Анна Райс. Королева проклятых
| Вид материала | Документы |
Содержание"Луи де пон-дю-лак |
- В. В. Макух Заявление госсекретаря США кондолизы Райс о возобновлении полных диплом, 97.43kb.
- 16 апреля 1705 Английская королева Анна произвела Исаака Ньютона в рыцари, 23.24kb.
- Энн Райс Мемнох-дьявол, 5533.02kb.
- Составитель: Е. Г. Королева, 322.04kb.
- Составитель: Королева, 150.7kb.
- План мероприятия: Вступительное слово учителя и детей. Значение имен именинников, 137.44kb.
- Г. королева московской области, 669.95kb.
- Публичный доклад муниципального образовательного учреждения средней общеобразовательной, 1565.94kb.
- Теперь программа стройности Маргариты Королевой доступна и вам. Маргарита Королева, 3442.24kb.
- В России, 1895.59kb.
- Ты знаешь, что значит - не нести больше эту ношу? - прошептал он. - Знать, что я впервые свободен?
Я молчал. Но определенно понимал его чувства. И я испугался за него - возможно, это был тот же самый якорь, что и Великое Семейство для Маарет.
- Нет, - поспешно ответил он и покачал головой. - С меня словно сняли проклятие. Я просыпаюсь, думаю, что нужно спуститься в храм, нужно жечь ладан, принести цветы, встать перед ними, разговаривать, попытаться утешить их, если их души страдают. И тут я осознаю, что их нет. Все позади, все кончено. Я волен идти куда хочу, делать все, что хочу. - Он помолчал, глядя на огни. Потом спросил: - А как же ты? Почему ты не освободился? Жаль, что я тебя не понимаю.
- Понимаешь. Всегда понимал, - возразил я, пожимая плечами.
- Ты сгораешь от неудовлетворенности. А мы не можем принести тебе утешение, да? Тебе нужна их любовь. - Он указал на город.
- Можете, - ответил я. - Каждый из вас. Я и помыслить не могу, чтобы от вас уехать, во всяком случае, надолго. Но, понимаешь, когда я был на сцене в Сан-Франциско... - Я не закончил фразу. Что толку говорить, если он не понимает. Все шло так, как я мечтал, пока на землю не спустился ураган, который унес меня с собой.
- Несмотря на то, что тебе так и не поверили? - спросил он. - Несмотря на то, что тебя считали просто ловким артистом? Как говорится, автором с изюминкой?
- Они знали мое имя! - возразил я. - Они слышали мой голос. Там, над сценическими огнями, они видели меня!
Он кивнул.
- Так, значит, книга? "Царица Проклятых".
Ответа от меня не последовало.
- Спустись к нам. Разреши нам составить тебе компанию. Поговори с нами о том, что произошло.
- Вы видели, что произошло.
Вдруг я почувствовал его смущение - он испытывал любопытство, но не хотел его показать. Он смотрел на меня.
Я вспомнил, как Габриэль начинала задавать вопросы и замолкала. И до меня дошло. Надо же, как я был глуп, что раньше не догадался. Они хотели знать, какими способностями она меня наделила, насколько меня изменила ее кровь, а я все это время держал эти тайны в себе. Я и сейчас не давал им воли. Они находились рядом с воспоминанием о трупах, разбросанных по храму Азима, об экстазе, в котором я убивал каждого мужчину на горной тропе. И с еще одним жутким, незабываемым моментом: ее смертью, когда мне не удалось использовать ее дары, чтобы помочь ей!
И теперь все началось сначала. Одержимость концом. Видела ли она, что я лежу совсем близко? Знала ли она, что я отказался ей помочь? Или же ее душа отлетела после первого же удара?
Мариус наблюдал за крохотными яхтами, спешащими на юг, в гавань. Он думал о том, сколько веков потребовалось ему, чтобы приобрести свои способности. Простых вливаний ее крови было мало. Лишь тысячу лет спустя смог он подниматься к облакам, словно и сам становился облаком, лишенный оков и страха. Он думал, что у всех бессмертных это происходит по-разному, что никто не знает, какая сила заключена в другом бессмертном, никто не знает, какая сила заключена в нем самом.
Все очень спокойно. Но пока что я не мог довериться ни ему, ни кому-то еще.
- Послушай, - сказал я. - Дай мне еще немного побыть наедине со скорбью. Дай мне творить свои темные картины и делать записи для друзей. Попозже я приду к тебе, присоединюсь к вам. Может быть, я буду следовать правилам. Не всем, но хотя бы некоторым - кто знает? Кстати, что ты сделаешь, если я не буду им следовать? Да разве я уже не задавал тебе этот вопрос?
Он был откровенно потрясен.
- Ты распроклятое создание! - прошептал он. - Мне приходит на память история Александра Великого. Он плакал, когда не осталось миров, какие он мог бы завоевать. Ты тоже будешь плакать, когда не останется правил, какие ты мог бы нарушать?
- О, правила будут всегда.
Он тихо засмеялся.
- Сожги книгу.
- Нет.
Мы посмотрели друг на друга, потом я обнял его, тепло и крепко, и улыбнулся. Я даже не знал, зачем я это сделал, но он был так терпелив и серьезен, в нем, как и во всех остальных, произошла некая глубинная перемена, но для него, как и для меня, она была мрачной и болезненной.
Она имела отношение к борьбе добра и зла, которую он понимал совершенно так же, как я, потому что именно он много лет назад научил меня понимать ее. Именно он сказал, что мы всегда должны бороться с этими вопросами, что простое решение нам не нужно, но что мы всегда должны испытывать страх.
Я обнял его и потому, что любил его и хотел быть к нему поближе, и при этом не хотел, чтобы он оставил меня прямо сейчас, сердитый и разочарованный.
- Ты будешь соблюдать наши законы, не так ли? - неожиданно спросил он со смесью угрозы и сарказма - и, возможно, какой-то толики любви.
- Естественно! - Я снова пожал плечами. - Кстати, что там за новые правила? Я забыл. Ах да, не делать новых вампиров, не исчезать без следа, скрывать следы убийства.
- Ты чертенок, Лестат, ты это знаешь? Сущий дьявол.
- Позволь задать тебе один вопрос, - сказал я. Я сжал руку в кулак и легко дотронулся до его локтя. - Эта твоя картина, "Искушение Амадео", та, что находится в подземельях Таламаски...
- Да?
- Ты не хотел бы получить ее обратно?
- О боги, нет. Это жуткая вещь. Можно сказать, мой черный период. Но я бы очень хотел, чтобы они вытащили ее из своего проклятого подвала. К примеру, повесили ее в парадном зале. В каком-нибудь приличном месте.
Я засмеялся.
Внезапно он посерьезнел. У него зародились подозрения.
- Лестат! - резко сказал он.
- Да, Мариус?
- Оставь Таламаску в покое.
- Ну конечно! - Я еще раз пожал плечами и еще раз улыбнулся. Почему бы и нет?
- Я не шучу, Лестат. Я говорю серьезно. Не связывайся с Таламаской. Мы понимаем друг друга, не так ли?
- Мариус, тебя на удивление легко понять. Слышишь? Часы бьют полночь. В это время я всегда совершаю обход острова Ночи. Пойдем?
Я не ждал его ответа. Выходя из двери, я услышал его милый снисходительный вздох.
Полночь. Песнь острова Ночи. Я прошелся по переполненным людьми галереям. Хлопчатобумажная куртка, белая футболка, лицо наполовину скрыто гигантскими темными очками, руки засунуты в карманы джинсов. Я наблюдал за тем, как голодные покупатели ныряют в открытые двери, глазеют на горы сияющих товаров, на шелковые рубашки в пластиковой упаковке, на лоснящийся черный манекен, закутанный в норку.
За сверкающим фонтаном с танцующими перьями, состоящими из мириадов капель, на скамейке устроилась старушка, держащая в трясущейся руке бумажный стаканчик с кофе. Ей было сложно поднести его к губам. Проходя мимо, я улыбнулся и она дрожащим голосом сказала:
- Старикам сон не нужен.
Из коктейль-бара лилась тихая музыка. По отделу видеокассет прохаживались молодые головорезы... О, эта жажда крови! Я повернул голову, и хриплый треск и вспышки остались позади. Сквозь дверь французского ресторана я заметил быстрое движение женщины, поднимающей бокал с шампанским, услышал приглушенный смех. Театр полон черно-белых гигантов, болтающих по-французски.
Мимо прошла молодая женщина - темная кожа, соблазнительные бедра, пухлый рот. Жажда крови достигла пика. Я шел вперед, загоняя ее в клетку. Кровь не нужна. Теперь ты силен, как старейшие. Но я чувствовал ее вкус, я оглянулся и увидел, что она сидит на каменной скамье, из-под узкой короткой юбки выглядывают голые колени, и она не сводит с меня глаз.
О, Мариус был прав, прав во всем. Я сгорал от неудовлетворенности, сгорал от одиночества. Я хотел стащить ее с этой скамьи: "Ты знаешь, кто я такой?"
"Нет, остановись, не выманивай ее отсюда, не нужно, не уводи ее на белый песок, подальше от огней галереи, где камни опасны, а волны яростно бьются о берега бухты".
Я подумал о том, что она говорила нам об эгоизме и алчности. Вкус крови на языке... Если я немедленно не уйду отсюда, кто-нибудь умрет...
Конец коридора. Я вложил ключ в скважину стальной двери между лавкой, торговавшей китайскими ковриками, сделанными маленькими девочками, и табачным магазином, владелец которого, прикрыв лицо журналом, уснул среди голландских трубок.
Безмолвный проход, ведущий в недра виллы.
Кто-то из них играл на пианино. Я прислушался. Пандора, и музыка, как всегда, проникнута восхитительным мраком, но она больше, чем прежде, напоминает бесконечное начало - тема, постоянно ведущая к кульминации, которая никогда не наступит.
Я поднялся по лестнице и вошел в гостиную. О, сразу можно определить, что это - дом вампира: кто еще сможет жить при свете звезд и нескольких беспорядочно расставленных свечей? Блеск мрамора и бархата. А там - Майами, где никогда не гаснут огни.
Арман все еще играл с Хайманом в шахматы и проигрывал. Дэниел лежал в наушниках и слушал Баха, то и дело поглядывая на черно-белую доску, чтобы проверить, сдвинулись ли с места фигуры.
На террасе, лицом в воде, зацепившись большими пальцами за задние карманы, стояла Габриэль. Одна. Я подошел к ней, поцеловал ее в щеку и заглянул ей в глаза; получив наконец скупую улыбку, которой жаждал, я повернулся и побрел назад, в дом.
В черном кожаном кресле сидел Мариус и читал газету, сложив ее, словно джентльмен в частном клубе.
- Луи уехал, - сообщил он, не отрываясь от чтения.
- Что значит - уехал?
- В Новый Орлеан, - сказал Арман, не отводя взгляда от шахматной доски. В вашу квартиру. Туда, где Джесс видела Клодию.
- Самолет ждет, - добавил Мариус, читая газету.
- Мой человек может отвезти тебя на взлетную полосу, - сказал Арман, продолжая партию.
- В чем дело? Что это вы такие заботливые? С чего мне ехать за Луи?
- Думаю, тебе стоит привезти его обратно, - сказал Мариус. - Не нужно ему оставаться в той старой квартире в Новом Орлеане.
- Думаю, тебе стоит выбраться отсюда и что-то предпринять, - сказал Арман. - Ты слишком долго просидел в своей норе.
- А, вижу, что у нас будет за община; советы со всех сторон, все краем глаза следят друг за другом. Почему вы вообще отпустили Луи в Новый Орлеан? Что, нельзя было его остановить?
Я приземлился в Новом Орлеане в два часа ночи. Оставил лимузин на Джексон-сквер.
Как все чисто, новые плиты на тротуаре, цепи на воротах, чтобы бродяги не спали на траве вопреки двухсотлетнему обычаю. Кафе и бары заполнены туристами, а раньше здесь были прибрежные таверны, очаровательные гнусные местечки, где охота становилась неотразимой, а женщины были такими же бандитками, как и мужчины.
Но я любил это место, и всегда буду любить. Краски остались прежними. И даже на холодном, порывистом январском ветру в городе царила тропическая атмосфера, на нее влияли ровные мостовые, низкие здания, вечно движущееся небо, косые крыши, на которых поблескивают ледяные капли дождя.
Я медленно направился прочь от реки, впитывая исходящие от тротуаров воспоминания, слушая жесткую духовую музыку Рю-Бурбон, а затем свернул в тихую влажную темноту Рю-Рояль.
Сколько раз проходил я этим маршрутом в старые времена, выбравшись с набережной или из оперного театра, сколько раз останавливался я на этом самом месте, чтобы вложить ключ в скважину замка на воротах?
О дом, где я прожил отрезок человеческой жизни и где дважды чуть не погиб.
В старой квартире кто-то был. Кто-то, кто двигается тихо, но под чьими ногами скрипит паркет.
На первом этаже за зарешеченными окнами - аккуратный затемненный магазинчик: фарфоровые безделушки, куклы, кружевные веера. Я поднял глаза к балкону с коваными железными перилами, я вообразил, что там на цыпочках стоит Клодия и смотрит на меня, сжимая пальчиками перила. По плечам струятся золотые волосы, в них - длинная полоска фиолетовой ленты. Моя маленькая бессмертная шестилетняя красавица: "Лестат, где ты был?"
Вот чем он занимается, не так ли? Представляет себе подобные вещи.
Стояла мертвая тишина, то есть если не обращать внимания на трескотню телевизоров за зелеными ставнями и старыми, увитыми плющом стенами, на хриплый шум Бурбон-стрит, на мужчину и женщину, завязавших крупную ссору в доме на той стороне улицы.
Но рядом - никого, только сверкающие мостовые и закрытые магазины, да большие неуклюжие машины, припаркованные на тротуаре - на их горбатые крыши беззвучно падает дождь.
Некому было заметить, как я отошел, развернулся и, как встарь, быстро подпрыгнул на балкон, по-кошачьи тихо опустившись на пол. Через грязное стекло французских окон я заглянул в комнату.
Пусто, поцарапанные стены, какими их оставила Джесс. Наверху прибита доска, как будто кто-то однажды пытался проникнуть внутрь, но попался; столько лет - а пахнет паленым и углем.
Я бесшумно снял доску, но оставался внутренний замок. Получится ли у меня использовать новую силу? Смогу я заставить его открыться? Почему мне так больно думать об этом - о ней, о том, что в тот последний трепетный момент я мог бы ей помочь, мог бы свести вместе голову и тело, пусть даже она собиралась убить меня, пусть даже не произнесла моего имени.
Я посмотрел на замок: "Повернись, откройся". И сквозь слезы я увидел, как дрогнула щеколда, услышал, как скрипнул металл. Легкий спазм в мозгу, старая дверь выскочила из покоробившейся рамы, петли застонали, как будто ее распахнул сквозняк.
Он стоял в холле и заглядывал в комнату Клодии.
Пиджак стал покороче и не такой широкий, как старинные сюртуки, но он был так похож на себя из прежних времен, что боль стала невыносимой. Я не мог пошевелиться. Он выглядел словно призрак, густые черные волосы растрепаны, как в былые дни, в зеленых глазах - меланхоличное удивление, руки болтаются по бокам.
Естественно, он не стремился специально вписываться в старый контекст. Но призраком в этой квартире, где Джесс так перепугалась, был он сам, здесь Джесс уловила леденящие душу отголоски прежней атмосферы, которой мне никогда не забыть.
Шестьдесят лет провело здесь семейство нечестивцев. Шестьдесят лет - Луи, Клодия, Лестат.
Смогу ли я услышать клавикорды, если постараюсь? Клодия, играющая своего Гайдна, поющие птицы - их всегда будоражил этот звук, вся эта музыка, вибрирующая в хрустальных украшениях, свисающих с расписных стеклянных абажуров масляных ламп, и в трубах, даже в тех, что проходили рядом с задней дверью, перед изогнутой железной лестницей.
Клодия. Лицо, созданное для медальона или для овальной миниатюры на фарфоре, который нужно хранить в ящике вместе с локоном. Но как бы ей был ненавистен этот образ!
Клодия, вонзившая нож мне в сердце; она поворачивала его и смотрела, как по моей рубашке льется кровь.
"Я положу тебя в гроб, отец. Но ты уже никогда не встанешь".
"Тебя я убью первым, мой принц".
Я увидел маленького смертного ребенка, лежащего среди грязных одеял, ощутил запах болезни. Я увидел черноглазую царицу, застывшую на троне. Я поцеловал их обеих, Спящих красавиц!
"Клодия, Клодия, очнись, Клодия... Вот так, дорогая, ты должна выпить это, чтобы поправиться".
"Акаша!"
Кто-то тряс меня.
- Лестат!
Я смутился.
- А, Луи, прости меня. - Темный заброшенный холл. Я содрогнулся. - Я пришел, потому что волновался... за тебя.
- Не стоит, - деликатно ответил он. - Мне просто было необходимо совершить это небольшое паломничество.
Я дотронулся пальцами до его лица - теплое от крови жертвы.
- Ее здесь нет, Луи, - сказал я. - У Джесс просто разыгралось воображение.
- Да, видимо, так, - ответил он.
- Мы живем вечно, но они не возвращаются. Он долго вглядывался в меня, потом кивнул.
- Пойдем отсюда.
Мы вместе вышли в длинный холл, нет, мне здесь не нравилось, мне не хотелось здесь задерживаться. Здесь водились привидения, но настоящие привидения имеют весьма мало общего с призраками, они имеют отношение к жестокой памяти - вот там была моя комната, моя комната...
Он сражался с задней дверью, пытаясь заставить старую побитую ветрами дверную раму вести себя прилично. Я жестом попросил его выйти на крыльцо и хорошенько стукнул по ней. Крепко застряла.
Как грустно видеть заросший двор, фонтан в руинах, рассыпающуюся кирпичную кухню...
- Если хочешь, я все починю, - сказал я. - Сделаю здесь все, как раньше.
- Теперь это не важно, - ответил он. - Пойдем со мной, погуляем немного?
Вместе мы спустились по крытой дорожке, в узкой канаве текла, вода. Я оглянулся назад. Увидел ее в белом платье с голубым поясом. Но она на меня не смотрела. Я мертв, думала она, завернут в простыню, и Луи закинул тюк в карету, она увозила мои останки подальше, чтобы захоронить, и в то же время она стояла там... и наши глаза встретились.
Я почувствовал, что он тянет меня за собой.
- Не стоит здесь задерживаться, - сказал он.
Я смотрел, как он закрывает ворота, а потом медленно обводит взглядом балкон и мансардные окна наверху. Он наконец-то прощался? Может быть, и нет.
Вместе мы дошли до Рю-Сент-Анн, в противоположном от реки направлении, не говорили, просто гуляли, как столько раз гуляли прежде. Холод слегка обжигал его, обжигал ему руки. Ему не нравилась современная мода засовывать руки в карманы. Он считал, что это неизящно.
Дождь перестал и превратился в туман.
Наконец он сказал:
- Ты привел меня едва ли не в ужас: когда я увидел тебя в холле, то поначалу решил, будто ты ненастоящий, а ты не ответил, когда я окликнул тебя по имени.
- А теперь куда мы идем? - спросил я, застегивая свою хлопчатобумажную куртку. Я больше не страдал от холода, но приятно было находиться в тепле.
- Еще в одно последнее место, а потом - куда пожелаешь. Вероятно, назад, в дом общины. У нас не так много времени. Или же оставь меня, я поброжу и вернусь через пару дней.
- А мы не можем побродить вместе?
- Можем, - с энтузиазмом ответил он.
Что, во имя Бога, мне нужно? Мы проходили под старыми балконами, мимо старых крепких зеленых ставен, мимо стен с облупившейся штукатуркой и обнаженными кирпичами, слепящих огней Рю-Бурбон, и я увидел впереди кладбище Святого Людовика, окруженное толстой беленой стеной.
Что мне нужно? Почему у меня до сих пор болит душа, в то время как все они обрели какое-то равновесие? Даже Луи. И, как сказал Мариус, мы обрели друг друга.
Я был счастлив находиться рядом с ним, идти по этим старым улицам - но почему мне этого мало?
Еще одни запертые ворота. Он сломал замок пальцами, и мы вошли в царство белых могил с остроконечными крышами, урнами, мраморными дверями, и высокая трава хрустела под нашими ногами. Благодаря дождю все как бы светилось, городские огни придавали облакам, бесшумно плывущим над головой, жемчужный блеск.
Я старался отыскать звезды. Но не мог. Опустив глаза, я снова увидел Клодию, почувствовал ее ручку в своей руке.
Я взглянул на Луи, заметил в его глазах отражение тусклого далекого света и моргнул. Я еще раз дотронулся до его лица, до скул, до изгиба черных бровей. Что за изящное создание!
- Благословенная тьма! - неожиданно произнес я. - Опять снизошла благословенная тьма.
- Да, - печально ответил он, - и мы по-прежнему царим в ней.
Разве этого мало?
Он взял меня за руку - интересно, какая она теперь на ощупь? - и повел по узкому проходу между самыми старыми, самыми древними могилами, между могилами, восходящими к первым дням существования колонии, когда мы с ним вдвоем бродили по болотам, грозившим поглотить все вокруг, а я питался кровью подсобных рабочих и воров, готовых перерезать горло любому. Его могила. Я осознал, что вижу перед собой выгравированное в мраморе его имя, написанное крупными старомодными буквами с наклоном:
"ЛУИ ДЕ ПОН-ДЮ-ЛАК
1766-1794"
Он прислонился к расположенной поодаль могиле, к очередному храмику с крышей, совсем как у него.
- Я только хотел увидеть ее еще раз, - сказал он. Он наклонился и коснулся пальцем надписи.
Надпись на камне лишь немного поблекла. Благодаря пыли и въевшейся грязи каждая буква и цифра потемнели и стали только ярче. Думал ли он о том, во что за все эти годы превратился мир?
Я вспомнил ее мечты - о саде мира на земле, где из пропитавшейся кровью почвы вырастают цветы.
- Теперь можно отправляться домой, - произнес он.
Домой. Я улыбнулся. Я протянул руку и потрогал могилы, окружившие меня с обеих сторон, я взглянул на мягкое свечение городских огней на фоне ряби облаков.
- Ты ведь не собираешься от нас уйти, нет? - вдруг спросил он резким от беспокойства голосом.
- Нет, - ответил я. Хотел бы я рассказать ему все, что написал в книге. - Знаешь, мы с ней были любовниками, совсем как смертные мужчина и женщина.
- Конечно знаю, - сказал он.
Я улыбнулся и внезапно поцеловал его, взволнованный его теплотой, его мягкой податливой кожей. Господи, как я ненавидел белизну своих пальцев, которые теперь без усилий могли его раздавить. Я не знал, догадывается ли он об этом.
Мне столько хотелось рассказать ему, о стольком спросить! Но я не мог найти слов, не знал, с чего начать. У него всегда было столько вопросов, теперь он получил свои ответы, возможно, больше ответов, чем ему требовалось, - и как это отразилось на его душе? Я глупо уставился на него. Он ждал меня с таким терпением, с такой добротой, он казался мне совершенством. И, как последний дурак, я выпалил:
- Теперь ты меня любишь?
Он улыбнулся. О, какая пытка - видеть, как его лицо одновременно прояснилось и смягчилось.
- Да, - ответил он.
- Хочешь, устроим небольшую авантюру? - У меня забилось сердце. Было бы великолепно, если... - Хочешь нарушить новые правила?
- Господи, о чем ты? - прошептал он.
Я засмеялся, тихо, лихорадочно, мне было так хорошо. Смеяться и следить за неуловимыми изменениями его лица. Вот теперь он действительно заволновался. И, по правде говоря, я не знал, что у меня получится. Без нее. Что, если я рухну вниз, как Икар...