«Старый Лес» не просто плод моего воображения

Вид материала

Документы

Содержание «спой, филин, не стыдись!» Ложка дегтя в море крови Сыр выпал...

Подобный материал:

• Воображение краткое содержание Определение и виды воображения, 190.84kb.
• -, 357.88kb.
• 1. Предмет и задачи литературной критики, связь с другими литературоведческими, 233.7kb.
• Сижу я на крыше, или Сказка о поиске белого цвета, 187.8kb.
• Анатолий Онегов Русский лес, 4773.57kb.
• Я люблю тебя, Россия!, 30.54kb.
• Лес природное сообщество, 86.29kb.
• Игра путешествие «По лесным тропинкам» Ведущий: Здравствуй лес, дремучий лес, 67.86kb.
• Николая Болдырева «Лес Фонтенбло», 3094.5kb.
• "Мой любимый уголок Москвы Усадьба Кусково", 373.91kb.

Глава 6

«СПОЙ, ФИЛИН, НЕ СТЫДИСЬ!»


Вчера, засыпая, Филин положил себе подняться пораньше. Потихоньку потянувшись, он искоса бросил взгляд на спящую Юлу и на цыпочках прокрался к выходу из дупла, осторожно ступая по скопившемуся на дне гнезда мусору. Вчера кролики не явились, и Филин, которому уже стало их недоставать, чувствовал себя слегка обманутым. Должно быть, предположил он, виноваты в этом человек и его собака, чей вчерашний приход в лес поверг в хаос привычный уклад жизни.


Лай собаки разбудил и Филина, и он не смог больше уснуть. Непрекращающиеся жалобы и стенания разбуженной Юлы только усилили его раздражение. Одно время ему даже казалось, что он слышит частое дыхание глупого желтого животного, которое беспорядочно носилось вокруг дерева. Потом его чуткий слух разобрал вдали шум человеческой грохоталки, который быстро удалялся, и Филин стал ждать кроликов, но они так и не явились, и в конце концов он выбрался из гнезда, чтобы насладиться полетом сквозь ветреную тьму. Но сегодня погода была намного тише, ветер выдохся, и Филин не видел причин, которые бы помешали кроликам прийти сегодня.


Он был уже у самого выхода, когда его настиг раздраженный и резкий голос Юлы:


— Ты ведь не собираешься снова болтать с этими треклятыми кроликами!


— Вот гуано!.. — вполголоса выругался Филин. Он был уверен, что Юла спит, однако, повернув голову, он увидел ее: перья встопорщены, круглые глаза вытаращены так, что едва не вылезают из орбит.


— Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты не разговаривал с этими травоядными прямо у гнезда? Они не настоящие звери, эти презренные вегетарианцы! И ты сам выглядишь жалко, когда якшаешься с этими тварями.


Филин перепорхнул с порога дупла на ближайшую ветку, стараясь не обращать никакого внимания на шипение Юлы. Их гнездо помещалось высоко над землей в дупле великолепного старого бука. Вход был совсем маленьким, благодаря чему внутри было безопасно и сухо, а сук, на котором он сейчас сидел, служил удобным насестом. Словом, гнездом вполне можно было гордиться, и они гордились, во всяком случае до тех пор, пока, лишенное ухода и ремонта, оно не пришло в нынешнее запущенное состояние.


Филин машинально окинул взглядом окрестности. Бук рос почти в самой середине леса, неподалеку от ручья, и сквозь переплетение голых ветвей проглядывал склон, спускающийся к Долгому полю. Чуть дальше тускло поблескивала в свете неяркого солнца река, а за ней ослепительно сверкала движущаяся по шоссе точка — это мчалась прочь человеческая грохоталка. В полях, на противоположном краю долины, тоже что-то рябило и двигалось; разглядеть, что там происходит, было нелегко, но Филин и так знал, в чем дело. Там работали люди, и идущие за плугом грачи то и дело вспархивали с борозды, чтобы, покружившись в воздухе, снова опуститься на землю.


Если верить старому другу Филина барсуку Борису, который постоянно ворчал насчет того, как здесь было хорошо раньше и как все пошло кувырком, с тех пор как в долину пришли люди, — она когда-то была покрыта деревьями и густым кустарником. В то же самое время Филин и другой его приятель, лис Фредди, признавали: все это было так давно, что теперь не имеет никакого значения. Даже Борис, как всегда ворчливо, сказал как-то, что в последнее время люди ведут себя вполне прилично, по крайней мере по отношению к барсукам. Филин, честно говоря, этого не знал. Он знал только одно: что он готов отдать все что угодно за одну-единственную ночь, в течение которой все следы человеческой деятельности исчезли бы и он смог бы увидеть эту землю свободной от людей. Именно поэтому появление в лесу человека с его желтой собакой вызвало у него такую сильную досаду. Разумеется, Филин не считал лес своей личной собственностью, однако эти непрошеные вторжения на территорию, которая была священной для всех ее обитателей, активно ему не нравились. Фредди, правда, с ним не вполне соглашался. Он рассматривал людей с точки зрения новых возможностей, которые они давали обыкновенному лесному жителю, имея в виду, несомненно, свои набеги на курятники.


— А как же охота, дружище?! — говаривал обычно Филин, чтобы поддразнить Фредди, но лис был слишком уравновешен, чтобы завестись с пол-оборота.


— В одном выигрываешь, в другом обязательно проигрываешь, — пожимал он плечами. — Не я это устроил, Филли. Я живу в этой объективной реальности, только и всего.


Никто из них, разумеется, не знал, кто и зачем устроил все именно так, о чем Юла неизменно напоминала своему супругу всякий раз, когда он пытался обсудить этот вопрос с ней.


— Почему бы тебе не оставаться просто филином, Филли? — вопрошала она. — Почему бы тебе не перестать удивляться окружающему? Ведь никаких ответов на свои вопросы ты все равно не дождешься, во всяком случае ни от Бориса, ни от Фредди.


Вскоре Филин пришел к заключению, отчасти оправданному, что Юла просто ревнует его к друзьям. Его супруга, как недавно выяснилось, была птицей чрезвычайно невысокого полета с неправдоподобно узким кругозором. Дальнейшая совместная жизнь с нею была, таким образом, просто невыносима, и Филин утешался лишь раздумьями о лесе в целом. Должно быть, поэтому кролики из Общества Сопричастных Попечителей решили обратиться именно к нему.


Стряхнув с себя задумчивость, Филин с удовлетворением отметил, что кролики все-таки явились. Их белые хвосты то и дело мелькали в густых зарослях падуба.


— Аху-уу! Аху-уу, могучий Филин! — звали они, не решаясь, однако, выйти из укрытия.


Кролики всегда нервничали в первые минуты своего визита, и тому была своя причина: кроличье мясо значилось в списке излюбленных блюд его и Юлы, однако, если говорить честно — а честность была одним из тех качеств, которыми Филин гордился, — он мог справиться разве что с крольчонком или с ослабевшим от старости зверьком. Полевки всегда были и будут его любимым блюдом.


Вот уже полмесяца кролики ежедневно являлись к его буку. В самый первый день они появились словно из-под земли. Разумеется, ему не составило бы труда распугать их, однако, коль скоро кролики выбрали для своего появления именно тот промежуток времени, когда он праздно сидел на суку, ожидая, пока сгустятся сумерки и можно будет лететь на ночную охоту, он воспринял их вполне добродушно. Когда визиты стали повторяться регулярно, Филин почувствовал, что заинтригован. Должно быть, происходило что-то очень и очень любопытное, если эти пугливые создания проявили такое неслыханное мужество, ибо в обычное время они избегали его так же тщательно, как и миксоматоза¹.


Лопух деловито подскакал к самому стволу и приветственно махнул Филину лапой.


— Здравствуй, наш дорогой товарищ! — прокричал он. — Как дела? Не побоюсь этих слов, отличный вечерок сегодня! Ну прямо-таки чудесный.


— Все хорошо! — проухал Филин в ответ. — И погода действительно не в пример вчерашнему, так?


— Конечно, товарищ. Кстати, я должен извиниться за то, что мы не смогли прийти вчера, но это не наша вина. Обстоятельства сложились крайне неблагоприятно... Во-первых, вчера в лесу разыгралась настоящая буря, но мы бы все равно пришли, если бы не человек и его желтая собака. Надеюсь, этот шум и лай не потревожили твой сон... — заботливо заметил Лопух и продолжил: — Тебе, наверное, интересно будет узнать, что мы, Сопричастные Попечители Леса, собираемся созвать митинг протеста и осудить эти беспардонные вторжения.


Филин только молча хлопал глазами, очарованный и завороженный витиеватой манерой кролика выражать свои мысли. Сколькими словами можно выразить самую простую мысль? Кому-то, может быть, хватило бы и десятка, но только не кроликам. Впрочем, как это часто бывало, синтаксический период, которым только что разразился Лопух, повис в воздухе. Во всяком случае, Филин не был абсолютно уверен, что ему следует отвечать.


— Все еще хочешь, чтобы я тебя навестил? — прокричал он просто для того, чтобы поддержать разговор.


— Да, конечно, о самый могучий из Филинов!


Раздался хор умоляющих голосов:


— Приходи к нам, могучий Филин! Приходи к нам, пожалуйста!


— Почему бы тебе не слететь вниз и не поболтать с нами? — вопрошал Лопух. — Уверяю тебя, никаких формальностей, никакой повестки дня или протокола не будет. Просто небольшая дискуссия по наиболее общим вопросам, во время которой мы постараемся объяснить тебе наши цели и ответим на любые вопросы, которые тебе захочется задать. После этого, так сказать, первого знакомства мы сможем вместе обсудить нашу главную идею, которая — я надеюсь — крайне тебя заинтересует. Не сочти за лесть, Филли, но мы весьма в тебе нуждаемся. Уверяю тебя, ты ничего не потеряешь, если пойдешь нам навстречу!


— Ты ничего не потеряешь! — поддакивала подружка Лопуха Маргаритка, часто-часто моргая своими длинными мягкими ресницами и пристально глядя на опавшую листву. — Ведь мы же разумные существа, правда?


Филин, не совсем хорошо понимая, при чем тут разум, с важным видом кивал.


После этого Лопух пускался во все тяжкие и начинал льстить без зазрения совести.


— Скажу откровенно, о могучий Филин, ты мудрое и уважаемое существо, которое от рождения может и должно играть важную роль в лесной жизни, — говорил он, и остальные кролики начинали хором поддакивать:


— Да, могучий Филин, мы все тебя уважаем!


— Какой авторитет!


— Какая взвешенность суждений, какая мудрость, какая достойная восхищения основательность! Разве вы не видите, товарищи, что основательность — одно из самых выдающихся качеств нашего Филина? — вопрошали одни.


— Ну конечно, — отвечали остальные.


Филин не знал, что такое этот «оторвитет»; что касалось термина «основательность», то ему почему-то казалось, что он должен иметь отношение к тому, на чем кролики сидят. Особенно крупными размерами филейной части отличался Лопух, которого Филин сразу же окрестил про себя Большой Задницей.


Но сегодня стоило только Лопуху начать свою хвалебную речь, как из гнезда появилась Юла и без труда перекрыла поток славословий своим пронзительным скрежещущим голосом.


— Я тебе сказала, немедленно прогони их! — прокричала она прямо на ухо Филину, заставив его поморщиться. — Как ты смеешь выставлять нас на посмешище, да еще у порога нашего собственного дома?! Или ты забыл, что мы — самые сильные хищники в лесу и должны вести себя соответственно своему положению?


Филин повернул голову, и Юла немедленно наклонилась к нему, сверкая черными с оранжевым ободком глазами. «Почему она так волнуется? Что ее так задевает?» — подумал он уже не в первый раз.


А Юла действительно была вне себя.


— Мы не какие-нибудь низшие травоядные, которые только и делают, что жрут проклятую траву! Мы филины, и мы должны есть кроликов, а не вести с ними душеспасительные беседы. Да над нами весь лес будет смеяться!


Филин почувствовал, как им овладевает гнев.


— Почему ты постоянно беспокоишься о том, что подумают другие? — прокричал он в ответ. — У тебя что, своей головы на плечах нет?


— У меня-то голова есть, да только в ней — нормальные мысли, а не глупые кроличьи, как у тебя! — завизжала Юла. — Если так пойдет и дальше, у тебя скоро отрастут такие же уши, как у них. Тогда ты сможешь поступить в их Сопричастные Попечители, или как они там называют свою дурацкую шайку-лейку! Мне стыдно, что я замужем за такой занудной курицей-несушкой, как ты!


Филин расправил крылья. «Курица», да еще «несушка» — это было худшее из оскорблений.


— Улетал бы ты да никогда не возвращался! — в сердцах выпалила Юла.


— Вот возьму и улечу, старая мышеловка! — гаркнул Филин, срываясь с ветки.


— А как насчет того, чтобы починить гнездо? Ты давно обещал! — донеслась до него последняя ехидная реплика Юлы.


Он улетел! Вот в чем главное счастье птичьего бытия: когда ты чувствуешь, что с тебя хватит, можно просто взмахнуть крыльями и улететь.

________________

¹ Миксоматоз — вирусное заболевание кроликов, передается москитами (Здесь и далее — прим. переводчика )


Глава 7

ЛОЖКА ДЕГТЯ В МОРЕ КРОВИ


Все усилия Старейшин пропали втуне из-за двух пичуг, которые неизвестно как попали в вольер на следующий же день после визита Горчицы. Выскочив из клетки, Мега увидел, как они отчаянно бьются о частую сетку в дальнем конце игровой площадки. Буро-коричневые перышки дождем сыпались вниз, и Мега, подбежав к группе сверстников, чтобы принять участие в забаве, ловко поймал одно из них зубами. Увидев его, некоторые норки, в зубах у которых тоже торчало по одному-два пера, приветливо помахали ему, позабыв в охотничьем азарте обо всех разногласиях и былых обидах. Птицы и раньше, бывало, залетали в сарай, но никогда еще не оказывались внутри вольера.


Хлопанье крыльев и отчаянный писк пробудили в его душе какие-то древние инстинкты, и на мгновение Мега представил себе длинную череду живших до него норок; начало которой терялось во тьме веков. Ощущение это ни капли не походило на безумие полной луны; в конце концов, ночное неистовство и прыжки на сетку были просто ритуалом, установленным Старейшинами. Это чувство шло откуда-то изнутри, и скоро Мега заметил, что инстинкт подчиняет его себе и наполняет мозг одним-единственным жгучим желанием, вытеснившим все остальные стремления и мысли.


Неожиданно Мега поймал себя на том, что кричит во все горло:


— Убьем!


— Убьем! Убьем! Убьем! — орали вокруг.


Весь молодняк, завывая и пританцовывая, сгрудился у сетчатой стены прямо под птицами и тщился достать добычу. Пичуги забились еще отчаяннее и, оглушенные ударами о проволоку, уже не могли держаться под потолком. Норки взревели с новой силой, а самые проворные пытались вскарабкаться на спины и плечи товарищей, чтобы в прыжке схватить жертву.


Мега изо всех сил старался удержаться на ногах, в то время как со всех сторон его толкали опьяневшие от жажды крови норки. Как и большинство сверстников, Мега понимал, что птицы ослабели и вот-вот сдадутся, а ему так хотелось опередить остальных и добыть одну для себя! Кое-как выкарабкавшись из кучи-малы и оглядевшись, он увидел невдалеке Старейшин, за спинами которых послушно жались взрослые обитатели колонии.


Повинуясь инстинкту, Мега с силой уперся крестцом в упругую сетку и выгнул спину дугой. Ему нужна была точка опоры, чтобы набрать большую скорость, — точно так же он поступал во время игр. Чувствуя, как тело его от кончика носа до кончика хвоста сотрясает крупная, почти неподвластная ему дрожь, Мега внимательно наблюдал за птичкой, которая казалась ему поменьше и послабее, выжидая подходящий момент для броска. Потом он прыгнул.


Мчась со все возрастающей скоростью через всю клетку, Мега вдруг заметил, что рядом с ним бежит еще одна норка. Это была Мата, которой, должно быть, пришла в голову та же самая мысль, что и ему. Впрочем, для того, чтобы договориться, у них уже не было времени. Оскалив зубы и раскрыв в беззвучном охотничьем крике хищные пасти, они дружно подпрыгнули и побежали по спинам и головам своих товарищей. Как с подкидных досок, Мега и Мата вдруг взмыли вертикально вверх, одновременно схватили одну и ту же жертву и кубарем полетели вниз, держа птицу за оба крыла. Откуда-то донесся кровожадный рев толпы норок — это вторая пичуга соскользнула слишком низко по сетке и была растерзана в мгновение ока.


Мега и Мата тем временем потянули птицу в разные стороны и яростно зашипели друг на друга, мигом превратившись в злейших врагов. Потом их взгляды встретились, они застыли, и между ними проскочило, произошло что-то такое, чему нельзя было подобрать названия. В следующую секунду они снова вернулись к добыче уже как партнеры. Мега впился зубами в мягкое птичье горло и едва не задохнулся от восторга и наслаждения — самого чистого и беспримесного из изведанных им за всю недолгую жизнь, — когда ему в нёбо ударила горячая, упругая струя. Красная кровь, красное, дымящееся мясо! — ликовали они с Матой, откусывая крылья, терзая плоть и разрывая напополам еще трепещущее тельце.


Припав к земле друг напротив друга, они принялись торопливо насыщаться. На мгновение подняв голову, Мега заметил блеск в глазах Маты и, выплюнув пучок жестких перьев, победоносно ухмыльнулся ей. Мата ответила еще более свирепой гримасой, обнажив покрасневшие от крови острые зубы, и Мега понял, что отныне между ними существует какая-то непонятная, нерасторжимая связь. На одно короткое, но жуткое мгновение ему стало страшно, что эта непонятная зависимость сначала скует его волю, а потом и вовсе превратит в раба, но Мега быстро справился с собой и, коротко тряхнув головой, задвинул эти мысли в самый дальний уголок, чтобы на досуге поразмыслить над этим как следует. Мата, конечно, была не простой самкой — быть может, единственной самкой, которая что-то для него значила, — но, в конечном итоге, она все же была не более чем самкой.


Все молодые норки были взбудоражены до последней степени. Инцидент с птицами был не первым опытом дикой жизни. Им уже приходилось охотиться, главным образом на крыс, которые шныряли по полу в поисках съестного. Время от времени в клетки забирались и другие, правда не такие крупные живые существа, и топот их маленьких лапок неизменно приводил охотников в возбуждение. Особенно частыми гостями на игровой площадке были жуки, на которых молодые норки немедленно бросались и с хрустом пожирали. Но никогда еще они не видели ничего и вполовину столь же восхитительного, как птицы. Несчастные пичуги, растерзанные на клочки, открыли норкам новое представление о мире, и сознавать это было удивительно и странно.


На время позабыв о предостережениях Габблы, молодые норки немедленно начали тайком делиться друг с дружкой Дурными Мыслями:


— Габбла был прав, у каждого из нас бывают такие мысли...


— Да я почти все время думаю о чем-нибудь таком. А как подумаю, так мне сразу же хочется выбраться отсюда.


— И мне тоже. Теперь-то мы знаем, на что может быть похоже это «там»!


— Да... Там, небось, можно охотиться на птиц постоянно, когда тебе этого захочется.


Так они, горячась, изливали друг другу свое недовольство однообразием жизни в вольере. Пока они скучали здесь, где-то там, снаружи, происходили удивительные и загадочные вещи. Взять хотя бы погоду: воющие ураганы; таинственно вздыхающие ночные ветры; дожди, которые то негромко постукивали по стеклу слухового окна, то яростно барабанили по крыше, то хлестали вздрагивающие стены вместе с порывами штормового ветра; проникающий в окно ослепительный солнечный свет, в лучах которого безостановочно приплясывали никогда не опускающиеся на землю сверкающие пылинки; мягкие сумерки и манящая ночная темнота, зовущие их в свои таинственные и холодные объятия. Кроме того, снаружи существовали еще удивительные, дразнящие запахи, сулящие удовольствия и приключения; они проникали в их пыльный и грязный сарай сквозь открытые ворота. Не менее соблазнительные картины норкам порой удавалось подсмотреть в распахнутые ворота сарая или в пыльное стекло слухового окна. И разумеется, были еще звуки: ворчание грохоталок, человеческие голоса и шум, производимый другими живыми существами: мычание, гудки, громкий писк — тысячи и тысячи тайн, ждущих своих исследователей. И до недавнего времени все эти звуки были частью мира, выход в который был норкам навсегда заказан, — мира, который они никогда не увидят и который поэтому мало что для них значил. Но теперь они попробовали крови и почувствовали себя убийцами. Разве могло теперь удовлетворить их однообразное вольерное существование?


Однако их возбуждение оказалось недолговечным.


— Все в порядке, — с удовлетворением рапортовал Габбла Массэму, и жирные складки вокруг его глаз шевелились и наползали друг на друга.


И действительно, разговоры, которые таясь вели друг с другом молодые норки, становились все более унылыми, мрачными и безнадежными, а улыбка Массэма, бродившего по игровой площадке и ловившего их обрывки, становилась все шире.


— ...Все дело в том, что мы никогда не выберемся наружу.


— Да, никакого выхода нет.


— Даже если бы и был — Габбла сказал, что тогда небо упадет на нас и раздавит.


— Мы этого не знаем! — раздался чей-то храбрый голос, но он был один.


— Нет, нет! — откликнулось сразу несколько норок. — Не будем даже и пытаться!


— Не будет неба — не будет и птиц, — рассудил кто-то.


— И ничего другого, — подхватили расстроенные голоса.


— В том числе и нас! — прозвучал неутешительный итог.


Заметив, что молодые норки все чаще и чаще переглядываются с безнадежным отчаянием в глазах, Массэм вернулся в свою клетку.


— Отличная работа, Габбла, — поздравил он Глашатая. — Но мне почему-то кажется, что кризис еще не окончательно преодолен. Сколько норку ни корми, она все в лес смотрит. Придумай что-нибудь еще, договорились?


— Хорошо, шеф. — Габбла слегка улыбнулся невольной игре слов. Сначала он хотел указать Массэму на то, что после недавнего инцидента молодые норки действительно смотрят именно в лес, а не куда-нибудь еще, но потом раздумал. Массэм никогда не был силен по части юмора и если шутил, то случайно. Втолковать ему, в чем соль каламбура, представлялось задачей безнадежной, поэтому Габбла только прищурился и, когда Вождь отвернулся, скорчил ему рожу и высунул язык. Что бы он ни придумал, его шеф, похоже, никогда не будет доволен. Впрочем, Габблу иногда посещало такое чувство, что, сколько он ни кормил норок баснями о Счастливой Стране, они продолжали мечтать только о лесе, свободном лесе.


Глава 8

СЫР ВЫПАЛ...


Филину пришлось сделать два больших круга над Старым Лесом, прежде чем его гнев более или менее улегся. Какие бы обвинения ни бросала ему Юла, что бы он ни кричал в ответ — все это были просто слова. Пусть даже она назвала его курицей, они были соединенной пожизненно семейной парой, и ни один из них не мог нарушить эту связь по своему желанию.


Когда-то очень давно их совместная жизнь казалась даже приятной, однако те времена были погребены под таким толстым слоем желчи и взаимных обид, что на их возрождение не осталось никаких надежд, и теперь он и Юла с трудом выносили общество друг друга. Трагедия заключалась в том, что ни один из них не в силах был разорвать порочный круг. Ссора из-за кроликов была просто последним эпизодом их затяжной позиционной войны, состоящей из множества мелких скандалов.


К счастью, небо дарило ему не только ощущение свободы, но и возможность взглянуть на Старый Лес с высоты птичьего полета. Эта картина неизменно повышала его настроение, ибо Филин любил лес больше всего на свете. Ну почему Юла не может разделить его чувства? Почему она не видит ничего дальше собственного клюва? Ведь так было бы славно, если бы и она не утратила способности удивляться мириадам чудес, окруживших их дом со всех сторон!


Постепенно тишина сумеречного леса внизу исцелила его свежие раны, и Филин почти успокоился. Казалось, среди деревьев ничто не движется, ничто не шевелится, ничто не живет. Его чуткие уши не улавливали ни единого звука, ни единого шороха. Но Филин знал, что подкрадывающаяся с востока ночная тьма очень скоро огласится топотом множества погонь, жалобным предсмертным писком и вскоре не станет слышно ничего, кроме сытого чавканья, щелканья хищных клювов и хруста разгрызаемых костей. Собственно говоря, все зависело от точки зрения, и лес представал либо храмом нетленной красоты и вечного покоя, либо отверстым адом, в котором безостановочно лилась кровь и происходили жестокие убийства.


Мнение Юлы было однозначным.


— Этот лес существует только для тех, кто может убивать, в особенности для таких могучих хищников, как мы, — говорила она. — Только мы считаемся; остальные существуют для того, чтобы мы их ели.


И она, несомненно, в чем-то права, подумал Филин. В лесу постоянно кто-то кого-то ел. По ночам толстый ковер опавшей листвы буквально кишел лесной мелюзгой, которая выбиралась из своих нор на фуражировку, причем каждый старался одновременно и найти себе пропитание, и не попасть к кому-то на ужин. Юла сказала однажды по этому поводу: «Мне кажется, все они только тем и заняты, что стараются отсрочить неизбежное».


— Я по горло сыта этой кроличьей болтовней о том, в каком замечательном лесу мы живем! — бросила она ему накануне. — Никакой он не чудесный — он омерзительный и страшный! Разве ты не видишь, курица ты слепая, что в этом лесу можно умереть тысячью способов, причем самый безболезненный — это когда тебя глотают живьем? И если ты не умрешь преждевременной насильственной смертью — выслеженный, загнанный, пойманный, завлеченный в ловушку, зарытый заживо, растерзанный, растоптанный, размозженный о камень, сброшенный с большой высоты; если ты не кончишь свои дни в чужом желудке — сожранный, перемолотый вместе с костями, проглоченный целиком или по частям, заклеванный до смерти, высосанный досуха; если тебе удастся избежать когтей и зубов, которые готовы пробить тебе голову, перекусить горло, выклевать глаза, оторвать лапы; если глисты не превратят твои кишки в решето, если паразиты не сведут тебя с ума, если ты не заболеешь, не протянешь ноги от голода, если не утонешь и не умрешь от жажды, если не замерзнешь насмерть, не откинешь когти от холода, если тебя не унесет ветром — словом, если ты исхитришься дожить до старости и не окочуриться раньше срока, все равно результат будет тот же. Даже твой труп послужит пищей для разного рода падальщиков, начиная с ворон и заканчивая жуками, и в конце концов твои траченные личинками останки попадут на корм слепым червям! И не надо кормить меня сказками о бесконечной красоте и спокойствии леса! Так могут думать только эти травоядные Попечители, у которых от сена и корней сделалось размягчение мозгов! Что они могут знать о лесе? Да и обо всем остальном тоже?! Зачем связываться с этими ущербными тварями, Филли? — неожиданно печально заключила она. — Почему нельзя оставаться нормальным хищником и наслаждаться этим?


Он никогда не слышал, чтобы Юла. говорила так долго и так здраво. В самом деле, кролики были инициаторами создания Общества Сопричастных Попечителей, под вывеской которого они собрали довольно пеструю компанию существ, не только питающихся травой, листьями и семенами деревьев, но и всеядных, которых они каким-то образом уговорили придерживаться растительной диеты. Их искренность и добрые намерения не взялся бы оспаривать даже самый яростный противник Сопричастных Попечителей, но всем было известно, что кролики только и делают, что собирают бесчисленные заседания и митинги, на которых без конца выступают, выступают и выступают. Замечание Юлы насчет «нормального хищника» ранило Филина неожиданно больно. Он был, был нормальным хищником! Как и Юла, он убивал быстро и без всякой пощады. В конце концов, нельзя же сострадать собственному завтраку или ужину — так действительно недолго и лапы с голодухи протянуть! И все же это не может помешать ему интересоваться кроличьими затеями.


Давешний сильный ветер как следует просушил лес, выдул из него всю влагу, и в хрустально-чистом, прозрачном воздухе хотелось купаться без конца, но под переплетенными ветвями обнаженных деревьев, над полянами, все еще покрытыми зеленой травкой, уже сгустилась глубокая, серая, непрозрачная мгла, которую Филин предпочитал всему. Он совершенно успокоился и начал даже жалеть Юлу. Пусть она сколько угодно сомневается в том, что лес — спокойное и мирное местечко, но разве это причина, чтобы с таким завидным упорством не замечать его красоты?


Розовый цвет неба на западе сгустился и превратился в темный пурпур, а воздух стал заметно холоднее. Днем, даже когда он спал в дупле, Филин продолжал чувствовать жиденькое тепло скупого осеннего солнца, но с наступлением темноты Большой Холод снова навалился на лес. К вечеру ветер совершенно успокоился, и небо обещало быть ясным. Звезды и луна будут отражаться в бесчисленных кристаллах инея, который потихоньку покроет траву и опавшую листву мерцающим белым ковром. Тогда неподвижный лес станет еще более тихим и красивым, и Филин поймал себя на мысли, что дожидается этого с нетерпением.


Вдали стайка грачей летела домой после тяжелой работы. В высшей степени общительные, грачи считались в лесу важным стабилизирующим элементом. Несмотря на их громкие, хриплые и, откровенно говоря, не слишком музыкальные голоса, они славились как внимательные и методичные труженики, которые вставали с первыми лучами зари, чтобы немедленно вылететь на прилегающие к лесу поля, где они проводили дни напролет, собирая червей, личинок и жучков — свой ежедневный рацион.


Как и надеялся Филин, заметив его, Рака отделилась от стаи и поспешила к нему.


— Привет, Фил! — радостно крикнула она. — Как у тебя дела с кроликами?


Филин не ответил, но Раку трудно было провести.


— Можешь не рассказывать, я уже вижу, что Юла снова устроила тебе скандал, — каркнула она. — Не надо на нее сердиться, Фил. Почему, кстати, ты не пошлешь этих куцехвостых куда подальше? Ты ведь только больше ее заводишь, не говоря уже о том, какую жизнь ты устроил себе самому?!


— Почему я должен их гнать? — вспыхнул Филин, впрочем без злобы. — И не женское это дело указывать мужу, с кем ему говорить, а с кем — нет.


— Возможно, Фил, возможно. Но скажи на милость, разве другие хищники ведут с кроликами какие-то дела? Или возьми, к примеру, плотоядных вообще...


Рака, конечно, не была хищником в полном смысле слова. Вряд ли можно было считать сочных, жирных, но откровенно слабоумных червей, которых она выковыривала из земли, полноценной добычей, которая требовала серьезной охоты.


— Они тысячу раз приглашали нас, грачей, на свои дурацкие собрания, — продолжала Рака, — но многие ли из нас пошли? Никто. Завирушки — вот единственные из лесных пичуг, которые откликнулись на их приглашение, но кому охота быть похожим на завирушку?


Филин на лету встопорщил перья. Заслужить прозвище «завирушка» было немногим лучше, чем слыть курицей. Лично он глубоко презирал этих крошечных — даже меньше воробья — обитателей кустарников за их боязливость и привычку беспорядочно носиться по лесу всей толпой, прежде чем со многими предосторожностями опуститься на землю и начать кормиться. И вот они нашли себе занятие в жизни, став при кроликах чем-то вроде наемных шутов. После этого, проникнувшись сознанием собственной значимости, завирушки сделались еще более невыносимыми, и все же Филин чувствовал совершенно иррациональное желание защитить если не завирушек, так хотя бы кроликов.


— Есть много других птиц, которые присоединились к Сопричастным Попечителям, — крапивники, щеглы, жаворонки, многочисленные синицы...


— Вот именно! — хрипло вставила Рака.


— ...и земные плотоядные зверьки, — продолжал Филин, намеренно игнорируя ее невежливое замечание. — Например, крот, а он не ест ничего, кроме червей. Жабы и лягушки регулярно присутствуют на их заседаниях, иногда появляются ужи, и несколько раз я видел крыс. Ну и, конечно, землеройки, а уж они-то точно плотоядные — ничего, кроме насекомых, в рот не берут.


— Да, конечно, но все это совсем несерьезные существа, — перебила Рака. — Они же совсем не такие, как вы с Юлой, как Фредди или Борис, не такие даже, как ласки, горностаи или канюки.


— Канюки вообще нигде не бывают и ни к кому не питают симпатии, — раздраженно откликнулся Филин. Неужели Рака забыла, как он — правда, неумышленно — спас ее от неминуемой гибели в когтях канюка? Он тогда слишком сосредоточился на пробиравшейся в траве полевке и не заметил Раку, боровшуюся неподалеку со своим более сильным врагом. Неожиданное и бесшумное появление Филина напугало пернатого хищника, и он, на мгновение оторопев, ослабил хватку, и Рака вырвалась на свободу. Но то, что перед ним необыкновенная грачиха, Филин понял только потом — когда Рака разыскала его в лесу, чтобы поблагодарить.


— Я выросла на ветке, — сказала Рака и пояснила: — Когда гнездо переполнилось, меня попросту вытолкнули, но я умудрилась зацепиться за ближайший сук. Родители продолжали кормить меня, но в конце концов я все-таки свалилась на землю. Выжить мне удалось только потому, что я питалась трупиками таких же, как я, но менее удачливых птенцов. И мне еще повезло, что я выучилась летать прежде, чем меня сожрал какой-нибудь хищник. Я — единственный известный «лишний» птенец, который был выброшен из гнезда, но сумел выжить. С тех пор мне постоянно везло например, когда ты оказался поблизости, чтобы спасти меня от канюка. И я очень рада тому, как сложилась моя жизнь. Должно быть, из-за этого я не похожа на других грачей; например, меня многое интересует, если ты понимаешь, что я хочу сказать.


— Я отлично понимаю, что ты хочешь сказать, — с энтузиазмом подхватил Филин. Он прилагал огромные усилия, чтобы расширить свой кругозор, используя для этого, главным образом, Фредди и Бориса, но ему почему-то казалось, что дело пойдет гораздо быстрее, если он сумеет подружиться с какой-нибудь образованной птицей.


— И меня тоже многое интересует, — с нажимом сказал он. — Так вот... раз кролики каждый день являются ко мне, значит, они что-то задумали. Неужели тебе не любопытно узнать, что это такое?


— Нет! — каркнула Рака. — Они же просто болтуны, Фил, и им ровным счетом нечего сказать друг другу, не говоря уже о нас. Хотя иногда мне кажется, тебе все-таки стоит поговорить с этими длинноухими — просто для того, чтобы они от тебя отстали, а? Знаешь что, Фил, похоже, они превратили тебя в настоящего зануду!


Филин извернулся на лету, чтобы схватить ее за крыло, и Рака шарахнулась в сторону.


— Значит, я зануда? — свирепо прокричал он. — Да нет ничего скучнее, чем твоя жизнь, Рака! Кролики, по крайней мере, пытаются думать головой, вместо того чтобы целыми днями работать, как ты, перепахивая паханое! Так что я, пожалуй, слетаю к ним, но ты будешь последней, кто услышит новости!


— Юла усекла, почему ты слушаешь этих набитых травой кроликов! Все очень просто: они говорят тебе, какой ты красивый и умный. Ты не просто зануда, ты еще и тщеславный дурак в придачу!


Филин совершил еще один резкий выпад клювом, но Рака увернулась с поразительным для своих размеров проворством.


— Лети на их собрание да поразвлекайся как следует! — прокричала она на прощание. — Может быть, они угостят тебя вкусной травой!


Сердито взмахивая крыльями, Филин понесся в сторону далеких полей. Неужели он в самом деле тщеславный глупец? В таком случае придется встать завтра пораньше, чтобы успеть на кроличье собрание. Рака права: если он слетает туда, то — так или иначе — все выяснится само собой.