Проблема перевода поэмы Э. По "Ворон" К

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5

До тех пор, пока я не пробормотал: “Другие друзья прилетали раньше, —

Завтра он покинет меня, как покинули меня мои Надежды”.

Но птица сказала: “Никогда больше”.

Потрясенный тишиной, которую нарушил ответ, так

спокойно произнесенный,

“Несомненно, — сказал я, — что он говорит только то, что знал

От какого-то несчастного хозяина, чья ужасная беда

Произошла быстро, гораздо быстрее, прежде чем его песни

отразили это горе, это погребальная песня его Надежды:

“Никогда — больше никогда”.

Но Ворон все еще пытался обмануть меня и вызвать у меня улыбку,

Я сел на мягкое сиденье перед птицей, бюстом и дверью.

Так, сидя на бархатном сиденье, я погрузился в размышления,

Думая о том, что эта мрачная, неуклюжая, ужасная,

тощая и зловещая птица Древних времен хотела сказать

Своим карканьем “Никогда больше”.

Так, в догадках и не произнося ни звука птице,

Чьи огненные глаза жгли мне грудь изнутри,

Я продолжал сидеть, гадая, откинув слегка голову

На бархатный подкладку подушки, которую освещал свет лампы,

К этой бархатной фиолетовой подкладке, освещаемой светом лампы,

К которой она больше никогда не прикоснется, о, никогда!

Потом мне показалось, что воздух стал густым,

Насыщенным каким-то невидимым кадилом,

Раскачиваемым Серафимом, звуки шагов которого звенели на

покрытом ковром полу.

“Несчастный, — крикнул я, — твой Бог не спасет тебя ангелом,

которого он послал тебе.

Вдохни, вдохни напиток забвения от воспоминаний о Леноре,

Выпей залпом, о, залпом этот напиток забвения и забудь утрату Леноры!”

Ворон молвил: “Никогда больше”.

“Пророк! — вскричал я, — создание зла! Ты птица или демон!

Искушение ли или потрясение подбросили тебя в этот мир,

Покинутый уже всеми неустрашимыми, в этот пустынный очарованный мир,

В этот дом, полный Ужасов, скажи мне честно, я умоляю, —

Разве, разве нет бальзама в Галааде? — скажи мне, скажи мне, я умоляю!”

Ворон молвил: “Никогда больше”.

“Пророк, — сказал я, — создание зла, ты птица или демон!

Ради Небес, что склонились над нами, ради Бога, которого мы оба обожаем,

Скажи, что душа, обремененная грехом далекого Аида,

Обнимает святую деву, которую ангелы называют Ленора,

Обнимает редкую и лучистую деву, которую ангелы называют Ленора”.

Молвил Ворон: “Никогда больше”.

“Будь то слово нашим знаком разлуки, птица или друг! —

Вскакивая, пронзительно вскрикнул я, —

Вернись назад, в бурю и Ночной мрак Плутона,

Не оставляй черного пера как знак той лжи, которую произнесла твоя душа!

Оставь мое одиночество не нарушенным! Покинь бюст около моей двери!

Убери свой клюв из моего сердца и убирайся от моей двери!”

Молвил Ворон: “Никогда больше!”

Ворон, неподвижный, все сидит и сидит.

На светлом бюсте Паллады рядом с дверью моей комнаты,

И его глаза кажутся глазами демона, который спит,

И свет лампы над ним, струясь, бросает тень на пол,

И моя душа из этой тени, что растеклась на полу,

Не воскреснет — никогда больше!

Перевод поэмы “Ворон” К. Бальмонтом:

Ворон

Как-то в полночь, в час угрюмый, полный тягостною думой,

Над старинными томами я склонялся в полусне,

Грезам странным отдавался, — вдруг неясный шум раздался,

Будто кто-то постучался — постучался в дверь ко мне.

“Это, верно, — прошептал я, — гость в полночной тишине,

Гость стучится в дверь ко мне”.

Ясно помню…Ожиданья… Поздней осени рыданья…

И в камине очертанья тускло тлеющих углей…

О, как жаждал я рассвета, как я тщетно ждал ответа

На страданье без привета, на вопрос о ней, о ней —

О Леноре, что блистала ярче всех земных огней, —

О светиле прежних дней.

И завес пурпурных трепет издавал как будто лепет,

Трепет, лепет, наполнявший темным чувством сердце мне.

Непонятный страх смиряя, встал я с места, повторяя:

“Это только гость, блуждая, постучался в дверь ко мне,

Поздний гость приюта просит в полуночной тишине —

Гость стучится в дверь ко мне”.

Подавив свои сомненья, победивши опасенья,

Я сказал: “Не осудите замедленья моего!

Этой полночью ненастной я вздремнул, — и стук неясный

Слишком тих был, стук неясный, — и не слышал я его,

Я не слышал…” Тут раскрыл я дверь жилища моего:

Тьма — и больше ничего.

Взор застыл, во тьме стесненный, и стоял я изумленный,

Снам отдавшись, недоступным на земле ни для кого;

Но, как прежде, ночь молчала, тьма душе не отвечала,

Лишь — “Ленора!” — прозвучало имя солнца моего, —

Это я шепнул, и эхо повторило вновь его, —

Эхо — больше ничего.

Вновь я в комнату вернулся — обернулся — содрогнулся, —

Стук раздался, но слышнее, чем звучал он до того.

“Верно, что-нибудь сломилось, что-нибудь пошевелилось,

Там, за ставнями, забилось у окошка моего,

Это — ветер, — усмирю я трепет сердца моего, —

Ветер — больше ничего”.

Я толкнул окно с решеткой, — тотчас важною походкой

Из-за ставней вышел Ворон, гордый Ворон старых дней,

Не склонился он учтиво, но, как лорд, вошел спесиво,

И, взмахнув крылом лениво, в пышной важности своей

Он взлетел на бюст Паллады, что над дверью был моей,

Он взлетел — и сел над ней.

От печали я очнулся и невольно усмехнулся,

Видя важность этой птицы, жившей долгие года.

“Твой хохол ощипан славно, и глядишь ты презабавно, —

Я промолвил, — но скажи мне: в царстве тьмы, где ночь всегда,

Как ты звался, гордый Ворон, там, где ночь царит всегда?”

Молвил Ворон: “Никогда”.

Птица ясно отвечала, и хоть смысла было мало,

Подивился я всем сердцем на ответ ее тогда.

Да и кто не подивится, кто с такой мечтой сроднится,

Кто поверить согласится, чтобы где-нибудь, когда —

Сел над дверью говорящий без запинки, без труда

Ворон с кличкой “Никогда”.

И взирая так сурово, лишь одно твердил он слово,

Точно всю он душу вылил в этом слове “Никогда”.

И крылами не взмахнул он, и пером не шевельнул он, —

Я шепнул: “Друзья сокрылись вот уж многие года,

Завтра он меня покинет, как надежды, навсегда”.

Ворон молвил: “Никогда”.

Услыхав ответ удачный, вздрогнул я в тревоге мрачной.

“Верно, был он, — я подумал, — у того, чья жизнь — беда,

У страдальца, чьи мученья возрастали, как теченья

Рек весной, чье отреченье от надежды навсегда

В песне вылилось о счастье, что, погибнув навсегда,

Вновь не вспыхнет никогда”.

Но, от скорби отдыхая, улыбаясь и вздыхая,

Кресло я свое придвинул против Ворона тогда,

И, склоняясь на бархат нежный, я фантазии безбрежной

Отдался душой мятежной: “Это — Ворон, Ворон, да.

Но о чем твердит зловещий этим черным “Никогда”,

Страшным криком: “Никогда”.

Я сидел, догадок полный и задумчиво-безмолвный,

Взоры птицы жгли мне сердце, как огнистая звезда,

И с печалью запоздалой головой своей усталой

Я прильнул к подушке алой, и подумал я тогда:

Я — один, на бархат алый — та, кого любил всегда,

Не прильнет уж никогда.

Но постой: вокруг темнеет, и как будто кто-то веет, —

То с кадильницей небесной серафим пришел сюда?

В миг неясный упоенья я вскричал: “Прости, мученье,

Это Бог послал забвенье о Леноре навсегда!”

Каркнул Ворон: “Никогда”.

И вскричал я в скорби страстной: “Птица ты — иль дух ужасный,

Искусителем ли послан, иль грозой прибит сюда, —

Ты пророк неустрашимый! В край печальный, нелюдимый,

В край, тоскою одержимый, ты пришел ко мне сюда!

О, скажи, найду ль забвенье, я молю, скажи, когда?”

Каркнул Ворон: “Никогда”.

“Ты пророк, — вскричал я, — вещий! Птица ты — иль дух зловещий,

Этим небом, что над нами, — Богом, скрытым навсегда, —

Заклинаю, умоляя, мне сказать — в пределах рая

Мне откроется ль святая, что средь ангелов всегда,

Та, которую Ленорой в небесах зовут всегда?”

Каркнул Ворон: “Никогда”.

И воскликнул я, вставая: “Прочь отсюда, птицы злая!

Ты из царства тьмы и бури, — уходи опять туда,

Не хочу я лжи позорной, лжи, как эти перья, черной,

Удались же, дух упорный! Быть хочу — один всегда!

Вынь свой жесткий клюв из сердца моего, где скорбь — всегда!”

Каркнул Ворон: “Никогда”.

И сидит, сидит зловещий Ворон черный, Ворон вещий,

С бюста бледного Паллады не умчится никуда.

Он глядит, уединенный, точно демон полусонный.

Свет струится, тень ложится, — на полу дрожит всегда.

И душа моя из тени, что волнуется всегда,

Не восстанет — никогда!

Всякого, кто начинает читать стихи Эдгара По, поразит постоянство мотива смерти. Это его

знаменитые произведения “Город у моря”, “Спящая”, “Линор”, “Улялюм”, “Червь-победитель” и другие. К их

числу относится и “Ворон”, наполненный тоской по умершей подруге.

Многие поэты-романтики обращались к этой теме, однако только у Э. По мы находим такую

сосредоточенность и постоянство на теме смерти. Помимо влияния литературной моды здесь сказалось и

личное, субъективное состояние поэта. В его стихах мы то и дело сталкиваемся не просто с горем, тоской,

печалью – естественной эмоциональной реакцией героя, потерявшего возлюбленную, но именно с

душевной, психологической зависимостью от темы смерти, от которой он не хочет или не может

освободиться. Мертвые держат живых цепкой хваткой, как Ленора держит лирического героя “Ворона”, не

позволяя ему забыть себя и начать новую жизнь:

And the Raven, never flitting, still is sitting, still is sitting

On the pallid bust of Pallas just above my chamber door;

And his eyes have all the seeming of a demon’s that is dreaming,

And the lamp-light o’er him streaming throws his shadow on the floor;

And my soul from out that shadow that lies floating on the floor

Shall be lifted — nevermore!

В этих строчках проступает образная идея души, порабощенной прошлым, неспособной уйти из

вчерашнего дня в сегодняшний, а тем более в завтрашний.

Среди причин, обусловивших постоянную тягу По к мотивам смерти, важное место занимает сама

сущность его поэзии. Главной целью своей поэзии поэт считал душевное волнение, которое должно

передаться и охватить читателя; источником таких волнений обычно бывают те события человеческой

жизни, которые обладают наиболее мощным воздействием: это, по мнению романтиков, любовь и смерть.

Не случайно в стихах Э. По речь идет об утрате любимого существа.

Смерть у Э. По — это категория не столько физическая, сколько эстетическая. "Смерть любимого

существа всегда прекрасна", — говорил он. По, в отличие от собратьев-романтиков, эстетизирует,

возвышает смерть, она у него — источник возвышающего душу волнения. Это связано с особенностью

любовного чувства поэта, оно у него идеально и не имеет ничего общего с любовью “земной”. Также и

образ возлюбленной лирического героя — не “земной”, а “идеальный”. К земной женщине можно питать

лишь плотскую страсть, тогда как душа героя принадлежит небу. Не случайно и имена героинь По

экзотические — Линор, Лигейя, Улялюм.

“Среди романтиков По был символистом” [18, 146]. Его привлекала в символе многозначность и

неопределенность, его суггестивность (т. е. внушение). Символы у Э. По не содержат в себе какой-то

конкретной мысли, они не рационалистичны, напротив, они — воплощение целого комплекса переживаний

лирического героя, связанных со “смутно воспоминаемым”, “ушедшим в небытие” временем. Многие

стихотворения поэта содержат самые разнообразные символы, в том числе и “Ворон”.

Центральный образ-символ в поэме — Ворон. Динамика, развитие сюжета произведения тесно

связаны именно с образом Ворона. Но это не просто развитие сюжета, это и движение от прошлого к

настоящему (от воспоминаний о Линор к настоящим событиям в полночный час в комнате лирического

героя), это еще и движение в настроении, эмоциональной напряженности действия — от печали к мраку

безысходного отчаяния. И движение это создает символ.

Характерной чертой образа-символа у По является противопоставление прекрасного прошлого,

связанного с погибшей возлюбленной, отвратительному настоящему в образе черной птицы. Причем

прошлое представлено в виде идеала, который у По всегда воплощался в образе прекрасной женщины (в

данном случае — Линор).

Поэма построена в виде своеобразного диалога лирического героя с залетевшим неведомо каким

образом к нему в комнату Вороном, но ему предшествует своего рода экспозиция, когда в полночный час

герою, охваченному тоской и печалью, чудится неясный стук в дверь (“As of some one gently rapping, rapping

at my chamber door”). Символисты любили облекать в символы и придавать особое значение разным

звукам, шорохам, предчувствиям. Сама атмосфера в начале стихотворения способствует появлению чего-

то необычайного: “Ah, distinctly I remember it was in the bleak December; And each separate dying ember

wrought its ghost upon the floor”. Полночный час, ненастная погода за окном, тускло тлеющие угли камина,

одиночество наполняют душу героя неясным страхом, ожиданием чего-то ужасного. Мерно повторяющийся

стук усиливает эти дурные предчувствия, герой начинает успокаивать себя, пытаясь силой рассудка

победить свой страх: “’Tis some visiter entreating entrance at my chamber door”. Но гостя нет, вместо него —

ночной мрак.

Э. По постепенно нагнетает эмоциональное напряжение, неизвестность, неясность происхождения

стука (ветер ли или сломалось что, там, за окном) усиливают взволнованность героя. Данный прием —

нагнетание Таинственного, Загадочного — один из излюбленных у символистов.

Но вот загадка разрешилась: “Open here I flung the shutter, when, with many a flirt and flutter, In there

stepped a stately Raven of the saintly days of yore; Not the least obeisance made he; not a minute stopped or

stayed he…” Однако эмоциональное напряжение от этого не только не ослабло, напротив, возрастает.

Герой поначалу воспринимает птицу как несчастное существо, обитавшее когда-то у какого-то

страдальца, потерявшего всякую надежду в жизни, и от своего хозяина птица научилась произносить

“Nevermore”, но вскоре понимает, что ее ответ это не просто удачно подобранное слово, что в нем кроется

нечто большее. Вот так вполне конкретный образ постепенно вырастает в образ символический,

наполненный множественными смыслами.

Героя мучают догадки, что же скрывается за этим “Nevermore”: “Thus I sad engaged in guessing, but no

syllable expressing To the fowl whose fiery eyes now burned into my bosom’s core…” Ему кажется, что сам Бог

послал ему забвенье о Линоре, однако вновь следует ответ: “Никогда”. Герой в отчаянье умоляет сказать

ему, увидит ли он когда-нибудь в “пределах рая” свою возлюбленную, — “Nevermore” — ответствует ему

зловещая птица. “Be that word our sign of parting, bird or friend!” I shrieked, upstarting — “Get thee back into the

tempest and the Night’s Plutonian shore! Leave no black plume as a token of that lie thy soul hath spoken!” —

восклицает он, но Ворон сидит и сидит и не с обирается никуда улетать. Герой в ужасе понимает, что душе

его уже не возродиться никогда, и все надежды напрасны.

Мир символов в поэзии Эдгара По бесконечно богат и разнообразен, а его источники —

многочисленны. Первым и главным источником символов для По является природа: “Символы возможны

потому, что сама природа символ — и в целом и в каждом ее проявлении”. Язык природы — язык

символов, доступный поэту, и По охотно заимствовал у природы свои символы. Его стихотворения

пронизаны символикой красок, звуков, запахов. Под пером поэта символическое значение обретают солнце,

луна, звезды, море, озера, леса, день, ночь, времена года и т. д. [18, 154]. Так и в поэме “Ворон” птица

является символом.

Символика По характеризуется тонкостью, психологической глубиной и поэтичностью. Одна из

особенностей поэтической символики у По заключается в ее сложности, нередко символы у него содержат

двойной, тройной смысл, как, например, в поэме “Ворон”: ворон — птица, традиционно символизирующая в

народном сознании идею рока, судьбы, или, как говорит поэт, “вещая”, “зловещая птица” (слово “зловещая”

состоит из двух основ — “зло” и “весть”). В таком качестве Ворон и появляется в начале произведения —

как носитель плохой вести. Однако далее, строфа за строфой, образ “зловещей птицы” обретает еще одно

важное значение. “Он становится символом “скорбного, никогда не прекращающегося воспоминания”.

Только у По. Только в этом стихотворении” [18, 150].

Многозначность, свойственная природе символа, у Эдгара По всячески подчеркивается. Он видел в

символе основу музыкальности, способность мощного эмоционального воздействия на читателя, создания у

него определенного, необходимого для восприятия произведения настроения. Поэт рассматривал символы

как важный элемент “музыкальной организации” поэтического произведения.

Музыкальность стихов Эдгара По общеизвестна. Поэт преклонялся перед музыкой, считая ее самым

высоким из искусств. “Быть может, именно в музыке, — писал он, — душа более всего приближается к той

великой цели, к которой, будучи одухотворена поэтическим чувством, она стремится, — к созданию

неземной красоты… Часто мы ощущаем с трепетным восторгом, что земная арфа исторгает звуки,

ведомые ангелам. И поэтому не может быть сомнения, что союз поэзии музыкой в общепринятом смысле

открывает широчайшее поле для поэтического развития” [2, 139]. Однако понятие “музыкальность” По

воспринимал шире, нежели просто мелодическая интонация стиха; он понимал под музыкальностью всю

звуковую организацию произведения, включая ритм, поэтический размер, метрику, рифму, строфику,

рефрен, ассонанс, или аллитерацию и т. д., в органическом единстве со смысловым содержанием. Все эти

элементы он ставил в зависимость друг от друга и подчинял общей задаче — достижению эффекта.

Эдгар По неоднократно писал о слиянии “музыки с мыслью”, т. е. с содержанием, поэтому звучание

стиха у него невозможно отделить от его содержания.

Каждое поэтическое произведение По — это новый эксперимент в области строфики, рифмы, ритма; к

числу таких экспериментов относится и поэма “Ворон”. Он впервые в мировой поэзии вводит так

называемую “внутреннюю” рифму: в каждой строфе его поэмы начальная строка содержит такую

внутреннюю рифму: “dreary — weary”, “remember — December”, “uncertain — curtain” и т. д. В 3-ей строке

каждой строфы также присутствует внутренняя рифма, которая сочетается с концевой и к тому же имеет

пару в середине следующей, 4-ой строки; в результате получается тройной повтор одной и той же рифмы:

“Then, upon the velvet sinking, I betook myself to linking Fancy unto fancy, thinking what this ominous bird of

yore…” При этом 1-ая и 3-я строки, имеющие внутреннюю рифму, не рифмуются между собой, чем вносят

неожиданный диссонанс, зато все остальные строки, 2-ая, 4-ая, 5-ая и 6-ая, имеют общую концевую рифму:

“before — Lenore — Lenore — more”, “ashore — implore — implore — Nevermore” и т. д. В той или иной

форме рифма в поэме Э. По господствует в каждой из строф, создавая удивительную “текучую” мелодию

(“the force of monotone”), словно переливающуюся из фразы в фразу. При этом во всех строфах доминирует

одна рифма: “door — bore — yore — store — Lenore — more — Nevermore”, образующая протяжную

мелодию, похожую на стон или тяжкий вздох. Причем здесь присутствует как ассонанс (рифмы, где

совпадают гласные ударные звуки), так и диссонанс (совпадение согласных звуков). Изобретенная поэтом

рифма, повторяющаяся, как эхо, была воспринята в Европе как “магия стиха” великого поэта.

Э. По использует здесь прием аллитерации, или созвучия (ассонанса): доминирующий долгий звук [: ]

сочетается с сонорными звуками [l], [n], [r], [m], усиливающими воздействие рифмы на читателя, создающие

Blog

Проблема перевода поэмы Э. По "Ворон" К