Андреас Умланд «Негражданское общество»
| Вид материала | Документы |
- Андреас Коннира, Андреас Тамара Сущностная трансформация, 3498.35kb.
- Андреас Коннира, Андреас Тамара Сущностная трансформация, 3497.94kb.
- Программа вступительного испытания по обществознанию Общество, 43.1kb.
- План семинара Стратегия ведения переговоров и управление конфликтами Тренер: Андреас, 82.28kb.
- 68557 зн, 569.04kb.
- Обществознание общество, 79.62kb.
- А. К. Погодаев 2009 г. Программа, 38.25kb.
- Лекция общество как система понятия «общество» и«система», 93.46kb.
- 1880 ■Партия реформ !1884, 110.46kb.
- Информатизация образования и модернизация школы, 313.71kb.
Андреас Умланд
«Негражданское общество» в России
Некоторые концептуальные рассуждения на тему социального контекста и политического потенциала постсоветских праворадикальных сил
В современной политической науке идут активные дискуссии о роли различных типов социального капитала в процессах модернизации в широком смысле и, в частности, демократизации, начатые классической работой Роберта Патнема. На примере сравнения северной и южной Италии Патнем продемонстрировал, что процессы демократизации зависимы от степени самоорганизации общества и возможностях для людей приобретать навыки нужные для независимого участия в политической жизни [Putnam, 1993]. Вслед за Пьером Бурдье [Bourdieu, 1986] многие ученые стали связызывать степень развития гражданских ассоциаций с понятием «социальный капитал». Некоторые критики Патнема отмечали, однако, что не все типы общественной самоорганизации ведут к эффективной модернизации. Например, Манкур Олсон [Olson, 1982] сформулировал понятие «негативного социального капитала», т.е. разновидности гражданских ассоциаций, которые сдерживают развитие общества. Проблема «отрицательного социального капитала» практически не исследована в российском контексте. Здесь мы обращаемся к сравнительному анализу ряда феноменов, связанных с возможной ролью «отрицательного социального капитала» в политической жизни современной РФ.
В статье использованы некоторые результаты международных исследований нероссийских гражданских обществ и ультранационализмов1 для того, чтобы показать, что относительный упадок русских радикальных националистских партий в конце 1990-х гг. не может рассматриваться как недвусмысленный признак того, что «анти-либеральный этатизм» [Hanson, Kopstein, 1997] потерял в России свою притягательность. Здесь также предпринята попытка показать, что значительный рост в разнообразии неправительственного сектора российского общества с середины 1980-х гг. [White, 1999; Fein, 2002] не может рассматриваться как исключительно полезный для консолидации первых полиархических структур и дальнейшей демократизации российской политической системы2.
В России «гражданское общество» [Diamond, 1999] или «гражданская община» [Putnam, 1993] не только развивается относительно медленно. Некоторые из наиболее значимых постсоветских групп, движений и направлений в российском неправительственном секторе не поддерживают или же явно критикуют либеральную демократию. Целый ряд негосударственных организаций в России содержат ультранационалистические, фундаменталистские и, частично, фашистские подсекторы [Griffin, 1993; Рахшмир, 1996; Умланд, 1996; 2003б; 2007; Fascism, 2006], которые ставят под вопрос адекватность применения термина «гражданское общество» для их определения. Основной общественной функцией таких группировок не является увеличение склонности людей эффективно принимать участие в такой политической активности, которая могла бы способствовать дальнейшей демократизации (как утверждают многие теории демократии). Вместо этого, данные группировки создают своего рода «негативный социальный капитал», т.е. являются – иногда намеренно – средством распространения радикально партикуляристских мировоззрений, в частности крайне анти-либеральных политических идей, а также средой воспитания и тренировки потенциальных политических активистов, придерживающихся таких взглядов. Для концептуализации разных разновидностей этого феномена (ассоциации, группировки, клубы, центры, сетьи, СМИ и т.д.) в целом будет представлено понятие «негражданское» общество, которое уже раньше употреблялось по отношению к постсоветской России (правда с разными коннотациями [Hanson, Kopstein, 1998; Rose, 2000. P. 37]).
В частности, в статье аргументируется необходимость продолжения тщательного исследования русских правых экстремистов [Umland, 1997; Умланд, 2001б], и их соотношения с гражданским обществом, несмотря на недавний спад в общем количестве депутатов националистических фракций в Государственной Думе (если причислить к этому лагерю близкую к КПРФ Аграрную партию, которая хотя и сама не является экстремистской политической силой, но все же была потенциальным союзником таких сил). Статья начинается с попытки выявить причины неудач четырех основных ультранационалистических партий 1990-х гг. – ЛДПР, РНЕ, КПРФ и НБП 3. Будет показано, что с самого начала некоторые фундаментальные противоречия в публичном имидже этих партий служили принципиальной помехой усилиям их лидеров в партстроительстве и на выборах. Далее интерпретация упадка правоэкстремистских партий в России в конце 1990-х направляет нас к опыту поздней кайзеровской Германии, которая столкнулась с феноменом исчезновения большинства ее антисемитских партий, но не антисемитизма в целом около 1900 года. В конце статьи излагается, каким образом исследователи нероссийского ультранационализма и фундаментализма старались адекватно определять разные формы непартийной деятельности правых экстремистов. В частности, предлагаются для рассмотрения феномены т.н. «правого грамшизма» и «группускулов», которые вышли на первый план в послевоенном международном правом экстремизме. В заключении представлены некоторые выводы, касающиеся возможных направлений в ближайшем развитии научных исследований русского правого экстремизма.
Дилеммы русской ультранационалистической партийной политики в 1990-х гг.
Существовало множество структурных факторов, которые препятствовали в 90-е гг. созданию полноценной постсоветской партийной системы в России в целом и эффективных русских ультранационалистических партий в частности [Fish, 1995a; 1995b; Orttung, 1992]. Среди субъективных причин некоторыми русскими обозревателями выдвигалась идея, что дело в специфической русской антипатии к идеям ультранационализма. Является ли это мнение подходящей интерпретацией или нет, но относительно незначительное представительство правоэкстремистских партий в российских правительствах послесоветского времени не может, по представленным ниже причинам, рассматриваться как достаточный индикатор того, что перспективы ультранационалистических политиков в России являются в принципе незначительными.
Говоря об ограниченных успехах на выборах правоэкстремистских партий или политиков в 90-е, следует обратить внимание на то, что все четыре ведущие организации, представлявшие ультранационалистические идеи различных типов и с различной активностью принимавшие участие в выборах этого периода, т.е. ЛДПР, РНЕ, КПРФ и НБП, находились в своего рода идейно-имиджевых тупиках, предпосылкой для которых была специфичность их истории или руководства.
Во-первых, биологический отец Владимира Жириновского, как окончательно выяснилось в 2001-м г., еврейской национальности [Glasser, 2001]. Конечно, Жириновский не может считаться евреем в каком-либо ином смысле и сам себя называет на сто процентов русским. Однако, происхождение его семьи, наряду с туманным прошлым ЛДПР [Wishnevsky, 1990; Dunlop, 1991; Luchterhandt, 1991; Umland, 1994a; 1994b; 2005] и его скандальным публичным поведением4, являются серьезными препятствиями для принятия Жириновского многими правоэкстремистскими политиками, интеллектуалами, активистами и избирателями. Правда, стоить упомянуть, что некоторые фигуры праворадикального направления, такие как бывший редактор престижного «Военно-исторического журнала» Виктор Филатов, не рассматривали происхождение Жириновского как проблему и сотрудничали или до сих пор сотрудничают с Жириновским. Тем не менее, не будет преувеличением сказать, что большинство российских националистов отрицательно (мягко говоря) отнеслось бы к идее президента России с еврейским отцом, какими бы ни были его взгляды.
Во вторых, РНЕ, которое до своего распада представляло бoльшую часть крайне антисистемного сектора русского национализма, откровенно (хотя и не эксклюзивно) использовало некоторые едва модифицированные символы немецких нацистов, такие как свастика и римское приветствие, как и идеи нацистов, такие как биологический расизм [Dunlop, 1996; 2001; Simonsen, 1996; Shenfield, 1998; 2001. P. 113-189, 264-266; Jackson, 1999; Русское, 2005; Соколов, 2005; 2006а]. Я не буду вдаваться здесь в детали множества проблем, с которыми может столкнуться такой очевидно неонацистский политический профиль, во всем мире, включая Германию, и уже столкнулся в России [Umland, 2001a; Умланд, 2006б; 2006в]. Достаточно указать на то, что эта характеристика предопределила для РНЕ, как и для множества подобных менее известных группировок [см. например: Шеховцов, 2007], их изоляцию и провал. Когда осенью 2000 года РНЕ, наконец, распалось, один из преемников организации, Всероссийское социально-политическое движение «Русское возрождение» (которое позже, правда, тоже распалось), демонстративно отказалось от свастики на своей эмблеме [Лихачев, 2001а].
В третьих, политический профиль КПРФ (если рассматривать идеологию этой партии как по существу право-экстремистскую) остается скомпрометированным ее левыми корнями [Umland, 2000]. И это несмотря на зарождение в КПСС крипто-националистических, включая антисемитских идей еще при Сталине [Mehnert, 1952; Barghoorn, 1956; Tucker, 1992; Brandenberger, Dubrovsky, 1998; Rees, 1998; Perrie, 2001; Brandenberger, 2002; Ree, 2002]5 и на изощренность постепенного перехода КПРФ ко все более откровенному националистическому дискурсу, в частности к русофильской идеологии, изложенной в многочисленных публикациях Геннадия Зюганова [Slater, 1994; Krotow, Luchterhandt, 1994; Oittinen, 1995; Timmermann, 1995; 1996a; 1996b; 1997; Simon, 1996; Ishiyama, 1996; Vujačić, 1996; Davidheiser, 1998; Pirani, 1998; Flikke, 1999; Otto, 1996; March, 2001; 2004]. Дерзкое, неприкрытое заимствование Зюгановым идей некоторых известных российских и западноевропейских мыслителей правого крыла, включая аж эмигранта-монархиста и радикального антисоветчика Ивана Ильина (1883-1954), продвинуло КПРФ во все более очевидном не- и даже имплицитно антикоммунистическом направлении. Несмотря на это, партия не отказалась от своей роли главного преемника КПСС. Вследствие этого КПРФ рассматривается многими деятелями правого крыла и, по-видимому, определенным количеством националистических избирателей, не только как ответственная за множество неудач России в двадцатом столетии, но и как не подлинно антиунивесалистская партия, идеологическое наследие которой, к тому же, восходит к теориям одного немецкого полуеврея. До тех пор, пока партия Зюганова будет сохранять в своем названии слово «коммунистическая», она будет подвергаться не только либеральной, но, что более важно, и националистической критике в связи со своими марксистскими корнями и советским прошлым. (Эта уязвимость проявилась, например, во время президентской кампании 1996 г., когда Ельцин, хотя и сам бывший аппаратчик КПСС, смог провести негативную кампанию против лидера КПРФ, построенную на отвержении советского прошлого России [McFaul, 1997]).
В четверых, нужно отметить менее исследованную, но некогда значимую ультранационалистическую группу, которая достигла своего пика в конце 1990-х – Национал-большевистскую партию (НБП) [Mathyl, 1997/1998; 2000a; 2000b; 2003; Rogachevskii, 2001; Соколов, 2006в]. Эта организация принадлежит, как и РНЕ к выражено анти-системным течениям в русском национализме [Лихачев, 2002]. Но и такая скандальная группировка как НБП для достижения успеха в своей политической нише обязана воздерживаться от нарушения некоторых основных ориентиров той части политического спектра, в которую она стремится войти. Другими словами, несмотря на свой экстравагантный имидж, НБП должна сохранять некоторые ключевые идеи правого экстремизма, чтобы получить поддержку среди националистических избирателей.
НБП сталкивается в этом отношении с проблематичностью личности ее эксцентричного лидера. Писатель и поэт Эдуард Лимонов провел значительную часть своей жизни не в России, а на ненавистном Западе [Rogachevskii, 2004]. До своего прихода в политику Лимонов описал в своем, возможно, наиболее известном романе «Это я – Эдичка» свой личный (или якобы личный) гомосексуальный опыт в США [Matich, 1986]. (Среди ранних активистов НБП, также присутствовал «идеолог воинствующего гомосексуализма, журналист Ярослав Могутин» [Русские, 1995. С. 177].) Комментарий Александра Солженицына 90-х годв достаточно иллюстрирует доминирующий взгляд на Лимонова в традиционном русском националистическом интеллектуальном кругу: «маленькое насекомое, которое пишет порнографию» [цит. по: Lee, 1997. P. 313]. После ухода одного из основателей партии Александра Дугина и его группы приверженцев «неоевразийства» в 1998 г. [Умланд, 2003а] и последующих метаморфоз идеологии НБП в новом десятилетии встал, к тому же, вопрос насколько сегодня еще оправдано считать лимоновский проект политическим феноменом [Соколов, 2006в].
Последним по времени, но не по значимости нужно отметить блок «Родина» [Ларюэль, 2005а; Михайловская, 2006; Титков, 2006], который был создан в 2003 году и вошел в декабре того же года в Государственную Думу с неожиданно высоким результатом в 9,02%. Блок также выиграл восемь мест в Думе по одномандатным округам (и привлек в свою фракцию независимого депутата Виктора Алксниса). Хотя фракции вышедшие из изначальной «Родины» имеют в своих рядах нескольких известных ультранационалистов [Umland, 2004b], остается неясно, как и в случае КПРФ, должен был ли весь блок в 2003 г. характеризироваться как правоэкстремистский. Один из его изначальных лидеров, Сергей Глазьев, например, начинал свою политическую карьеру как член команды Егора Гайдара в 1992 году. Несмотря на то, что национализм «Родины» являлся довольно радикальным, блок до некоторой степени был сходен с КПРФ по амбивалентной позиции в русском идеологическом спектре: он поддерживал путинский режим во многих отношениях; он находился в оппозиции по отношению к правительству в других вопросах; а в некоторых случаях он представлял собой анти-системную силу. Таким образом, однозначно классификацировать весь блок как ультранационалистический было бы неоправдано. В то время как некоторые главные деятели этого блока, несомненно, относятся к этой категории, другие, возможно, – нет. Как бы там не было, блок «Родина» как единая и относительно независимая политическая сила к 2007 г. исчезла, а перспективы наиболее националистических останков блока как, например, Партии «Народной воли» Сергея Бабурина, пока неясны.
Означает ли все это, что правый экстремизм является и будет оставаться второстепенным феноменом в постсоветской российской политике, как это, например, утверждал Вячеслав Лихачев в 2001 г. [Лихачев, 2001б]? Короткий анализ истории ультранационалистических движений в других странах, например, в Германии, предостерегает от поспешного ответа на этот вопрос.