«Старый Лес» не просто плод моего воображения

Вид материала

Документы

Содержание Беги, кролик, беги... Выживание достойнейших

Подобный материал:

• Воображение краткое содержание Определение и виды воображения, 190.84kb.
• -, 357.88kb.
• 1. Предмет и задачи литературной критики, связь с другими литературоведческими, 233.7kb.
• Сижу я на крыше, или Сказка о поиске белого цвета, 187.8kb.
• Анатолий Онегов Русский лес, 4773.57kb.
• Я люблю тебя, Россия!, 30.54kb.
• Лес природное сообщество, 86.29kb.
• Игра путешествие «По лесным тропинкам» Ведущий: Здравствуй лес, дремучий лес, 67.86kb.
• Николая Болдырева «Лес Фонтенбло», 3094.5kb.
• "Мой любимый уголок Москвы Усадьба Кусково", 373.91kb.

Глава 45

БЕГИ, КРОЛИК, БЕГИ...


— Охотничьи команды готовы, мой Вождь. Ты должен сделать выбор.


— Хорошо, сейчас я выйду.


Прежде чем покинуть нору, Мега тщательно зачесал наверх мех на макушке; он бессознательно проделывал это с тех пор, как Отдел норкетинга рекомендовал ему агрессивный стиль. Его сомнения относительно правомерности кампании по истреблению кроликов улеглись, когда он увидел, какой замечательный эффект она дала едва ли не с первых дней. Усилиями Макси сфера жизненных интересов норок теперь охватывала не только лес, но простиралась далеко за его пределы. Буквально вчера вечером Отдел норкетинга с гордостью ознакомил его со своим последним докладом.


— Наша идея работает превосходно, о великий Вождь, — уверенно провозгласили они. — Сейчас пока трудно сказать, насколько восстановился рынок прочих живых существ, однако наши статистические исследования неопровержимо показывают, что в последнее время их добыча осуществляется исключительно с пищевыми целями. Вот, взгляни сюда!


Они забегали вдоль стен большой залы, на которых были нацарапаны многочисленные таблицы и графики. Статистические кривые решительно указывали вверх, и это вселяло надежду.


— Мы можем с уверенностью заявить, — продолжали М-Первый и М-Второй, — лесной рынок миновал критическую стадию. Пищевая доступность по некоторым видам живых существ выросла уже на пять процентов и продолжает повышаться.


Мега решил не расстраивать их и не говорить, что ему не нужны графики и цифры там, где он чует нутром. И им, и ему и так было ясно, что кампания, направленная на массовое истребление кроликов, и была тем самым убийством ради убийства, которое так нравилось норкам и давало выход их разрушительной энергии. Горы черепов тонули в морях крови, и массы ликовали в предвкушении каждого нового опустошительного рейда.


Мега почувствовал кровожадное возбуждение норок, едва только поднялся из норы под радостные крики охотников. Выбор, который призывал его сделать Макси, был непосредственно связан с разработанной военным советником схемой, состоявшей из серии рекогносцировочных мероприятий, как правило завершавшихся «Красным Штормом» — налетом отряда норок на кроличий садок. Система прижилась и быстро стала одним из краеугольных камней, на которых зиждилось общественное устройство колонии. Макси разбил стаю на несколько отрядов, которые денно и нощно рыскали по лесу и окрестностям, разведывая, где самые большие и аппетитные кроличьи садки. Меге оставалось только, выслушав, как норки обсуждают между собой сравнительные достоинства того или иного объекта для нападения, формально объявить, какой садок должен быть подвергнут разорению в ближайшее время. На самом деле Макси всегда заранее информировал вождя о том, какая из колоний выглядит перспективнее.


Некоторое время Меге еще казалось, что от кампании по истреблению кроликов попахивает каким-то безумием. Но чем дольше длилась кампания, тем легче становилось Меге воспринимать ее оправдания, которые с поистине дьявольской ловкостью находил Психо. В конце концов сам Мега начал верить в необходимость истребления кроликов. И это устраивало его гораздо больше, чем постоянно сомневаться в истинности базовой теории и справедливости побуждений, вызвавших ее к жизни.


На площадке перед его норой отчаянно спорили норки, а Психо по обыкновению сновал между ними и что-то вынюхивал. Немного послушав, Мега взмахнул лапой, призывая собрание к вниманию, а потом вынес вердикт, который некоторое время назад Макси преподнес ему как самый разумный:


— Сегодня победила команда «Гладиаторов», разведавшая местоположение кроличьей колонии с кодовым обозначением «Садок Б».


Победители разразились радостными криками, проигравшие разочарованно застонали, а выступивший вперед Макси начал подробный инструктаж перед налетом.


Ритуальная церемония, предшествовавшая очередной бойне, традиционно происходила на площадке под оранжево-черным хвостом, который снова висел привязанный к ветке Кривого бука веревкой из плюща. Возвращению символа на его законное место предшествовал ожесточенный спор о том, стоит ли его выпрямлять или оставить как есть. Психо, довольный успехом своего коварного замысла, настаивал на том, чтобы оставить хвост согнутым — чтобы он служил широким массам постоянным напоминанием о пережитом позоре, но Макси немедленно пришел в ярость.


— Хвост — наш священный символ, и я настаиваю, чтобы к нему относились с должным почтением, — горячо доказывал он Меге. — Ты не должен был позволять Психо использовать его даже на общее благо.


Мега разрешил спор самым простым способом: подняв хвост с земли, он молча выпрямил его и отдал норковоротам Макси, которые с завидной сноровкой повесили его на прежнее место. Отныне о перенесенном позоре и о коварстве их новых врагов должен был напоминать муляж, изображающий гигантского кролика, сидевшего столбиком почти под черно-полосатым стягом. Создавался он усилиями «воительниц», которыми для разнообразия руководил Макси: каркас из веток обмазали глиной и обтянули шкурами жертв. Особенно впечатляющими вышли мрачно мерцающие глаза из подобранных на берегу реки полупрозрачных красновато-желтых галек, а страшные когти и зловещие резцы были выточены из падуба.


Согласно традиции, выигравшие в конкурсе «Гладиаторы» должны были исполнить вокруг этого тотемического изображения воинственный танец, распевая песню, которой Отдел норкетинга гордился не меньше, чем гимном «Правь, Норкомафия!..», хотя, на взгляд Психо, ее текст был не совсем серьезным:


Беги, серый кролик, беги же скорее,

Чтоб мерзкие норки тебя здесь не съели.

Ты о спасенье мечтать не моги.

Беги, жирный кролик, беги же, беги!..


Постепенно разгорячаясь, отдельные норки начинали выбегать из круга и, подскочив к гигантскому чучелу, били его лапами и свирепо рычали. Остальные скандировали: «Убей кролика, убей, убей, убей!» — до тех пор, пока Мега не давал сигнал, после которого стая срывалась с места и мчалась к обреченному кроличьему садку. Каждый раз это было довольно продолжительное путешествие, поскольку Мега запретил уничтожать ушастых в самом лесу.


Чем длиннее становились вечера, тем большее удовольствие получали норки от своих кровавых налетов. С наступлением тепла кролики не только начали активнее размножаться, но и стремились проводить как можно больше времени на свежем воздухе, греясь в лучах солнца и питаясь молодыми побегами или сочной травкой, которая буквально таяла на языке. В конце долгого весеннего дня было так приятно попрыгать вместе с крольчатами, поиграть в веселые игры, полюбоваться пейзажем, одевшимся зеленой дымкой, или просто мирно попастись на солнечном склоне. Разумеется, кролики знали о расправах, которые чинили норки, и все же теплым ласковым вечерком они не могли справиться с искушением и не подняться на поверхность, понадеявшись на авось, или, говоря по-научному, на статистическую вероятность.


В этот вечер не было никакого ветра, и стае удалось незаметно приблизиться к «Садку Б», когда Мега подал заранее обговоренный сигнал, дважды мяукнув. «Гладиаторы» сразу же бросились вперед, чтобы блокировать все входы и выходы и отрезать от нор самых медлительных или неосторожно удалившихся в сторону кроликов. Главная потеха начиналась, когда часть стаи спускалась в норы и принималась носиться по подземным галереям и переходам, убивая всех на своем пути. Остававшиеся наверху тоже не сидели без дела, отлавливая тех кроликов, которые выскакивали на поверхность в надежде спастись. Больше всего им нравилось играть с жертвой, когда, окружив какого-нибудь кролика, они не замыкали кольца, оставляя в нем соблазнительный проход. Обезумевший от страха ушастый стремглав бросался туда, но ряды норок смыкались перед самым его носом, после чего кролик, как правило, сдавался и садился на землю парализованный ужасом. Тогда стая хватала его и деловито разрывала на части.


Но настоящая бойня происходила, конечно, под землей. Макси, наблюдавший за ходом операции с поверхности, лишь удовлетворенно щурился, прислушиваясь к отчаянному визгу, жалобным стонам и тупым ударам, доносящимся из-под земли. По мере того как эти жуткие звуки становились все тише, из подземных ходов появлялось все больше и больше окровавленных норочьих морд, и погром заканчивался.


— Тащите их сюда! — командовал тогда Макси, и норки снова исчезали в кроличьих квартирах, чтобы собрать трупы и, вытащив на поверхность, уложить на земле по размеру — от самых матерых, откормленных взрослых до крошечных новорожденных крольчат. Останки разорванных на клочки кроликов сваливали в отдельные кучи, каждая из которых по весу и размерам примерно соответствовала одному целому существу.


К этому времени уже становилось темно, и тогда наступал заключительный этап операции — соревнование «Кто больше съест». Норки выстраивались в шеренгу напротив мрачной вереницы трупов.


— По местам! Приготовились! Начали! — командовал Макси, и норки бросались вперед, чтобы начать свою жуткую трапезу.


Военный советник ходил вдоль рядов и присматривал за тем, чтобы никто не ел траву, пытаясь вызвать рвоту, — эту уловку совсем недавно публично заклеймил и запретил Мега. А все дело было в том, что, несмотря на всю важность командного соревнования в разведке кроличьих садков (или «рассадников», как выразился в одной из своих речей Мега), еще большее значение придавалось параллельному индивидуальному чемпионату — кто съест больше крольчатины за один присест. И норки изо всех сил набивали животы теплым, парным мясом, стараясь побить последний рекорд, равнявшийся одному целому кролику и двум задним ногам.


Когда, рыгая и испуская ветры, обожравшаяся стая вразвалочку брела обратно на Плато, Мега вздыхал с облегчением, уверенный, что некоторое время норки будут спокойны и благодушны. Уровень агрессивности внутри сообщества снова опустится, а когда он снова начнет подниматься, Макси опять вышлет свои разведывательные отряды.


Как он и предвидел, массы были очень недовольны его запретом на охоту в лесу, и норковоротам пришлось изрядно потрудиться, чтобы заставить их уважать приказ Вождя. Зато кролики вели себя замечательно. Они плодились не только в лесу, но и в старых колониях, которые однажды уже были разорены. Их подземные города были столь запутаны и сложны, что стая неизбежно пропускала некоторые ответвления и закоулки этих темных лабиринтов, и отдельным кроликам удавалось уцелеть, затаившись в отдаленных пещерах. Даже после самой кровавой и методичной бойни разведывательные отряды время от времени приносили сообщения, что садок, числившийся среди разгромленных, снова заселен оравой длинноухих, которые успели не только уютно устроиться на старом месте, но и воспроизвести себе подобных. М-Первый и М-Второй время от времени выступали перед Мегой и норками с новейшим «научным доказательством» нарастания кроличьей угрозы, однако никакой особенной нужды в этом не было. Получив первоначальную установку, норки отнеслись к задаче творчески и с энтузиазмом.


Вернувшись на Плато, стая приступала к последнему действу ночной драмы. Это была еще одна импровизация Психо. В садке обычно убивали не всех кроликов. Некоторых захватывали в плен и гнали на Плато, чтобы предать ритуальному «суду», являвшему собой зловещую пародию на справедливость, какой ее видели кролики в дни Сопричастных Попечителей.


Показательные процессы проводились под Кривым буком. Психо напяливал белый парик, сделанный из хвостов предыдущих жертв, и исполнял роль поочередно то судьи, то прокурора. Дюжина норок составляла жюри присяжных. Злосчастных пленников обвиняли в десятках самых разных преступлений, которые только был способен изобрести изощренный ум Психо, — начиная с «преступного поедания беззащитной травы» или «владения вызывающего вида хвостом неприличного белого цвета» и заканчивая «оскорбляющим общественную нравственность» отращиванием кроличьих зубов, развесистых ушей или жирной задницы (а нередко и того, и другого, и третьего сразу). Правда, Психо пришлось приложить немалые усилия, чтобы отучить присяжных кричать «Виновен!» еще до начала суда, но, когда это было достигнуто, пародия стала как нельзя больше похожа на оригинал.


Как только сегодняшних пленников выстроили на площадке, Психо поднялся и проговорил:


— Вы, пятеро жителей кроличьего «Садка Б», обвиняетесь в том, что являетесь кроликами и придерживаетесь присущего этим отвратительным существам образа жизни. Как свидетельствуют полученные обвинением улики, все вы развили в себе соответствующий образ мыслей, который и толкнул вас на заранее обдуманные злонамеренные действия, выразившиеся в преступном поедании травы, что противоречит закону об охране зеленых насаждений.


— Вызовите пострадавших! — крикнул кто-то. Психо наклонился и, сорвав пучок травы, положил ее перед собой. Потом он принялся с самым бесстрастным видом допрашивать траву, сам же отвечая на свои вопросы противным писклявым голоском, что вызвало среди норок настоящую бурю злобного веселья.


— Это было ужасно, Ваша честь! Мы росли себе на поляне, никого не трогали и ничего не подозревали, когда без всякой видимой причины подверглись неспровоцированному нападению. Взгляните на их зубы, Ваша честь! У моих коллег не было ни единого шанса противостоять...


Психо не договорил, переходя к любимой роли судьи.


— Уважаемые присяжные! — торжественно пробасил он. — Возможно, вы думаете, что перед вами на скамье подсудимых сидят добрые, безвредные существа, всегда поступавшие порядочно. С другой стороны, как вы уже могли убедиться, все пятеро — просто куски дерьма. Третьего не дано, так что решение этого вопроса целиком зависит от вас. Исполните же свой долг!


— Виновны! — заорал кто-то в толпе, на него зашикали.


— Требую тишины! Иначе я прикажу очистить зал, — властно крикнул Психо, вызвав новый взрыв хохота. — С моей стороны, — продолжал он, раздуваясь от важности, — достаточно будет сказать, что представленные обвинением доказательства не оставляют никаких сомнений в том, каким должен быть приговор. Как явствует из материалов процесса, эти пятеро опасных и хитрых преступников, чья личная порочность столь глубока, что, несмотря на свою богатую практику, я не припоминаю ничего подобного, вступили в преступный сговор с целью совершить упомянутое противозаконное деяние. И все же окончательное решение остается за вами, уважаемые присяжные заседатели.


Вердикт, как и всегда в таких случаях, был вынесен немедленно, и Психо огласил его, стащив с головы белый парик и надев черную шапочку, сделанную из бархатистой шкурки какого-то полуслепого зверька, которого они застали за рытьем норы и приволокли на Плато. Психо хорошо помнил допрос этого существа, которое сразу призналось, что его зовут Марк. Но Психо так и не сумел понять ни слова из того, что выболтало черное существо, так что в конце концов он вынужден был приговорить его к смерти (по обвинению в подкопе), так и не узнав ничего нового.


Вообще говоря, он изобрел множество способов наказания виновных и применял их в зависимости от собственного каприза. Самым популярным был, конечно, «поцелуй в задницу», когда все норки по очереди садились на морды кроликов и, прижимаясь своими интимными частями к их чувствительным носам, мочились или выпускали из кишечника зловонные газы. Не столь популярными, но зато гораздо более полезными (и это признавали все) были «общественные работы». В этом случае пленных кроликов заставляли ухаживать за Плато, равномерно подгрызая разросшуюся траву.


Но сегодня Психо собирался разочаровать норок. Они очень любили, когда вечерний налет заканчивался казнью (правда, ею же неизбежно заканчивались любые наказания, в том числе и «общественные работы»). Тогда одна половина стаи устанавливала ведущий к краю обрыва живой коридор и под свист и улюлюканье прогоняла кроликов сквозь строй, награждая их пинками и укусами. В конце концов несчастные падали в воду, и там вторая группа норок либо топила их, либо разрывала на клочки. В последнее время, однако, Психо увлекся так называемыми психологическими экспериментами над животными, которые он проводил в строгом уединении своей спартанской берлоги. Движимый любопытством, он ставил эксперимент за экспериментом, но пока что сумел добиться практического подтверждения лишь для самых элементарных постулатов своей новой теории. Например, Психо сумел доказать, что кролик не сможет скакать, если перебить ему задние лапы, и не сможет видеть, если вырвать ему глаза. Особые надежды он возлагал на новые, более сложные программы, которые он надеялся осуществить в ближайшем будущем. Для этого ему и была нужна вся пятерка.


— Вы все признаны виновными, и, по моему глубокому убеждению, совершенно справедливо, — проговорил он торжественно и сверкнул мутными глазками. — Поэтому я приговариваю вас к оставлению под стражей с целью проведения научных опытов.


Он замолчал на несколько мгновений, пережидая бурю возмущения.


— Всех, кроме тебя, — быстро закончил он, указывая на самого крупного кролика из пятерки.


Разочарованный рев мгновенно перешел в восторженный крик, и норки бросились устанавливать живой коридор. По сигналу Психо несколько норковоротов окружили четверых кроликов и погнали их к казармам, где Макси оборудовал тюрьму.


лава 46

ВЫЖИВАНИЕ ДОСТОЙНЕЙШИХ


— Разумеется, я не воспринял это настолько серьезно, но потрясен я был не меньше Раки, — сказал Филин Лопуху. — Надеюсь, ты не хуже меня понимаешь, что вся эта затея с оливковой веткой — просто жидкое гуано.


— Я не стал бы употреблять именно эту терминологию, но... — Лопух тяжело вздохнул. — Вынужден признать, ты прав.


— Следовательно, от голубя никакой пользы не будет? — переспросил Филин, весьма довольный тем, что Большая Задница так быстро с ним согласился.


— Нет, не будет. Во всяком случае — в практическом смысле, который тебе понятнее и ближе, — ответил Лопух. — Но все равно ветвь в клюве птицы будет играть важную роль, символизируя все, во что верим мы, Сопричастные Попечители...


— Петиция завирушек — такое же гуано, верно? — полуутвердительным тоном осведомился Исполнительный Председатель.


— Меня тоже слегка беспокоят некоторые их формулировки, — безмятежно отозвался кролик. — Но это легко исправить. Петиция должна подготовить почву для того, чтобы урезонить норок.


— Так пусть завирушки сами слетают на Плато и попробуют сами удобрить почву своим гуаном! — взорвался Филин не в силах и дальше сдерживать свой гнев. — Зачем ты вызвался на верную смерть?! Если бы ты был так же глуп, как и остальные, тогда мы бы сейчас с тобой не разговаривали, но ведь нет же!.. Так почему бы тебе не послать вместо себя какого-нибудь благонамеренного дурака? Хотя бы ту же Кувшинку... — ввернул Филин, которому эта крупная крольчиха с еще большей, чем у Лопуха, задницей внушала стойкое отвращение. Кроме того, ее бесстыдно-феминистские амбиции нередко подливали масла в огонь самых ожесточенных внутрипопечительских споров. Не раз он замечал, как она проталкивается вперед, чтобы подвергнуть истерической критике любое, самое мало-мальски позитивное предложение; вдобавок Кувшинка была непревзойденной мастерицей делать громогласные заявления, которые выглядели довольно убедительно на первый взгляд, но при ближайшем рассмотрении оказывались пустышками. Во всяком случае, Филину ни разу не удалось отыскать в них ни крупицы смысла.


Между тем Лопух посмотрел на него, как на какого-нибудь несмышленого крольчонка.


— Я вовсе не уверен, что Кувшинка с радостью согласится исполнить это поручение, — заметил он, сдержанно улыбаясь их с Филином милой шутке. — Но я просто обязан вести себя так, чтобы мое бренное тело находилось там же, где звучат мои слова.


— Но после этого у тебя не останется никакого тела! — вскричал пораженный Филин. — Ты просто погибнешь, вот и все!


— Пусть, если это неизбежно.


Под этими словами скрывался какой-то невысказанный подтекст, о котором Филин частично догадывался. Любимая супруга Лопуха погибла, его мечты и надежды лежали в руинах. Бесконечные собрания, умелое лоббирование, тайное планирование, ловкое лавирование и хитроумные махинации — все это ни к чему не привело, все оказалось зря. С появлением норок Уложение о Порядке и Билль о Правах потеряли всякий смысл, сделались ненужными, а Старый Лес, вместо того чтобы сделать еще один шаг к просвещенному обществу, оказался отброшен назад, в самые темные времена.


Последней каплей, несомненно, послужило отношение к кроликам со стороны других обитателей леса, изменившееся сразу после того, как норки сделали длинноухих основой своей диеты. Среди различных живых существ, дружно и с облегчением вздохнувших, когда норки начали так явно отдавать предпочтение кроликам, пошли разговоры, что кролики, дескать, приносят несчастье, потому что на них лежит проклятие. Если бы не кролики, считали они, норки никогда бы не пришли в лес, а самые горячие головы даже предлагали изгнать длинноухих. С чего они решили, будто норки тоже уйдут, было абсолютно непонятно, но, так или иначе, кролики оказались между двух огней. И Лопух уже не мог этого вынести.


С тех пор как он себя помнил, он остро ощущал существование двух разных сторон своей личности. Начать хотя бы с того, что Лопух никогда не был любимцем своего собственного прадедушки. Это благо выпало его более мягкому и уступчивому брату, который вскоре погиб, унесенный ястребом-перепелятником. После этого ДД несколько потеплел к нему, но Лопух был уже достаточно взрослым и чувствовал — прадед считает его слишком пронырливым, слишком любящим жизненные блага.


Лопух сам слышал, как ДД однажды сказал его отцу: «Твой сын слишком уж честолюбив». Это было обидно. С тех пор он чего только не предпринимал, стараясь заслужить одобрение патриарха. По мере того как заботы Общества Сопричастных Попечителей требовали от него все большего участия и сил, Лопух все чаще обращался к старому кролику за советом. В частности, он постоянно расспрашивал ДД о грядущей «большой беде», но Дедушка Длинноух никогда не пускался в подробности, каждый раз отделываясь туманными уверениями: мол, в предстоящих событиях ему, Лопуху, предстоит сыграть важную роль.


У Лопуха складывалось впечатление, будто ДД намеренно скрывает от него какую-то важную, может быть даже важнейшую, сторону жизни. И чем успешнее проходили организованные им собрания, тем сильнее было тоскливое чувство: да, он выбрал в жизни не ту дорогу — она уводила его прочь от высшего знания. Подслушанные им обрывки разговора между ДД и Филином лишний раз подтвердили его догадки. Старый кролик не изменил своего мнения о нем. Ну и подслушанное прозвище — Большая Задница — отнюдь не улучшило его состояния духа.


Но теперь многое изменилось. Терять ему было нечего — он и так потерял все. Зато теперь Лопух знал, какой поступок снискал бы ему уважение ДД, будь он жив. Он исполнит задуманное и тем самым продемонстрирует свое уважение ко всему тому, о чем мечтал и во что верил старый кролик — и о чем до сих пор сам Лопух только болтал.


Филин потратил почти половину ночи, пытаясь отговорить Лопуха от его безумной затеи, пока у него не закружилась голова. В конце концов Лопух первым прервал разговор, сказав, что ему нужно немного поспать, и Филин, выложившийся до конца, неохотно согласился.


— Позволь мне в последний раз попытаться подвести некоторый итог, — сказал кролик, прежде чем попрощаться. — Может быть, тебе нелегко понять это, оттого что ты хищник, но мы, Сопричастные Попечители, не верим, что в природе могут существовать живые существа, неспособные прислушаться к голосу здравого смысла. Взять хотя бы тебя... Ты обычно насмехался над нами и нашими идеями, а теперь потратил полночи, пытаясь отговорить меня.


Тут Филин вспомнил, как он проголодался. Несомненно, Лопух использовал свой старый прием и взял его измором, ибо, пока они разговаривали, кролик время от времени принимался глодать какую-то траву.


— Но ты не можешь не признать, что Рака была права. В норках нет ничего светлого и доброго, к чему бы мы могли апеллировать! — в очередной раз воскликнул он. — Они просто не станут тебя слушать.


Лопух пристально посмотрел Филину прямо в глаза. Этот принципиальный спор только усиливал их взаимные приязнь и уважение, хотя и не устранял разделяющей их пропасти.


— Добро есть в душе у каждого живого существа, хотя внешне они могут казаться неисправимыми и порочными, — проговорил он торжественным голосом. — Все, за что мы выступаем, вытекает из этого основополагающего принципа, и мой долг состоит в том, чтобы попытаться воплотить его в жизнь. Уверяю тебя, мой друг, любые страдания индивидуума — ничто по сравнению с тем добром, которое может за сим воспоследовать.


— Единственное, что может за этим воспоследовать, это твоя скорая и страшная смерть, — с горечью заметил на это Филин. Он безмерно устал от этой проповеди. Правда, в речи Лопуха изредка проскальзывали интонации и выражения его мудрого прадеда, но пропадали среди противоречий и путаницы. — Знаешь что? — сказал он негромко. — По-моему, ты спятил.


— А мне, — отозвался кролик таким мрачным голосом, какого Филин никогда у него не слышал, — мне, напротив, кажется, что я был безумен всю свою жизнь и только теперь излечился. Не сочти за оскорбление, но я вижу вещи так ясно, как никогда не будешь видеть их ты...


— Все разумные существа заботятся в первую очередь о том, как остаться в живых, — отрезал Филин.


— Лучше жить норкой, чем подохнуть кроликом, так, что ли? — с грустью отозвался Лопух. — Когда-нибудь, Филли, ты узнаешь, жизнь гораздо сложнее, чем представляется вам, хищникам. Как бы вы ни старались, тот, кто нападает, неизбежно проигрывает. Выигрывает тот, кто способен страдать и терпеть.


— Сделай милость, не включай меня в эту категорию. Страдание и терпение — это философия жертвы, — сказал на прощание Филин, широко распахнув крылья.


Он взлетел, не прибавив больше ни слова, и тут же спикировал вниз, заметив пробирающуюся среди травы полевку. Его смертельный бросок был, как обычно, точен и быстр. Проглатывая добычу целиком, он вспомнил, как точно таким же образом проглотил спикера организации «Полевки Против Насилия». Тогда он и Лопух были заодно, но теперь их дорожки разошлись, и Филин чувствовал себя разочарованным и рассерженным. Он не хотел бы давать волю этим чувствам. В конце концов, Большая Задница был прав, когда говорил, что это его собственная жизнь и он волен распоряжаться ею по своему усмотрению.


Вместе с тем он не мог не восхищаться позицией кролика. Как это прекрасно — обладать ясным видением цели, которая делает тебя выше банальности и суеты каждодневного существования! Да, Лопух сильно изменился: он приобрел достоинство и благородство, которым Филин — он только сейчас понял это — завидовал, тем более что достоинство в его понимании никогда не ассоциировалось с такими суетливыми и бестолковыми существами, как кролики.


Впрочем, он никогда не считал Большую Задницу нормальным кроликом.