«Мужчина и методы его дрессировки. Между мужем и любовником»

Вид материала

Документы

Содержание Будь самодостаточна. Будь самодостаточна! Тест на сообразительность. Океан в раковине Партизанские тропы Все при всем, но не более Самый калорийный продукт на нашем столе — это алкоголь. Откажись от него категорически хотя бы на год. Возможно, уже этого будет И в сердце льстец всегда отыщет уголок

Подобный материал:

• Комбинация влияния небесных тел, 1194.9kb.
• Курс теории дрессировки собак военная собака второе издание заново переработанное, 3289.89kb.
• Правила проведения испытаний и соревнований по национальным видам дрессировки: общему, 618.88kb.
• Варсанофьева Юлия Ивановская область, Гаврилово-Посадский район, поселок Петровский, 19.72kb.
• Дрессировка собак с помощью положительного подкрепления (кликер-тренинг), 1001.02kb.
• Леон Уитни: «Психология собаки. Основы дрессировки собак», 2658.87kb.
• Вжизни каждого мужчины есть три основных этапа: мужчина верит в Деда Мороза, мужчина, 181.5kb.
• Лекция Тема: Методы макроэкономического анализа, 129.59kb.
• Справочник отвечает требованиям утвержденной рфсс и ркф программы подготовки инструкторов-дрессировщиков,, 5096.48kb.
• Кухня. Молодая женщина готовит. Звонок. Она открывает дверь в кухню входит молодой, 1683.6kb.

Будь самодостаточна. Отдельно — о запахах. Что-что, а обоняние у сильного пола развито по-звери­ному. Поэтому нет необходимости принимать парфю­мерный душ. И прыскать на себя чем ни попадя тоже не стоит. Ей-же-ей, аромат чистого тела куда пред­почтительней. Вообще-то духи, на мой вкус, штука демисезонная. Осенью, зимой, ранней весной они кста­ти. А летом перебарщивать опасно. И так вокруг букет из бензина, выхлопных газов, помоек, паров общепита и тотального перегара. А у пота есть ко­варное свойство — резонировать с парфюмом. И та-а-а-кое амбре получается! Натуральное химическое оружие. Да и в постели, где всегда жаркий итальянский полдень, дозы желательны гомеопатические.

Но я отклонилась. Подобрать марку духов — це­лое искусство. Здесь играет все: темперамент, цвет волос, оттенок кожи, характер и даже тембр голоса. Белокурой хрупкой милочке с журчащей речью вряд ли подойдет терпкий горьковатый аромат, хохотушке ни к чему элегическое минорное облако и т. д. Принимай ванны. Хвойные, с липой, мятой, душицей. Благо пока не перевелись у нас сосны и луга, а также старушки, торгующие на рынках этим богатством. А натураль­ный запах леса и трав к лицу всем.

Таким образом, мы с тобой убиваем двух, нет, трех зайцев: благоухаем, как лесные нимфы, оказываем не­оценимую услугу организму и коже и не платим беше­ные суммы за сомнительный товар.

О гардеробе благоразумно промолчу. Довольно ис­терзали садистские демонстрации коллекций всяких там бурд, лоренов, карденов, Зайцевых. Но от одной рекомендации не удержусь. Пусть самое элегантное твое платье, изящные туфельки и пикантные колготки будут только для него. Для ваших интимных торжеств. Чтобы больше никто никогда тебя в этом наряде не видел. Мужчина оценит такую форму признания в любви, тешащую его тщеславие и ублажающую хана, сидящего внутри каждого из них. Твой гаремный жест, твоя жертва окупятся.

БУДЬ САМОДОСТАТОЧНА!

А что это, собственно говоря, означает? Это вовсе не тот случай, когда мы изображаем благополучных об­ладательниц частных фирм, государственных кресел, вольнолюбивого характера, чье настроение ну никак не зависит от партизанского молчания телефона. Он мо­жет молчать себе на здоровье хоть всю свою никчем­ную жизнь, гордой феминистке на это наплевать. Она — самодостаточна. О чем регулярно сообщает своему отражению в зеркале.

Но отражение смотрит куда-то сквозь хозяйку и вдруг однажды начинает по-русалочьи дрожать и расплываться. Можно восстановить фокус, смирить бунт и загнать хлыстом беглые эмоции назад в груд­ную клетку. А можно переодеться в старые джинсы со свитером и навестить забытую подругу. Ту, что дважды в семестр умирала от любви, писала пред­метам страсти идиотские письма, названивала им из всех попутных автоматов, то сияла, то страдала без промежуточных состояний. Выпить с ней ностальги­ческого портвейна, нареветься, нахохотаться, нажало­ваться на судьбу, наобниматься и вернуться домой в муниципальном транспорте с романсной двурогой лу­ной в окне и с блаженной пустотой в голове и в теле...

Потому что самодостаточность — это не плотный распорядок из шейпинга, курсов экибаны, английского и лекций по буддизму. Не собственный кабинет с фак­сом, ксероксом, компьютером и секретарем в предбан­нике. Не вибратор под подушкой, не муж в ливрее, не отшельнический скит в темном, глухом бору. Самодо­статочность — это серьезный, страстный, взаимный роман со своею собственной жизнью. Это неиссяка­емое удивление перед ее феноменом, это любовь, кото­рой никто и ничто не в состоянии ни уничтожить, ни затмить. Ты с ней родилась, и по сказочным канонам умрете вы в один день.

Самодостаточны дети. Самодостаточны кошки. Самодостаточны, увы, мужчины. Наличие или отсут­ствие возлюбленной не делает их бездонно несчаст­ными или невменяемо блаженными. Поучись у них.

Но для начала простенькие рекомендации:

пей только на пределе жажды — и ты вспомнишь наслаждение первого глотка;

ешь, когда очень голодна, и к тебе верне! ся божест­венный вкус ржаной горбушки с солью;

занимайся любовью, когда желание уже перехле­стывает горло и выступает испариной на лбу, и тебе не придется мучительно карабкаться на пик — ты взле­тишь на него моментально;

чаще проверяй: дышишь — не дышишь? Какое счастье, еще дышишь. Значит, жива.

Никогда не жди его более двух минут от назначен­ного времени. Какими бы соблазнительными ни были перспективы свидания. Для страховки заготовь зара­нее запасной вариант. Не поддавайся искушению-а вдруг он вот-вот весь в мыле примчится,— и из-за ерунды ты обоим испортишь вечер. Может, и испортишь. Может, и причина задержки действительно объ­ективная: транспортная пробка, например. Сегодня. Тогда через год есть вероятность услышать: «Дорогая, ну придумай что-нибудь сама. Ты же у меня такая ум­ная...» Это как вес: накапливается неприметно, по грамму, а спохватишься — уже десяток кг лишний. Набрать легко — скинуть трудно. Пусть ты прома­ешься за чаем у занудной подруги, проболтаешься по городу. Не страшно. Зато есть некоторая гарантия, что в близком будущем не придется ждать его, точно солнце в зимнюю ночь. А у солнца есть привычка куда-то закатываться и появляться, согласно расписа­нию, на рассвете. Залог успеха твоей дрессировки — отсутствие упреков и нервозности. Полное спокойст­вие и доброжелательность. Твой уход не вспышка, не демонстрации апломба, а элементарное уважение к своему времени и личности. БУДЬ САМОДОСТАТОЧНА!!!

Тест на сообразительность. У тебя обновка. Сцена­рий действий:

а) сразу извлечешь из шкафа, дашь мужу полюбо­ваться, потом начнешь примерять, развлекая его де­тективной историей покупки: где, как, сколько запла­тила, сколько отстояла в очереди, что тебе сказала та хамка, которой это платье — как свинье серьги, и как ловко ты ее отбрила. Поделишься сомнениями типа:

сзади не узковато? не полнит? — и т. п.;

б) после ужина попросишь отвернуться. Путаясь в рукавах и застежках, торопливо оденешься. Мельком

в зеркало — и: «Ну как, милый? Вроде ничего

правда?..»;

в) не обмолвишься ни словом. Дождешься благо приятной ситуации — гостей, назначенного вне дома свидания. И продемонстрируешь обновку внезапно в полном комплекте с прической и макияжем, не вда­ваясь ни в какие подробности и обсуждения.

(а — ноль баллов, б — два балла, в — пять баллов)

ОКЕАН В РАКОВИНЕ

Мир соткан из мифов. Крупных и мелких, великих и посредственных, частных и планетарных, безопасных и вредных, как общепитская котлета. Когда-то мифы были примитивней комиксов и имели черту оседлости:

небо и недра. Они там, человек — здесь. Убил зверя — внутри мясо. Нырнул в реку — внутри вода. Вскопал землю — внутри поле. Засеял, взрастил, собрал. Ис­тория прогресса — это история экспансии мифов. Они обрели земные формы учений, открытий, государст­венного строя, рекламных роликов, революций, сбала­нсированных кормов. Да что далеко ходить — недавно познакомилась с актером. Играет суперменов и на­сильников. Оказался импотентом.

И любовь обвешана мифами, как старая примор­ская цыганка монистами. Чуть зазеваешься, чуть при­тормозишь, позволишь окликнуть, прикоснуться, за­говорить, отвести в сторонку за ближайший киоск — и, не успеешь ахнуть, жизнь скомканной купюрой уже зажата в горчичном кулаке. Дунула, плюнула, раз­жала — пусто. Может, мониста здесь ни при чем.

Может, с доверчивыми дураками так и бывает. А с другой стороны, может быть, именно в этом антураже и заключена магическая власть. Попробуй проверь!

Но нильские колдуньи в таинственных амулетах встречаются редко. Мы спотыкаемся и запутываемся не в их волшебных нитях, а в бельевых веревках сен­тенций, невесть кем натянутых и невесть почему вос­принятых как откровение. «Мужчина любит глазами, а женщина ушами». Надо же такое сморозить! Ну-ка, поинтересуйся у своего приятеля среди ночи цветом (не глаз — какое там) хотя бы твоих волос. Без оттенков, разумеется,— медовый там, чайный, пепельный, брон­зовый, каштановый. А просто: блондинка или брюнет­ка. Вот так — брюнетка или блондинка. И все. С двух попыток. А кто из них в состоянии вспомнить, во что была одета возлюбленная при первой (а также по­следующих) встречах: платье, брючный костюм или рыбацкая сеть? Кроме щелчка пальцев и эйфоричес-кого «э-э-э» рассчитывать не на что.

А. С. Пушкин, не последняя фигура в амурологии, неземную красоту царевны Лебеди сложил из пластики (а сама-то величава, выступает будто пава) и речи, что как реченька журчит. А из прелестей Клеопатры, чья узкая египетская пяточка покоилась на лбах цезарей как на подножье собственного трона, выделил голос и взор. Именно в таком порядке.

А куда девать рейнскую певунью, прикрученного к мачте Одиссея, русалочий смех, «Грушенька, душа моя, возьми гитару»? «...и пусть потускнеют до рыбьей близорукости твои глаза, набухнут и потрескаются соски, роды разорвут это замшевое устьице, я все равно буду сходить с ума от одного звука твоего молодого гортанного голоса, моя Лолита!» Вот так.

Пролистни бульварные газеты. «Позвони мне, -взывают с их страниц жаркие красотки с силиконовыми бюстами и полуоткрытыми а-ля Мерилин Монро ртами,— позвони! Мои необузданные фантазии ждут тебя». И звонят. Причем, судя по процентному соот­ношению рекламы, аналогичные службы для женщин пользуются гораздо меньшим спросом. Признаюсь, что я по своему совковому невежеству поначалу вери­ла, что на том конце раскаленного провода раскачива­ются с вожделением сочные нимфоманки, и удив­лялась — откуда их столько в умеренном климате среднерусского темперамента? Пока не познакомилась с одной дамой, полгода отпахавшей в этом экзотичес­ком сервисе. Мы пообщались.

• Как попадают на эту службу?
  
• Без усилий. Газеты набиты приглашениями для девушек, «умеющих раскованно говорить по телефо­ну». В назначенный день проходишь собеседование, затем краткое интенсивное обучение, подписываешь контракт — и пожалуйте к конвейеру на фабрику грез.
  
• Собеседование — это что-то вроде теста на сте­пень бесстыдства?
  
• Не совсем. Мало без запинки произносить «вла­галище», натурально стонать и охать. Важен тембр голоса, дикция, речевая свобода, наличие воображе­ния, дар рассказчика, актрисы, в конце концов. Это же не бордель, где достаточно раздвинуть ноги.
  
• А как выглядит сама контора? Вроде телефон­ной станции — зал и барышни в наушниках?
  
• Вообще-то считается, что девушки говорят из дома. Но, думаю, большинство клиентов не обольща­ются на этот счет. А просто принимают правила игры и рады обманываться. Почему нет?
  
• Трудовой коллектив?
  
• Пестрей не бывает. Тут и студентки, и учитель­ницы, и домохозяйки, и матери-одиночки, и путаны на пенсии, и актрисы, и журналистки. Обычно до со­рока. Голос хоть и гораздо позже, но тоже стареет.
  
• С чего мужчины обычно начинают разговор?
  
• С молчания. Это наша обязанность. Его право не проронить ни звука, сохранить полное инкогнито. А я по частоте дыхания, по высоте всхлипов, мыча­нию, урчанию, черт знает по чему должна угадать, чего от меня ждут, какую партнершу угодно: мазо­хистку в разодранном платье и с серьгой на клиторе, медовую гейшу, жеманную выпускницу пансиона бла­городных девиц (ах, не конфузьте меня, позвольте не снимать хотя бы шляпку), гестаповку с хлыстом и в ко­жаном плаще,— и широкими мазками нарисовать нужный образ. Ладно, когда это «скороварка», на про­фессиональном сленге «зайчик»,— посопел пять минут и отпал. А ну как полчаса непрерывного монолога, да не легкой светской болтовни о погоде, а по полной программе, с накалом, крещендо, по нарастающей...
  
• Много звонков?
  
• Обвал. Иногда за ночь ни секунды передышки.
  
• У нас столько онанистов?
  
• Почему онанистов? Обычный онанист прекрас­но управляется сам, без материальных затрат. Звонят и платят те, кому нужен именно такой контакт: иллюзия соучастия.
  
• Трудно имитировать оргазм?
  

Никогда не пробовала? Это же отшлифованное веками искусство — убедить партнера в неземном бла­женстве, которое он доставляет. Они же, глупенькие, свою мужскую мощь исчисляют количеством наших оргазмов. Так что сексуальное притворство у нас в крови. Но одно дело симуляция в реальной постели с реальным человеком. Совсем другое — живой спек­такль каждые пятнадцать минут с неизвестным тебе субъектом. Девушки со слабой психикой быстро сгора­ли, подсаживались на транквилизаторы. Случалось, прямо с дежурства увозила «скорая». Превращаешься в какой-то сексуальный компьютер.

• Наверное, эта служба — редкий шанс увидеть мужчину без обычной маски...
  

И да, и нет. Это же игра. Иногда за время одного звонка клиент сменит десяток имиджей — от рыцаря до ублюдка. Фактор анонимности позволяет очень многое. Распустить павлиний хвост, хотя бы в мечтах побыть обладателем «роллс-ройсов», вилл, островов, обшитых мрамором, шикарных телок, ка­менных мышц. Никто не обсмеет, не разоблачит, не дрызнет по пенсне. Но кое-какие открытия о наших половых визави я все-таки сделала. Во-первых, они гораздо легкомысленней, чем мы предполагаем. Во-вторых, физиологичней. Нас сразу перестраивали и ло­мали: что сексуально для женщины, несексуально для мужчины. Нам — романтика, им — конкретика: «У меня грудь такого-то размера, волосы на лобке свет­лые, выбриты фигурной скобкой, сейчас я их заплетаю в косички, чтоб тебе, козлу похотливому, было лучше видно мое сокровище». Но главное открытие — су­ществует великая тайна пола. И попытка разъять ее,как труп, занятие опасное и пагубное. Открытости между полами нет и не может быть. Это бездарнейший миф.

Надеюсь, сестра моя, присутствие на этом интервью не было для тебя напрасным. Кое-что ты почерпнула.

Голос — часть нашего тела. Как и тело, его можно запустить. Неухоженный голос становится тусклым, неопрятным и бесформенным. Его хочется загасить, как дымящийся в пепельнице чужой окурок. Согласись, ты тратишь огромные деньги на косметику, наряды, куаферов и не совершаешь ни малейшего телодвиже­ния для совершенствования этого уникального инст­румента обольщения. Почему?

Тембр, интонация, темп, регистр, громкость — ка­кой щедрый набор для алхимических опытов. Один и тот же голос может быть похожим на лунную дорож­ку, под которой угадываются влажные угодья водо­рослей, меж которыми скользят русалочьи тени, и на рейсовый автобус с потной начинкой. Но чаще он лишь несъедобная обертка для слов.

Как правило, мы не знаем своего голоса или имеем о нем самое искаженное представление. Я испытала настоящий шок, когда впервые услышала себя в запи­си. То, что воображалось переливами арфы, в дейст­вительности напоминало писк пьяной мыши. Я закури­ла «Беломор». Записалась в студию художественного слова. Сама с собой общалась исключительно басом. Навсегда прикрутила звук, выяснив, что тихий голос гораздо ниже громкого. С этой же целью закрепила за подбородком приподнятую позицию (кстати, и для шеи полезно — меньше зафиксированных складок). Мне не удалось достичь вожделенной естественной хрипотцы, но иногда эдаким обертончиком позволяю себе подпустить ее карминовый всполох вдоль незна­чительной фразы. Сверк - и нету. Гражданин спот­кнулся, гражданин не понимает: вроде дама не допус­кает никаких вольностей, губы не облизывает, глаза не закатывает, бюст не поправляет, дышит равномер­но, откуда мысли?

Ты уже в курсе, как звучишь со стороны? Купи диктофон. Заряди кассетой. Нажми на указанные инст­рукцией клавиши в указанном порядке. Выразительно продекламируй стихотворение или басню. Это еще не твой голос, просто убедись, что при записи действова­ла правильно. Затем в течение недели попытайся фик­сировать разные жанры своего общения: ссору с му­жем, треп по телефону, нотацию ребенку. Открыла рот — включила технику. Запись прокрути целиком, когда кассета закончится. Не впадай в депрессию. На­чинай тренировки. Теперь ты знаешь, какие у тебя дефекты. Вот и контролируй себя, пока не избавишься от них. Когда твой голос становигся особенно против­ным? В аналогичных эмоциональных ситуациях следи за ним. Имитируй симпатичные тебе интонации других людей, усваивай их.

Параллельно проанкетируй знакомых:

сразу ли вы узнаете меня по телефону;

темп моей речи: быстрый, тягучий, средний;

из чего сшит мой голос: бархат, шелк, хлопок, мешковина,синтетика, картон;

громкость: предельная, нормальная, на границе ше­пота;

температура: комнатная, на стадии закипания, рыбья;

какую рекламу я могла бы с успехом озвучить:

стирального порошка, прохладительных напитков, ко­лготок, жевательной резинки. Княжна Тараканова, ку-стодиевская купчиха, боровиковские барышни — кто из них обладал моим голосом;

мой темп, интонации, регистр резко меняются, ког­да: волнуюсь, заискиваю, раздражена, кокетничаю, пы­таюсь сдержать эмоции.

Графическое изображение.

Сколько лет моему голосу. Этот вопрос правиль­ней задать неизвестному абоненту по телефону под видом лингвистического исследования. Сюда же — описание внешности, стиля одежды, особенностей пластики, образование, темперамент.

Сбор ответов может превратиться в целое приклю­чение, вечерний сериал, поувлекательней любой мыль­ной оперы. Ты получишь информацию о том, обладает ли твой голос в отдельности от тебя даром зацепить, заинтриговать, удержать внимание. Соответствует ли он твоему истинному облику. Между прочим, у одной моей приятельницы этот эксперимент завершился очень удачным замужеством.

Перед опросом протестируйся сама. Отмечай несо­впадения личных и посторонних ощущений. Попытай­ся выяснить и проанализировать их причины.

Голос, как и одежда, должен соответствовать мес­ту, времени, обстоятельству, фигуре, цвету волос. Ко­гда гора рожает мышь. когда дама при бюсте, под­бородках, туловище начинает частить тоненьким дис­кантом пятилетней шалуньи моя кожа покрывается крупными мурашками и возникает не­одолимое желание прихлопнуть этот голосок ладонью, как комара. Или сделать козу. Думаю, я не одинока.

Ты же не идешь в одном и том же платье, с одним и тем же макияжем на вечеринку и в офис, в театр и на свидание, на пикник и в турпоход. С голосом то же самое.

Мурлыканье в кабинете столь же неуместно, как декольте и опереточные ресницы. Командный тон в постели не менее ужасен, чем растянутый бюстгаль­тер и порванные трусы. Иней в коктейльной болтовне. Излиший жар в деловом обсуждении. Эт цэтэра эт цэтэра. Хрипатая блондинка. Брюнетка в сиропе. Стрекоза со стереоколонками. Дюймовочка с шаля­пинским басом, «не пой, красавица, при мне». И при мне. И при нем, пожалуйста. Он тоже хороший чело­век, я знаю, мы вместе росли.

Пару слов за смех. Смех — это наше национальное бедствие. В менее сумрачных странах люди регулярно улыбаются. Примерно в ритме дыхания. В нашем ми­мическом ассортименте улыбка отсутствует. Там — встретились глазами, зафиксировали факт встречи привычным сокращением лицевых мышц: «Эй, ты от­личный парень, я рада, что ты заметил меня и выделил из толпы».— «Детка, ты просто прелесть. Твоему дру­гу повезло. Передай ему привет». И все. Попробуй отреагировать аналогичным образом у нас. Я — по­пробовала. Объект резко вырулил на встречную по­лосу, и уже через пять минут, вызволяя из оккупации то локоть, то плечо, я кляла свое экспортное лег­комыслие и зарекалась на все грядущие века и ты­сячелетия, пока Франция не отменит для нас визы, не улыбаться в родном отечестве половозрелым гражданам. При чем тут Франция? Не знаю, не знаю, но таково мое условие.

Наша грудь — зона ссыльных улыбок. Иногда им выпадает амнистия. Отворяются врата, и шалые от внезапной свободы узники вываливают наружу. Хо-рошо — это толпа амнистированных улыбок. Акт имеет жесткую ситуативную привязку — выступление извест­ного юмориста или политика, анекдот, косяк мариху­аны, натянутая через дорогу леска, иностранец на соб­ственном автомобиле и с российской картой дорог (Здесь есть хайвей? Где он? — Как ты назвал, батюш­ка,— хавей? Такого что-то не упомню. Батый был, Мамай был, колхоз был всех засосало, что ж, на то ханской топью и зовемся. А хавей... нет, не хаживал), незастегнутая ширинка, налоговая декларация эстрад­ной звезды.

И в эти мгновения мы отвязываемся на полную катушку: до слез, до икоты, до обморока, до преждев­ременных родов. Все вокруг информированы о причи­нах веселья, никто не примет на свой счет, не заподоз­рит в скрытой издевке, в коварных замыслах, непри­стойных видениях. Ассистент махнул рукой — зал дружно захохотал. Ассистент дал обратный отмах зал продолжает ликовать. Унять невозможно. Переда­ча сорвана.

Я не слышала, как смеялся Гомер. Предполагаю, что ничего особенного. Греки, они впечатлительны и склонны к преувеличениям своих достижений. Возьмем, к примеру, историю с Тезеем. По их мер­кам — герой. А всего-то навсего завалил быка. У нас любая доярка — с одного удара кулаком. Или, про­должая сельскохозяйственную тему, Геракл. Спустил в реку тонну навоза — опять герой. В наши реки такое свалено, то в воде давно копошагся не рыбы, а мухи. Так что же, всех директоров химических комбинатов назначить национальными героями?

Может, наши российские мужики оттого и смурные, что боятся нас рассмешить ненароком и очнуться с проломленным черепом под копытами степной ко­былицы!

ПАРТИЗАНСКИЕ ТРОПЫ

Набери полный рот дрожжевого теста и попробуй исполнить душевный романс. А теперь, Варенька Вяльцева, выплюнь эту гадость, почисть зубы и при­знайся: требуешь ли ты от своих партнеров пения заключительных серенад и удалось ли хоть раз выжать из них что-нибудь помимо натужного мычания?

• Милый, скажи что-нибудь!..
  

Милый пугливо замирает, истомная волна твердеет обретая форму трибуны, вспыхивают софиты, шуршат блокноты, а голый докладчик, прижав к срамному месту ладони, бессмысленно пялигся на граненый гра­фин с илистым осадком на дне, на листок с иерогли­фами, похожими на порнографический барельеф из­вестного индийского храма, на фаллос с ангельскими крылышками и пацифистской ветвью в рыбьем рту, любовно выжженный на кафедральном пюпитре.

Председатель президиума хмурится, как троллей­бусный контролер. Пожарники уволакивают трибуну. Прожекторы гасну г. Зимняя степь. Конское копыто торчит из-под снега. Зеленые огоньки волчьих глаз -эй, такси! Забери меня отсюда. Я тебе отдам свой тулуп. Он почти новый. Клацнули челюсти: Как смеешь ты, наглец, предлагать мне шкуру убиенного брата? Я не такси. Я — доктор Айболит из Гринписа. А пожалуй, покажи-ка мне, братец, свой язык. Все верно — и празднословный, и лукавый. А теперь пре­крати трястись и скажи: «а-а». Ды-ды-ды-да-а-а-а.

• Что — да? уточняет из темноты добычливый голос подруги.
  

Все да!

Библейская версия происхождения кадыка — это кусок запретного плода, застрявший в горле Адама. Настаиваю, что поперхнулся он им сразу после во­проса, поставленного его оголенным ребром:

• Даня, ты меня любишь?
  

Вопрос возвестил о расколе доселе слитного мира на две половины: ту, которая с кадыком, и ту, которая без. Иньяневские рыбки, хлестнув друг друга по базе­довым глазам, распались и навсегда растворились в мировом океане, вместе с ними исчезла в его необ­ратимой непроницаемой тьме божественная немота.

Иногда южная тесная улочка возвращает мужчину в сад его первой юности: сухие стволы снова начинают пульсировать соком, раскрываются, как зонтики, купо­ла крон, уже оформленные листьями, птицами, плода­ми. Под стволами трава с желтыми пятнами оду­ванчиков. В каждом цветке по шмелю. На каждом стебле — по божьей коровке. Взмах дирижерской па­лочки — и все ожило, зашелестело, защебетало, загу­дело. Прохладное яблоко легло в теплую ладонь. Ро­ковой надкус, и... кусок опять застревает поперек гор­ла, блокированный, как выход из тоннеля реанимационной бригадой:

• Милый, скажи что-нибудь...
  

От тысячелетнего насилия над естеством наши ада-мы защищаются кто как может.

Моя знакомая, шикарная, как шестисотый «мер­седес», влюбилась. Предмет ее страсти не представлял из себя решительно ничего особенного на первый взгляд. Предмет и предмет. Мужского рода. Иногда одушевленный. Еще неоднократно помянутый мной Соломон обратил внимание просвещенного человече­ства на женский анархизм в сердечных делах, когда застал наложницу, по слухам, польскую княжну, в объ­ятиях евнуха. На кого променяла? — удивился царь, накалывая склеенную парочку на меч. Потом раскаял­ся и воздвиг на месте преступления фонтан слез. На его мраморную чашу А. С. Пушкин возложил две розы, сорванные в Бахчисарайском саду, за что и был ошт­рафован сорудниками музея.

Знакомая пребывала в глубоком лунатическом трансе, в который была ввергнута единственной фразой произнесенной партнером сразу после их окка­зиональной близости.

• Я спал со многими женщинами, твердо про­изнес он, даже не отдышавшись,— а такой, как ты, у меня не было ни разу.
  

Дадим психологическую расшифровку этой обман­но простенькой фразы. Что она содержит: во-первых, намек на легионы предшественниц всегда царапает и волнует — невелика заслуга потрясти воображение монаха или юнца без стажа; во-вторых, возникает желание еще и еще доказывать, что похвала вполне заслужена. А любое занятие, которому мы предаемся вдохновенно и с полной отдачей, заряжает гораздо большей обратной энергией, чем механическое испол­нение. Дополнительная энергия извлекает дополни­тельные ресурсы, те в свою очередь переплавляются в энергию, и вот уже сексуально расщепленный атом, который совсем недавно был самоуверенной, раскре­пощенной и независимой женщиной, заражает радиа­цией окружающую среду, томится, лучится и облу­чает.

Такое простое и профессиональное манипулирова­ние капризными ветрами женской психологии разо­жгло мое любопытство. Попросту я переспала с этим Сирано де Фрейджераком. Сама партия меня не инте­ресовала. Организовав блиц-турнир с детским матом в четыре хода, я крепко пожала на прощанье победи­телю примерно руку и вся обратилась в слух. Партнер открыл рот.

• Знаешь,— начал он задушевно,— я спал со мно­гими женщинами...
  

Хохотала я так, что одинокий том Дейла Карнеги. составлявший всю домашнюю библиотеку этого зубрилы, подпрыгивал на книжной полке.

Мне попадались мужчины с разным словарным запасом, умением этим запасом пользоваться, с раз­ным темпераментом и степенью его концентрации на мне. Некоторые даже женились. Но стоило начать прямую филологическую осаду и самые дрессиро­ванные тут же взвивались на дыбы, как безъязыкие кони Клодта. Я пыталась сдерживаться, но это ока­залось чертовски трудно: стоило выровняться дыха­нию, размежиться ресницам — и на узкую полоску света из влажных низин тут же поднимался вражеский десант.

Комариные хоботки провокаторских вопросов впи­вались в язык, я беспощадно раздавливала их о нёбо и засыпала с сухим ртом, набитым мертвыми кровосо­сами. Но — о чудо! — через какое-то время мои воз­любленные вдруг обретали голос. И вот тогда от ароматических масел древних текстов, втираемых в мою кожу твердыми горячими пальцами, она стано­вилась бархатной. И я поняла, что единственный спо­соб выманить из мужчины желанные слова — никогда, ни в какой форме их от него не требовать. А еще лучше и вовсе обойтись без них, пресекая даже их доброволь­ные попытки что-то сформулировать.

Зафиксированное, отлитое в вербальную формулу чувство почему-то сразу дает у них обратный эффект. Когда они произносят «я тебя безумно хочу», в сюжете реальных событий это признание неотвратимо влече! за собой скорый контакт с другой женщиной. А следом за клягвенным заверением «я не могу без тебя жигь»

мужчина тут же начинает это весьма успешно делать. Ну и так далее.

Заметь: когда мы рассказываем об их отношении к нам, то в основном ссылаемся на высказывания. Действия же, которые активно противоречат цитиру­емым словам, воспринимаем как досадное недоразу­мение: он изменяет ей направо и налево, дважды в год предлагает широкий ассортимент венерических болез­ней, которые, естественно, являются следствием мас­сового заплыва стафилококков в сауне (с предъявлени­ем в качестве подтверждения пары коллег, организо­ванно зараженных), а она, мечтательно зашторивая глаза, сообщает на девичьих посиделках: он постоянно твердит, что «я — лучше всех на свете».

Женщина ушами не любит — она ими смотрит на мир. А переложение на орган не свойственных ему согласно природе функций приводит к фатальному искажению действительности. Наш упрек: но ты же обещал; их — почему ты так со мной поступила?

Аберрация возникает и потому, что в момент про­изнесения душевного текста мужчина не лжет, он имен­но так и именно это чувствует. Но их вольнолюбивое подсознание начинает сразу страдать от любой эмо­циональной конкретности, которая, видимо, ощуща­ется загоном, обнесенным стальным частоколом. И, естественно, тут же начинает кропотливый подкоп на свободу.

Еще один аварийный перекресток: мы привыкли к подтекстам, это наш органичный стиль речи. Любая фраза тут же дешифруется, счищается маскировочный поверхностный слой, и проступает ее истинный смысл. Происходит это в компьютерном темпе. «Это платье на тебе шикарно сидит», восхищается одна даме» другою. Из-под иероглифов моментально проступает родная кириллица: ты никогда не отличалась утончен­ным вкусом, но сейчас превзошла самою себя. Сочув­ствие на тему «ах, какой подлец, да он мизинца твоего не стоит» после раскодирования выглядит как «с такой идиоткой, как ты, любой мужик, будь он хоть ангел повел бы себя точно так же».

А они не приучены пользоваться симпатическими чернилами и, хоть убей, не понимают, что гневное требование «немедленно убирайся!» означает не что иное как «пожалей, не уходи; уйдешь — пожалеешь» И послушно направляются к двери и не понимаю! железной логики событий, когда их тормозят за поль (поверх ночной рубашки легкий плащик) и виснут на них, как казацкие жинки на стременах Зачем же тогда прогоняла? А никто и не прогонял

Они не соображают, что похвала «ты сегодня был великолепен как никогда» — не финальный мажорный аккорд, а весьма прозрачное предложение продол­жить, и довольные ныряют в ванную в гордой уверен­ности, что оставили партнершу на вершине блаженст­ва. Но по возвращении почему-то застают ее в слезах, требуют объяснений и, естественно, получают в ответ наспех отловленную обиду, своей мизерностью и ситу­ативной неактуальностью ввергающую их в недоуме­ние и раздражение:

• Куда ты пропал?
  
• Ты же сама запретила звонить!
  

И поди объясни ему, чурбану прямолинейному, что в согласии с данной установкой он должен был выходить на связь каждые десять минут А швырянье труб­ки выдергивание телефонного шнура из розетки есть всего лишь модернизированные увертывания неандер-талки ломанулась через заросли хвощей, вскарабка­лась на макушку баобаба, сверглась вниз лови, май лаф! И самцы (низкий им поклон от перенасе­ленного человечества) еще не были отморожены лед­никовым периодом и действовали инстинктивно, но правильно' настигали и невзирая на рывки, царапа­нье, рычанье, имели. Вот и вся демографическая проблема К сожалению, эта золотая пора половой адекватности раскатана асфальтовым катком времени в плоский археологический пласт и последний догад­ливый пращур навсегда расплющен на нем в побед­ном прыжке.

ВСЕ ПРИ ВСЕМ, НО НЕ БОЛЕЕ

Каждая вторая российская женщина мечтает похудеть И вовсе не оттого, что мы обжоры. Сколько изящных иностранок за год пребывания здесь теряли свою холе­ную хрупкость на пирожках, слойках, пончиках, рога­ликах, рожках, вермишели, макаронах, оладьях и т. д. Благо, что при нашем качестве и спектре продуктов, на которых выросло пять поколений российских граждан, у мужчин не пропала в государственных масштабах потенция, а у женщин сохранялись хотя бы первичные половые признаки.

Но кто бы ни был виноват, проблема остается проблемой. Перепробованы десятки диет — и безрезультатно. Да и откуда ему взяться, результату, если одни рекомендуют комплектовать рацион из кругло­годично овощей с соком манго, апельсинов, лимонов, фруктов (а овес нынче дорог — не укупишь), другие — уничтожают последнюю жизненную активность.

Но вот несколько эффективных и безболезненных способов:

7. Вырежь из журналов фотографии обнаженных красоток, фигуры которых заставили тебя завистливо вздохнуть. Наклей на холодильник, хлебницу и повесь над обеденным столом. Гарантирую: твой аппетит заметно снизится. И через месячишко трех-четырех кг как не бывало. Не исключено, что вес мужа заметно прибавится. И пусть. Зато прыти, соответственно, поубавится. А мы их любим и не слишком аполлонистых.

2. Неделю в месяц не ешь соли. Это не так тяжело, как представляется поначалу. Не готовь блюд, кото­рых без соли совершенно не мыслишь. Не заостряй собственное внимание на факте ее отсутствия. Почти уверена, что на четвертый-пятый заход ты сама ощу­тишь прелесть натурального продукта, вкус которого соль сильно глушит и меняет. Да и организм скажет тебе спасибо за эффективную профилактику остеохон­дроза, камней в почках и многого-многого другого.

В течение этой недели принимай пятнадцатими­нутный контрастный душ, каждые десять секунд резко меняя температуру воды. Только по окончании курса не заглатывай, стосковавшись, белый яд солонками и пачками.

3. Целый день кормись как заблагорассудится. Но прекращай это увлекательное занятие в 17.001 Привычка - вторая натура. Всю жизнь ты ужинала около восьми (пока по магазинам, пока то да се). И у желуд­ка выработался рефлекс. Поэтому не форсируй собы­тия. Иначе, промучившись денъ-другой, нажаришь ско­вородку картошки и уничтожишь ее в один присест с отчаянием смертника. Уменьшай вечернюю дозу по­степенно, меняя меню и количественно, и качественно. Например, вместо котлет с макаронами готовь горя­чий винегрет (две морковки, две свеклы, две луковицы и полстакана соленого кипятка, кипятить восемь ми­нут и потом на пятнадцать закутать в полотенце, затем добавить подсолнечное масло и зелень, капусту, огурец и есть в теплом виде). Финишная ленточка — стакан кефира.

4. Поможет отстоять форму разгрузочная неделя в начале каждого сезона. Это всего лишь месяц в году, так что моральные и финансовые затраты будут впол­не терпимыми: первый день — голод. Дистиллированная вода, а вечером — клизма. Второй день — сок одного вида, третий — фрукты также одного вида, с четвер­того по седьмой — фрукты, овощи, орехи, мед.

Самый калорийный продукт на нашем столе — это алкоголь. Откажись от него категорически хотя бы на год. Возможно, уже этого будет достаточно.

Заведи дневник, куда заноси все съеденное тобой за день, включая корку хлеба и случайную конфету. Нам кажется, что мы едим мало. Сколько раз я слышала от женщин: «Да я совершенно ничего не ем. Не пой­му — с чего поправляюсь». При этом она хрустит пакетом с чипсами или орешками.

И В СЕРДЦЕ ЛЬСТЕЦ ВСЕГДА ОТЫЩЕТ УГОЛОК

Сколько говорено о пристрастии нашего пола к ком­плиментам. Создается впечатление, что восторги лишь женская слабость, а мужчинам они до лампочки Как бы не так! Что питает и лелеет лесть? Тщеславие. А разве сравнимы масштабы женского и мужского тщеславия! У нас оно — камерное, домашнее. У них — вселенское. Нам требуются восторги одного человека, им — всего мира. Разве женщины изобрели политику, рыцарские турниры, ученые степени, титулы, награды, пирамиды? Разве хоть одна женщина пыталась по­корить планету любыми, самыми омерзительными ме­тодами? Разве мания величия не сугубо их болезнь? Мне что-то не доводилось слышать или читать, чтобы дама с поехавшей крышей воображала себя Наполе­оном или изобретателем вечного двигателя. А у них такого рода завихрения сплошь и рядом. Мне даже кажется, что тотальная мужская скупость на похвалы и неумение «говорить красивые слова» не от сдер­жанности или словарной ограниченности, а от глу­бинного убеждения лишь в собственной уникальности и несравненности. Только большинство жажду ком­плиментов прячет как не достойную мужа или просто не догадывается о ней.

Поэтому — льсти. Льсти безбожно и божественно, тонко и грубо, по поводу и без оного. Пой дифирамбы его красоте, мужеству, благородству, манере есть, дви­гаться, разговаривать, его деловым качествам, а уж о постельных достижениях и вовсе залейся курским соловьем. Не бойся переусердствовать — кашу маслом не испортишь. Не умеешь импровизировать готовь шпаргалки. И ничего тут зазорного нет. Лесть ис­кусство, а значит, требует тренировки, искушенности. Недаром существовала должность (именно долж­ность) придворного льстеца.

Будь любознательна. Чаще расспрашивай его о нем:

о детстве, школе, об отношениях с людьми. Скрупулез­но, бережно, по осколочкам складывай мозаику его жиз­ни. Ничего так не приятно человеку, как живой интерес к его прошлому, к глубинам его личности. Пожалуй, это единственный случай, когда за прабабкин порок тебя не выгонят из рая. Если, конечно, твое любопытство не ограничится выуживанием любовных историй, с непре­менным выводом в конце, что ты гораздо лучше всех своих предшественниц, вместе взятых.

И пусть его день заканчивается и начинается твоей (точнее, библейской) фразой: «Как ты прекрасен, воз­любленный!» Тем более что это — правда.

Один из корней мужской полигамности, всеяднос­ти — их карнавальность. Эта особенность давно под­мечена и обыграна, вспомни «Летучую мышь», «Же­нитьбу Фигаро». В чужом наряде, с чужим ореолом собственная жена становится неузнаваемой и желан­ной. Как ребенок, попавший в шикарный Дом игруш­ки, готов унести в своих маленьких ручках все— от оловянного солдатика до игрового автомата,— муж­чина не прочь был бы овладеть всеми представитель­ницами прекрасного пола по географической горизон­тали и вековой вертикали. И, движимый младенческим исследовательским инстинктом, распотрошить, раз­винтить, посмотреть: а что там, внутри? И впрямь разве не интересно, одинаково ли устроены королева

и прачка, монахиня и шлюха, испанка и таитянка, Мар­гарет Тэтчер и Алла Пугачева? Но физические, времен­ные и социальные рамки не позволяют разгуляться. Так протяни же страждущему руку помощи. Преврати свою спальню в маленькую сцену большого театра.

Что мы нашептываем любимым между поцелуями и в минуты близости? «Мне хорошо», «люблю», охи да вздохи — вот практически и весь арсенал интимного воркованья. Скудно, затерто, неинтересно. А попробуй пофантазировать. Ты же с детсада мечтала стать акт­рисой, мастерила из простыней и тюля бальные наря-ды Золушки, совершала тайные набеги на материнский гардероб. Растормоши свое спрессованное жизнью и бытом воображение. Его дар и дар слова — единст­венное отличие человека от зверя. Почему же мы так скупо пользуемся ими в любви? И разве не заманчиво ощутить себя наложницей ханского гарема, барышней, влюбленной в гувернера, рабыней, купленной с торгов богатым афинянином, сестрой, у которой запретная и губительная страсть к брату?

Да мало ли костюмов, персонажей, ситуаций, будо­ражащих кровь! Пусть сотни женщин поселятся в те­бе — им не будет тесно. А какой праздник для муж­чины! Иметь целый сераль на дому без трат и неприят­ностей. И тебе для метаморфоз, для обольстительного карнавала не потребуется штат портных, модельеров и гримеров. Материя и портняжный инструмент со времен Шехерезады один— слово. Уютно свернув­шись на коленях любимого, сев у его ног или в его объятиях на супружеском ложе — заводи свою сказку. Предполагаю, что ее финал будет весьма приятным для обоих.

А вот тебе для примера одна из историй, которыми я балую своего султана:

_ Когда-то ты был римским легионером. Брон­зовая кожа и глаза со стальным отливом. Прирожден­ный воин, ты чувствовал красоту боя куда острей, чем красоту женщины. Ты смотрел с жадностью влюблен­ного лишь в глаза смерти. Из добычи ты брал себе коней и оружие, а прекрасных пленниц оставлял това­рищам. Но богиня любви никому не прощает прене­брежения. И мстит по-женски коварно и по-снайперски смертельно. Так однажды вопреки походным законам и привычкам в твоей палатке оказалась я. Мне было тогда восемнадцать. Мои волосы и кожа пахли матти­олами и совсем слегка дымом недавнего пожарища. Семь ночей слились в одну. А на восьмой вечер полог нашего спартанского гнездышка откинулся и вошел полководец, твой друг. Вы вместе росли, вместе мужа­ли, вместе сражались. Вы понимали друг друга без слов. Секунду — и век длился взгляд. А потом ты подтолкнул меня к нему: «Иди!» Я уцепилась за твою руку. Но ты ее вырвал: «Иди!» У порога я в последний раз оглянулась. Ты рассматривал меч.

• А после?
  
• А после ты всю ночь бродил возле его костра. И слушал. Сначала — рыдания, потом — тишину. Ког­да же коротко всплеснул стон, такой знакомый тебе, — круто повернулся и растаял в темноте. Утром вы -•вернули лагерь и отправились дальше.
  
• А ты?
  
• Я стояла соляным столбом на дороге и смот­рела вслед клубам пыли. Вдруг из них вырвался всад­ник и галопом поскакал назад.
  
• Это был я?
  

Да. Через минуту мы катались по жухлой траве. Ты брал меня грубо и молча, как матрос портовую девку.

• А дальше?
  
• А дальше — ничего. Я лежала в слезах на обочи­не и слушала, как топот копыт становится все глуше глуше... А еще ты был русским князем. А я— кре­стьянкой. В то утро шло сражение. То ли с татарами то ли с литовцами. Не помню. Не бабье это дело — войны и политика. Но помню реку. Она разделяла два поля. Брани и пашни. На одном бился ты, на дру­гом— налегал на соху мой муж. Это обычно: лишь голубая лента воды между жизнью и смертью... Сто­яла жуткая жара. И я спустилась с кувшином к реке. А на песке у берега лежал ты. Из разрубленной коль­чуги капала кровь. Моя бабка считалась колдуньей. И не без причины. Я тоже умела мгновенно заговари­вать кровь и затягивать раны. Алая пелена боли раста­яла, и наши глаза и руки встретились... Мой муж, измученный жаждой, отправился на поиски. Он об­наружил меня у самой кромки воды. Я лежала, рас­кинув руки, и смотрела в небо, по которому плыли белые лебеди облаков. Пустой кувшин валялся рядом. Он наклонился надо мной и заглянул в глаза. Но в них по-прежнему отразилось лишь небо. А по ту сторону реки продолжалась битва.
  

• И я в ней погиб?
  
• Наверное.
  

Громыхнул засов. Подняла навстречу лицо с задан­ным выражением смирения. И в несчетный раз поразипась: только в райском сне пригрезится такое сочета­ние красок и черт. Неужели ей одной видимо это теплое свечение, которое струится от его волос, глаз, губ? Как волнуется! Вот-вот заплачет, бедное дитя. Нет, не заплачет. Не тот замес, не та порода. Да он, кажется, уже что-то говорит?

• ...и кому как не вам, сударыня, знать законы своего государства. Какого бы пола, возраста, сосло­вия ни был цареубийца — он будет казнен. На рассвете свершится правосудие. Готовы ли вы объявить ваше последнее желание?
  

Еще бы! Очень даже готова. Ради чего и затеяна вся игра. Великолепная партия — ее шахматный наставник был бы доволен своей ученицей. Сколько металась, мучилась, чуть не сошла с ума. И вдруг точно вспыш­ка: вот оно, единственное решение, простое и безоши­бочное. Эй, как бы ты ни звался, мой хранитель и под­ручный, не покинь, не предай, будь рядом до конца...

• Простите, я вынуждена говорить о вещах слиш­ком сокровенных и горьких. Богу было угодно создать меня женщиной. С древней и жаркой кровью. Между тем отец ваш почти восемнадцать лет не приближался к супружескому ложу, предпочитая... да что теперь об этом... (Врешь, ох врешь! Аппетит у покойника был ого-го. На всех хватало. По утрам коленки тряслись так, словно обслужила кавалерийский полк — и всад­ников, и коней.) Сан и гордость не позволяли мне искать утешения на стороне. Естество же бунтовало. Прибавьте сюда ревность — неудивительно, что рас­судок однажды померк. Вы слишком молоды, поверь­те пока на слово: неутоленное желание сильней голода и жажды. Оно не оставляет места для покаяния и молитвы. А я не хочу покинуть этот мир без них. Вы меня понимаете?Я не смела поднять глаз от каменных плит, согреть ледяные пальцы о пылающий лоб.
  
• Да.
  

И распрямилась, и взглянула на него уже без стра­ха, стыда и притворства. И уже властно качнула го­ловой, заметив движение руки к застежке плаща: