставить в один ряд Ленина и Ганди. Услышав это, Хрущев. как он признавался позже, “дрожал от гнева”. И когда они вернулись в гостиницу, то сказал ему:

- Если ты сейчас не примешь меры и если сказанное тобою попадёт в советскую печать, то я не знаю, что будет с тобою. недьзя такие вещи делать. Надо думать, что говоришь1.


По возвращении в Москву Хрущев и Булганин вплотную занялись подготовкой к приближающемуся ХХ съезду КПСС. Один из них должен был выступить с отчетным докладом ЦК, другой - с проектом директив по составлению очередного пятилетнего плана. Когда Хрущев поставил перед своими коллегами вопрос о необходимости огласить на этом съезде результаты работы комиссии, расследовавшей судьбу репрессированных после 1934 года членов ЦК и делегатов ХУ11 съезда, Булганин поддержал его и способствовал преодолению сопротивления этому предложению, поначалу очень сильного. Он же председательствовал на закрытом заседании съезда 25 февраля 1956 года, на котором Хрущев огласил свой знаменитый доклад «о культе личности и его последствиях».

18-27 апреля состоялся их официальный визит в Англию. Вели переговоры с премьер-министром А.Иденом. В его резиденции на Даунинг-стрит беседовали с престарелым У.Черчиллем. На прием к королеве в Букингемском дворце явились, согласно протоколу, во фраках, накрахмаленных манишках (пластронах) и цилиндрах. И советские граждане могли увидеть это в кадрах кинохроники. Вот что вспоминает по этому поводу писатель Ю.Нагибин, склонный верить в дворянское происхождение Николая Александровича: «Как шел цилиндр к его седым волосам и остроконечной бородке, как дивно обтягивал фрак аристократический костяк, как веяло благородством от каждого движения, жеста, поворота. И до чего же неправдоподобно смешон был рядом с ним Никита Сергеевич! Если напялить цилиндр на голую задницу, она не будет столь комична и нелепа, как блинообразная физиономия с оттопыренными и загнутыми полями цилиндра ушами. Остальной структурой Никита Сергеевич напоминал беременного пингвина. Видимо, ощущая свою неполноценность, Хрущев в беседе с английской королевой был поначалу неприлично суетлив и неуверен в себе. Это видно с экрана». А вот что рассказывали ему очевидцы этой встречи:

«Поддавшись по обыкновению бесу словоблудия, Никита Сергеевич все время искал поддержки у своего элегантного и столь уместного во дворце спутника:

- Ваше величество, - говорил он, прижимая руки к пластрону, - вот Николай Александрович не даст мне соврать...

- Почему он все время ссылается на этого красивого и молчаливого человека? - удивлялась после аудиенции королева. - Они что, там у себя врут на каждом шагу?»2

После визита в Англию отношения между друзьями начали заметно меняться. Булганин стал позволять себе, по мнению Хрущева, много лишнего. Приехал, например, летом того же года в СССР Тито. Первый секретарь ЦК гулял с ним в обнимку по улице Горького, демонстрировал повсюду свою симпатию и дружеские чувства. Но стоило председателю Совмина публично назвать высокого и почетного гостя «ленинцем», так его сразу же за это осудили, поставив об этом в известность местные партийные организации1.

21 июля глава советского правительства выступил на торжественном собрании в Варшаве, посвящённом национальному празднику ПНР – Дню освобождения. И в безапелляционном стиле советской пропаганды коснулся потрясших три недели назад всю страну кровавых столкновений познанских рабочих с властями. От советского руководящего деятеля столь высого ранга многие поляки ожидали если не взвешенной оценки, то хотя бы эластичной формулировки. Но такие надежды оказались напрасными. Советский премьер строго придерживался текста, утверждённого «коллективным руководством»:

- Недавние события в Познани, - заявил он, - спровоцированные вражескими агентами, являются новым подтверждением того, что международная реакция всё ещё не рассталась с бредовыми планами реставрации капитализма в социалистических странах. Об этом мы не должны забывать не минуту.2

Такого рода высказывание было воспринято в Польше неадекватно. Как отмечал в своём отчёте английский посол, «ни один поляк , включая коммунистов, не может с охотой слушать, когда иностранец поучает, как поляки должны поступать. Булганин показал себя не только как человек бестактный, но также как чедовек, не имеющий понятия о польских реалиях».3

Ближе к осени