Московский общественный научный фонд образы власти в политической культуре России
| Вид материала | Книга |
- М. Н. Афанасьев клиентелизм и российская государственность исследование, 4389.86kb.
- Идентификационных структур в современной под редакцией Т. Г. Стефаненко россии., 889.1kb.
- Е. Я. Басин искусство и коммуникация, 2888.89kb.
- В рамках реализации благотворительных программ, 68.65kb.
- Информационное письмо, 25.22kb.
- Уважаемые коллеги!, 63.47kb.
- Москва 1999 moscow public science foundation е. Y. Basin art & communication: Essays, 1994.22kb.
- Российская академия наук центр цивилизационных и региональных исследований в. Д. Нечаев, 1680.34kb.
- П. А. Сорокина Москва Санкт-Петербург Сыктывкар 4-9 февраля 1999 года Под редакцией, 6816.25kb.
- Концепция легитимности политической власти М. Вебера и современность. Право как инструмент, 52.21kb.
Власть и политическая культура: воздействие политических институтов на советские и постсоветские культурные ценности
“Гражданская” политическая культура
П
олитико-культурные нормы, ценности и установки во многом определяют исход политических процессов. Так, преобладание в политической культуре общества либеральных ценностей способствует росту стабильности демократических политических институтов. Напротив, антидемократические установки способны препятствовать политической либерализации (Almond and Verba, 1963; Dahl, 1989). Судьба российской демократизации в конечном итоге будет зависеть от степени поддержки россиянами либеральных норм и ценностей (Гаджиев и др., 1994). Поэтому исследование российской политической культуры имеет не только теоретическую, но и сугубо практическую значимость. Эта статья ставит цель описать и сравнить особенности советской и постсоветской политических культур, формировавшихся в различных политико-институциональных контекстах. Такое двойное сравнение поможет выяснить, способствует ли постсоветская политическая культура развитию российской демократии или, напротив, препятствует этому процессу.
Каковы отличительные характеристики политической культуры демократических обществ? Возможный ответ на этот вопрос содержится в работе Г.Алмонда и С.Вербы “Гражданская культура” (Almond and Verba, 1963). Изучая политическую культуру в либеральных демократиях, Алмонд и Верба обнаружили характерный тип, присущий наиболее развитым из них. Условно такая политическая культура была названа “гражданской”.
Исследователями было выделено три “идеальных” — не встречающихся в реальности в “чистом” виде — типа политической культуры: приходская, подданическая и партиципаторная (участвующая). Первый характеризуется отсутствием у людей данного общества интереса к политике и происходящим событиям. Второй — как явствует уже из его названия — означает подчиненное положение граждан по отношению к власти: люди могут интересоваться политикой, признавать или нет легитимность существующего режима, но активно в политике они не задействованы. Первые два типа сближает практически полное отсутствие участия граждан в политическом процессе, и это свойство отличает их от третьего типа — партиципаторной культуры, когда граждане не только интересуются политикой, но и ориентированы на активное участие (Almond and Verba, 1963). Сочетание всех трех типов, когда третий доминирует над первыми двумя, и создает “гражданскую” культуру.
Возможно, такая расстановка акцентов сужает представление о политической культуре в целом. Ведь участие отражает только ту ее сторону, которая доступна фактическому наблюдению. Но в этом и состоит важное преимущество подхода Алмонда и Вербы: на основании наблюдаемого поведения можно сравнивать различные общества.
Какова мера соответствия советской и постсоветской политической культуры образцу “гражданской”? Ответ на этот вопрос поможет прояснить границы применимости понятия “гражданская культура” к анализу политической культуры общества, переживающего процессы трансформации.
Политическая культура:
неизменная традиция или рациональная адаптация?
Политическая культура зачастую рассматривается как устойчивый феномен. Формирование культуры – долговременный процесс, поэтому трудно ожидать от норм и ценностей быстрой изменчивости (Almond and Verba, 1963). По мнению многих исследователей, унаследованные от советского прошлого политико-культурные ценности значительно влияют на процессы постсоветского развития (McAuley, 1997). Каков же характер унаследованной политической культуры? Существует два противоположных ответа на этот вопрос.
Ряд исследователей политической культуры России считали, что автократизм, эгалитаризм и патернализм всегда доминировали в сознании русских (Friedrich and Brzezinski, 1956; Barghoorn, 1965; Keenan, 1986). Многие советологи сходились на том, что советская политическая культура — в ее зрелом виде — воспроизвела дореволюционные политические установки и ценности, а именно, “слабость и неэффективность представительства, низкий уровень политического участия, авторитаризм и бюрократизм” (White, 1979: 64). Ряд постсоветских исследований также следуют этой теоретической модели (Lloyd, 1993; Finifter and Mickiewicz, 1992). Например, А. Финифтер подчеркивает “авторитарный характер” постсоветских политических ценностей: “изменились институты, но не нормы” (Finifter, 1996: 149). Базовые ценности нелегко изменить, поэтому демократизация обречена на неудачу (Laqueur, 1989: 8).
Другие советологи утверждали, что и в советский период политическая культура была далека от желательной для репрессивной системы (Brown, 1984; Brown and Gray, 1977). Теоретическим основанием для подобных суждений стала теория модернизации (Lipset, 1959; Inkeles and Smith, 1974). Высказывалось мнение, что под влиянием социально-экономического прогресса даже коммунистические системы постепенно демократизируются. Согласно этой теоретической традиции, после смерти Сталина российская политическая культура постепенно становилась либеральной (Hough, 1972; Little, 1976; Lewin, 1988; Hahn, 1988). Следуя этой традиции, многие постсоветские исследования также отмечают значительный “удельный вес” демократических ценностей в политическом сознании россиян (Bahry and Silver, 1990; Hahn, 1993; Willerton and Sigelman, 1993).
Некоторые советологи считают, что культурные трансформации в постсоветской России являются результатом адаптации общества к новой политико-экономической среде. Действительно, принимая во внимание трудности переходного периода, поддержка россиянами идей реформирования заметно снизилась. Но если реформы будут проводиться с бóльшим успехом, можно ожидать усиления демократических норм и ценностей. С этой точки зрения, постсоветская политическая культура находится в стадии интенсивного формирования (Whitefield and Evans, 1994; Bahry and Way, 1994).
Очевидно, каждая из исследовательских традиций заслуживает определенной доли доверия. Советская политическая культура в разные периоды и с точки зрения различных исследователей могла казаться и лояльной, и оппозиционной авторитарному режиму. Думается, основным недостатком “тоталитарной” модели советской политической культуры является тезис о неизменности и устойчивости политико-культурных ценностей. Утверждение о стабильности политической культуры опровергается многими исследованиями. Среди факторов, ответственных за политико-культурные трансформации, ученые отмечают особую роль политических институтов (Almond and Verba, 1980; Eckstein, 1988; Inglehart, 1989).
Можно предположить, что нормы поведения, определявшие облик советской политической культуры, формировались под давлением внешних обстоятельств. “Внешние обстоятельства” были заданы политико-институциональным контекстом того периода. Можно ожидать, что политико-культурные ценности способны меняться, адаптируясь к изменяющимся условиям. Конечно, институты вряд ли могут трансформировать политическую культуру фундаментально, но они могут заставлять граждан приспосабливать их культурные нормы к требованиям системы. А если допустить, что демонстрируемая советскими гражданами лояльность режиму была лишь способом адаптации к существовавшим политическим условиям? При этом подлинные ценности людей могли быть далеки от ценностей авторитаризма.
Теоретической основой такого подхода может стать теория рационального выбора, точнее, одна из ее версий, включающая в анализ культурные ценности. Это — “культурная рациональность” (Lane, 1992). В рамках этого подхода утверждается, что политическая культура — не альтернатива рациональному поведению, а сама — рациональная адаптация установок к требованиям институциональной среды. Вступая во взаимоотношения с властью, люди постепенно осваивают наиболее предпочтительные стратегии поведения (Wildavsky, 1987:3, 5, 18). Представляется, что концепция культурной рациональности охватывает не только комплексное содержание политической культуры данного общества, но и политическую культуру отдельных возрастных когорт, социализировавшихся в специфических политико-институциональных условиях. “Культурная рациональность” и станет тем подходом, который поможет прояснить сущность советской и постсоветской политической культуры.
Таким образом, культурная рациональность проявляется во взаимоотношениях граждан и политической системы. По мнению М. Вебера, любая власть стремится к поддержанию собственной легитимности, убеждая общество в том, что действующие политические институты имеют законное право на существование (Вебер, 1990). В долгосрочном плане, задача легитимации системы не может быть решена, если системе не удалось стать эффективной, т.е. способной удовлетворять материальные потребности граждан (Lipset, 1960: 68). Правда, лояльность системе может поддерживаться репрессивными мерами. Однако угрозы репрессий не могут обеспечить политическую стабильность в течение длительного срока.
Какие “стимулы” может предложить обществу эффективная политическая система? А. Панебианко отмечает, что существует два вида стимулов, используя которые лидеры политических организаций вербуют своих сторонников: коллективные и селективные. Под коллективными стимулами подразумевается достижение идеологических целей организации, а под селективными – различные материальные “выплаты” (повышение статуса, социальное обеспечение, вспомогательные меры и т.д.) (Panebianco, 1988: 24). Преобладание какого-то одного типа стимулов — это теоретическое допущение; обычно потенциальный член организации стремится выиграть от их комбинации. Панебианко лишь теоретически разграничивает тех, для кого важнее селективные стимулы, и тех, для кого главный интерес сосредоточен на стимулах коллективных. Система стимулов реальных политических организаций должна включать и коллективные, и селективные стимулы. Их соотношение может со временем меняться. На начальном этапе формирования организации преобладают коллективные стимулы, а затем ведущую роль приобретают селективные.
Думается, политическая система использует схожий набор стимулов. Предлагая их гражданам, она взамен требует лояльности, которая должна выражаться в определенных нормах поведения. В зависимости от того, какие стимулы доминируют в данный момент, и от того, что требуется для получения желаемого, культурно-политические установки людей приспосабливаются к политической системе.
Методология исследования
Методология исследования включала как сбор первичных, так и анализ вторичных эмпирических данных. Главным методом исследования стало полуструктурированное интервью. Было проведено 51 полуструктурированное интервью с гражданами, проживающими в Петербурге и Ленинградской области. Респонденты – граждане в возрасте 18-25 лет (25 человек) и 60-65 лет (26 человек), репрезентативные по полу. Возраст стал главным критерием выборки, так как он отражает специфику политической социализации. Представители старшего поколения россиян являются носителями советской политической культуры. Молодое поколение, социализировавшееся в поставторитарный период, представляет политическую культуру постсоветского периода.
В рамках полуструктурированных интервью были изучены следующие компоненты политической культуры: доверие политическим институтам; политическое участие, а также информированность и интерес к политике (Almond and Verba, 1963). Среди политических институтов, потенциально способных быть объектами доверия, выделялись высшие законодательные и исполнительные ветви власти, органы местного самоуправления, а также правоохранительные институты. Информированность и интерес к политике изучались путем анализа интенсивности общения на политические темы. Политическое участие изучалось как в форме реального участия, так и в форме поведенческих установок. Выяснялись предпочтительные типы политической активности. Среди возможных видов политического участия выделялись конвенциональные типы участия (голосование), а также неконвенциональные (митинги, забастовки, акции протеста). Ожидалось, что анализ ответов по этим трем блокам прояснит механизмы адаптации политической культуры к политико-институциональной среде с помощью “культурной рациональности”.
Полученные путем интервью данные были дополнены опубликованными результатами опросов общественного мнения, что дало возможность более глубокого исследования политической культуры советской и постсоветской России.
Советская политическая культура
Интервью с представителями старшего поколения россиян позволило нам реконструировать облик советской политической культуры. Насколько соответствует этот облик представлениям советологов? Рассмотрим прежде особенности доверия пожилых россиян политическим институтам. Выяснилось, что большинство опрошенных склонно относиться к политическим институтам с доверием. Доверие распространяется не только на советские, но и на постсоветские политические институты. Зачастую недовольство вызывают конкретные личности – представители того или иного политического института, а сам институт вызывает доверие. В качестве основных политических институтов фигурировали Государственная Дума (Пятая и Шестая), правительство, суд и милиция, местные органы власти. Вот пример довольно распространенных рассуждений:
Галина Степановна, 64 года: “…Мы как-то привыкли власти доверять… Еще с советского времени. И теперь тоже. Правительству и судам конечно надо доверять... Да, я и сама им доверяю, хотя те, кто там работает, мне не всегда симпатичны. Но одно дело – кто там место занимает, другое дело – сама должность. Сейчас смотрю на некоторых по телевизору и думаю, не на своем месте сидит, только позорит государственный пост…”
Полученные нами данные согласуются с результатами опросов общественного мнения, проводимых ВЦИОМ. Выявлено, что доверие к политическим институтам характерно для представителей старшей возрастной когорты в большей степени, чем для респондентов среднего возраста (ВЦИОМ, 1993а). При этом пожилые люди часто высказывались против современных реформ, проводимых правительством и президентом. Однако негативное отношение вызывали не сами идеи реформирования, а методы, которыми реформы проводятся.
Николай Сергеевич, 61 год: “Да и пусть бы реформы, но если эти реформы доводят людей до нищеты – то и не надо их. Кто бы не согласился с реформами, от которых нам пенсию увеличат? А так – обман один и народные страдания. Если не знают [правящие политики – Ю.Ш.], как улучшить, то и не брались бы…”
Отношение к действующему президенту, ответственному за реформы, было неоднозначным. Респонденты, проживающие в сельских районах Ленинградской области, чаще склонны осуждать президента, утверждать, что он должен уйти в отставку. Подобные настроения в меньшей степени распространены среди опрошенных, проживающих в Петербурге. Отмеченная особенность согласуется с заключениями некоторых исследователей о том, что прореформаторские силы пользуются большей поддержкой среди городского населения, чем среди сельского (Петров, 1996). Наибольшее недовольство вызывали результаты экономической политики президента. Однако даже осуждая его, граждане разграничивали личные характеристики главы государства и президента как политический институт. Институт президента вызывал, скорее, уважение и доверие. В сознании многих пожилых людей демократический президент считался аналогом генеральным секретарям советского периода.
Среди представительных институтов особым доверием у пожилых граждан пользуется Государственная Дума. Отчасти это объясняется доверием к представительным институтам, характерным для пожилых респондентов. Но важно также и то, что представляющее Думу коммунистическое большинство находится в оппозиции к президенту. Поддержка коммунистов зачастую вызвана “экономическими” мотивами, протестом против политики правящих инкумбентов.
Доверие политическим институтам тесно связано с лояльностью политико-институциональному устройству. Даже осуждая советскую власть по тем или иным основаниям, большинство опрошенных фактически были лояльны ей. Каковы были причины этой лояльности?
Константин Петрович, 65 лет: “Как же им [представителям советской власти – Ю.Ш.] было противиться. Положим, надо тебе что в собесе, жилищные условия поправить, к примеру, так пойдешь просить. Вот и были люди послушными… А сегодня… Я ходил тут про льготы узнать [далее следует рассказ о хождениях в жилконтору – Ю.Ш.], сначала думал, что как раньше – положено, так получишь. А мне говорят – средств нету. Разве будет им после этого доверие?…”
В период “строительства социализма” лояльность государству, к представлявшим его институтам было необходимым условием удовлетворения материальных потребностей, повышения социально-экономического статуса (Roeder, 1989). Иными словами, доступ к “селективным” стимулам напрямую связывался с политической лояльностью. В современный период доверие к новым политическим институтам нередко оказывается обманутым: привычные стратегии поведения, в прошлом ассоциировавшиеся с успехом, не приносят желаемых результатов. Отсюда – ощущение разочарования, остро переживаемое пожилыми гражданами. Поэтому, несмотря на традиционную установку лояльности власти, пожилые люди зачастую испытывают недовольство современной политико-институциональной системой.
Исходя из полученных данных, будет преувеличением говорить о политической культуре старшей возрастной когорты как о высоко идеологизированной, содержащей ярко выраженные социалистические ценности. Действительно, для старшего поколения большей привлекательностью обладает время до перестройки. Но мотивированы эти предпочтения не идеологическими причинами, а вполне материальными преимуществами (невысокие стабильные цены, уверенность в завтрашнем дне). Иными словами, “коллективные” стимулы не оказывали ощутимого влияния на культурные установки пожилых граждан. Социализация и значительная часть жизни пожилых людей пришлась на период, когда руководители советской системы стремились поддерживать лояльность общества за счет не столько коллективных, сколько селективных стимулов. Действительно, на раннем этапе становления советской системы (начало 1920-х гг.) фактором, способным консолидировать общество, была идеология (“коллективный” стимул). Однако характерной чертой 1930-х — начала 1950-х гг. стала демонстрация потребительских интересов и материальных достижений “простых советских тружеников”. Приверженность советским ценностям оказывалась важной постольку, поскольку лояльность была эффективным способом достижения селективных стимулов. Сформировавшиеся культурно-политические нормы явились результатом адаптации к требованиям системы с помощью культурной рациональности.
Таким образом, можно ожидать, что если новой политико-институциональной системе удастся повысить собственную эффективность, –доверие и лояльность пожилых людей распространятся и на новые политические институты.
Одной из отличительных черт политико-культурных норм пожилых людей является склонность к активному политическому участию (см. также Bahry and Way, 1994). Среди возможных форм политического участия исследователи выделяют конвенциональное участие (голосование) и неконвенциональное (митинги, демонстрации, акции протеста) (Barnes and Kaase, 1979; Miller, 1979). Различаются также поведенческие установки и реальное политическое участие (Verba, Nie and Kim, 1978). Больше половины респондентов выразили мнение, что митинги и акции протеста не являются эффективным способом борьбы с экономическим кризисом (см. также ВЦИОМ, 1993б).
Анна Сергеевна, 64 года: “Я на митинги не хожу; здоровье подводит, да и не поможешь тут протестами. Работать надо. На митинги эти какого только народа не набирается, и каждый о своем кричит… На выборы ходила и хожу всю жизнь…”
Реальная вовлеченность в неконвенциональные формы политического участия еще менее распространена (см. также McAllister and White, 1994: 609). Только 3 человека из опрошенных регулярно принимают участие в митингах и акциях протеста, проводимых в последние годы (все они жители Петербурга). Шесть респондентов были на митингах последних лет по одному разу. Остальные избегают таких форм участия, считая их опасными и малоэффективными.
Практически все опрошенные заявили о себе как об активных избирателях. Голосование является частью их устоявшегося жизненного уклада, привычкой, привитой еще в процессе начальной политической социализации. По мнению советологов Д. Бари и Л. Уэя, голосование чаще привлекает тех, кто не обладает ресурсами, необходимыми для более “дорогих” форм политического участия, таких как членство в политических партиях (Bahry and Way, 1994). Однако, если рассуждать о голосовании в терминах “затрат” и “полезности”, то ничтожно малая влиятельность отдельного бюллетеня на исход выборов сводит к минимуму рациональность участия в выборах (Dunleavy, 1991).
Думается, причины высокого уровня мобилизации пожилых россиян следует искать в самом характере советской политической системы. Режим нуждался в поддержании своей легитимности, что и достигалось путем привлечения широких масс советских людей к демонстрации поддержки власти. Для рядовых граждан активное политическое участие было рациональным способом достижения материальных благ, средством повышения социально-экономического статуса. И неудивительно: при существовавших политико-институциональных условиях именно такой тип поведения одобрялся и поощрялся властью.
Константин Петрович, 65 лет: “Как же было не пойти на выборы… У нас в округе все были как на ладони. Не придешь на выборы раз-другой – в парткоме тобой заинтересуются. Проще прийти, проголосовать…”.
Д. Бари и Л. Уэйем отмечено, что высокий уровень политического участия отмечается у пожилых людей, даже если они слабо верят в возможность реального влияния на принятие решений (Bahry and Way, 1994: 350). Это указывает на особенности мотивации участия: важно само действие, а не его содержательная сторона. Эту же тенденцию подтверждают данные группы исследователей во главе с М. Виманом (Wyman et al., 1995: 597).
Каковы особенности электоральных установок старшей возрастной когорты? Как уже было отмечено, среди пожилых людей прокоммунистические силы пользуются популярностью. Поддерживая коммунистов на выборах 1993 и 1995 гг., люди стремились выразить протест против методов реформирования. Протестные настроения усилили патерналистские установки, характерные для пожилых респондентов. Советское государство всегда играло центральную роль в управлении экономикой. Ее результатом стало формирование у населения патерналистских норм, высоких ожиданий от государственной социально-экономической политики. А если государство традиционно воспринимается как главный экономический актор, оно обязано также принять и всю полноту ответственности за результаты проводимой политики (см. также Anderson, 1995). В сознании пожилых граждан КПРФ ассоциируется с политической силой, в период правления которой их жизнь была более стабильной и благополучной. Идеологические мотивы поддержки коммунистов при этом нередко отходят на второй план. В целом политические установки пожилых людей носят умеренно-центристский характер.
Екатерина Семеновна, 62 года: “… Да что там идеология! Я и за реформы буду, если мне да и всей стране лучше будет. При коммунистах тоже с этой идеологией перегибы были… Я считаю, важно сохранить все, что было хорошего раньше, ну и изменять старое понемногу надо. Но я против “резких движений”. Неправильно это”.
Несколько респондентов (4 человека) на думских выборах 1995 года поддержали проправительственный “Наш дом – Россия”. По данным ВЦИОМ, “правящие партии” популярны среди лиц пожилого возраста по крайней мере в той же степени, как и среди других возрастных когорт. В 1993 году 15,1% людей старшего поколения проголосовало за “Выбор России” (это выше, чем в других возрастных когортах). В 1995 году за НДР проголосовало около 10% пожилых избирателей, что приблизительно столько же, как и в среднем по выборке (ВЦИОМ, 1996). Один из проголосовавших за НДР так объяснил свой выбор:
Иван Константинович, 62 года: “Которые из НДР ближе к власти – значит, больше сделать смогут. Как же власть не поддержать… Коммунисты-то что сейчас сделать могут? Только пустой шум поднимают. Вот на прежних выборах [1993 года – Ю.Ш.] мой сосед за Жириновского голосовал. И что, я ему говорю, твой Жириновский сделал за два года? А Черномырдин обстоятельный, умеренный и при власти”.
Думается, выбор партий власти находится в рамках отмеченной тенденции уважения и доверия политическим институтам. Такое голосование – признак лояльности системе, традиционное стремление поддержать тех, от которых зависит распределение “селективных” стимулов.
Третье направление исследования политической культуры пожилых людей затрагивает особенности политической информированности и интереса к политике. Представители старшей возрастной когорты являются, как правило, политически заинтересованными. Многие утверждали, что они охотно и заинтересованно обсуждают политические события с членами семьи, знакомыми и соседями. Большинство пожилых людей регулярно читает газеты, слушает информационные передачи по радио и смотрит новости по телевидению. Чем был мотивирован интерес к политике в советское время?
Степан Вениаминович, 65 лет: “Я всегда интересовался политикой и внутри страны, и международной политикой… Всегда считал важным быть в курсе происходящего. Хотя, конечно, понимал, что всего не говорят. Помню, после того хрущевского доклада все знакомые делились на тех, кто знал о нем [докладе – Ю.Ш.] и не боялся критиковать власть. А были и те, кто или не знал или не верил. Так, они на тех, других, смотрели с ужасом и сторонились. Всe боялись, что за эти разговоры в лагеря отправят. Важно в то время было знать, что в стране происходит…”
Такая норма поведения, как интерес к политике, – продукт значительного влияния советского государства на частную жизнь граждан. Жизненный успех во многом зависел от способности граждан следовать политическим изменениям, умения приспосабливаться к изменяющимся условиям. И действительно, пожилые респонденты часто высказывали мнение, что политические проблемы затрагивают их лично, непосредственно их касаются. Думается, в советский период старшее поколение действительно чувствовало себя включенным в социально-политическую жизнь, но происходило это не столько в силу “высокой сознательности советского человека”, сколько из-за того, что сама система побуждала к активному интересу политикой. Это является ярким примером воздействия культурной рациональности на политико-культурные нормы.
* * *
Наш анализ советской политической культуры показал, что политико-культурные нормы советского периода являлись продуктом влияния политико-институционального дизайна. Институциональный дизайн советской политической системы основывался на доминировании государства над гражданами, что находило отражение и в идеологической риторике, и в политических действиях власти. Какие именно механизмы “культурной рациональности” заставляли советских граждан приспосабливаться к этим политико-институциональным особенностям? Благосостояние отдельной личности прямо зависело от его / ее политической лояльности. В этих условиях советскому гражданину, как рационально мыслящему актору, приходилось приспосабливать свои культурно-политические установки к системе. Наиболее выигрышной стратегией была лояльность. Так сформировалась высокая степень доверия политическим институтам, которая сегодня способна распространиться и на новые политические институты.
Говоря об особенностях политического поведения в СССР, советологи-”тоталитаристы” констатировали, что политическое участие в СССР было не только подчиненным идеологии, но и весьма массовым и активным (Barghoorn, 1965). Это позволяло признать значительную роль “партиципаторного” компонента в советской политической культуре, а саму культуру – приближенной к “гражданской”. Однако возможно ли, чтобы такая политическая культура существовала в условиях коммунистического режима? Думается, наличие “партиципаторной” установки еще не свидетельствует в пользу существования демократической политической культуры. Нельзя судить о культуре в целом исключительно по степени активности граждан. Важно разобраться, чем участие мотивировано.
Конечно, советский политический активизм во многом основывался на принуждении: отказ от выражения лояльности не одобрялся властью и был наказуем. Независимо от того, разделял или нет каждый отдельный гражданин идеологию системы (мы никогда уже не узнаем об этом достоверно), политическая пассивность была небезопасна. Но другой, и, возможно, более важный, стимул к активности состоял в ее практической полезности. Активизм материально поощрялся властью: политическая активность была залогом поддержания (и повышения) социально-экономического положения человека. Схожим был и механизм формирования интереса к политике. Ведь именно такая стратегия поведения была необходимой для максимизации “выплат”.
Особенности политической культуры постсоветского периода
На ранних этапах становления новой политической системы определяющую роль в поддержании лояльности общества играют “коллективные” стимулы. Идеология, ценности идентичности оказываются важнейшими факторами, определяющими политическое развитие после крушения авторитарного режима. Молодое поколение, социализирующееся в этот период, воспринимает “коллективные” стимулы как первоочередную ценность. Однако затем становится ясно, что без эффективных экономических “выплат” легитимность новой политической системы подвергается опасности.
Ответить на вопрос, каков характер постсоветской политической культуры, непросто. Дело в том, что ее носители – молодое поколение российских граждан – все еще вовлечены в процессы политической социализации. Необходимо принять во внимание и то обстоятельство, что политико-культурные установки молодежи могут изменяться по мере взросления (Campbell et al., 1960). Кроме того, социализирующаяся молодежь находится под влиянием родителей, которые воспитывались еще в советский период. Однако, по мнению некоторых исследователей, родители – лишь один из агентов политической социализации молодежи. Помимо родителей, подчеркивается особая роль политических институтов (Abramson, 1975). Анализ политической культуры молодых людей предоставляет уникальную возможность изучения политико-культурных норм, в значительной степени сформировавшихся в новых политико-институциональных условиях. Выявленные культурно-политические ценности могут рассматриваться как продукт культурно-рациональной адаптации к постсоветскому политико-институциональному укладу.
В отличие от старшего поколения россиян, лишь небольшая доля опрошенных молодых людей выразила доверие существующим политическим институтам (см. также Bahry and Way, 1994: 339; ВЦИОМ, 1993а). При этом на ранних этапах поставторитарного развития молодые люди склонны были верить, что создаваемые политические институты вполне заслуживают доверия. Многие респонденты в возрасте 23-25 лет признавались, что в начале 1990-х, несмотря на трудности материального плана (в этот период многим приходилось думать о поступлении в высшие учебные заведения или о поисках работы), они позитивно оценивали демократические перемены в стране. Демократические установки молодежи видятся одним из продуктов социально-политической модернизации, имевшей место еще в советский период (Inkeles and Smith, 1974). По мнению некоторых исследователей, социально-политическая модернизация и стала одной из причин демократической трансформации Советского Союза (Hahn, 1993).
Алексей, 24 года: “Когда все начиналось [после 1991 г. – Ю.Ш.], как-то думал, что им [институтам – Ю.Ш.] можно будет доверять. Вообще считал и продолжаю считать, что демократия – лучше для нашей страны, чем прежние порядки. Но политически все устроено как-то неправильно. Лично я не доверяю российским институтам”.
Таким образом, приверженность идеям демократии сочетается с недоверием действующим политическим институтам, ощущением, что все устроено “как-то неправильно”. Недоверие распространяется не только на действующих политиков (многими из них молодые люди, как и пожилые, недовольны), но и на саму институциональную систему. Правда, в отличие от пожилых респондентов, молодежь была чаще недовольна действиями Государственной Думы, чем президентом. В большинстве случаев это объяснялось со ссылкой на прокоммунистическое думское большинство. Действующий президент, хотя и осуждался по ряду причин, тем не менее чаще оценивался как “может быть, единственный, кто может противостоять коммунистам из Думы” (Елена, 23 года).
Почему молодые люди считают, что политически постсоветская система устроена неправильно? Дело не в том, что, оценивая государственное устройство, молодые люди разбирались в преимуществах и недостатках различных конституционных моделях. Ответ, скорее, состоит в том, что существующая система рассматривается как малоэффективная, не способная удовлетворить запросы молодых россиян. Однако было бы неправильным считать молодых людей эгоцентристами, озабоченными лишь собственным благополучием. Зачастую, молодежь оценивала эффективность политической системы с точки зрения благосостояния общества в целом.
Павел, 19 лет: “Я не знаю, как лучше… Но сейчас ничего толком для людей не делается. Нет, я не доверяю государству. И лояльным, как ты выражаешься, не буду. Нет у меня для этого поводов. Ничего хорошего я от государства не жду. Надеюсь только на себя”.
Марина, 25 лет: “Может, в советское время люди и были “лояльными”. Только тогда они могли за это что-то иметь. А теперь – все уже на так. Почему люди должны поддерживать ту систему, которая ничего хорошего им не принесла?”
На ранних этапах поставторитарного развития постсоветскому государству “авансом” было оказано доверие. “Коллективные” стимулы доминировали в политико-культурных ценностях. Однако оказанное доверие не было оправдано: новая политико-институциональная система не стала эффективной. “Лимит” коллективных стимулов оказался исчерпан, а “селективные” стимулы не были реализованы. В отличие от пожилых людей, политическая культура молодежи не обладает устойчивыми нормами лояльности и доверия, унаследованными от прошлого. Отсюда – низкая лояльность существующей политико-институциональной системе. В этом видится одно из проявлений культурной рациональности.
Наблюдаются различия и в особенностях политического участия молодых и пожилых респондентов. В целом молодые люди более политически пассивны. Можно выделить две условные категории молодых людей: к одной из них относятся те, кого можно признать политически пассивными. Если эта категория и участвует, то предпочитает конвенциональные формы политического участия (голосование). Неконвенциональные виды политической активности оказываются практически неприемлемыми. В целом среди респондентов только 12 человек регулярно ходит на выборы.
Анна, 22 года: “Мне не то, чтобы все равно что происходит, но мне не хочется принимать в этом какого-то участия. Нами просто манипулируют… На митинги я не хожу. У меня и так дел хватает…”.
Другая категория включает тех, кто склонен к активному политическому участию. Зачастую эта категория в большей мере склонна к неконвенциональным действиям, считая, что они могут быть вполне эффективными. Правда, такие респонденты оказались в меньшинстве. Протестные формы участия не обязательно привлекают антилиберально мыслящих респондентов: в протестах участвуют также и те, кто разделяет демократические ценности (см. также Bahry and Way, 1994: 340). В целом 10 человек признались, что они участвовали в митингах и протестах хотя бы один раз.
Сергей, 20 лет: “Да, я готов идти на митинги. Я хожу. В последний раз ходил в октябре [имелась в виду Всероссийская акция протеста – Ю.Ш.]. Я считаю, что митингами тоже можно многого добиться”.
Думается, аполитичность и неконвенциональное поведение являются следствием низкой лояльности, характерной для политической культуры молодежи. Неэффективность системы снижает желание молодежи поддержать ее “конвенциональными” способами, т.е. голосуя на выборах. Низкий уровень доверия к существующим политическим институтам подталкивает к неконвенциональным формам деятельности. Конечно, в демократическом государстве электоральная активность не может напрямую вознаграждаться “селективными” стимулами. Член либерального общества голосует потому, что ощущает ценность демократии per se, понимая, что массовая электоральная пассивность может привести к краху системы. Но при этом рационально мыслящий индивид осознает, что именно демократическое политическое устройство наилучшим образом способствует достижению его вполне материальных устремлений (Downs, 1957).
Большинству молодых людей присущи некоммунистические ценности. “Некоммунистический” электорат включает не только демократически настроенных избирателей, но также умеренных реформаторов и “патриотов” (Будилова, Гордон и Терехин, 1996). Только трое респондентов (из 25) поддержали КПРФ в 1995 г. Пять человек – сторонники Либерально-демократической партии. Остальные предпочитают различные партии демократической ориентации, среди которых лидером по популярности является Яблоко. Правда, такое распределение политических предпочтений во многом объясняется местом жительства молодых людей. Однако полученные данные вполне согласуются с результатами многих опросов общественного мнения, отмечающих демократические предпочтения молодежи России (ВЦИОМ, 1994; 1995; Hough, 1994).
Юлия, 25 лет: “Я голосовала за Демвыбор в 1995 году. Мне кажется, наше государство слишком мало заботится о людях, поэтому не хочется его поддерживать на выборах. Не уверена, что пойду на следующие выборы…”.
Демократические установки молодежи приходят в противоречие с политической пассивностью, нежеланием поддержать политическую систему, которая также создавалась по либеральному образцу.
Схожая ситуация наблюдается и с интересом к политическим событиям. В отличие от представителей старшего поколения, современные молодые люди имеют мало стимулов к политической заинтересованности. Конечно, едва ли стоит отрицать то обстоятельство, что события “большой” политики в той или иной степени отражаются на жизни простых людей. Однако молодые люди зачастую не склонны считать, что их личное благополучие связано с политическими событиями, происходящими в стране и за рубежом.
Николай, 24 года: “Нет, политикой не интересуюсь… Вот, о Милошевиче слышал что-то раньше, но не интересовался… О том, что в Югославии происходит узнал только, когда бомбить начали… Я своим делом занимаюсь, какое мне дело до того, что там [в “большой политике” – Ю.Ш.] происходит? Почему я вообще должен этим интересоваться?..”
“Культурная рациональность” подсказывает молодым людям, что в рамках новой политико-институциональной системы интерес к политике не является необходимым атрибутом социальной жизни. Возможно, интерес к политике был бы более оправдан, если бы существующая политико-институциональная система предоставляла больше стимулов к подобному интересу.
* * *
Подводя итог анализу современной российской политической культуры, следует отметить следующее. Политические ценности молодых людей формируются под влиянием постсоветского институционального дизайна, являясь продуктом адаптации к политико-институциональной среде. Базовые нормы демократической политической культуры слабо выражены в ценностях молодежи. Доверие политическим институтам невелико. Соответственно, незначительно выражена и лояльность демократическим политическим институтам. Политическое участие зачастую принимает неконвенциональные формы или вовсе сводится к пассивному безучастию. Интерес к политике также находится на невысоком уровне. Причина этого видится в том, что постсоветскому государству не удалось пока стать эффективным. “Коллективные” стимулы оказываются уже недейственными, а “селективные” не задействованы. Таким образом, постсоветская политическая культура едва ли соответствует образцу “гражданской” культуры. Следовательно, будущее российской демократизации может оказаться под угрозой.
Однако, на наш взгляд, есть основания для сдержанного оптимизма. Мы полагаем, что “гражданская” культура может быть не столько предпосылкой, сколько следствием успешной демократизации. Как показывает анализ советской политической культуры, видимые формы политического поведения не всегда могут служить адекватными индикаторами политической культуры. Важнее ее ценностное содержание. Политические ценности молодых людей можно в целом считать либеральными. Поэтому, если новой политической системе удастся стать эффективной, политическое поведение молодых россиян также может приблизиться к демократическим образцам.
Заключение
Наше исследование показало, что советская политическая культура существенно отличается от постсоветской. Политико-культурные установки старшего поколения сформировались в результате рационального приспособления к советской институциональной системе. Механизмом этой адаптации стала “культурная рациональность”, которая помогала гражданам реализовывать их интересы в рамках “правил игры”, заданных режимом. Будучи сформированными в прежнее время, эти поведенческие нормы и ценности воспроизводятся и в постсоветский период. Думается, советская политическая культура не только не является препятствием для демократизации, но и может способствовать ей. Политическая культура пожилых людей содержит такие элементы демократической культуры, как доверие политическим институтам, активное политическое участие и интерес к политике. Вопреки выражениям недовольства постсоветской политической системой, старшая возрастная группа потенциально способна поддержать новые демократические институты. Главное условие поддержки — улучшение социально-экономического положения этой группы.
Было отмечено, что советская политическая культура довольно близка к эталону “гражданской”. Означает ли это правоту советологов, утверждавших, что в постсталинский период советская политическая культура подверглась постепенной либерализации (Hough, 1972)? Это так, но только отчасти. Советская политическая система действительно сформировала ряд норм поведения, приближенных к либерально-демократическим. Но, безусловно, советская политическая система демократической не была. Это означает, что “гражданская культура” – не более чем дескриптивное понятие, отображающее высокий удельный вес установок на активное участие в массовом сознании. Мотивы и формы участия, его социальный контекст — все это остается за скобками. Вот почему возможны ситуации, когда в авторитарной системе существует политическая культура, формально соответствующая “гражданским” образцам.
Анализ показал, что постсоветская политическая культура далека от образцов “гражданской” культуры. Но, думается, гражданская культура формируется лишь в том случае, если граждане сами заинтересованы в поддержании демократической системы. Важнейшим фактором формирования такой заинтересованности становятся “селективные” стимулы. Поэтому успех демократии в России во многом зависит от того, сумеет ли постсоветская система стать эффективной с точки зрения большинства россиян.
Литература
Аbramson, P. R. (1975) Generational Change in American Politics, Lexington, Mass.: Lexington Books, D. C. Heath and Co.
Almond, A.G. and S.Verba (eds.) (1980) The Civic Culture Revisited, Boston.
Almond, A.G. and S.Verba (1963) The Civic Culture: Political Attitudes and Democracy in Five Nations, Boston.
Anderson, C. (1995) Blaming the Government. Citizens and the Economy in Five European Democracies, Armonk: M. E. Share.
Bahry, D. and B.Silver (1990) “Soviet Citizen Participation on the Eve of Democratization”, American Political Science Review, Vol. 84.
Bahry, D. and L.Way (1994) “Citizen Activism in the Russian Transition”, Post-Soviet Affairs, Vol. 10.
Barghoorn, F.C. (1965) “ Soviet Russia: Orthodoxy and Adaptiveness” in L.W. Pye and S.Verba (eds.) Political Culture and Political Development, Princeton.
Barnes, S.H. and M.Kaase et al. (1979) Political Action: Mass Participation in Five Western Democracies, Beverly Hills.
Brown, A. and J.Gray (ed.) (1977) Political Culture and Political Change in Communist States, London and New York.
Brown, A. (ed.) (1984) Political Culture and Communist Studies, New York.
Campbell, A. et. al. (1960) The American Voter, New York: Wiley.
Dahl, R. (1989) Democracy and Its Critics, New Haven and London.
Downs A. (1957) An Economic Theory of Democracy, New York: Harper.
Dunleavy, P. (1991) Democracy, Bureaucracy and Public Choice, New York: Harvester Wheatsheaf
Eckstein, H. (1988) “A Culturalist Theory of Political Change”, American Political Science Review, Vol. 82.
Finifter, A.W. and E.Mickiewicz (1992) “Redefining the Political System of the USSR: Mass Support for Political Change”, American Political Science Review, Vol. 86.
Finifter, A.W. (1996) “Attitudes toward Individual Responsibility and Political Reform in the Former Soviet Union”, American Political Science Review, Vol. 90.
Friedrich, C.J. and Z.Brzezinski (1956) Totalitarian Dictatorship and Autocracy, Cambridge.
Hahn, J. (1988) Soviet Grassroots: Citizen Participation in Local Soviet Government, Princeton.
Hahn, J. (1993) “Continuity and Change in Russian Political Culture” in F.J.Fleron and E.P.Hoffman (eds.) Post-Communist Studies and Political Science, Oxford.
Hough, J. (1972) “The Soviet System: Petrification or Pluralism?”, Problems of Communism, Vol. 21.
Hough, J. (1994) “The Russian Election of 1993: Public Attitudes Toward Economic Reform and Democratization”, Post-Soviet Affairs, Vol. 10.
Inglehart, R. (1988) “The Renaissance of Political Culture”, American Political Science Review, Vol. 82.
Inkeles, A. and D.Smith (1974) Becoming Modern, Cambridge.
Keenan, Edward (1986) “Muscovite Political Folkways”, The Russian Review, Vol. 45.
Lane, R. (1992) “Political Culture: Residual Category or General Theory?”, Comparative Political Studies, Vol. 25.
Laqueur, W. (1989) The Long Road to Freedom, New York.
Levi, M. “A Logic of Institutional Change”, in K. S. Cookand and M. Levi (eds.), The Limits of Rationality, Chicago: University of Chicago Press, 1990, pp. 402-419.
Lewin, M. (1988) The Gorbachev Phenomenon, Berkeley.
Lipset, S.M. (1959) “Some Social Requisites of Democracy: Economic Development and Political Legitimacy”, American Political Science Review, Vol. 53.
Lipset, S.M. (1960) Political Man, New York.
Little, D.R. (1976) “Mass Political Participation in the U.S. and USSR: A Conceptual Analysis”, Comparative Political Studies, Vol. 8.
Lloyd, J. (1993) “Democracy in Russia”, Political Quarterly, Vol. 64.
McAllister, I. and S.White (1994) “Political Participation in Post-Communist Russia: Voting, Activism and Potential for Mass Protest”, Political Studies, Vol. 42.
McAuley, M. (1997) Russia: The Politics of Uncertainty, Cambridge.
Miller, E.N. (1979) Aggressive Political Participation, Princeton.
Panebianco, A. (1988) Political Parties: Organization and Power, Cambridge.
Roeder, P.G. (1989) “Modernization and Participation in the Leninist Developmental strategy”, American Political Science Review, Vol. 83.
Verba, S., N.H.Nie and J.Kim (1978) Participation and Political Equality: A Seven Nation Comparison, New York.
White, S. (1979) Political Culture and Soviet Polities, London.
Whitefield, S. and G.Evans (1994) “The Russian Election of 1993: Public Opinion and the Transition Experience”, Post-Soviet Affairs, Vol. 10.
Wildavsky, A. (1987) “Choosing Preferences by Constructing Institutions: A Cultural Theory of Preference Formation”, American Political Science Review, Vol. 81.
Willerton, J.P. and L.Sigelman (1991) “Public Opinion Research in the USSR: Opportunities and Pitfalls”, Journal of Communist Studies, Vol. 7.
Wyman, M. et al., (1995) “Public Opinion, Parties and Voters in the December 1993 Russian Elections”, Europe-Asia Studies, Vol. 47.
Будилова Е., Гордон Л. и Терехин А. (1996) “Электораты ведущих партий и движений на выборах 1995 г. (Многомерно-статистический анализ), Экономические и социальные перемены: Мониторинг общественного мнения, Информационный бюллетень. Междисциплин. академ. Центр социальных наук. Интерцентр ВЦИОМ. М., АО “Аспект Пресс”, № 2.
Вебер М. (1990). Избранные произведения /Пер. с нем. /Сост., общ. ред. и послесл. Ю.Н.Давыдова; предисл. П.П.Гайденко. М.
ВЦИОМ (1993а). Экономические и социальные перемены: мониторинг общественного мнения. Информационный бюллетень. Междисциплин. академ. Центр социальных наук. Интерцентр ВЦИОМ. М., АО “Аспект Пресс”, № 4.
ВЦИОМ (1993б). Экономические и социальные перемены: мониторинг общественного мнения. Информационный бюллетень. Междисциплин. академ. Центр социальных наук. Интерцентр ВЦИОМ. М., АО “Аспект Пресс”, № 6.
ВЦИОМ (1994, 1995, 1996). Экономические и социальные перемены: мониторинг общественного мнения. Информационный бюллетень. Междисциплин. академ. Центр социальных наук. Интерцентр ВЦИОМ. М., АО “Аспект Пресс”.
Гаджиев К. и др. (1994) “Политическая культура и политическое сознание” // Политическая культура: теория и национальные модели / Отв. ред. Гаджиев К.С. М.
Петров Н. (1996) “Анализ результатов выборов 1995 г. в Государственную думу России по округам и регионам” в кн. Парламентские выборы 1995 г. в России, под ред. Н. Петрова и М. Макфола. М., Московский центр Карнеги.
Глава 3
Н.Н.Крадин