Спасибо большое, отец Василий. Мы сначала продвинемся еще немножко по программе, а потом уже начнем дискуссию. Вот у нас следующее выступление, которое запланировано заранее - это выступление Надежды Беляковой из информационно-аналитического центра исторического факультета МГУ, и, я так понимаю, одновременно кафедры стран СНГ по теме «К проблеме связи религиозного и национального фактора в общественной жизни Украины в 1980-е – 1990-е годы». Надежда даже заранее прислала заметки по поводу своего доклада, но было слишком поздно, чтобы успеть разослать их участникам коллоквиума.
Надежда Белякова:
К проблеме связи религиозного и национального факторов в общественной жизни Украины в 1980-90-е гг.
Изучение связи национального и религиозного факторов в истории Восточной Европе уже давно привлекает внимание исследователей. Особенный интерес характерен для последних 30-ти лет. Под руководством политолога П.С. Раме (Университет Калифорнии, затем Университет Вашингтона) с 1984 по 1998 гг. была выпущена серия сборников, в которых были выявлены определенные схемы, принципы и модели взаимодействия политических систем и национальных церквей Восточной Европы в послевоенное время15. В 1980-е гг. связь религиозного и национального факторов в Украине привлекала в основном внимание исследователей в контексте деятельности нелегальной Греко-католической церкви (напр., работа Б. Боцюркива, В. Маркуса). Позднее внимание исследователей было обращено к анализу попыток построения поместной национальной церкви в Украине. Последним принципиальным западным исследованием в этом направлении, видимо, ялвятеся сборник статей выпущенный под редакцией проф. Т. Бремера (Мюнстер) «Религия и нация. Церковная ситуация в Украине»16.
Переходя непосредственно к теме доклада необходимо оговориться, что я сознательно отказываюсь от рассмотрения ситуации в украинском протестантизме, поскольку он был минимально задействовать в «решении национальных вопросов».
Изучаемый мной период делится хронологически на три больших фазы, внутри которых естественно также можно выделять менее значительные: с конца 1970-х гг. до 1985 г., 1985-1991 гг., после 1991 г.
Вначале я остановлюсь на первом периоде. Особенностью религиозной ситуации в Украине в исследуемый период были следующие моменты
а) УССР была одной из наиболее религиозных республик в СССР по количеству религиозных объединений всех конфессий. Кроме того, в Украине находилось наибольшее число подпольных, то есть незарегистрированных религиозных объединений всех конфессий. Согласно государственным подсчетам в Украине в 1981 г. находилось 951 незарегистрированное религиозное объединение. В Украине областями с крайне высоким числом незарегистрированных религиозных объединений назывались Волынская, Закарпатская, Львовская, Ровенская, Харьковская области.
Следует отметить, что в это число не входили общины, монастыри и домашние церкви Украинской католической церкви, которая была крупнейшим нелегальным объединением в СССР. В официальную статистику данные об этой церкви не включались, хотя они велись. Таким образом, 951 объединение - это без общин греко-католической церкви.
б) Еще одной особенностью Украины было то, что именно Западная Украина была одним из наиболее протестных регионов и именно отсюда поступало большинство просьб, заявлений и жалоб верующих. В начале 1980-х годов непрерывный рост жалоб верующих Украины существенно возрос. В государственные учреждения шли тысячи писем. Если в 1975 г. в Совете по делам религий при Совмине СССР было зарегистрировано 375 письмо, то в 1976 г. – 504, что составляло около 70% от общего числа писем со всего СССР. В 1980 г. верующими Украины было направлено 1507 писем уполномоченным и 732 в Совет по делам религий Украинской ССР; в 1981 г. – 917 писем уполномоченным и в Совет по делам религий Украинской ССР – 511.
в) Еще одной важной особенностью УССР является тот факт, что Западная Украина являлась «опорным» регионом Русской Православной Церкви. Здесь находилось большинство приходов РПЦ, выходцы из Зап. Украины составляли большинство учащихся духовно-учебных заведений. «Западенцы» составляли крупнейший клан в РПЦ, даже на выборах патриарха Московского в 1990 г. из трех выдвинутых кандидатов двое были украинцами.
Надо также отметить, что фактически на территории УССР действовал единственный экзархат РПЦ. Хотя это не было юридически оформлено, но экзарх Украины митрополит Филарет Денисенко обладал широкими полномочиями в рамках УССР. В частности, именно он подбирал и согласовывал кандидатуры на епископские места. Православная церковь УССР также обладала своим печатным органом «Православным вестником». Для СССР это было уникально.
г) Кроме того, следует отметить, что в Украине продолжали действовать другие деноминации, которые трактовались как национальные. Это, в первую очередь, римо-католицизм, иудаизм, армянская реформатская церковь, Реформатская церковь Закарпатья (т.е. венгерская).
д) В историографии существует утверждение, что именно религиозные структуры в советский период были единственным средством, институтом, который помогал сохранять национальную самобытность и служил одним из главных инструментов идентификации национальных меньшинств в условиях советской общности. В массовом сознании украинцев существовали устойчивые схемы, по которым католицизм – это польская вера, греко-католическая – украинская, православная – «москальская» и.т.д. Понятно, что на практике эти схемы далеко не соответствовали действительности, и ситуация с национально-религиозной самоидентификацией была намного сложней.
е) В рассматриваемый нами период государственная политика в религиозной сфере Украины была в основном сосредоточена на борьбе с униатской угрозой. Поэтому остальные национальные религии, которые могли рассматриваться в качестве потенциальной угрозы коммунистическому режиму, отступали на задний план. И в этом контектсте крайне интересна политика в отношении католицизма. Следовало бы предполагать, что государственный интерес по отношению к Католической церкви должен был бы усилиться в связи с ситуацией в Польше и активизацией «Ostpolitik» Ватикана. Теоретически должно было усилиться давление со стороны государства в связи с «польским фактором», Но на практике католические костелы должны были стать альтернативой для униатов, для которых «римский папа был важнее восточного обряда». Поэтому в Западной Украине мы не видим особенно репрессивных мер в отношении Римско-Католической Церкви; более того, был разрешен прием украинцев в Рижскую католическую семинарию.
Как известно, государственные органы именно на основании связи религиозного и национального факторов всячески противились легализации Украинской Греко-Католической Церкви. До 1989 года отказы в регистрации мотивировались исключительно тем, что эта церковь «представляет собой религиозно-политическую организацию, указывалось на ее враждебную деятельность по отношению к украинскому народу в прошлом, на нынешнюю связь с националистическими центрами. Признание УГКЦ противоречит 19 статье Конституции»17. Совет по делам религий Украины предлагал на вопрос Ватикана о легализации УКЦ в 1987 г. ответить, что «униатская церковь окончательно скомпрометировала себя сотрудничеством с гитлеровскими захватчиками и утратила доверие народа. Советское государство выступает за свободу совести и не может навязывать гражданам ту или иную церковную организацию и тем более униатскую церковь, известную своим коллаборационизмом в прошлом, зарубежные представители которой сегодня выступают с антисоветских, буржуазных, националистических позиций»18.
Здесь я бы хотела обратить внимание на следующее:
Во-первых, в представлении украинских (и союзных) государственных чиновников греко-католицизм однозначно связывался с западно-украинским национализмом и,
Во-вторых, исключительно «униатская церковь» воспринималась как национально-украинская и националистическая.
На наш взгляд, именно это смешение понятий в головах идеологических и пропагандистских работников приводило к тому, что все народные религиозные обычаи и практики, имеющие региональный местный колорит, особенности богослужений (это относилось к Западной Украине) воспринимались как униатские пережитки, с которыми следовало бороться. В 1982 году заведующий Отделом агитации и пропаганды Леонид Кравчук составил для ЦК КПУ записку, в которой утверждал, что в борьбе с униатством не было уделено внимания искоренению униатских пережитков в православных общинах. Л. Кравчук критиковал местные органы власти и перечислял сохранившиеся униатские атрибуты и обряды в православных храмах Западной Украины. Он отмечал, что работа по исключению элементов униатства в действующих храмах с духовенством православных приходов и руководителями епархий не проводится. Чиновник обвинял, в частности, правящих архиереев Львовско-Тернопольской, Ивано-Франковской епархий и предлагал комплекс мер по искоренению униатства в православных храмах и епархиях.
И, действительно, в 1983–1984 годах Синодом Московского Патарирхата были смещены два авторитетных западно-украинских архиерея. Речь идет о митрополите Львовском и Тернопольском Николае (Юрике) и архиепископе Ивано-Франковском Иосифе (Савраше). В государственном архиве сохранился документ, который свидетельствует, что именно партийное руководство Украины настаивало на отправке обоих иерархов на покой. Причиной их отставки послужило обвинение в недостаточной борьбе с униатами. На их место были назначены архиереи - активные деятели на «международном фронте», которые решительнее стали искоренять местные богослужебные практики, менять книги, облачения, церковные убранства. Их деятельность должна была проходить под пристальным руководством идеологических работников КПУ.
На наш взгляд, борьба с «униатскими пережитками», продекларированная на государственном уровне в 1980-е гг. в Украине и выражавшаяся в борьбе с традиционными религиозными западноукраинскими обычаями и практиками, усилила напряженность в Зап. Украине и негативное по отношению к власти, а попытки проводить эту борьбу руками православного духовенства, создало прецеденты для обвинения Русской Православной Церкви в стремлении к русификации, насаждению «москальской» веры.
Для меня открытым остается следующий вопрос: понимали ли украинские советские идеологи, в частности, Л. Кравчук, что местные традиции, характерные для Галиции и Волыни, не были жестко связаны с конфессиональной принадлежностью, но с национальной традиционной культурой?
Теперь обратимся в характеристике ситуации в следующий выделенный мной период - 1985-89 гг.:
а) В период Перестройки конфессиональная карта Украины выглядела следующим образом: 54 % всех религиозных объединений УССР приходилось на семь западных областей республики, в то время как здесь проживало лишь 20 % населения республики.
б) Новый этап формировании украинской нации во второй половине XX в. характеризовался следующими факторами: объединение практически всех украинских земель в составе УССР, и двойным институированием украинской этничности – в рамках республиканской структур и фиксированной в паспорте национальности (В. Еленский). К этому времени формируется управленческая, культурная, научная элита, а «создание новой исторической общности – советского народа»19, хотя и размывало украинскую идентичность, при этом сосуществовало в 1980-е гг. с «вульгарным национализмом» республиканских элит, о чем сегодня уже говорили.
При этом наблюдалась секуляризация украинского общества, особенно очевидная в Восточной и Центральной Украине. Уже не было живой связи традиции и церкви, «украинской церковной стихии», как ее называл прот. В. Зеньковский.
в) К началу Перестройки все более кристаллизовалась проблема интегративной роли Русской Православной Церкви. Наиболее ярко это проявилось к моменту празднования тысячелетия Крещения Руси в 1988 г. И, несмотря на то, что часть празднований проводилась в Киеве, этот праздник украинской околоцерковной интеллигенцией был воспринят как торжество русского имперского национализма, как умаление роли украинского христианства и подчеркивание роли Москвы. Интересно, что во всех публикациях и заметках украинских аналитиков это выглядит именно так. Они восприняли 1988 год как год принижения роли Киева в принятии Русью христианства. Здесь характерно, что руководство РПЦ в Украине, особенно в лице Киевского митрополита Филарета, постоянно твердило об интегративно-антисепаратистской роли Русской Православной Церкви, в том числе в контексте роста национальных проблем в границах Советского Союза.
г) Следует также обратить внимание и на другую проблему. Во второй половине 1980-х годов мы наблюдаем тесное сближение государственного руководства УССР с официальной церковной иерархией по борьбе с «униатской угрозой». К этому надо добавить опасность православного автокефального движения, проявившегося открыто с 1988 года, что вынудило руководство РПЦ делать ставку на государственную власть.
д) Параллельно в советском обществе начались и продолжились процессы демократизации, которые усиливают влияние диссидентского фактора. Важно отметить, что в идеологическом плане появляется и усиливается роль украинской эмиграции, диаспоры, которая начинает играть особенно в церковных кругах очень сильную и заметную роль. Важное значение приобретали старые концепции украинских националистов, которые были выработаны в конце XIX в. и продолжены деятелями украинской, американской церковной диаспоры. Это представления об униатстве, Киевском патриархате, идеи, которые попадают в православную автокефальную среду. В частности, идеологом и проводником этих идей стал митрополит православной автокефальной церкви в диаспоре Мстислав Скрыпник. Совершенно очевидно, что многие церковные деятели, особенно западно-украинские, поддерживали тесные контакты с украинской церковной эмиграцией.
е) В развитии украинского национального движения ведущую роль начинает играть Галиция. Для этой области УССР, присоединенной к СССР в 1939 г., а точнее сказать, только в послевоенное время, всегда был характерен определенный антисоветизм, особая напряженность. В этом регионе с особой остротой встает вопрос о национальной религии. В Западной Украине, так и в диаспоре существует две доминирующих, «традиционных» религии претендующих на национальный характер. В первую очередь, это греко-католичество (УГКЦ), запрещенное советской властью, преследуемое и окончательно привязанное советской пропагандой к украинскому национализму. Греко-католиков поддерживала украинская диаспора и структуры зарубежной УКГЦ. Мы уже говорили, что разработанная в диаспоре концепция украинского греко-католицизма - особое положение Украины, мост между Востоком и Западом – оказало влияние на то, что именно Греко-католичество стало тем фактором, который сохранил украинскую самобытность как в период австро-венгерского, так и польского и советского владычества. Здесь также нужно сказать, что в Западной Украине церковь пользовалась поддержкой значительной части религиозно-активного населения, для которых сопротивление и выживание в условиях насильственного притеснения стало привычным атрибутом униатства.
В 1980-е годы в подпольных греко-католических семинариях продолжали учиться священники, среди которых весьма широко бытовало представление о том, что их родные храмы были захвачены москальскими попами, что греко-католичество было уничтожено с целью русификации и православизации украинцев. С 1987 Комитет защиты Украинской Католической Церкви возглавил бывший политзаключенный Иван Гель. Именно с этого момента, на мой взгляд, документы этого комитета приобретают ярко выраженный националистический оттенок. Так, например, в письме 1987 года в УКГЦ говорилось, что «юрисдикция Римского Папы на Греко-Католическую Церковь Украины оберегает посягательства Москвы на господство, а народ от денационализации. И там, где пасторство украинско-католической церкви не охватило народ, по всей Восточной Украине, разрослась до необъятных просторов духовная пустыня, массовое безбожие, национальный нигилизм, тотальная русификация. Настоящей причиной, побудившей Сталина и его имперскую верхушку ликвидировать нашу церковь, было не то, что она католическая, а потому что она церковь национально-украинская». Это было то клише, с которым УКГЦ выходило из подполья. Однако надо сказать, что эта церковь после выхода из подполья столкнулась с серьезной проблемой самоидентичности, поскольку исторически уния воспринималась как ступенька к латинству. В XX веке это было решительно осуждено как католической, так и православной церквами. Отстаивая свою конфессиональную идентичность, греко-католики оказались в определенном конфликте и с Ватиканом, при этом не был решен и конфликт с православной церковью. Параллельно украинские греко-католики вступили в конфликт как с представителями латинской, то есть, условно говоря, польской национальности, так и с греко-католиками Закарпатской области.
Параллельно с УГКЦ в Галиции существовал мощный про-православный анклав, который сложился здесь с середины XIX века и закрепился во второй половине XX в. Между тем, очевидно, что в этом регионе РПЦ как структура была существенно дискредитирована, во-первых, тесными контактами с органами государственной власти и, во-вторых, из-за политики Экзархата, которой были многие недовольны. Нельзя также исключать и личный фактор: митрополит Никодим (Руснак), который с 1983 года возглавлял крупнейшую епархию РПЦ – Львовскую и Тернопольскую, умудрился испортить отношения со всеми умеющими авторитет галицийскими священниками.
Именно как сохранение православие в западноукраинском регионе начинается автокефальное православное движение. возрождение УАПЦ было также тесно связано с национальным движением, возрождением традиционной украинской национальной религиозности, возвращению к богослужению на украинском языке. Собственно внутренние мотивировки этого движения, на наш взгляд, в историографии изучены недостаточно полно, поскольку рассматривалось исключительно в контексте православно-католического конфликта.
В феврале 1989 г. группа львовских священников обратилась с письмом к митр. Киевскому Филарету с заявлением о необходимости получения автокефалии украинской ПЦ. Любопытны претензии, выдвигаемые к московской церкви: «Московский патриархат игнорирует украинский язык до такой степени, что по всей Украине, кроме бывшей Галиции, введена проповедь северным российским языком. Древний южно-славянский церковный язык еще Екатерина распорядилась запретить и заменить московским языком, и этот запрет соблюдается до сих пор». Филарета Денисенко обвиняли в том, что он запрещает богослужения на украинском языке. Утверждалось, что «нас, галичан [не любят], за то, что мы держимся своих обычаев и своего давнего выговора. Ненавидят и не упускают возможности высказать нам свое презрение даже в Почаеве и в Киеве, так как будто православие – только московская вера, и Бог любит только московский народ, и немного терпит темных хохлов. что разрешал россиянин митр. Дионисий Валединский, не хочет разрешить экзарх Украины митр. Филарет Денисенко. Есть однако разрешение читать Евангелие на украинском языке, но оно какое-то неопределенное и ссылается на разрешение папы Иоанна VIII. Нас, галичан, за то, что мы держимся своих обычаев и своего давнего выговора, ненавидят и не упускают возможности высказывать нам свое презрение, даже в Почаеве и Киеве так, как будто православие – только московская вера, и Бог любит только московский народ и немного терпит темных «хохлов»».
Соответственно, возрождение украинского автокефального движения шло под лозунгами «Москва нам не мать, Рим не отец». «Украинский народ стоит перед выбором: остаться под руководством русской московской православной церкви или перейти под руководство римской, тоже нам не родной, или, может, не пора, наконец, понять, что пора стать хозяином в своем доме? Испокон веков украинский народ твоей верой было православие».
Феномен галицийского православия проявился в движении за независимость в западных епархиях, в первую очередь, во Львовско-Тернопольской. К концу 1989 г. во Львовской области на государственный учет было поставлено 83 общины УАПЦ. Начинается активный переход в юрисдикцию УАПЦ на Подоле, Волыни, Буковине, проходят соборы в Ивано-Франковской и Тернопольской областях. Так 22 января 1990 г. на соборе в Галиче, проведенном по инициативе прот. Мирона Сас-Жураковского, абсолютное большинство духовенства Ивано-Франковской епархии объявило о переходе в УАПЦ. Согласно сообщению Информационного бюллетеня ОВЦС МП к началу 1991 г., в распоряжении УПЦ МП в Ивано-Франковске и Тернополе не осталось ни одного храмового здания .
Следует отметить, что в автокефальном православном движении тоже начинают действовать украинские диссиденты, в частности, Евгений Сверстнюк стал редактором газеты автокефального движения «Наша вера – православие».
В среде национальных религий Украины, разгорелось жесточайшее противостояние, и немалую роль здесь сыграл государственный фактор. Политизация религии наблюдалась не только в среде политической секулярной элиты, но и церковной среде, в которой христианство уходило на задний план на фоне построений украинской самобытности. Наиболее жесткое противостояние наблюдалось между двумя конфессиями (речь идет об Украинской Католической Церкви и автокефальном православном движении ), позиционировавшими себя как украинские, национальные, самобытные. Оба движения поддерживались демократическими и национально-ориентированными политическими силами Украины. Важно также отметить, что в итоге обе эти церкви – УГКЦ и УАПЦ20 не вышли за традиционные границы Галиции. Очевидно, что их неприятие в других регионах было связано как с историческими особенностями развития конфессиональной принадлежности населения, так и с региональным противостоянием, существующим в Украине.
М.В. Дмитриев:
Спасибо большое. Очень важное сообщение. Мы вынуждены, однако, торопиться, чтоб у нас осталось время для более или менее разносторонней и спокойной дискуссии… Из тех, кто заранее был запланирован как выступающий, у нас есть еще Олег Борисович Неменский, и появились только теперь пожелавшие выступить Елена Юрьевна Борисенок, коллега Макаров, Кирилл Александрович Фролов и те, кто еще присутствуют, но пока еще не предупредили о том, что и они тоже выступят. И поэтому я с этого момента предложил бы с выступления Олега Борисовича стараться повернуть нашу работу не в сторону добавления к тому, что уже сказано, а в сторону полемики с тем, что уже сказано. То есть внести соревновательно-полемический момент, обозначить, с чем из произнесенного можно согласиться, с чем нет, в чем мы должны развить аргументацию и пр.
О.Б. Неменский (Инслав РАН):
Мне бы хотелось остановиться на вопросе, чем является украинский национализм как предмет исследования и можно ли вообще говорить о таком едином предмете. Мое выступление будет очень обобщенным, то есть я пройдусь, что называется, «по верхам», и касаться оно будет именно идеологии, а не национального самосознания.
Главный тезис, который мне бы хотелось защитить, гласит, что нет одного, единого украинского национализма, историю которого мы могли бы проследить от начала и до наших дней. Скорее, мы имеем дело с различными идеологиями, которые просто в каждом конкретном случае называются этим «украинским национализмом». Но они очень различны. Под этими словами скрывается несколько очень разных проектов нации, несколько идеологий, друг от друга весьма отличных.
В XIX веке мы видим по крайней мере две принципиально различные «украинские» идеологии. Во-первых, это так называемое раннее украинофильство, можно назвать его просто украинофильство, его также часто называют малороссийским движением. И, во-вторых, это то украинство, которое возникло в конце XIX века в Галиции. Первую из этих идеологий я бы обозначил, используя термин Дмитрия Муретова, случаем «малого национализма». Это областническое движение, которое возводит в ранг национального краевые особенности той территории Руси, за которой уже вполне закрепилось к тому времени наименование Украины, хотя это был именно регионим. И, соответственно, оно актуализирует историческое своеобразие, бытовые и языковые отличия этого региона в крайних своих проявлениях, чтобы создать на основе этого своеобразия автономный регион или даже обособленную нацию. Это своего рода аналогия каталонскому, окситанскому, баварскому, черногорскому, другим таким малым национализмам, которые идеологически противостоят большим национализмам, от которых пытаются отделиться. Более того, его идеологи никогда не отказывались от старой русской идентичности, выстраивая свою «украинскость» как частный случай «русскости». Украинцы в их интерпретации – часть русского народа, однако достаточно своеобразная, чтобы иметь свои автономные институты общественной и культурной жизни.
Не стоит путать в одном понятии «украинского национализма» такое местное краевое движение и, собственно, то «украинство», которое возникло позже, и, на мой взгляд, никакого обязательного, прямого отношения к раннему украинофильству не имевшее. Главное различие между ними – это отношение к традиционной этничности тех земель, за которые боролись эти идеологии. Если мы посмотрим на галицийское украинство конца XIX – начала XX века, то увидим, что оно в принципе не обосновано на местных областных особенностях и имеет иной политический характер. Главное, на что надо обратить внимание, это отсутствие украинской этничности в прошлых столетиях и даже вообще какой либо адаптации украинского имени в Галиции. То есть вначале берется принципиально иная идентичность – идентичность, которая создается умозрительно и навязывается сверху, а не пытается выявить местные исторические особенности. Во-вторых, это отрыв самого конструируемого «украинского языка» от всей литературной традиции украинных и вообще западнорусских земель до XIX века. Сошлюсь тут на Бориса Успенского с его «Историей русского литературного языка», где показано, насколько в украинском литературном языке отсутствует наследие той «простой мовы», на которой в Западной Руси начали писать ещё в XVI веке, насколько она не вошла в украинский литературный язык, зато стала частью русского литературного языка. И с этим же можно связать особо агрессивный характер этого украинского самосознания.
Изначально мы можем видеть, что это не этнонационализм. Украинство имеет формы этнонационализма, но это не этнонационализм, а политическая идеология, которая создает под себя нацию, в отличие от раннего украинофильства, которое носило в этом плане совершенно иной характер. Ведь раннее украинофильство возникало на основе реальной потребности защитить местные культурные особенности Юго-Западной Руси от культурной унификации внутри российской империи, а не на основе по сути прямо обратных геополитических проектов по дерусификации западнорусского населения. Датой рождения этого украинства, наверное, можно считать известную декларацию Романчука-Вахнянина в Галицийском Сейме 25 ноября 1890 года о том, что русский народ в Галиции – на самом деле никакой не русский и с остальным русским народом никак принципиально не связан, что это разные народы. Фактически, история официального существования такого украинского национализма начинается с 1895 года, когда вместо прежней русской делегации в этом Сейме оказалась уже украинская.
Это его свойство принципиально отличает украинство от краевого малороссийского движения, которое начиналось на землях Малороссии и часто по сей день воспринимается как начало украинства. Виднейшие деятели раннего украинофильства – Костомаров, Кулиш и другие, встретившись под конец своей жизни с галицийским украинством, резко его осудили. Это очень важно отметить. Осудил, кстати, это движение и Драгоманов, который увидел в этом, как он говорил, «формальном национализме», явную угрозу своему делу. Да, конечно, в малороссийском движении были явные заявки сепаратизма от Москвы, но оно никогда не пыталось изменять идентичность, строить новую этничность вместо старой, создавать новый народ.
Я сразу же перескакиваю в XX век и уже в послевоенное время, просто потому что выступление маленькое. Что мы имеем в Советском Союзе? Это же касается и оценок ситуации в постсоветское время.
Часто приходится слышать противопоставление, скажем, киевского и львовского изводов национализма как умеренного и радикального. Например, недавно Виталий Третьяков написал (буквально на днях, поэтому я взял эту цитату – она просто очень типично воспроизводит эту мысль): «Умеренные украинские националисты, возглавившие выход Украины из СССР, видимо, собирались строить украинское государство-нацию в рамках своего умеренного национализма. Однако они не учли, что на западе Украины живут гораздо более активные, антирусски настроенные и идеологически мотивированные националисты неумеренные. И, естественно, ставка на националистический проект открыла дорогу к власти именно им, а отнюдь не умеренным, что окончательно и произошло после «оранжевого переворота» 2004 года, и персональным воплощением чего стал президент Ющенко» (см. Известия, 25.09.2008). Вот такое противопоставление неумеренного и умеренного национализма. Такая картина, на мой взгляд, очень далека от реальности, так как это не умеренная и неумеренная, радикальная версия одного национализма, а два очень различных проекта, две разных идеологии с очень разными корнями и лишь совпадающие друг с другом по имени и территории претязаний.
Во-первых, стоит отдельно сказать о советском украинстве. Я бы его навал «днепровским проектом», потому что в общем-то это была идеология советской промышленной и номенклатурной элиты, основанной на так называемом днепровском клане вместе с киевским чиновничеством. Это была идеология чиновничьей элиты советского времени, которая окончательно оформилась к концу 1930-х – в 1940-е годы. И, во-вторых, совершенно другая идеология – украинско-галицийская, которая развивалась в это время в украинской эмиграции. Украинская эмиграция проделала огромную творческую работу по развитию другого украинства, оно во многом продолжало галичанское украинство, но это действительно уже другая идеология, другой национальный проект.
Кратко перечислю различия между советским украинством и тем, что сейчас часто называется «западенством». Для начала, это отношение к истории. Когда появились украинцы: советское украинство утверждало, что в XV-XVII веках, а западенское украинство утверждает, что в общем-то еще до Киевской Руси. Чье государство Киевская Русь? Опять же, с одной стороны, это «древнерусская народность», которая потом разделилась (особая концепция в советском украинстве), или это государство уже существовавших тогда древних украинцев. Оценка польско-литовского периода: это был гнет и денационализация украинцев, или это свой путь «участия в европейском проекте» (и так далее все, что связано с положительным взглядом на участие современных украинских земель в составе Речи Посполитой). Оценка российского и советского периода: опять же, это либо желанное единство восточных славян, которое было начато еще с так называемого «воссоединения Украины с Россией» в XVII веке, или же это московское иго и все, что с этим связано. То есть совершенно разное восприятие истории. Опять же, отношение к России – принципиально различное. Во-первых, кто такие русские («россияне»): это тоже славяне, это «братский народ», или же это «славяно-финно-монгольские бастарды», не имеющие своей культуры и потому извечно агрессивные к культуре украинской. Принципиальное различие в восприятии русских имеет следствие и принципиально различные стратегии отношений к русским и России – это либо «дружба братских народов», либо вражда «исконных противников» - и тут уже идут противопоставления свобода-рабство, Европа-Азия, культура-бескультурье и так далее. То есть идеологии очень различные. Хотя и то, и другое называется «украинским национализмом».
Чуть подробнее остановлюсь на днепровском проекте, потому как он был в советское время главным, он был основным проектом для Украинской Советской Социалистической Республики, и он господствовал вплоть до Оранжевой революции, то есть прекрасно пережил крушение Советского Союза. Как я уже сказал, это была власть Центра, власть Днепра, а конкретно говоря, днепропетровско-киевской элитной группы. Днепропетровцы, будучи самым старым и сильным кланом Украины, несли с собой огромный опыт управления страной времен Советского Союза и умели быть той силой, с политикой которой в той или иной мере мирились как элиты запада страны, так и востока. Они олицетворяли собой проект Украины, как большой страны с яркой региональной спецификой, имеющей, несмотря на это, достаточно оснований для единства. Они были способны и сплачивать восточное промышленное лобби и обеспечивать присутствие во власти представителей запада страны. Это советское украинство уже в постсоветское время представляло собой своеобразную комплексную идентичность, которая создавалась на протяжении десятилетий и была не в чести ни во Львове, ни в Донецке, однако умела примирять между собою региональные крайности и во многом обладала «авторским правом» на саму украинскую государственность.
И все же западенская критика этого проекта была во многом права. Раскол днепропетровского клана, начавшийся с конфликта между Кучмой и Лазаренко в 1997 году, привел к гибели весь проект. Советское украинство было на деле идеологией именно чиновничьих элит, но не имело достаточно оснований в идентичности и настроениях основной массы граждан страны. Возможно, что таковая идентичность все же смогла бы со временем победить и создать цельную украинскую нацию, но уже начавшиеся процессы были прерваны расколом в элитах и политическим провалом всего днепровского хребта Украины.
Вот Оранжевая революция – на мой взгляд, действительно, важнейшее событие постсовесткой истории, причем не только для Украины, но и для России. При любом своем политическом исходе это была действительно революция уже в том плане, что впервые за контроль над Украиной, над Киевом в ней схлестнулись силы с окраинными идеологиями, окраинными уже внутри самой Украины. Кандидат в президенты Виктор Ющенко был носителем западной украинской идентичности, этого одновременно и эмигрантского, и западенского, очень отличного от советского украинства видения будущего страны. Янукович же был носителем еще малосформированной, но все же принципиально иной идеологии (или даже скорее пока ещё только «иных настроений») и по отношению к западу, и по отношению к днепровскому центру страны. Это путь донбасской или шире – юго-восточной идентичности. За ней не было и нет до сих пор ясного представления о том, каково должно быть будущее всей Украины, однако есть ясное и очень жесткое неприятие «западенства».
Оба региона, Галичина и Донбасс, чужды советскому проекту единой Украины. Галичина, присоединенная к уже созданной Советской Социалистической Республике Украине в середине XX века, так и не была полностью интегрирована в общеукраинское государство, держась особняком все послевоенное время. Донбасс – это по большей части регион вообще чуждый предыстории современной украинской государственности. Он был частью земель Войска Донского, присоединенных большевиками, чтобы расколоть, ослабить само Войско, а позже стал совершенно интернациональным регионом добывающей индустрии, и проектом советского украинства так и не был полностью подчинен и адаптирован. Здесь, как и в Западной Украине, не смогли пустить прочные корни днепровские ценности «советского украинства».
Но Центр провалился и в Киеве схлестнулись в борьбе за власть окраины, которые были враждебны друг другу и чужды старому государственному проекту. И если некоторое время после оранжевых событий еще можно было усматривать какие-то возможности того, что Центр возродится и вернет себе былую объединяющую роль, то теперь совершенно очевидно, что расколотый центр страны является центром лишь номинально. Центра теперь два – один на востоке, другой на западе, и это центры разных проектов, идей разных стран, хотя и в одном государстве, и раскол сам формирует новую идентичность.
Советский проект, на мой взгляд, сейчас уже будет очень трудно восстановить, потому что крушение днепроцентричности обернулось фактическим развалом и всего социального и правового поля украинской государственности. И теперь мы видим борьбу двух проектов. Западенства, пришедшего из украинской эмиграции и усвоившей эту идеологию Галичины, которое действительно сейчас самое сильное, идейно наиболее обоснованное, наиболее развитое. Оно по-прежнему в общем-то доминирует в идеологическом поле страны, но в то же время и начинает терпеть поражение в том плане, что не «натягивается» на всю Украину. И второй – этот восточно-украинский проект, донецкий, может и новороссийский, про который вообще еще неизвестно, насколько он украинский. Его как проекта ещё собственно и нет, он существует в де-факто сложившихся политических условиях, в публицистике и в интенции общественной жизни, но сложится ли он именно как идеология, как особый местный национализм – еще вопрос будущего. Пока что заметно, что донецкие элиты в борьбе за Киев стремятся подменить собою распавшийся днепропетровский клан и одновременно с этим унаследовать его идеологию, восходящую к советскому проекту Украины.
Таким образом, мы видим, что в трех периодах, которые я рассмотрел, под украинским национализмом везде скрываются очень разные идеологии, которые друг с другом борются за очень разные Украины – и в прошлом, и в будущем. Единого же украинского национализма как идеологии с непрерывной историей никогда не было и до сих пор нет.
Спасибо.
М.В. Дмитриев:
Спасибо, Олег Борисович. Вы уже повернули дело к дискуссии, в частности, подчеркивая то, что национализма как чего-то единообразного не существует, что национализмы в прошлом были разными, разными и остались…. И я предлагаю сейчас сосредоточиться именно на дискуссии, и те, кто попросил слова для выступления и более или менее тематически ограничен, пожалуйста, соедините свои выступления именно с вопросами.
И я, следуя тому, что сказала Анна Леонидовна, предлагаю сейчас задать вопросы тем, кто выступал, и этим начать дискуссию… Пожалуйста, у кого какие вопросы и полемические комментарии в связи с выступлениями перед тем, как мы перейдем еще и к дополнениям, которые подготовили Кирилл Александрович, Елена Юрьевна и наш коллега Макаров и, может быть, кто-то еще. Пожалуйста.
Из зала:
Я хотел сразу дополнение...
М.В. Дмитриев:
Сначала все-таки вопросы... У вас вопросы были?
А. Л. Хорошкевич (Институт славяноведения РАН):
Ушел Вячеслав Владимирович Игрунов, которому я хотела задать вопрос. А второй вопрос отцу Василию – но и отца Василия уже нет...
Из зала:
Он вернется.
А. Л. Хорошкевич:
Вернется, тогда...
М.В. Дмитриев:
Хорошо, пожалуйста. У кого еще именно вопросы в связи с прозвучавшими докладами? Если собственно вопросов в строгом смысле слова нет...
Из зала:
А вот вернулся отец Василий. Вам вопрос...
А. Л. Хорошкевич:
У меня вопрос. Разгром исторической науки Украины - это был результат внутрипартийной борьбы с П. Шелестом или для этого были какие-то более основательные причины?
Отец Василий Секачев:
Нет, насколько я знаю, это произошло после его вызова в Москву и в рамках борьбы со всем украинским. Хотя Виктор Иванович рассказывал, что Щербицкий при приеме на работу спрашивал об украинском языке, то это был его чисто кабинетный, чиновничий навык. А вообще тот же самый Федорчук, шеф КГБ, возглавил борьбу с диссидентами. Если при Шелесте было две лишь волны репрессий, то там было постоянное уничтожение всего этого диссидентства, репрессии приобрели тотальный характер и тогда же, как я понимаю, произошел разгром исторической науки.
В.И. Мироненко:
Я попробую сказать по этому поводу два слова. Я не совсем могу согласиться с тем, что отец Василий говорит. Там присутствует еще один элемент, тут трудно определить, что с чего началось – разгром украинской исторической науки после снятия Шелеста, или сам Шелест послужил причиной этого разгрома. Я думаю, что было и то и другое, потому что наряду с тем, что присутствовала вполне видимо осознанная борьба, такая сусловская линия на идеологическую чистоту. Я также думаю, что присутствовали и чисто аппаратные, карьерные соображения. Потому что Брежнев, как известно, после прихода к власти в 1964 году постепенно начал тяготиться, как это всегда бывает, теми, кому он в какой-то мере был обязан этим, и начал от них освобождаться. В этом ряду, как правильно говорил отец Василий, Шелест был весьма крупной фигурой, тем более, поводом, на мой взгляд, стала эта книга и его некое украинофильство. Но присутствовало как очень важная аргументация просто желание Леонида Ильича избавиться от тех, кто считал его обязанным им.
А. Л. Хорошкевич:
Для развития украинского национализма очень важное значение имела проводимая на Украине политика. Не знаю, может быть, я не права, но всякие запреты национальных школ, национального языка, на мой непросвещенный взгляд, чудовищно. И роль государственной власти, советской или постсоветской, какой хотите, в развитии национализма огромная…
М.В. Дмитриев:
Мы возвращаемся одновременно к тем вопросам, которые были поставлены в начале нашей сессии…. Сразу скажу относительно того, что сейчас говорила Анна Леонидовна… У меня все-таки большое сомнение насчет того, воспринимались ли в самой Украине ограничение сферы украинского языка, закрытие украинских школ как трагедия. Не в том ли дело, что нам сейчас представляется, что это виделось тогда самим украинцам как что-то трагичное … А есть этому не отдельные свидетельства, а более или менее релевантные доказательства?
А.Л. Хорошкевич:
Я в этом участвовала, понимаете. Мне прислали на рецензию два анонимных сочинения. В 1973 году мне было 42 года. Я никакой политикой не интересовалась и вот в результате оказалось, что я написала хороший отзыв на Шевченко, которого нечаянно спасла от всяких преследований, и плохой отзыв на другого человека, который, не будучи украинцем, Бог знает, что писал.
М.В. Дмитриев:
Анна Леонидовна, я сейчас имел в виду несколько иное. Вы упомянули закрытие школ, преследование языка… Нам сейчас кажется, в рамках сложившейся схемы восприятия этих вопросов, что шла борьба между национальным движением и репрессивным украинско-советским режимом, и что это воспринималось в обществе как некая драма. У меня на этот последний счёт есть сомнения как у человека, видевшего украинскую среду изнутри в 80-е годы и слышавшего потом отзывы многих, кто жил в 60-70-е, и кое-что читавшего… Действительно ли эта борьба переживалась широкими кругами украинцев как драма, как борьба властей с украинством?
А. Л. Хорошкевич:
Действительно.
М.В. Дмитриев:
Есть ли убедительные данные о том, что тот факт, что сокращалось количество школ, падали тиражи украинских книг, не был распространен украинский язык, - действительно воспринимался миллионами людей как борьба против их национальной идентичности?...
А. Л. Хорошкевич:
Да, воспринималось…
М.В. Дмитриев:
…Или это только теперь нам, под влиянием наших собственных национально ориентированных систем мышления и под влиянием той новой официальной картины недавней истории, которая сложилась в Украине, - кажется, что это воспринималось тогда населением как некая драма?
А. Л. Хорошкевич:
Нет, это именно воспринималось как драма. Поскольку у меня были в это время очень тесные связи с украинцами, то я могу четко сказать, что это воспринималось именно как драма. Что касается языка, то, конечно, еще одна трагедия - это создание суржика, русско-украинского языка. Вы видели письма, которые писали крестьяне в 1950-е годы… Это же бог знает какой был язык, просто кошмар! И я очень жалею, что не все письма мы опубликовали, потому что это показывает, что гибель языка - это гибель нации.
М.В. Дмитриев:
Только я бы тут сразу спросил Анну Леонидовну, можем ли мы быть уверены в том, что это было целенаправленное создание, как вы говорите, такого псевдоязыка…? Нужно ли в этом видеть некий плод политики, которая проводилась, или это были процессы, которые были, в общем-то, естественными, и которые власти не вмешивались тогда, когда в городской среде...
А. Л. Хорошкевич:
Это не городская среда, это деревенская среда, которая в моем случае теряла национальный язык. Те письма, которые Вы читали и которые еще лежат в архиве - это все глухая деревня. Разумеется, в том или ином колхозе была партийная организация, можно, конечно, говорить, что были какие-то контакты, но доля этих контактов с русскими была значительно меньше, чем влияние политики.
М.В. Дмитриев:
Перед тем, как передать слово отцу Василию, нашему коллеге, я всё-таки хотел бы добавить одну вещь... Вот если мы берем знаменитый смоленский архив, тот, что немцы вывезли в 1941 году, и там находим давно доступные (на Западе, по крайней мере) письма, которые тогда шли в смоленский обком, райкомы и пр. Язык этих аутентичных документов, вышедших без искажений из народной среды – это примитивнейший язык смоленских крестьян. Мы же не говорим, что этот примитивнейший язык (может быть, хуже даже, чем суржик) был плодом советской политики? Мы говорим, что это тот язык (он у Зощенко отчасти отражен), который возникает в ходе приобщения деревенской массы к «модерности», к культуре, к полуобразованности и так далее. Должны ли мы видеть, если эту параллель принять, что суржик на Украине есть плод национально враждебной центральной политики, а аналогичный по характеру «смоленский суржик», примитивный и уродливый язык, который зафиксирован в российской глубинке, не был плодом правительственной политики?
А. Л. Хорошкевич:
Ну, простите, эта глубинка тоже оказывалась под влиянием бюрократического советского языка, который насаждался во всех учреждениях, в школах и так далее.
М.В. Дмитриев:
Да, но было ли это национальным подавлением – вот в чем мой вопрос…
А. Л. Хорошкевич:
Я думаю, что это во всех формах было национальным подавлением.
Отец Василий:
Я просто хочу сказать, что в начале 1980-х годов, общаясь с представителями интеллигенции Киева и Одессы, я слышал от них «Что вы! У нас русского уже ничего нет. Все украинское. Нас подавляют, как русских людей». Это было мною услышано от представителей русской интеллигенции. «Киев был всегда русским городом. Что сейчас происходит! Детей некуда отдать в школу». Так что этот момент такой разноплановый. И тот же Шелест - при нем сократилось число украинских школ, но он разрешал говорить по-украински в «понимающей аудитории». Он понимал, что на Украине далеко не все говорят по-украински, и он не навязывал, в отличие от национал-коммунистов в 1920-е годы, украинский язык. Он это тонко чувствовал.
М.В. Дмитриев:
Пожалуйста, Николай Алексеевич Ивницкий
Н.А. Ивницкий (Иститут российской истории РАН):
Я в связи с тем, что Аня Хорошкевич сказала, хотел сказать, что до января 1933 года в Украине преподавание ввелось на украинском языке. Я сам учился в первом, втором и третьем классе. С 1 января 1933 года ввели русский язык, хотя население у нас было смешанное, - и украинское и русское, и язык был смешанный, так называемый хохлацкий, часть русских, часть украинских слов. И чисто украинские слова многие из нас не понимали, как не понимали грамотной русской речи. Поэтому говорить о том, что это было национальной политикой и прочее, я думаю, вряд ли возможно. Когда мы начали учиться на русском языке, нам было действительно трудно; украинский язык мы понимали лучше, чем русский, за исключением, может быть, тех слов, которые сейчас используют в Западной Украине - мы и сейчас не все там понимаем. Я хорошо учился, читал, любил Шевченко и.т.д. И поскольку я взял слово, хочу сказать следующее. Дело в том, что недавно, в начале прошлого месяца на Украине состоялась международная конференция «Украина и Россия. Страницы совместной истории». Там были поставлены такие вопросы, как юридические и политические оценки голода 1932-1933 гг., преподавание истории Украины и России в вузах и в школах и постсоветские оценки итогов Второй мировой войны. И надо сказать, что т.н. «демократ» Ющенко (так называемый демократ, иначе сказать не могу) запретил проведение этой конференции в Киеве. В Оргкомитет конференции входили Мамонтов, Р. Медведев, В. Третьяков, В. Игрунов и др. Чего он испугался, я не знаю. Хотя она все-таки состоялась. Когда я выступал, я говорил, что ведь на Украине вы, украинцы, знаете всех наших разведчиков или шпионов, которые находятся у вас, то вы их не выселяете. Точно так же, как мы знаем украинских разведчиков, которые находятся в Москве, в России. Но тем не менее, на аэродроме в Борисполе задержали и не пропустили некоторых участников нашей конференции, в частности, Маткова и еще несколько человек из этой делегации. И пришлось, за два дня до начала этой конференции, все переделывать. Точно также было в 1898 году в Минске, когда там проходил первый нелегальный съезд РСДРП. Мы выехали из Киева, и конференция состоялась в гостинице «Братислава» в 15-ти - 20-ти километрах от города. Надо сказать, что в этой конференции должны были принять участие ученые из США, Германии, Франции, Израиля, но в связи с политикой Ющенко и его приближенных ни один из иностранных ученых так и не приехал, за исключением одного поляка. Все это говорит о том, что историю вновь используют в политических целях, И мне вспоминается известное выступление Покровского. В 1929 году он критиковал буржуазных ученых за то, что они в науку, в историю, привносят политику: «эти ученые историю считают, что это политика, опрокинутая в прошлое». Это выражение приписывается Покровскому, но на самом деле, он так не считал, а, наоборот, это мнение отрицал и критиковал. Ну, извините, что я вас задержал. Спасибо за внимание!
М.В. Дмитриев:
Спасибо, Николай Алексеевич. Пожалуйста, если можно, подойдите. Представьтесь для записи…
