В. М. Бакусев (зам председателя), Ю. В. Божко, А. В. Гофман, В. В. Сапов, Л. С. Чибисенков (председатель) Перевод с немецкого А. К. Судакова Номер страницы предшествует странице (прим сканировщика)

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 37

59

Точно так же как уже твой чувственный глаз — это призма, в которой с поверхности вещей преломляется в многообразие красок сам по себе совершенно равный себе, чистый и бесцветный эфир чувственного мира, но ты отнюдь не утверждаешь при этом, что эфир в себе и для себя имеет цвет, а только что он преломляется в цвета в твоем глазу и от твоего глаза, состоя при этом с ним во взаимодействии, и к тому же хотя ты не можешь видеть эфир бесцветным, но вполне способен мыслить его не имеющим цвета, и этому-то мышлению, после того как тебе станет известна природа твоего зрящего глаза, ты единственно и доверяешь, — так же поступай относительно духовного мира и воззрения твоего духовного глаза. Что ты видишь, то вечно есть ты сам; но ты являешься им не так, как ты это видишь, и видишь это не так, как ты есть. Ты есть это неизменно, чисто, без цветов и обликов. Только рефлексия, которая точно так же есть ты сам и от которой ты поэтому никогда не можешь себя отделить, — только рефлексия преломляет это для тебя в бесконечность лучей и обличий. Знай же поэтому, что оно преломлено и оформлено, и оформлено как множественное не само по себе, но только в твоей рефлексии как духовном твоем оке, которым только ты и способен видеть, — и во взаимодействии с этой рефлексией; стань выше этой кажимости, которая в действительности так же неискоренима, как и цвета в твоем чувственном оке, возвысься же над этой кажимостью до мышления; пусть оно охватит тебя всего, и ты будешь отныне доверять лишь ему.

Все только что мною сказанное должно, по моему разумению, сообщать в популярном изложении для ответа на вопрос о том, откуда — коль скоро ведь бытие само по себе должно быть абсолютно лишь единым, непреложным и неизменным и с очевидностью открывается как таковое также мышлению, — откуда в нем возникает вее же та изменчивость и преложимость, которую встречает в нем действительное сознание. Бытие в себе, разумеется, едино и есть единое божественное бытие, и только это подлинно реально во всяком существовании и остается таковым вовеки. Это единое бытие раскалывается рефлексией, неотъемлемо соединенной с ним в действительном сознании, в бесконечную смену обликов. Это раздробление, как было сказано, безусловно изначально и в действительном сознании никак не устранимо и не

60

заменимо ничем иным. Стало быть, действительными обликами, которые вследствие этого раздробления приняло в-себе-реальное, возможно жить и переживать их лишь в действительном сознании, и притом так, что мы предаемся этим обликам в наблюдении, но их никак невозможно выдумать и вывести априорно. Они — чистый и абсолютный опыт, который есть не что иное, как опыт: уничтожить его никогда не придет в голову умозрению, если только оно само себя понимает, причем материей этого опыта является во всякой вещи то, что свойственно исключительно только ей одной и ее индивидуально характеризует, то, что в бесконечном течении времен никогда не может возвратиться и никогда не могло случиться прежде. Между тем всеобщие свойства этих возникших через дробление обликов единого реального — а в отношении указанных свойств возникают соотносительные классы и роды понятий — вполне можно вывести априорно — точно таким исследованием различных законов рефлексии, какое привело нас только что к установлению ее единого основного закона, и систематическая философия должна и обязана делать это с абсолютно исчерпывающей полнотой. Так можно с совершенной убедительностью вывести из закона рефлексии материю в пространстве, время и замкнутые системы миров; так можно показать, как несущая сознание субстанция, которая в себе ведь также может быть лишь одна, дробится в систему различных представляющихся также самостоятельными индивидов, и все вообще такого рода познание. Однако дедукции эти нужны более для основательного постижения существа отдельных наук, нежели для пробуждения благочестивой жизни. Поэтому они принадлежат как исключительное достояние научному (szientifischen) изложению философии и не только не допускают популярности изложения, но и не нуждаются в ней. А потому здесь, в только что упомянутом пункте, проходит граница между строгой наукой и популярностью. Как вы видите, мы достигли этой границы, и поэтому вполне можно ожидать, что рассуждение наше отныне будет постепенно снисходить в те области, которые, во всяком случае по предметам, уже были знакомы нам и прежде и которых мы порою уже касались нашей мыслью.

61

Кроме показанного сегодня дробления (через посредство основной формы рефлексии) мира, возникшего в сознании божественной жизни, в мир, по обличию своему бесконечно переменчивый, существует еще другое, неразрывно связанное с первым дробление этого же самого мира: не на бесконечную, но на пятеричную форму возможного воззрения на него. Мы должны представить, по крайней мере исторически, и это второе дробление и познакомить вас с ним, что и произойдет в следующем нашем чтении. Только после этих приготовлений мы будем в состоянии, во-первых, постичь как внутреннюю сущность, так и внешние явления подлинно блаженной жизни, а постигнув ее таким образом, понять, что она причастна блаженству и какому именно блаженству.

ЧТЕНИЕ ПЯТОЕ

Почтенное собрание,

согласно тому, что нам до сих пор удалось познать, блаженство состоит в соединении с Богом как Единым и абсолютным. Мы же, в неискоренимой нашей сущности, суть лишь знание, образ и представление, и даже в названном только что совпадении с Единым эта наша основная форма исчезнуть не может. Далее, в этом нашем совпадении с ним он не становится самим нашим наисобственным бытием, но лишь предносится нам как нечто чуждое и вне нас находящееся, которому мы всего лишь должны предаться и к которому припасть в сердечной любви; он предносится нам как безвидный и бессодержательный, не дающий сам по себе никакого определенного понятия или познания о своей внутренней сущности, но лишь как то, благодаря чему мы мыслим и понимаем самих себя и наш мир. Даже по обращении в него мир не теряется для нас; он лишь обретает иное значение и становится из для-себя самостоятельного бытия, каким мы считали его прежде, простым явлением и выражением (Erscheinung und Ausserung) в знании потаенной в себе божественной сущности. — Это прошу вас еще раз подытожить в целом вот как. Существование Бога — существование его, говорю я, или, согласно проведенному выше различению, его проявление и открове-

62

ние, — абсолютно через себя само и абсолютно необходимо есть свет, а именно внутренний и духовный свет. Этот свет, будучи предоставлен себе самому, рассеивается и дробится на бесчисленное множество лучей и таким образом отчуждается в этих отдельных лучах от себя самого и от своего первоистока. Но этот же самый свет способен также сам собою сосредоточиться вновь из этого рассеяния и постичь себя как Один, и понять себя как то, что он и есть в себе, т. е. существование и откровение Божие, оставаясь, правда, и в этом понимании тем, что он по своей форме есть — светом; но все же в этом состоянии и через посредство самого этого состояния толкуя себя самого как нечто нимало не реальное для себя, но как лишь существование и самоизображение Божие.

В двух последних лекциях, и особенно в последней из них, мы более всего стремились к тому, чтобы наблюдать за превращением бытия, в-себе единственно возможного и неизменного, в другое, а именно во множественное и изменчивое бытие; — так, чтобы войти в самую точку этого превращения и чтобы оно совершилось на наших собственных глазах. Мы нашли следующее. Прежде всего, вследствие характера знания вообще как простого образа некоторого независимо от него наличного и существующего бытия то, что само по себе и в Боге есть исключительно деятельность и жизнь (Tat und Leben), превратилось в покоящееся бытие, или мир вообще. Во-вторых, еще, сверх того, неотъемлемый от всякого действительного знания основной закон рефлексии, далее, характеризовал, оформлял и превращал в особый мир этот простой для одного лишь знания мир, причем превращал его именно в мир, бесконечно различный и протекающий в нескончаемом потоке новых и новых обличий (Gestaltungen). Порождаемое этим наблюдением познание равно необходимо, по нашему мнению, не только философии, но также и благочестию, если только оно не обитает в человеке лишь инстинктивно, как неясная вера, но желает в то же время отдавать себе отчет в собственном своем основании.

63

До сих пор мы продвинулись в прошлой лекции и в заключение высказались в том смысле, что с этим — основанным на едином основном законе всякой рефлексии — бесконечным дроблением мира неразрывно связано и другое дробление, которое нам следовало бы теперь если и не дедуцировать, то все же отчетливо указать и описать исторически. Это новое, второе дробление я выражу здесь в общих чертах не глубже чем в следующем виде. Во-первых, оно по внутренней сущности своей отличается от выведенного нами в прошедшей лекции и снова упомянутого здесь только что дробления тем, что это последнее непосредственно, самой формой знания вообще, дробит и делит возникший из божественной жизни неподвижный мир; то же, которое подлежит теперь нашему рассмотрению, дробит и делит не объект непосредственно, но лишь рефлексию об объекте. То, прежнее, есть дробление и разделение в самом объекте; это же есть дробление и разделение лишь в воззрении на объект и не дает, подобно первому, различных в-себе объектов, но дает лишь различные способы внутренне видеть, принимать и понимать единый, остающийся прежним мир. Во-вторых, не следует упускать из виду, что эти два дробления не могут замещать одно другое и таким образом вытеснять друг друга, но оба они нераздельны и потому существуют единым разом, коль скоро вообще существует рефлексия, неизменные формы которой они образуют, — что поэтому и результаты обоих нераздельно следуют друг за другом и развиваются совместно. — Результатом первого дробления, как мы показали в прошлой речи, оказывается бесконечность; результат же второй, как мы упомянули тогда, есть пятеричность; следовательно, утверждаемую нами теперь неразделенность двух дроблений надлежит понимать так, что вся постоянная и неустранимая бесконечность может в своей бесконечности рассматриваться пятью способами и что, в свою очередь, каждое из пяти возможных воззрений на мир тем не менее вновь дробит единый мир на бесконечное. Все же до сих пор мною сказанное можно, стало быть, соединить в один итог вот как. В духовном видении то, что в себе есть божественная жизнь, становится увиденным, т. е. законченно наличным, или миром. Это первое. Видение же это всегда есть акт, именуемый рефлексией, и этот акт — отчасти как обращенный на свой объект (мир), отчасти как обращенный на себя самого — дробит этот мир в бесконечную пятерицу, или, что то же, в пятеричную бесконечность. Это второе. Останавливаясь теперь прежде всего на втором дроблении, которое составляет собственный предмет нашего сегодняшнего рассуждения, мы выскажем о нем еще следующие общие замечания.

64

Как уже упоминалось, это дробление дает не разделение в объекте, а только разделение, различность и множественность в воззрении на объект. — Как будто бы сама собою напрашивается мысль, что эта различность — не объекта, а воззрения на один и тот же, остающийся повсюду тем же объект — может иметь своим основанием лишь смутность или ясность, глубину или поверхностность, полноту или неполноту этого воззрения на единый и тот же самый мир. И так дело и обстоит в действительности, или, если продолжить здесь ряд уже изложенных мыслей и прояснить им настоящее, как и настоящим, в свою очередь, изложенное выше, упомянутые пять способов рассмотрения мира суть то самое, что в третьей лекции я назвал различными возможными ступенями и мерами развития внутренней духовной жизни, когда говорил, что с преуспеянием свободной и сознательной, в собственном смысле слова нам принадлежащей духовной жизни дело обстоит, как правило, точно так же, как с развитием физической смерти, и что как первая, так и последняя начинаются в удаленнейших членах и от них лишь постепенно продвигается к средоточию. То, что я тогда, пользуясь образом, назвал внешними орудиями духовной жизни, это — в теперешнем изложении — суть низшие, самые смутные и поверхностные из пяти возможных способов восприятия мира; то же, что я назвал тогда благородными сосудами жизни и сердцем, это — высшие и яснейшие, и в том числе наивысший и наияснейший из этих способов.

Но несмотря на то, что согласно как нашей тогдашней метафоре, так и нашему теперешнему изложению, человек может подняться до более высокого способа миропонимания лишь после того, как какое-то время пребудет в низшем способе истолкования мира, на этом основании не следует ведь, во-первых, отрицать, но, напротив, нужно определенно отметить и запомнить, что это многоликое воззрение на мир есть истинное и изначальное дробление — во всяком случае, в свойственной человеку

65

способности воспринимать мир. Поймите меня вот как: упомянутые высшие мировоззрения (Weltansichten) не возникают, к примеру, только во времени и так, что воззрения, им совершенно противоположные, впервые порождают их и делают возможными; нет, они извечно присутствуют в единстве божественного существования как необходимые определения единого сознания, даже если предположить, что ни один человек не постиг бы их и что никто постигший их не может их выдумать и произвести их своим мышлением, но может лишь найти их и усвоить их себе. Во-вторых же, это постепенное преуспеяние также есть лишь обычный ход дела и правило, которое вовсе не свободно от исключений. Некоторые вдохновенные и счастливые натуры как бы чудом оказываются — от рождения и по инстинкту — на более высокой точке мировоззрения, которого точно так же не могут понять окружающие их, как и сами они со своей стороны не в силах понять его. В этом-то положении, с тех пор как мир стоит, находились все религиозные гении, мудрецы, герои, поэты, а благодаря им в мир явилось все то великое и благое, что в нем есть. Напротив, другие индивиды — а там, где зараза становится особенно опасной, за немногими исключениями и целые поколения, — тем же самым, далее необъяснимым инстинктом, так крепко врастают и в обыденное воззрение, что даже самое ясное и очевидное поучение бессильно заставить их поднять хотя бы на мгновение глаза свои над землею и постичь хотя бы что-нибудь кроме того, что можно схватить руками.

Этого в общих чертах довольно об указанном мною новом разделении в способе воззрения на мир: перейдем теперь к характеристике отдельных моментов этого разделения!

Первый, самый низший, поверхностный и спутанный способ восприятия мира есть тот, при котором мы считаем миром и действительно сущим то, что дается внешним чувствам, считаем это высшим, подлинным и для себя существующим. Такое воззрение более чем достаточно описано и в этих наших лекциях, особенно в третьей, определенно, как мне представляется, охарактеризовано, и уже тогда оно было достаточно ясно представлено во всей его пошлости и недостоинстве одним

66

намеком, который сам лежит на поверхности. Мы признали равным образом, что оно, несмотря на все это, является воззрением наших философов и воспитанной в их школе эпохи, а одновременно и показали, что это воззрение следует отнюдь не из их логики, ибо означенное воззрение вообще находится в вопиющем противоречии со всякою логикой, но из их любви. На этом я не могу теперь останавливаться долее, ибо и в этих чтениях нам нужно продвигаться вперед, оставляя поэтому иное позади себя как то, с чем раз навсегда покончено. Если же кто-то настаивает на своем разумении и продолжает утверждать: «Но ведь эти вещи очевидно, действительно и подлинно существуют, ибо я ведь вижу их и слышу их» и т. п., — то пусть он знает, что мы нисколько не дадим его смелым заверениям и его твердой вере сбить себя с толку, но что мы раз навсегда останемся при нашем категорическом, прямом и в совершенно буквальном смысле слов подразумеваемом убеждении: «Нет, эти вещи не существуют, именно потому, что они зримы и слышимы», и что мы совершенно не можем разговаривать с подобным человеком далее, ибо он совершенно недоступен никакому поучению и взаимному пониманию.

Второе воззрение, рождающееся из изначального дробления возможных мировоззрений, есть такое, когда мир постигают как закон порядка и равного права в системе разумных существ. Поймите меня точно в буквальном значении сказанных слов. Закон, и притом упорядочивающий и уравнивающий закон для свободы нескольких лиц, есть для этого воззрения нечто подлинно реальное и для себя самого существующее — то, с чего начинается мир и в чем заключается его корень. Если кому-нибудь это покажется удивительным — как же закон, который ведь, как выразится такой человек, есть простое отношение и лишь отвлеченное понятие, можно считать чем-то самостоятельным, — то удивление его возникает исключительно из-за того, что он не может постичь в качестве реального что-либо кроме зримой и осязаемой материи и, стало быть, относится к числу тех, с кем мы вовсе не разговариваем. Закон, говорю я, есть для этого мировоззрения то первое, что единственно подлинно есть и благодаря чему существует все прочее,

67

что существует. Свобода и человеческий род суть для него второе наличное — лишь потому, что закон для свободы с необходимостью полагает свободу и свободных существ, а единственным основанием и доказательством самостоятельности человека является в этой системе обнаруживающийся в глубине души человека нравственный закон. Чувственный мир, наконец, есть для него третье, и это — лишь сфера свободной деятельности людей; налична она вследствие того, что свободная деятельность необходимо полагает объекты этой деятельности. Что касается возникающих из этого воззрения наук, то сюда относится не только правоведение как наука, трактующая о юридических отношениях людей, но также и обычная этика, которая стремится лишь к тому, чтобы никто не причинял другому несправедливости и чтобы каждый только воздерживался от противного долгу — неважно, запрещено ли оно прямым и определенным законом государства или же не запрещено. Невозможно привести примеры этого мировоззрения из обыденного воззрения на жизнь, ибо этот обычный взгляд, укоренившись в материи, даже не возвышается до этого мировоззрения; в философской же литературе самым удачным и последовательным примером этого воззрения является Кант, если мы проследим за его философским развитием не далее чем до «Критики практического разума». Собственный характер этого образа мысли, который мы выразили выше так, что реальность и самостоятельность человека доказывается лишь царящим в нем нравственным законом и что лишь благодаря последнему человек становится чем-то сам по себе, Кант выражает теми же самыми словами. Что касается нас, то и мы указывали, проводили и, как мы сами сознаем, весьма энергично высказывали это мировоззрение, — правда, отнюдь не как высшее, но как позицию, обосновывающую науку о праве и этику — в нашей трактовке этих двух дисциплин [22]; поэтому для тех, кто подробнее интересуется сказанным сейчас, в нашу эпоху нет недостатка в наглядных примерах описанного второго мировоззрения. Впрочем, чистое моральное умонастроение, которое побуждает к поступкам исключительно ради закона, имеется и в сфере низшей моральности; настойчиво внушать его не забывали ни Кант, ни мы сами, а к теперешней теме, где мы имеем дело единственно лишь с объектами, оно не относится.

68

Я хочу сделать одно общее замечание, равно относящееся и ко всем последующим точкам зрения, уже при обсуждении этой, где его можно выразить с наибольшей ясностью. А именно: для того чтобы вообще иметь какую-либо прочную позицию своего мировоззрения, нужно, чтобы нечто реальное, самостоятельное и корень мира мы полагали в одной, определенной и неизменной основной точке, из которой с помощью этого первого и выводили бы все остальное как всего лишь причастное реальности этого первого и полагаемое лишь опосредствованно, — точно так, как мы дедуцировали выше, от имени второго мировоззрения, род человеческий как второе и чувственный мир как третье из упорядочивающего закона как первого. Однако отнюдь не справедливо было бы смешивать и спутывать реальности, приписывая, положим, чувственному миру его реальность, но не желая наряду с этим отказывать в принадлежащей ему реальности и миру моральному, как пытаются порой отделаться от этих вопросов совершенные путаники. У таких вовсе нет твердого взора и прямизны устремления духовного ока, но они непрестанно косятся на множественное. Намного превосходит их тот, кто решительно держится чувственного мира и отрицает все прочее, кроме него; ибо, хотя он так же близорук, как и они, он все-таки не так еще труслив и малодушен. — Короче говоря, более высокое мировоззрение не терпит рядом с собою еще и низшего, но всякое высшее уничтожает низшее как бывшее до сих пор абсолютным и как наивысшую точку зрения и подчиняет его себе.

Третье воззрение на мир есть взгляд на него с точки зрения истинной и высшей нравственности. Об этой в нашу эпоху почти совершенно неведомой точке зрения необходимо дать здесь понятие весьма определенно. — Для нее, как и для описанной только что второй точки зрения, закон мира духов есть точно так же первое, высшее и абсолютно реальное; и в этом оба воззрения между собою согласны. Но закон третьей точки зрения не есть, подобно закону второй, лишь упорядочивающий нечто наличное закон; скорее, он есть закон, творящий в пределах наличного новое, совсем не бывшее. Первый

69

закон лишь негативен, лишь устраняет раздор между различными свободными силами и устанавливает равновесие и покой; этот же последний хочет вновь вдохнуть новую жизнь в успокоенную силу. Он, можно сказать, стремится не просто к форме идеи, подобно первому, но к самой качественной и реальной идее. Его цель можно кратко описать так: он хочет сделать человечность в охваченном им человеке, а через него и в других, в действительности тем, чем она является по своему назначению — верным образом, отпечатком и откровением внутренней божественной сущности. — Иерархия дедукции этого третьего мировоззрения относительно реальности поэтому такова. Подлинно реально и самостоятельно для него святое, благое, прекрасное; второе есть для него человечество как предназначенное воплотить в себе все это; упорядочивающий закон как третье является для него лишь средством утвердить в людях внешний и внутренний покой для их истинного назначения; и наконец, чувственный мир как четвертое есть для него лишь сфера для внешней и внутренней, низшей и высшей, свободы и моральности — лишь сферой для свободы, говорю я, чем он является и остается на всех высших позициях и никогда не способен обрести себе какой-либо иной реальности.

Blog

Содержание