Немецкая классическая философия

Вид материала

Книга

Содержание Схематизм рассудка и роль воображения в познании

Подобный материал:

• 1. Место философии в системе культуры, 242.79kb.
• Вопросы к вступительному экзамену по философии, 38.66kb.
• Литература по философии для подготовки к вступительному экзамену в аспирантуру, 11.27kb.
• В. Ю. Юринов Индийская классическая философия Учебно-методические указания, 391.54kb.
• Немецкая классическая философия и её роль в историко-философском процессе содержание, 296.07kb.
• Немецкая классическая философия, 3959.08kb.
• Контрольная работа по дисциплине «Философия» Тема №5 «Немецкая классическая философия», 268.29kb.
• В. Н. Кузнецов Немецкая классическая философия второй половины XVIII начала XIX века, 6054.65kb.
• Учебно-методический комплекс дисциплины «История западной философии», часть 5 («Немецкая, 512.71kb.
• Ю. М. Бохенский современная европейская философия, 3328.46kb.

Схематизм рассудка и роль воображения в познании

Способность суждения – умение подводить явления под такие правила или понятия. Здесь возникает проблема: чтобы такое подведение было возможно, оба компонента должны быть однородны. Но рассудочные понятия (категории) и явления – совершенно разнородны. Как же подводить явление под категорию? Согласно Канту, для этого нужно найти между ними третье, посредствующее звено, чтобы оно было, с одной стороны, однородно с понятием, с другой – с созерцанием. Таким звеном является схема, а её функцию выполняет время. Ведь мышление есть действие, деятельность, формой его существования является время, с помощью которого и осуществляется схематизация категорий для их присоединения к явлениям. Суть здесь в следующем: категория – это чистый синтез, чистое действие, время как форма созерцания содержит в себе многообразие. Внося в это многообразие синтез, способ действия, характерный для данной категории, получаем её временное определение, которое, с одной стороны, «однородно с категорией (которая составляет единство этого определения), поскольку оно имеет общий характер и опирается на априорное правило. С другой стороны, трансцендентальное временное определение однородно с явлением, поскольку время содержится во всяком эмпирическом представлении о многообразном»[158]. Кант, исходя из сказанного, схематизирует

100

всю таблицу категорий. Поясним примерами. В логическом смысле субстанция есть субъект, то, что несёт на себе предикаты, но сама им не может быть, – в виде схемы субстанция есть постоянность реального во времени; понятие необходимости есть неразрывность связи, а его схема – существование предмета во всякое время; соответственно, действительность – это существование предмета в определённое время; возможность – существование вещи в какое-либо время и т. п.[159] В общем, «схема есть... лишь феномен или чувственное понятие предмета, находящееся в соответствии с категорией»[160].

Итак, чтобы соединить категории с явлениями, Кант вводит схему как посредствующее звено. Схема есть чувственное понятие, и каждая категория схематизируется. Но категория есть форма мышления, а время, которое выполняет схематизирующую роль, – форма созерцания. Они, согласно Канту, совершенно неоднородны. Как же соединяется категория с временем, чтобы возникла схема? Здесь, представляется, также должно быть нечто третье, и т. д. до бесконечности, если формы созерцания и понятия рассудка совершенно несходны. То, что здесь есть проблема, чувствовал и Кант. Однако он её обходит, когда пишет: «Не останавливаясь на сухом и скучном анализе того, что требуется для трансцендентальных схем чистых рассудочных понятий вообще, мы лучше [?] изложим эти схемы согласно порядку категорий и в связи с ними»[161]. Речь как раз и идёт о том, как чистое понятие соединить с чистым созерцанием. Поэтому получается так, что Кант такое соединение постулирует и поясняет его примерами. И данные примеры, и гносеология в целом свидетельствуют о том, что такие схемы действительно существуют и выполняют посредническую роль и в практике, и в познании. Но как они возможны? Кант, по-видимому, этого не знал. Иначе как понять следующее место «Критики»: «Этот схематизм нашего рассудка в отношении явлений и их чистой формы есть скрытое в

101

глубине человеческой души искусство, настоящие приёмы которого нам вряд ли когда-либо удастся угадать у природы и раскрыть. Мы можем только сказать, что образ есть продукт эмпирической способности продуктивного воображения, а схема чувственных понятий (как фигур в пространстве) есть продукт и как бы монограмма чистой способности воображения a priori...»[162]. Субъективно Кант мог быть уверен, что может проделать необходимый и достаточный здесь «сухой и скучный анализ». Однако его исходная предпосылка об абсолютной разнородности понятий и созерцаний явно исключает его.

Аналогичную трудность мы видели выше и в связи с проблемой фигурного синтеза, где действие воображения предстаёт как синтезирующее влияние рассудка на внутреннее чувство: Кант констатирует неясность и трудность того, каким образом «Я» мыслящее отличается от «Я» созерцающего и тем не менее совпадает с ним. И там данный вопрос ставится, но не решается.

Однако поскольку и фигурный синтез, и схематизм категорий являются разновидностями соединения мышления и чувственности, следует сравнить их.

Фигурный синтез есть продукт воображения, которое воздействует категориями (понятиями) на внутреннее чувство и тем определяет их. Внутреннее чувство – это время как форма созерцания. Но представить и мыслить время мы можем не иначе, как проводя прямую линию в воображении (такая линия – фигурное представление о времени) и при таком проведении обращая внимание на действие синтеза многообразного, которым мы возбуждаем и определяем внутреннее чувство. Категории здесь оказывают такое же возбуждающее действие, как внешние предметы на внешнее чувство. Состав фигурного синтеза исчерпывается данными элементами: рассудочное понятие, внутреннее чувство, их связь, осуществляемая воображением.

102

Оно же создает и схематизм категорий, но здесь речь идет об отношении категорий и явлений. А явление – это совокупность ощущений, упорядоченных в пространстве и времени. При этом пространство – форма внешнего созерцания, а время – внутреннего, поскольку же все воспринимаемые явления находятся в нас, внутри субъекта, время находится во всех явлениях, внутренних или внешних. Поэтому Кант выбирает время как посредствующее звено между категориями и явлениями.

Таким образом, фигурный синтез и схема совпадают лишь частично – поскольку оба есть результат продуктивного воображения, оба – виды чувственных понятий. Однако схема – более широкое образование, поскольку она относится к любым явлениям, фигурный синтез есть действие категорий только на внутреннее чувство. Но без него нельзя было бы подступиться и к внешним явлениям. Поэтому он – предпосылка схематизма, «это есть действие рассудка на чувственность и первое применение его (а также основание всех остальных способов применения)»[163].

Значит, фигурный синтез и схематизм категорий различаются и по содержанию, и функционально. Основная тенденция в данном вопросе – применение категорий к познанию чувственных вещей; первый шаг такого применения – фигурный синтез, второй – схема. На первом шаге категория становится чувственным понятием, на втором – она применяется к явлениям опыта.

Для понимания специфики схематизма рассудочных понятий Кант сравнивает схему с образом и монограммой. Он соотносит их на трех уровнях своего анализа – трансцендентальной эстетики, эмпирического познания и в отношении категорий.

По поводу первого Кант пишет, что «в основе наших чистых чувственных понятий [математики. – М.Б.] лежат не образы предметов, а схемы. Понятию о треугольнике вообще не

103

соответствовал бы никакой образ треугольника»[164]. Образ есть единичное созерцание, или созерцание единичного предмета. Образ треугольника всегда будет образом конкретным – прямо-, остроугольным или треугольником большим или меньшим – и не будет адекватен его понятию. Ему соответствует только схема. «Схема треугольника не может существовать нигде, кроме как в мысли, и означает правило синтеза воображения в отношении чистых фигур в пространстве»[165]. Таким синтезом будет определение: треугольник – это три прямых отрезка, попарно соединенных в своих концах; это и понятие («правило синтеза» отрезков), и фигура для созерцания, в общем – схема.

Аналогично в эмпирическом познании. Здесь разнообразие объектов еще больше, чем в математике: видов собак больше, чем видов треугольников. Поэтому образ собаки еще менее адекватен ее эмпирическому понятию и соотносится с последним через схему. «Понятие о собаке, – пишет Кант, – означает правило, согласно которому мое воображение может нарисовать четвероногое животное в общем виде, не будучи ограниченным каким-либо единичным частным обликом, данным мне в опыте, или же каким бы то ни было возможным образом in concrete»[166]. To, что таким образом нарисовано, есть и понятие, и фигура, то есть их единство – схема.

О схематизме категорий мы писали выше. Здесь поясним различие схемы и образа применительно к количеству. «Чистый образ всех величин для внешних чувств есть пространство, а чистый образ всех предметов чувств вообще есть время. Чистая же схема количеств как понятия рассудка есть число – представление, объединяющее последовательное прибавление единицы к единице (однородной)»[167]. Мы находим у Канта пример данного различия. Если я располагаю пять

104

точек одну за другой, то это образ числа пять. Но если я возьму 1000 точек, то образа не получится, ибо их нельзя обозреть, чтобы сравнить с понятием. Так же и с любыми числами, превосходящими нашу зрительную способность. «Если же я мыслю число вообще, безразлично, будет ли это пять или сто, то такое мышление есть скорее представление о методе (каким представляют в одном образе множество, например тысячу) сообразно некоторому понятию, чем сам этот образ, который в последнем случае, когда я мыслю тысячу, вряд ли могу обозреть и сравнить с понятием»[168]. Этот метод – способ соединения многообразия единиц в некоторое целое – число. Метод есть способ действия, форма синтеза, или понятие, он объединяет чувственные элементы – единицы, и получается третье – схема, в данном случае это – число. Добавим, что Кант интуитивно подразумевает под методом десятичную систему счисления. Если объединить пять, сто или тысячу точек в двоичной системе счисления или в любой иной, то и схема будет иная.

О монограмме сделаем лишь краткое замечание, ибо и Кант, ссылаясь на неё, использует выражение, что схема есть «как бы монограмма чистой способности воображения a priori...»[169], то есть подчёркивает условность сравнения. Это соответствует и сути дела: слово «монограмма» означает условное изображение имени, фамилии в виде вензеля, условный знак (изображение цветка, животного и т. д.), заменяющий подпись на произведениях художников[170].

Обобщение проведённого сравнения содержится в цитированной выше мысли Канта, согласно которой образ есть продукт эмпирической способности продуктивного воображения, а схема – чистой или априорной. Как видим, такое различие действительно существует, не следует только абсолютизировать «чистоту» воображения и учитывать, что во всякой по-

105

знавательной способности имеются и опытные и сверхопытные аспекты.

Обобщение требуется и в другом отношении. Речь идёт о центральной роли воображения в гносеологии Канта. Он выделил, как мы видели, две главные познавательные способности – рассудок и чувственность, их единство есть опытное познавание, а такое единство осуществляется воображением. Это соединение имеет несколько уровней. Наивысший из них представлен трансцендентальной апперцепцией – «Я» как мыслительным, интеллектуальным синтезом и «Я» созерцающим – внутренним чувством. Трансцендентальный синтез воображения приводит их в единство, связь через действие рассудка на внутреннее чувство, в результате чего получается фигурный синтез. Та же сила воображения синтезирует рассудочные понятия, категории с явлениями посредством схем. Действие воображения можно заметить и на третьем уровне – восприятий, где имеет место синтез схватывания. Кант здесь не говорит о воображении, однако, поскольку восприятие есть, как мы видели, не чисто пассивный процесс принятия данного, а одновременно его конструирование, без него и здесь нельзя понять познания.

Таким образом, сверху донизу воображение везде выступает как главная познавательная способность, она стоит над чувственностью и рассудком, объединяет эти разнородные источники знания. Этим и даётся основная структура познавательного акта у Канта. До него воображение знали и рассматривали наряду с представлением и восприятием как одну из чувственных способностей. Кант принимает это положение, когда пишет, что воображение «принадлежит к чувственности»[171], но тут же вносит уточнение, что способность воображения есть «действие рассудка на чувственность», вследствие чего его синтез фигурный и отличается от чисто интеллектуального синтеза, производимого рассудком «без всякой

106

помощи воображения»[172]. И в этом отношении гносеология Канта принципиально отличается от предшествующих её вариантов: достаточно сказать, что воображение за всю историю философии впервые именно у него приобрело такое основное значение[173]. Его позиция в данном вопросе определила некоторые важные идеи Фихте и Шеллинга, но в последующем оно снова отходит на периферию познания.