«Мужчина и методы его дрессировки. Между мужем и любовником»

Вид материала

Документы

Содержание Ахиллесова пяточка Потерянный рай Ваше имя, случайно, не галатея? Очарованная странница Писаная торба Кто там шагает правой? Открой мне счастье — закрой глаза

Подобный материал:

• Комбинация влияния небесных тел, 1194.9kb.
• Курс теории дрессировки собак военная собака второе издание заново переработанное, 3289.89kb.
• Правила проведения испытаний и соревнований по национальным видам дрессировки: общему, 618.88kb.
• Варсанофьева Юлия Ивановская область, Гаврилово-Посадский район, поселок Петровский, 19.72kb.
• Дрессировка собак с помощью положительного подкрепления (кликер-тренинг), 1001.02kb.
• Леон Уитни: «Психология собаки. Основы дрессировки собак», 2658.87kb.
• Вжизни каждого мужчины есть три основных этапа: мужчина верит в Деда Мороза, мужчина, 181.5kb.
• Лекция Тема: Методы макроэкономического анализа, 129.59kb.
• Справочник отвечает требованиям утвержденной рфсс и ркф программы подготовки инструкторов-дрессировщиков,, 5096.48kb.
• Кухня. Молодая женщина готовит. Звонок. Она открывает дверь в кухню входит молодой, 1683.6kb.

АХИЛЛЕСОВА ПЯТОЧКА

Положим, ты узнала обо всем почти в самом начале. У них медовый месяц, страсги накалены до температуры плавильных печей. Если так — замри и не шевелись. Никогда не пыталась отнять кость у голодного пса? И как? Именно поэтому наберись терпения и дай насы­титься. Фаза первой лихорадки длится около полугода. Любые твои доводы и действия разобьются о гранит его... Подожди, но не в полной пассивности.

Никакой муж, даже в самый разгар увлечения, не отказывается от супружеского контакта. Икра икрой, а щи щами. Ты — его повседневность, как после­обеденная сигарета и трико. Набей портсигар леден­цами, замени спортивный костюм на тройку— и че­ловек затоскует, затревожится. А постель, она и есть постель, в ней не только еж, но и горсть крошек причинит серьезный дискомфорт. Какую веревочку ты протянешь поперек нее, чтобы сбить с марша, как остановишь конвейер — твоя забота. Фокусов здесь немерено, а в фокусе главное — ювелирность обмана.

Кажется, у Вислоцкой в «Искусстве любви» я об­наружила странный, на мой взгляд, совет: мол, старайся выработать антуражный рефлекс близости. Например, зажгла интимный светильник значит, приглашаешь к игре. Зажгла раз, зажгла два, зажгла тысячу, и уже от одного его мерцания у партнера будут возникать ша­ловливые мысли. Как у собаки Павлова. Но ночники не раритет, могут оказаться в любом другом доме Человек нанесет визит с самыми невинными намерени­ями, ну там навестить больную сослуживицу с проф­союзными апельсинами. А там горит бра! Рефлекс включился, апельсины покатились по полу, статья 117 УК РСФСР.

По моим наблюдениям, как раз наоборот— ничго так не прикручивает влево фитилек желания, как штам­пы. Известно — в чужом сарае и своя жена слаще Почему любовники метят все возможные и невозмож­ные уголки, а брак сужает пространство до постельной площадки?

Нестандартную ситуацию можно создать не только сменой декорации. Одна моя знакомая организовала итальянскую забастовку: все как обычно, кроме финиша -Нет его Всегда достигался без напряжения, а тут вдруг взял и по-английски пропал Почему бог его знает физиология — штука тонкая. Муж забеспокоил­ся- как так, с родной женой не сладит. Прибавилось усердия, и прилежания, в супружеской спальне зама­ячило пламя азарта. А через месяц его настойчивых трудов она устроила такой фейерверк, что у бедного неделю в мозгу плясали огоньки. За это время лю­бовница как-то сама собой отошла на второй план, а вскоре и вовсе исчезла за горизонтом.

Хроническая форма. Их роман не первой свеже­сти _ очень хорошо. Значит, не сегодня-завтра она пожелает закрепить за собой преимущественное право стирать его носки и приводить в чувство после тайной вечери.

Почти каждая женщина плодоносного возраста не прочь обменять прелести свободы на кнуты и пряники неволи. Мужчина мысленно махом обнажает потен­циальную партнершу. Женщина же, напротив, приме­ряет на визави брачную тройку. Для них намек на законные узы подобен свисту татарского аркана за спиной. А уж о перспективе двойной петли — суд и загс— и говорить нечего. С кровью срывать один терновый венец Гименея, к которому, худо-бедно, при­терпелся, чтобы тут же напялить другой,— покорней-ше благодарим. Я почти уверена: они и женятся, чтобы оградить себя от атак увы, увы, милые крошки, я уже окольцован, но мой стойкий напарник всегда к вашим услугам.

Заметь, мы неохотно признаемся, что несвободны Мужчина же выставляет паспорт впереди себя как щит

Кроме того, они племя отнюдь не кочевое: узлы, кон­тейнеры, смена транспортного маршрута — ввергает в уныние. И еще. Ничто так не напрягает наших драго­ценных возлюбленных, как неотвратимость выбора — блюда ли на ужин, рубашки ли на службу, спутницы ли на жизнь. Ответ на вопрос, поставленный ребром, чаще всего отрицательный. Видимо, срабатывает пра-память о первом роковом согласии, лишившем и реб­ра и рая. Поэтому отчаянное: или я, или она! — пусть сорвется криком не с твоих, а с ее уст.

Ты думаешь, любовницы из железа и не закаты­вают истерик? Еще как закатывают: годы катятся под гору, молодость делает ручкой, транзитные рандеву в печенках, а он, видите ли, все колеблется, лежит эдаким былинным валуном на распутье, и не сдви­нешь. Подметила, что вечерние немые звонки учас­тились, а муж как-то потускнел и сник,— пора на сцену. Твой выход, милая!

Самые черные календарные дни адюльтера — это праздники: Новый год. Восьмое марта, день рожденья стреноженного возлюбленного. Их отмечают с под­ругами либо загодя, либо постфактум. Поэтому очень тактично и ненавязчиво плотно сервируй его досуг на это время семейными мероприятиями, от которых не отвертишься, но которые приятны. Как то— покупка подарков, вечеринка у друзей, светский раут у себя дома, концерты, театры и т. д. Чтобы ни щелочки, ни секундочки. Можешь и приболеть, поручив его забо­там детей и холодильник (но этот ход лучше приберечь для ее именин, если ты в курсе даты).

Желателен жанр сюрприза, чтобы: ах, дорогая, из­вини, но обстоятельства... А стол уже накрыт, волосы уложены в парикмахерской, свечи зажжены и бликуют тщательно протертом и наполненном хрустале, капельки духов испаряются с венок на запястье, в груд­ной ложбинке, с исподу бедер, на кровати— чистое крахмальное белье. Вечер безнадежно испорчен, салаты скиснут, вино выпьется в одиночестве, смешанное с солеными каплями туши. Такое прощают с трудом. Никакие запоздалые извинения и объяснения не извле­кут занозы. Тем более случай не первый и (твоими стараниями) не последний.

К женам не ревнуют. А что к ним ревновать, обманутым и нежеланным. Да и любовницу доволь­но часто уверяют, что с момента ее возникновения к законной половине ни-ни. Предоставь несомнен­ные доказательства обратного. Пусть она обнаружи­вает на его теле дружеские приветы, радужные и багряные знаки вашего негасимого супружеского желания. Заденет и охладит ощутимо, тем более что ответные весточки не дозволены. А еще полезно пе­рехватить на пороге, под каким бы официальным и благовидным предлогом он ни собирался улиз­нуть из дома. Перехвати и оттесни в ванную, на ан­тресоли, на скинутые с вешалки пальто. Даже если он действительно собирался на футбольный матч, сама спонтанность может произвести хорошее впе­чатление. То же самое, но с чувством, с толком, с расстановкой проделай по возвращении. Посмот­рим, надолго ли его хватит при поточном методе. Когда любовник приходит на свидание выжатый, эго плохая новость. Короче, добейся, чтобы источ­ник скандалов находился в ее, а не в твоем доме, и тогда лавры победителя — твои.

Но главное все же, мне думается, не это. Главное, постараться полюбить любовь со всем ее приданным, в мажоре и миноре, со штилями и штормами. Ты же предпочитаешь в литературе и кино трагедию ро­зовощекой пасторали. Чужое страдание притягивает и будоражит кровь. А если и к собственному отнестись не как к предательской подножке? Оно же позволило тебе изведать такую гамму переживаний, обострило зрение и слух, растрясло жирок на душе и теле, со­скребло ржавчину с эмоций. Лично я всегда благо­дарна судьбе за эту шоковую терапию. Переиначивая Декарта (он— мужчина, тем более философ, у него свои критерии), утверждаю: я страдаю, следовательно, существую.

• Но ведь больно!
  
• Ну и что? Боль первый признак жизни.
  
  ПОТЕРЯННЫЙ РАЙ
  

Галина Кузнецова, последняя любовь Бунина, жестоко уязвила писателя, покинув его ради... другой. Счастли­вой соперницей автора «Солнечного удара» и «Темных аллей», нобелевского лауреата, эстета, баловня и бари­на была Марга Степун, сестра известного философа. Подруги-любовницы не расставались тридцать лет, до самой смерти старшей. Галина тяжело переживала утрату и скончалась через год после Марги. Об этой связи свидетельствуют воспоминания современников и дневник Ивана Алексеевича.

Осенью четырнадцатого года в модной московской гостиной познакомились две поэтессы. Одной был двадцать один год, другой — тридцать лет. Младшая имела юного мужа, маленькую дочь и маленькую книжку стихов с невыветренными запахами детской, где пиратские флотилии, клады, замки с заколдован­ными принцессами, кружевной платок на конце копья. Старшая имела бетховенский лоб в медном шлеме волос. У младшей горел на скулах деревенский румя­нец, не побежденный ни уксусом, ни рифмами. У стар­шей в бледных пальцах дымилась бесконечная папиро­са. Первая была одета в старинное старомодное платье из розового фая (складки и шелест). Вторую об­тягивал черный панцирь. — Марина. — Софья. Осьм-надцатый век смутился. Серебряный век усмехнулся. Дачная лодка перевернулась в русалочьем омуте.

Как кстати подвернулась эта война: юный муж братом милосердия машет из санитарного поезда. Са­нитарный поезд увозит раненых. Он — ранен. Его увозит санитарный поезд и больше никогда не вернет. Даже после того, как ты меня бросишь. Как кстати подвернулась эта жизнь: ее можно разбить. Что там внутри? Судьба. Смотрит с края пастушьей тропы в ущелье, замаскированное клочьями тумана. Что там на дне? Прыгни — узнаешь. И провела перламутро­вым ноготком от горла к лону и обратно.

Но сей союз не уникален. Судьбы многих знаменитых женщин омыли теплые волны Эгейского моря. Волны, из пены которых уже поднялась обольстительная богиня, но по которым еще не прошел аскетичный бог.

Ах, как ясно стоит перед глазами этот кадр, зате­рянный в архивах Вечности: в изумрудных водах пле­щется стая нереид. Капли сверкают на стройных шеях, от всплесков рук вздрагивают бутоны грудей. С небес на грациозную возню благосклонно взирают олимпий­цы. С берега внимательно и восхищенно наблюдает за своими воспитанницами их великая наставница. Ее зовут Сапфо. Остров называется Лесбос.

Солнечная античность благоволила к людям. Ее боги сами были охотниками д» острых ощущений и не третировали паству за слабости, еще не окрещенные грозным словом «грех». Приноси вовремя жертвы, соблюдай почтительную дистанцию и люби, кого ду­ше угодно.

В христианском мире на лопатке лесбийской любви жгли позорное клеймо. Она — пария, место которой лепрозории порнобизнеса. Что ж, даже такому изо­щренному кулинару кухни сексопатологии, как маркиз пе Сад, это блюдо было явно не по вкусу (оно понятно - видит око да зуб неймет). Мужской монополии здорово повезло: она имеет блистательных адвока­та — Оскар Уайльд, Андре Жид, Уолт Уитмен, Луки-но Висконти, Михаил Кузьмин. Не без сочувствия посматривают на эротические крены соратников по полу: всегда проще оправдать деяние, которое, пусть гипотетически, ты в состоянии совершить сам. А если творится нечто тебе совершенно недоступное и творит­ся существом, которое и пустили-то в этот мир ис­ключительно по твоему ходатайству и исключительно для твоих нужд? Тогда это форменное безобразие, нестерпимое для нравственного чувства.

Кстати, о нравственности. Об этой старой деве, читающей школьникам со сладострастным ужасом лекции «О семье и браке». Она сентиментальна, ис­терична, жестока. Инструкция для нее выше ситуации, интонация важней смысла. Поведай о римских оргиях былинным напевом — и она лишь подивится мощи древних развратников. Но сообщи в жанре доноса о невинных забавах подростков, и перекликнутся часо­вые на вышке детской исправительной колонии, и за­щекочет ноздри едкий запах хлорки специнтернатов.

Преувеличиваю? Ничуть. Полистай на досуге мифы Древней Греции. Вот неутомимый Зевс оборачивается быком и мчит по волнам Европу. Вот он же в обличий лебедя охмуряет доверчивую Леду. Вот изгибается под потоком золотого дождя в последней сладкой судороге тело Данаи. Ну-ка, соскреби с сюжетов антикварную патину, смой мускусный аромат легенды — и что ос­танется? Да-да, скотоложство и онанизм. И это, пар­дон, непотребство вдохновляло легионы поэтов и ху­дожников, занимало почетное место в программе об­разования юношества! И ни одно самое пуританское воображение не обнаруживало и не обнаружит здесь ничего порочного. Ибо помыслы авторов были чисты, а следовательно, и интонация. К тому же античные греки не боялись, что девушки Эллады примут миф за руководство к действию и кинутся гуртом отдаваться быкам и лебедям в надежде соединиться с олимпий­ским владыкой.

Терпимость к пестроте частной жизни — четкий барометр цивилизованного общества. Когда-то под­данным диктовали даже позы соития. Леонардо, по­вернувший женщину лицом к партнеру, воспринимался не сексуальным революционером, а еретиком. На фи­нише двадцатого века статья за мужеложство укра­шала лишь наш гуманный Уголовный кодекс. А всего полтора столетия назад бедных уранистов жгли, ка­стрировали, заковывали в кандалы. (Сквозь улюлю­кающую толпу сорбоннцев ведут связанного ректора Желток стекает по щеке.— Ты всегда был меток. мой мальчик! Я назначаю тебе последнее свиданье на Гревской площади. Не забудь принести свою вя­занку к моему костру.) Один французский адвокат прошлого века воскликнул по поводу казни двух го­мосексуалистов: «Какое варварство приглашать к больному не лекаря, а палача!» Европа вняла этому возгласу.

Царская Россия тоже дозревала до прощания с имперским пуританством. Но пролетарская держава вмиг оазмазала по стенке сопливых гуманистов и возвела ханжество в государственный принцип. Шутка ли, до шестидесятых годов в учебниках юридических факуль­тетов отсутствовал раздел сексуальных преступлений. За целомудрие будущих слуг закона опасались больше, чем за их профессионализм. Функции брака сводились к размножению. Ах, гомункул, гомункул, голубая меч­та тоталитаризма!

Сухой закон в Штатах выпустил из бутылки джин­на мафии. Пьяницы не вывелись, зато омолодился жанр детектива, зато полиции пяти континентов жить стало лучше, жить стало веселей. Столь же щедро расплатился со своими гонителями советский бизнес: не изволите узаконенного получайте теневой. И ко­гда от монопольной любви в отечественном вариан­те исходит гнилостный душок, это не органическое свойство явления, а результат отношения к нему сис­темы...


ВАШЕ ИМЯ, СЛУЧАЙНО, НЕ ГАЛАТЕЯ?

Лично я не подвержена никаким сексуальным отклоне­ниям. Но малышки «Пентхауза» или «Плейбоя», рос­кошные бюсты календарных моделей осаживают мой аллюр в подземных переходах. Тогда как снимки об­ладателей мускулистых торсов не трогают ничуть. Это не вывихи психики, это нормальная реакция: глазок в душевую дамского отделения бани всегда просверлен с противоположной стороны. Никакую купальщицу не соблазнить перспективой созерцания намыленных самцов. Зато от конкурса красоты жена оторвется неохот­нее, чем муж. Никакой патологии: творец создал муж­чину как черновой вариант, еще неопытной рукой, из грубоватой глины. Женщина же делалась на заказ, под пристальным контролем покупателя.

Фанатичная страсть к оружию, картинам, ювелир­ным изделиям — пожалуйста! Столбняк от мрамор­ных граций, бронзовых Диан — сколько угодно. Так будем же последовательными, ведь перед живой жен­щиной, если природа придумала ее не в припадке мизантропии, меркнут и украшения Фаберже, и полот­на Рафаэля. Будь иначе, мастера всех видов и жанров искусств за недостатком натуры давно переквалифици­ровались бы в управдомы, рекламная индустрия свер­нулась до масштаба свечного заводика в Самаре, а Мулен-Руж перекупил бы Макдональдс. Вспомним, у всех Венер, Психей, Граций был двойник с тем­пературой тела 36,6. Столь же ослепительный, но в ла­данной дымке тленности.

Заглянем в медицинский справочник: «Этиологи­ческие и патогенезные механизмы гомосексуализма, он же инверсия, уранизм, лесбиянство, сапфизм, пол­ностью неизвестны». Предлагаю свою версию. Не на­учную, скорее гуманитарную, как помощь.

Прежде сознания пробуждается в человеке ин­стинкт собственника. Первый выпуклый рефлекс — хватательный. Цепко сжимает крохотный кулачок и погремушку, и прядь матери, и мизинец отца. Един­ственный доступный в ту пору способ присвоения съесть. И младенец все тянет в рот. Постепенно вы­ясняется, что съедобного в этом мире маловато. Ар­сенал завоевания после короткой заминки пополняется новым оружием: что нельзя проглотить, можно уничтожить. Гильотинируются куклы, потрошатся книги,выливаются на пол духи. У некоторых мужчин этот метод овладения остается основным пожизненно. И тогда рушится Троя, разгораются мировые войны, на смуглой груди цыганок и бесприданниц распуска­ются алые розы ран.

Следующий эволюционный этап купить или ук­расть. Подавляющее большинство на нем и тормозит. Но есть еще один вариант присвоения, который высит­ся надо всеми, создать. Это мой дом, потому что я его построил, это мой сад, потому что я его посадил, это мой ребенок, потому что я его родила. На отшибе, автономно расположены способы получения в личное пользование женщины.

Соломон утверждал, что ветру, и орлу, и сердцу девы нет закона. Либо лукавый иудей льстил легионам своих прелестниц, либо мудрость его страдала серьез­ным дефектом. Кому как не ему, с интернациональным штатом жен, раздутым до размера среднего советско­го министерства, знать, что путь к сердцу женщины лежит через ее лоно. Где-то там, в тропической ночи, мерцает светлячком точка. От прикосновения к ней мыльными пузырями лопаются валуны у входа в запо­ведный грот, с шуршанием отступает прилив, и на песке остается золотая рыбка, готовая выполнить лю­бую прихоть господина, задохнуться у его ног в полу­метре от воды, накормить на завтрак собственной плотью. Нередко бывает, что эта точка ускользает солнечным зайчиком от усердного ловца, а случайная рассеянная ладонь накрывает ее сразу, как зазевав­шуюся бабочку.


ОЧАРОВАННАЯ СТРАННИЦА

В фокусе — героиня. Та из двух, чья кровь заражена вирусом рокового влечения. Симптомы его присутствия проявляются с младых ногтей: сверстницы уже заневе­стились. Где надо — выпукло, где надо — вогнуто. А она по-прежнему смахивает на подростка с грубоватыми манерами, походкой гавроша и жарко-тревожной аурой. Стихи и футбол, румянец и сигарета, циничные реплики и пажеское послушание. Сплошной резкоконтиненталь­ный климат. Однажды на пути возникает наставница.

Опытная жрица запретной любви вычисляет потен­циальную послушницу моментально. Их сближение происходит без усилий, без путаных объяснений, стре­мительно и естественно, как слияние торопливого ручья со спокойным озером. Это не связь, это посвящение, неумолимое зеркало судьбы, поднесенное вплотную к душе: смотри, детка, смотри внимательно — вот истинные причины твоего смятения и неуюта, испарины твоих сновидений, лихорадочных вопросов себе и миру. Ответ пугает, он похож на приговор? Увы, другого нет.

До поры до времени удается сохранить инкогнито. Но сколько веревочке ни виться... Рано или поздно случается неизбежное — встреча:

Движением беспричинным Я встала, нас окружили. И кто-то в шутливом тоне:

Знакомьтесь же, господа! И руку движеньем длинным Вы в руку мою вложили, И нежно в моей ладони Помедлил осколок льда.

Женская интуиция, не ослабленная, а усиленная изъяном, диктует одной гипнотические слова и поступ­ки. Других же забавляют и притягивают откровенное обожание, пряная смесь союзничества и чужеродности. Они часто подолгу молчат. Старшей (не по возрасту. по чувству) нравится, когда младшая чем-то занята - ею можно беспрепятственно любоваться. Вот только зрение не единственный орган чувств, подаренный нам природой. Есть еще как минимум четыре, и вовсе не периферийных.

Понятно, что ни к чему для полноты ощущений нюхать перстень, даже если у него форма цветка, сли­зывать масло с холста или гладить гриву медного скакуна. Так-то оно так. А если у предмета полный комплект чудесных свойств? Почему у зрения такие привилегии? Нелепая дискриминация. Да и мыслимо ли удержаться от искушении уткнуть нос в душистые волосы, припасть к роднику жилки на шее, к маковому зерну родинки над влажным углом рта? На этих ласках все бы и закончилось.

Но нутро старшей грызет и гложет пророчес­кий страх: вот-вот ворвутся в их пастораль накачан­ные викинги и украдут, умчат ее сокровище. А чем, чем они лучше? Лишь тем, что имеют законное пра­во окольцевать при свидетелях, чтобы после при­шпоривать ее норовистую лошадку на скрипучих ди­ванах. Не отдам! Так из смуты, ревности, пощечин, истерик, покаяния, слез и пота рождается первая брач­ная ночь.

Жребий брошен, рубикон позади. А как изменились глаза подруги — от вчерашней снисходительной про­хлады ни следа. То-то же! Но эйфория будет быстротечной. На сей раз реальность материализуегся в об­разе родителей младшей (старшая либо уже покинула отчий кров, либо отношения с близкими приняли ха­рактер коммунального сожительства).

Мать давно смущала странная дружба дочери. Чутье твердило: что-то здесь нечисто. А теперь и вовсе сидят две девушки на кушетке с видом благовоспитан­ных гимназисток, а между ними такие разряды элек­трические проскакивают, словно это молодожены. Дневной неурочный визит с бесшумным поворотом ключа поставит раскаленные точки над «и». И запыла­ют костры инквизиции. Мольбы, проклятия, карцер, угрозы суицида и кровавой расправы — все пустит в ход несчастная мать. Ее можно понять. Лучше бы дочь принесла в подоле, спуталась с женатым эти девичьи грехи вечны. А здесь... Срам-то какой!

Игра в заговорщиков кончилась. Жгучая тайна при ярком свете пыточной лампы обернулась грязной спле­тней. Под лепестками оказались ядовитые шипы, под ковровым мхом — бездна. И заблудшее чадо не выдер­жит, содрогнется и отступит. Отступит ровно на тот шаг, который отделяет ненависть от любви. А когда после каникул, проведенных у тетки в Саратовской губернии, окликнет в толпе знакомый голос, она обер­нется. Медленно-медленно, очень медленно... и из ле­дяных осколков само собой сложится неуступчивое слово «вечность».

Конец первого акта. Пожалуйте в буфетную, господа!

Молодые раны заживают скоропостижно. Еще не сносились кроссовки, в которых несла караул под теми к-нами, еще не порыжели чернила на письмах и екает плечко от звука запретного имени, а новая Галатея спускает мраморную ножку с пьедестала. Горький опыт наставил первые, пока еще редкие красные флажки на дистанции: никаких поздних звонков и визитов, никаких семейных чаепитий.

• Что же твоя новая приятельница никогда не зайдет в гости?
  

• Она, мама, очень стеснительная.
  

Карта города в масштабе один к одному выучена наизусть. Две руки в одном кармане куртки. Тупики, скверики, черные лестницы, ясельные беседки, чердаки и подвалы, где голуби и кошки, где граненый стакан наливают до краев рубиновым портвейном, где ти­хонечко гуляет в смуглых пальцах нож. Самые теплые места — на заднем сиденье автобуса. Самый длинный маршрут — до аэропорта. Жмемся мы друг к дружке, чтоб теплее стало. Водитель подмигивает в зеркальце:

уже приметил. Милиционер интересуется паспортами:

тоже приметил. Нет, лейтенант, никуда мы не летим, хотя очень хотелось бы. Говорят, далеко-далеко есть лебединый остров, где ни штормов, ни ветров, ни паспортного режима, где каждая раковина в море— с жемчугом, где на каждом дереве — гамак, а в каждом гамаке — по русалке. Мы не нарушим порядок на вверенной вам территории. Мы только погреемся — и назад. Можно?

Минет зима, минет лето. Вот и осень. Сезон свадеб. Куклы на капоте, фата на невесте, жареные лебеди, народные песни, цыганочка с выходом, жениху жмут туфли, невеста уже без фаты курит и плачет в туалете.— Тебе нравится? — Her.— Невесту успокоили жениха разули, куклу отвязали от капота, спеленали сунули в коляску. Сопит, моргает, тужится.— Тебе нравится? — Да!

Можно вырыть крепостной ров, возвести китай­скую стену, вставить глазок от непрошеных посети­телей, когда они — люди. Природа же легким щелч­ком пробьет брешь в яично-медовой кладке, от ее вздоха слетят пудовые замки и засовы. Теперь ее вест­ник явится в розовой оболочке херувима, а попросту говоря — ребенка.

«Того, кто никогда не придет, того, о чьем появле­нии даже нельзя молить. Можно просить у Богомате­ри ребенка от возлюбленного, можно просить у Бого­матери ребенка от старика — не справедливости — чуда, но о безумии не просят. Союз, где ребенок исключен начисто... Вот единственная погрешность, единственное уязвимое место в том прекрасном целом, которое являют собой две любящие друг друга женщи­ны. Не влечение к мужчине, а желание ребенка — вот чему невозможно противиться. Единственное, что спа­сает мужчину. И — человечество.

«Что скажут люди» — ничего не значит, не должно значить, ведь, что бы люди ни сказали, они скажут дурное, что бы ни увидели — увидят дурное. Дурной глаз зависти, любопытства, безразличия.

...Церковь и государство? Не посмеют сказать ни слова, покуда не перестанут толкать и благословля гь на убийство тысячи молодых людей.

Но что скажет, что говорит об этом природа единственная мстительница и заступница за наши Физические отклонения. Природа говорит: нет. За­прещая нам это, она защищает себя; Бог, запре­щая нам что-то, делает это из любви к нам; При-оода— из любви к себе, из ненависти ко всему, что не есть она.

..И та, что начинала с нежелания иметь ребенка от него, кончит желанием иметь ребенка от нее. И оттого, что это не может быть, она однажды уйдет, продолжая тюбить, но гонимая ясной и бессильной ревностью своей подруги, и настанет день, когда она, никому не нужная, рухнет в объятия первого встречного». (М. Цветаева).

И замелькают перед очарованной странницей путе­вые пейзажи и платформы. А на них ее транзитные подруги — блондинки и брюнетки, болтушки и мол­чуньи, вертихвостки и хохотушки, неряхи и чистюли. У них будут дети и не будет детей. Обручальное золо­то будет посверкивать на безымянном пальце то спра­ва, то слева. Они будут кидаться в связь, зажмурив­шись, как в омут. И вступать высокомерно, как арис­тократки в придорожную корчму. За ними будет тянуться шлейф духов и смог перегара. Их будет мно­го. Не по хотению темперамента, а по щучьему веле­нию судьбы. Или общества. Которое шарахнется от такой супружеской пары как от чумы, обнесет ее колю­чей проволокой взглядов, швырнет в спину комья на­смешек. Портачит природа. Платит человек. Пошли, Господи, всем своим отверженным чадам утешение. Смягчи нравы и сердца.






ПИСАНАЯ ТОРБА

Нареки партнера в пылу ссоры неудачником, карь­еристом, кретином, рохлей, алкашом, скупердяем, альфонсом. Чем грозят подобные крестины? Ну за­метешь штукатурку с пола в коридоре, побарствуешь ночку-другую на постели без подселения, забу­дешь надеть под нейлоновый халат трусики— и ин­цидент исчерпан. Обругай его бабником — и тебя наградят польщенной ухмылкой. Но, упаси Бог, хоть ненароком, хоть в шутку пренебрежительно щелкнуть по орудию воспроизводства! Это оскорб­ление уже не смыть ни потоком слез, ни ванной из «Наполеона»

На выходе из сортира мужчина рефлекторно ощу­пывает гульфик По версии Фрейда, из подсознатель­ного опасения: все ли в целости и сохранности Он может забыть вымыть руки, но эта ревизия свя­щенный ритуал. Набоков в «Лолите» образно именует причинное место «жезлом жизни», «скипетром» И впрямь для многих это весомый атрибут власти над миром Добавлю — над миром собственных ил­люзий.

Самая закоренелая из них — это иллюзия прямой арифметической зависимости между двумя величина­ми: их размером и нашим удовольствием Античные ваятели умещали победное оружие своих героев и небожителей за миниатюрным фиговым листком Вряд ли из соображений экономии или приступов целомудрия. Просто древним асам любви для блис­тательных викторий над пылкими южанками не требовалась тяжелая артиллерия Они разбирались что почем

Большому куску рот радуется, утверждает пословица

но не уточняет — чей рот Держу пари, он принад­лежит обжоре, но никак не гурману Да и для прими­тивного чревоугодника гигантские параметры блюда -источник скорее визуального восторга.

А пагубное заблуждение с упорством сорняка про­должает буйно цвести повсюду Именно пагубное. Из-за него наши голиафы сплошь и рядом — нефтяники, непоколебимо уверенные, чго их щедрая оснастка уже бесценный подарок женскому роду и дополнитель­ные усилия совершенно ни к чему А у тех, кому пришлись бы впору хлорофилловые плавки эллинов, невинная жертва хозяйской мнительности приучена по первому сигналу тревоги сворачиваться в унылый ку­киш

Амазонка отлично справляется с задачей развен­чания вредоносного мифа. Потому что таинственный материк, на который алчные колумбы высаживаются как колонизаторы, с опасливой агрессией и с нитками стеклянных бус в обмен на золото и мех, для па­дчерицы пола — родная почва Здесь и в полной тем­ноте, по едва заметным ориентирам, по еле уловимым вздохам и трепету, по звездам и росе отыскивает она узкую козью тропку, по которой добирается до ма­гической точки куда проворней неуклюжих конкиста­доров

В плане физиологии близость со стороны стар­шей — образец альтруизма. Самая желанная награда за труд сердцебиение и пустынное марево в зрачках подруги. Это более психологический акт, чем плотский. На пути к собственному финишу (особенно вна­чале) двойной заслон пола. Робкие поползновения младшей восстановить симметрию пресекаются в за­родыше:

• Какой клад ты там надеешься отыскать, сокро­вище мое? Извини, вынуждена огорчить — ничего, до­стойного твоего драгоценного внимания, нет и не предвидится. Не напрягайся! Мне вполне достаточно наблюдать твой полет.
  

Рука отдергивается и перепархивает на нейтраль­ную территорию.

А после подругу убаюкают, спеленают в лаван­довый батист шепота, признаний, шаманства бессвяз­ных бормотании. Когда-нибудь, одиноко дотлевая под классический храп, она вспомнит о них, и никакой маршальский жезл не послужит оправданием его са­модовольному владельцу, не перевесит пустую чашу любовного эпилога.

Альтруизм, конечно, не беспределен. Умирать от жажды над ручьем и падать в голодные обмороки за накрытым столом — этих танталовых мук не сте­рпит ни одна уважающая себя плоть, которая в гробу видала все психологические барьеры и со­мнения. В конце концов вопреки протес гам и само­отводам хозяйки она предъявит ультиматум, требуя свою законную долю. Тогда отыскивается компро­миссное решение, необременительное для партнер­ши. Какое? А вот и не скажу! Это не трактат по технике лесбийского секса. Я о любви вам толкую. О л-ю-б-в-и!


КТО ТАМ ШАГАЕТ ПРАВОЙ?

По статистике, около 50% мужчин и лишь 25% женщин имели в жизни хотя бы разовый инверсионный контакт. Так ли это? Думаю, что первые привирают,вторые скромничают. Конкурент ли Адам Еве по части дегустации запретных плодов? Другой вопрос, что первая леди земли, ловко сорвав и уничтожив с огрызком розовый ранет, уже через секунду паслась под деревом с таким непорочным видом, что и рент­геновский луч устыдился бы своих подозрений. С на­шим по-прежнему неумеренным любопытством сопер­ничают только наша же скрытность. Которую не уле­стишь никакими посулами анонимности: прекрасный пол усвоил насмерть, что чужая тайна — самый скоро­портящийся продукт.

На любой щекотливый вопрос, в какой бы щадя­щей форме его ни задавали, последует ответ: не была, не владею, не состояла. Чем стремительней и воз­мущенней звучит «нет», тем верней под ним зарыто «да». Ничто не вынудит нас приподнять и краешек спального полога без гарантий аплодисмента, а не свиста и гнилых помидоров.

Воображаю исследователя прошлого века, когда женская чувственность отождествлялась с бесстыд­ством и распущенностью, за сбором научного мате­риала:

• Пардон, мадам, знакомо ли вам ощущение ор­газма?
  
• Да как вы смеете? Я порядочная женщина! — набухала матрона.
  
• Не понимаю, о чем вы? Ванечка, Ванечка, тут господин медик всякие глупости задает! вспыхивала новобрачная.
  
• Это провокация. Андрей — мой товарищ по партии и борьбе,— каменела народоволка.
  
• А как же! Желание клиента — закон Угостите, пупсик, папироской,— подмигивала Нана или Лулу
  

И готово. И варится в чугунном котелке лапша для блюда национальной кухни под названием «жен­ская фригидность». Мужья верили Почему нет? Ос­вобождало от массы хлопот. А что мигрени, флакон­чики с нюхательной солью, обмороки в присутствен­ных местах, горничную по щекам, сама под поезд — это все нервы и блажь.

Когда судьба швыряла меня на койки гинекологи­ческого отделения, я каждый раз недоумевала: печаль­ный счет соседок по палате, вне зависимости от возрас­та и супружеского стажа, был едва-едва открыт Мне же досталось не лоно, а какой-то пылесос. Но откуда тогда берутся астрономические цифры абортов по стране? Вроде не тот показатель, который раздувают ради премий и международного престижа. И я чув­ствовала себя чуть ли не главной виновницей мрачного лидерства державы на этом кровавом фронте, пока не догадалась: все врут — и правильно делают Чем еще, кроме лжи, защитит себя женщина в мире, который нарек ее греховным сосудом, в государстве, которое требует от нее ханжества и распутства одновременно^? Вы надеетесь выманить признание в причастности к явлению, которое иначе как извращением и патоло­гией не именуют? Дудки вам!

Впрочем, о конспиративных трюках это я так, для точнения Какая разница, четверть и четверть. Ко-ичество женщин, не допускающих и мысли о мо­нопольном увлечении, не доказательство ненормаль­ности остальных, более плюралистичных сестер. д сколько европеянок ни за какие коврижки не пе-песпят с негром или аборигеном Австралии? А сколь­ко правоверных мусульманок шарахнутся от христи­анина?

ОТКРОЙ МНЕ СЧАСТЬЕ — ЗАКРОЙ ГЛАЗА

Женщина любит с закрытыми глазами. В этой рефлек­торной реакции на наслаждение — бездонная глубь Кому не знаком расхожий фольклорный сюжет, злая колдунья превращает прекрасного принца в монстра Чары рассеются лишь тогда, когда полюбит его в этом непотребном виде красная девица. И (какое постоян­ное везенье) везде и всегда, у всех народов отыскива­лась своя Настенька. Сначала по нужде, а потом тро­нутая душевными красотами неказистого жениха, по доброй воле соглашается она стать его спутницей. Более того, обнаружив хладное тело, пленница долго не пускается с облегчением восвояси, а коленопрек­лоненная тормошит, поливает горючими слезами свое­го квазимодо: «Ты проснись-пробудись, мой желанный друг». Это не риторическая фигура заплачки. Именно желанный.

С нашими рыцарями такой номер не проходит Эверест их жертвенности — лобызание мертвой невесты и то при условии хорошей сохранности трупа А лягушачью шкуру они непременно сожгут. Потому как очень хочется. Не завтра и навсегда, а сегодня и немедленно — и гори все синим пламенем.

А мы — такие. Нас медом не корми, дай только очеловечить чудовище. Калеки, карлики, тарзаны маньяки всех сортов — какие степные просторы, какое поле деятельности!

Взамен не возьмем ни полушки, ни полушалка. Тебя не соблазнить ни платьями, ни снедью, спра­ведливо посетовал поэт. А на блесну восхищения ло­вимся моментально. Промелькнет угрюмый восторг в тусклых зрачках удава — и женщина зачастит в тер­рариум. Разбередят ее сердце ночные серенады, и она рухнет с балкона в объятия певца, заранее простив ему и рубильник Сирано, и оскал Гуимплена. А чаще даже не заметив ни того, ни другого.

В начале века в поездах промышляла особая кате­гория дорожных аферистов. С усиками и в цилиндрах Подсаживался такой валет к одинокой пассажирке и затевал знакомство, опутывая жертву клейкими ни­тями комплиментов, молниеносными признаниями, окатывал северянинской ажурной пеной, окуривал наркотическим фимиамом. От станции до станции ус­певал справиться с испугом, корсажными шнурками приличий, «сударь, что вы себе позволяете». И наши не избалованные дифирамбами прабабушки размякали, таяли, как мартовские сосульки, теряли бдительность. а вместе с ней свои дорожные саквояжи и ридикюли. Видимо, промысел был настолько прибыльным, не­сложным и безопасным, что скоро обет авил по своему чмаху карточный железнодорожный бизнес по выка-иванию денег у раззявистых маменькиных сынков. В некот орых поездах даже вешали специальные преду -поедительные таблички. Совершенно напрасные. Ци­линдр и усики заслоняли все. Думаю, обобранные дамы горевали вовсе не об утрате кошельков и при очередной встрече с жуликом не полицмейстера бы позвали, а закатили сочную сцену.

Нам совершенно безразлично, откуда идет тепло:

от старинного камина, буржуйки, костра на снегу или спичек балабановской фабрики. Только бы шло, толь­ко бы грело. Потому отсутствие у партнера рук, ног, мозгов, члена, любого органа, кроме сердца,— до­садная, но извинительная оплошность природы. К то­му же последняя пытается загладить свои промахи, как-то утешить нестандартных детей: глухонемые улавливают даже вибрацию эфирных волн, слуху сле­пого позавидуют и кошки. А уж компенсировать сто­граммовую недостачу и вовсе легко. Особенно в на­шем спартанском государе гве, где все мы — падче­рицы пола в саже и лохмотьях. Потому что мужья, способные без понукания вбить одиозный гвоздь, сде­лать комплимент, при разводе поцеловать руку, не требуя дележа табуреток и зубочисток, предел грез. Потому что с температурой под сорок мечемся меж­ду стиральной машиной и пылесосом, с кличем «са­рынь на кичку!» штурмуем житейские бастионы. У нас стальные локти и тонкие, как папиросная бу­мага, стенки маток. От наших улыбок содрогаются закаленные дантисты. Мы политы матом и духами, от которых дохнут мухи и хлопаются в обморок комары. На нас искусственные шубы и неглиже, от кото­рого у мужчины встают дыбом только волосы.

Но кольчуга Брунгильды вспенится кружевным пеньюаром, но из облака прачечного пара вылепится субтильная нимфа, стоит произнести простенький текст заклинания:

• Я не подпущу тебя к плите, чтобы атласную кожу не высушил ее жар, буду драить до блеска полы, чтобы ты могла босиком пропорхнуть в ванну, твои вены не набухнут от тяжелых сумок, у тебя никогда не потекут краны, не окосеет дверь, не рассохнутся стулья, не затупятся ножи, а в вазе не завянут цветы. Я буду плотником, маляром, сантехником, нянькой, горничной. Только люби меня. Как умеешь и сколько получится.
  

Декламатору выплатят вожделенный гонорар. И откроют беспроцентный бессрочный кредит. Даже если он ограничится двумя-тремя телодвижениями в заданном направлении. Когда сей сладкоголосый соловей — мужчина. А его сопернице нельзя опериро­вать фальшивыми векселями. Иначе первый же встреч­ный укомплектованный счастливец сдует ее с драго­ценного ложа, словно пивную пену.

Вот и старается, вот и несет на блюдечке с голубой каемочкой амурное ассорти, заказанное избранницей. В нем поклонение соседствует с презрением, раболеп­ство с деспотизмом, грубая фраза обрывается в голу­биное воркование, рысь прыгает на загривок, чтобы обернуться вокруг горла ласковой горжеткой. Она об­ращается к подруге, как женщина к любимому, она обращается с подругой, как мужчина с возлюбленной.

И все-таки,— слышу за плечом прокурорский голос въедливого читателя,— зачем нормальной жен­щине природный кастрат, когда вокруг племенные стада?

А зачем умнице — дурак, трезвеннице — алкого­лик моралистке— бабник? Зачем, зачем... Затем!

Журнальный снимок: голливудская звезда в обним­ку со знаменитой теннисисткой. Что породило этот союз — банковский счет Мартины Навратиловой или аллергия на бицепсы экранных суперменов? А может (почему бы и нет?) элементарная женская сердечная недостаточность.

Судейский свисток судьбы вызывает монопольную любовь со скамейки запасников там и тогда, где и ког­да мужчина проштрафился окончательно или его при­сутствие чревато катастрофой. А еще когда женщина страдает хронической формой сиротства. Это не про­фессиональная болезнь старых дев и покинутых жен. Внешние обстоятельства могут быть самыми распре­красными: семья, стабильность, достаток. А копни поглубже космический вакуум, беспредел одинокос­ти. На чьей груди отыщется место и для щеки, и для души, если не на груди существа, сочетающего в себе родственность и чужеродность. Первое — чтобы по­нять, второе — чтобы притянуть.

Вот тепличный росток, вскормленный маменьки­ными нитратными баснями о мужском коварстве, за­пуганный обескровленными призраками абортов. Ей давно пора ночами напролет втискиваться барельефом в стены лестничных площадок, прятать под пудрой и шейным платком радужные кляксы первых уроков страсти. А она щиплет овечкой травку на клумбе под отчим окном до ранних сумерек комендантского часа. Но болотные огни блуждают в карминовых потемках тела, и на них, как на маяки, выруливает контрабанд­ная шхуна:

• Твоя приятельница не вылезает из джинсов...
  
• Сейчас так модно, мама.
  
• ...и из твоей комнаты.
  
• Мы занимаемся. Английским языком. Ты что-то имеешь против?
  

А вот хрупкая сосенка с мужем-дятлом. Он закон­чил классическую гимназию подворотен и подвалов, где сопрягаются на скорую руку и без выкрутас, он так и не понял разницу между самообслуживанием и парт­нерским сервисом, путает окончания мужского и жен­ского рода... Его любовь— это еженощный спуск в тесную штольню, это упорная осада крепости, кото­рая и не думает сопротивляться. Только не надо коло­тить в нее бревном, а достаточно нажать неприметную кнопку в стене над воротами — и они откроются авто­матически.

В итоге муж оправдывает свои левые демарши холодностью жены, которая мается от ломоты в по­яснице, астении, апатии, утешая себя время от времени собственноручно.

Но по остальным параметрам муж вполне удов­летворяет: чадолюбив, домовит и т. д. Поменять его на какого-нибудь народного умельца — сомнительный бартер. Любовники — публика ненадежная, завертят, закрутят, наломаешь дров, разоришь гнездо, а как новое вить, тут-то они порх! — и ищи-свищи. Кукуй ягзицей, считая копеечную сдачу от пущенного по ветру бабьего века. А подруга — вне подозрений и вне конкурса. Ей-то потайные рычажки известны как свои пять пальцев, которые и воздадут должное всем ис­томленным опалой бугоркам и впадинкам. В оплату не надо делить детей, квартиру, менять фамилию, потрошить почту в поисках квитка алиментов. Лишь иногда всплеснет короткое сожаление:

• Как грустно, что ты— не он. Я бы хотела жить с тобой по-человечески, чтобы у нас было все, как у людей.
  
• Ну, дорогая... тогда тебе следует завести не меня, а мужчину.
  
• Не могу.
  
• Почему?
  
• Он потребует всего.
  

А вот — наседка. С личной жизнью покончено раз и навсегда. Служение детям— смысл ее существова­ния, ее сладкий крест, которым она не поделится ни с кем, с которым она не расстанется ни за какие блага мира, кому бы их ни сулили, ей или детям. Но кровь не водица, без огня закипает. Бегать по свиданиям? Круг­лосуточные ясли? Ни за что. Привести мужчину в дом? Травмировать психику ребенка. А тетя есть тетя. Осо­бенно такая — добрая, щедрая. Ну а что кладет ее мама с собой, а не стелет, как другим гостям, на раскладушке,— эта деталь до определенного момента не фиксируется. А когда он наступает, очарованной страннице указать на дверь куда проще, чем ее свод­ным братьям. Ее права всегда птичьи.

А вот руководительница крупного предприятия.

У нее негнущийся голос, синий костюм, а под прямой без шлиц и складок юбкой угадываются галифе. Под­чиненные обоего пола замирают навытяжку на даль­нем краю ковровой дорожки ее кабинета. На банкетах ей наливают коньяк, а не вино. Муж давно дезертиро­вал, не сняв фартука и не домыв посуду. Адъютант, щелкнув каблуками, приглашает на тур вальса мар­китантку (уволить обоих). Водитель приклеен к рулю. Водопроводчик пьян. Сосед по лестничной клетке — старый хрыч и хам. Никто не пожалеет. Никто не приголубит. Никто не подарит цветов. Таких, как эти...— Милочка, откуда у меня подснежники? Вот как. Спасибо, тронута... Принесите мне чашечку кофе. По­жалуйста. Две чашечки кофе...

А вот законсервированная из-за ложной неприв­лекательности и реальной застенчивости девственница, а вот смоковница в незатянутых порезах мужниных попреков, а вот, а вот, а вот... Жизнь не пользуется копиркой, для каждого она сочиняет свой сюжет, на который у нее авторский патент, завизированный в са­мых высоких инстанциях. Не будем вмешиваться, ляз­гая цензурными секаторами. От человечества не убу­дет, какими бы способами люди ни любили друг дру­га. Лишь бы любили.