Книга сказки о силе

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 ... 5 6 7 8 9 10 11 12 ... 23

— Мир подстраивает себя к себе самому, — сказал дон Хуан, выслушав мои сомнения. — это не подстроено. Это — знак, действие силы.

Мир, поддерживаемый разумом, делает все это событием, которое мы можем понаблюдать секунду на своем пути к более важным делам. Все, что мы можем сказать об этом — так это, что человек лежит на траве парка, вероятно, пьяный.

Мир, поддерживаемый волей, превращает это в действие силы, которое мы можем «видеть». Мы можем видеть смерть, кружащуюся вокруг человека, погружающую свои крючки все глубже и глубже в его светящиеся волокна. Мы можем «видеть», как светящиеся волокна теряют свою натянутость и исчезают одна за другой.

Это две возможности, открытые для нас, светящихся существ. Ты находишься где-то посередине, все еще желая, чтобы все находилось под рубрикой разума, и тем не менее, ты можешь отбросить тот факт, что твоя личная сила выдвинула знак. Мы пришли в этот парк после того, как ты нашел меня, там, где я тебя ждал. Ты нашел меня, просто наткнувшись на меня, не думая, не планируя, и не используя намеренно свой разум. А затем мы садимся здесь и ждем знака. Мы осознаем присутствие этого человека. Каждый замечает его по-своему. Ты своим разумом, я — своей волей.

Этот умирающий один из кубических сантиметров шанса, которых сила воина всегда делает доступными для воина. Искусство воина состоит в том, чтобы быть текучим для того, чтобы схватить его. Я его схватил, а ты?

Я не мог ответить. Я осознал бесконечную пропасть внутри себя и на мгновение ощутил те два мира, о которых он говорил.

— Какой это исчерпывающий знак! — продолжал он. — и все для тебя. Сила показывает тебе, что смерть неизменная добавка к долгу верить. Без осознания смерти все обычно, тривиально. Только потому, что смерть подкарауливает нас, мир является неизмеримой загадкой. Сила показала тебе это. Все, что я сделал сам, так это развернул детали знака, чтобы тебе было ясно направление. Но, развертывая детали, я показал тебе также, что все, мною сказанное сегодня тебе, это то, во что я должен верить сам, потому что это — продолжение моего духа.

Мгновение мы смотрели друг другу в глаза.

— Я помню стихотворение, которое ты читал мне, — сказал он, отводя глаза в сторону, — о человеке, который давал обет умереть в париже. Как оно там?

Это было стихотворение Цезаря Вольхео «Черный камень на белом камне». Я очень много раз читал и перечитывал дону Хуану по его просьбе первые две строфы:

Я умру в Париже, когда идет дождь,

В тот день, который я уже помню,

Я умру в париже, и не убегу прочь

Может быть осенью, как сегодня, в среду.

Это будет среда, потому что сегодня,

Когда я пишу эти строки — среда.

Мои кости чувствуют поворот

И никогда настолько как сегодня за весь мой путь

Я не видел себя настолько одиноким.

Стихотворение нагнало на меня неописуемую меланхолию.

Дон Хуан сказал, что он должен верить, что умирающий имел достаточно личной силы, чтобы иметь возможность выбрать улицу города мехико как место своей смерти.

— Мы опять возвращаемся к рассказу о двух котах, — сказал он. — мы должны верить, что макс осознал то, что над ним нависло, и подобно тому человеку на траве имел достаточно силы по крайней мере выбрать место своего конца. Но затем там был другой кот. Также, как есть другие люди, чья смерть обовьет их тогда, когда они одиноки, не осознают ее и смотрят на стены и потолок безобразной загроможденной комнаты.

Тот человек, с другой стороны, умирает там, где он всегда жил, на улицах. Три полицейских — его почетный караул. И когда он потеряет сознание, его глаза уловят последний отблеск огней в магазинах на противоположной стороне улицы, машины, деревья и вереницы людей, снующих вокруг, а его уши будут наполнены в последний раз звуками транспорта и голосами проходящих мимо мужчин и женщин.

Так что видишь, без осознания присутствия нашей смерти — нет никакой силы и никакой мистики.

Я долгое время смотрел на человека. Он был неподвижен. Может быть он был мертв, но мое неверие больше не имело никакого значения. Дон Хуан был прав. Долг верить, что мир загадочен и неизмерим, было выражением самогоглубокого предрасположения воина. Без него он не имел ничего.

ОСТРОВ ТОНАЛЯ

Мы с доном Хуаном встретились на следующий день в том же самом парке около полудня. На нем все еще был его коричневый костюм. Он снял свой пиджак, сложил его тщательно, но с оттенком высшей небрежности, и положил на скамейку. Его небрежность была очень рассчитанной и в то же время полностью естественной. Я поймал себя на том, что глазею на него. Он, казалось, осознавал тот парадокс, перед которым меня поставил, и улыбнулся. Он поправил галстук. На нем была бежевая рубашка с длинными рукавами. Она очень хорошо на нем сидела.

— Я все еще имею на себе свой костюм, потому что хочу рассказать тебе кое-что имеющее огромную важность, — сказал он, похлопав меня по плечу. — вчера для тебе было хорошее представление, сейчас время прийти к каким-нибудь окончательным соглашениям.

Он сделал долгую паузу. Казалось, он подготавливает фразу. У меня было странное ощущение в животе. Моим немедленным заключением было то, что он собирается рассказать мне объяснение магов. Он пару раз поднимался и прохаживался передо мной, как если бы ему было трудно выразить словами то, что у него на уме.

— Пойдем в ресторан напротив и перекусим, — сказал он наконец.

Он развернул свой пиджак и прежде чем надеть его показал мне, что тот отлично отглажен. «Все сделано согласно существующему порядку, — сказал он и улыбнулся как бы гордый этим, как если бы это имело значение.

— Я вынужден обратить на это твое внимание или бы ты не заметил этого. А сейчас очень важно, чтобы ты это осознал. Ты осознаешь все только тогда, когда ты думаешь, что тебе это нужно. Условие воина однако состоит в том, чтобы осознавать все во всякое время.

Мой костюм и все эти аксессуары важны, потому что они представляют мое положение в жизни, или скоре одну из двух частей моей целостности. Этот разговор давно ожидал своей очереди. Я чувствую, что сейчас для него пришло время. Однако должен он был быть проведен как следует или же он совсем не будет иметь смысла. Мне нужен был мой костюм, чтобы дать тебе первый намек. Я считаю, что он его дал. Теперь время разговаривать, потому что, что касается этой темы, то тут невозможно полное понимание без разговора.

— Что это за тема, дон Хуан?

— Целостность самого себя.

Он резко поднялся и повел меня в ресторан в большом отеле напротив. Хозяйка довольно недружелюбно дала нам столик в заднем углу. Очевидно избранные места были вдоль окон.

Я сказал дону Хуану, что эта женщина напомнила мне другую хозяйку в Аризоне, где мы с ним когда-то ели, которая спросила нас, прежде чем вручила нам меню, хватит ли у нас денег.

— Я не виню эту бедную женщину тоже, — сказал дон Хуан, как бы симпатизируя ей. — она также, как и та, другая, боится мексиканцев.

Он мягко засмеялся. Пара людей за соседними столами повернула головы и посмотрела на нас.

Дон Хуан сказал, что не зная, а может быть даже вопреки себе, хозяйка дала нам самый лучший столик в доме. Столик, где мы можем разговаривать, а я могу писать от всего сердца.

Я только что вытащил свой блокнот из кармана и положил его на стол; когда к нам внезапно подлетел официант. Казалось, он тоже был в плохом настроении. Он стоял над нами с вызывающим видом.

Дон Хуан начал заказывать очень сложный обед для себя. Он заказывал, не глядя на меню, как если бы знал его наизусть. Я растерялся. Официант появился неожиданно, и я не успел прочитать меню, потому я сказал ему, что хочу то же самое.

Дон Хуан прошептал мне на ухо: «даю тебе честное слово, у них нет того, что я заказал.

Он вытянул руки и ноги и сказал мне, чтобы я расслабился и сидел удобно, потому что пока приготовят обед пройдет вечность.

— Ты на очень примечательном перекрестке, — сказал он. — может быть последнем, и может быть также самом трудном для понимания. Некоторые из тех вещей, которые я собираюсь указать тебе сегодня, наверное никогда не станут ясными. Во всяком случае от них и не ожидается этого. Поэтому не раздражайся и не разочаровывайся. Все мы немые существа, когда вступаем в мир магии. А вступление в него ни в коем случае не гарантирует нам, что мы изменимся. Некоторые из нас остаются немыми до самого конца.

Мне понравилось, когда он включил себя в среду идиотов. Я знал, что сделал это не из доброты, а как дидактическое средство.

— Не теряйся, если ты не улавливаешь того, что я буду тебе говорить, — продолжал он. — учитывая твой темперамент, я боюсь, что ты сможешь сбить самого себя с ног, пытаясь понять. Не надо! То, что я собираюсь сказать, предназначается только для того, чтобы указать направление.

У меня появилось внезапное ощущение тревоги. Предупреждение дона Хуана бросило меня в бесконечные рассуждения. В других случаях он предупреждал меня точно таким же образом, и каждый раз после того, как он это делал, то, о чем он меня предупреждал, оборачивалось разрушительным событием.

— Я становлюсь очень нервным, когда ты разговариваешь со мной таким образом, — сказал я.

— Я знаю это, — ответил он спокойно. — я намеренно заставляю тебя подняться на цыпочки. Мне нужно твое внимание, твое нераздельное внимание.

Он сделал паузу и взглянул на меня.

Я рассмеялся нервно и неприязненно. Я знал, что он растягивает драматические возможности ситуации настолько, насколько может.

— Я не говорю тебе это для эффекта, — сказал он как бы прочитав мои мысли. — я просто даю тебе время сделать необходимую настройку.

В этот момент к нашему столу подошел официант и заявил, что у них нет ничего из того, что мы заказали. Дон Хуан громко засмеялся и заказал кукурузные блинчики с мясом и бобы. Официант укоризненно усмехнулся и сказал, что они такого не готовят, предложив бифштекс или курицу. Мы договорились о супе.

Ели мы в молчании. Мне суп не понравился, и я не мог его докончить, но дон Хуан съел свой весь.

— Я надел свой пиджак, — сказал он внезапно, — чтобы рассказать тебе о том, что ты уже знаешь, но то, что следует разъяснять, чтобы оно стало эффективным. Я ждал до сих пор, потому что Хенаро чувствует, что ты не только должен хотеть пойти по дороге знания, но сами твои усилия, должны быть достаточно неуязвимы, чтобы сделать тебя стоящим этого знания. Ты действовал хорошо. Теперь я расскажу тебе объяснение магов.

Он опять сделал паузу, потер щеки и поиграл языком внутри рта, как бы ощупывая зубы.

— Я собираюсь рассказать тебе о тонале и нагвале, — сказал он и взглянул на меня пронзительно.

Это был первый раз за время нашего знакомства, чтобы он использовал эти два термина. Я был смутно знаком с ними из антропологической литературы о культурах центральной Мексики. Я знал, что тональ считается своего рода сторожевым духом, обычно животным, которого ребенок получал при рождении и с которым он был связан интимными узами до конца своей жизни. Нагваль — было название, дававшееся животному, в которое маг мог превращаться, или же тому магу, который практиковал такие превращения.

— Это мой тональ, — сказал дон Хуан, потерев руками грудь.

— Твой костюм?

— Моя личность.

Он похлопал по груди, по коленям по ребрам.

— Мой тональ — все это. Он мне объяснил, что каждое человеческое существо имеет две стороны, два отдельных существа, две противоположные стороны, которые становятся действующими в момент рождения. Одна называется «тональ», другая — «нагваль». Я рассказал ему, что антропологи знали об этих двух концепциях. Он позволил мне говорить, не прерывая.

— Ну, что бы ты там ни думал или знал о них, это чистая чепуха, — сказал он. — я основываю это заявление на том факте, что то, что я тебе говорю о тонале и нагвале, не могло быть сказано тебе раньше. Любой идиот знал бы, что ты ничего об этом не знаешь, потому что, чтобы познакомиться с этим, тебе следует быть магом, а ты не маг. Или тебе нужно было бы говорить об этом с магом, а ты не говорил. Поэтому отбрось все то, что ты слышал об этом раньше, потому что это неприложимо.

— Это было только замечанием, — сказал я.

Он поднял брови с комическим жестом.

— Твои замечания неуместны, — сказал он. — на этот раз мне нужно твое нераздельное внимание, поскольку я собираюсь познакомить тебя с тоналем и нагвалем. Маги имеют особый и уникальный интерес к этому знанию. Я бы сказал, что тональ и нагваль находятся исключительно в сфере людей знания. В твоем случае это заслонка, которая закрывает все то, чему я тебя обучал. Поэтому я ожидал до сих пор, чтобы заговорить о них.

— Тональ — это животное, которое охраняет человека. Я бы сказал, пожалуй, что это хранитель, который может быть представлен как животное, но это не важный момент.

Он улыбнулся и подмигнул мне.

— Теперь я использую твои собственные слова, — сказал он. — тональ — это общественное лицо.

Он засмеялся, я полагаю, при виде моего замешательства. — Тональ является по праву защитником, хранителем. Хранителем, который большей частью превращается в охранника.

Я путался со своим блокнотом. Я старался уделять внимание тому, что он говорит. Он засмеялся и скопировал мои нервные движения.

— Тональ — это организатор мира, — продолжал он. — может быть лучшим способом описания его монументальной работы будет сказать, что на его плечах покоится задача приведения хаоса мира в порядок. Но будет чрезмерным заявлять, как это делают маги, что все то, что мы знаем как люди, является работой тоналя.

В данный момент, например, все, что участвует в попытке найти смысл в нашем разговоре, является твоим тоналем. Без него были бы только бессмысленные звуки и гримасы, и ты не понял бы ничего из того, что я говорю.

Скажу далее, что тональ является хранителем, который охраняет нечто бесценное, нас самих. Поэтому врожденным качеством тоналя является быть консервативным и ревнивым относительно своих действий. А поскольку его деяния являются самой что ни на есть важнейшей частью нашей жизни, то не удивительно, что он постепенно изменяется в каждом из нас из хранителя в охранника.

Он остановился и спросил меня, понял ли я. Я автоматически утвердительно кивнул головой, и он улыбнулся с видом недоверия.

— Хранитель мыслит широко и все понимает, — объяснил он. — охранник, с другой стороны, бдительный, узко мыслящий и большей частью деспот. Скажу далее, что тональ во всех нас был превращен в мелочного и деспотичного охранника в то время, как он должен бы быть широко мыслящим хранителем.

Я определенно не улавливал нити его объяснения. Я расслышал и записал каждое слово и однако же, я был, казалось, забит каким-то своим собственным внутренним диалогом.

— Мне очень трудно следить за тобой, — сказал я.

— Если бы ты не цеплялся за разговоры с самим собой, то у тебя не было бы неприятностей, — сказал он резко.

Его замечание ввергло меня в длинное объяснительное заявление. В конце концов я спохватился и извинился за свою настойчивость защищаться.

Он улыбнулся и сделал знак, который, казалось, показывал, что его это действительно не раздражает.

— Тональ — это все, что мы есть, — продолжал он. — назови его! Все, для чего у нас есть слово — это тональ. А поскольку тональ является его собственным деянием, тогда все, очевидно, попадает в его границы.

Я напомнил ему, что он сказал, будто «тональ» был общественным лицом. Термин, который сам я использовал с ним, чтобы обозначить человеческое существо как конечный результат процесса социализации. Я указал, что тональ был продуктом. Он не мог быть всем, как он сказал, потому что мир вокруг нас не является продуктом социализации.

Дон Хуан напомнил мне, что мой аргумент не имеет под собой основы для него, и что намного ранее он уже отмечал, что не существует никакого мира в широком смысле, а только описание мира, которое мы научились визуализировать и принимать как само собой разумеющееся.

— Тональ — это все, что мы знаем, — сказал он. — я думаю, что это само по себе уже достаточная причина для того, чтобы тональ был таким сверхсильным делом.

Он на секунду остановился. Казалось, он определенно ожидает замечаний или вопросов, но у меня их не было, однако же, я чувствовал себя обязанным задать вопрос и старался сформулировать подходящий. Мне не удалось. Я чувствовал, что предупреждения, которыми он открыл наш разговор, являлись, возможно, детергентом для любых вопросов с моей стороны. Я чувствовал себя странно онемевшим. Я не мог сконцентрироваться и привести в порядок свои мысли. Фактически я чувствовал и знал без тени сомнения, что я не способен думать, и в то же время я знал это не думая, если только это возможно.

Я взглянул на дона Хуана. Он глядел на среднюю часть моего тела. Он поднял глаза, и ясность мысли вернулась ко мне мгновенно.

— Тональ — это все, что мы знаем, — повторил он медленно, — и это включает не только нас, как личности, но и все в нашем мире. Можно сказать, что тональ это все, что встречает глаз.

Мы начинаем растить его с момента рождения. В тот момент, когда мы делаем первый вдох воздуха, мы вдыхаем также силу для тоналя. Поэтому правильно сказать, что тональ человеческого существа интимно связан с его рождением.

Ты должен запомнить этот момент. Очень важно понимание всего этого. Тональ начинается с рождения и заканчивается со смертью.

Я хотел пересмотреть все, что он сказал. Я уже было раскрыл рот, чтобы попросить его повторить неясные точки нашего разговора, но к своему изумлению я не смог произнести свои слова. Я испытывал очень любопытную неспособность. Мои слова были тяжелыми, и я не имел никакого контроля над этим ощущением.

Я взглянул на дона Хуана, чтобы показать ему, что не могу говорить. Он опять смотрел на мой живот.

Он поднял глаза и спросил, как я себя чувствую. Слова полились из меня, как будто прорвало плотину. Я рассказал ему, что у меня было любопытное ощущение, будто я не могу ни говорить ни думать, и в то же время мои мысли были кристально ясными.

— Твои мысли были кристально ясными? — спросил он.

Я сообразил тогда, что ясность не относилась к моим мыслям, а только к моему восприятию мира.

— Ты что-нибудь делаешь со мной, дон Хуан? — спросил я.

— Я пытаюсь убедить тебя в том, что твои замечания не нужны, — сказал он и засмеялся.

— Значит ты не хочешь, чтобы я задавал вопросы?

— Нет, нет, задавай, все, что хочешь. Но не давай отвлекаться своему вниманию.

Я вынужден был признать, что был рассеян из-за безбрежности темы.

— Я все еще не могу понять, дон Хуан, что ты имеешь в виду под тем заявлением, что тональ это все, — сказал я после секундной паузы.

— Тональ это то, что делает мир.

— Тональ является создателем мира?

Дон Хуан почесал виски.

— Тональ создает мир только образно говоря. Он не может создать или изменить ничего, и тем не менее он делает мир, потому что его функция состоит в том, чтобы судить, свидетельствовать и оценивать. Я говорю, что тональ делает мир, потому что он свидетельствует и оценивает его согласно своим тональным законам. Очень странным образом тональ является творцом, который не творит ни единой вещи другими словами, тональ создает законы, по которым он воспринимает мир, так что, образно говоря, он творит мир.

Он мурлыкал популярную мелодию, отбивая ритм пальцами на краю стула. Его глаза сияли. Казалось, они искрятся. Он усмехнулся и покачал головой.

— Ты не слушаешь меня, — сказал он улыбаясь.

— Слушаю, у меня нет никаких проблем, — сказал я, но не очень убежденно.

— Тональ — это остров, — объяснил он. — лучший способ описать его, это сказать, что тональ — вот это.

Он очертил рукой середину стола.

— Мы можем сказать, что тональ как вершина этого стола, остров, и на этом острове мы имеем все. Этот остров фактически мир.

Есть личные тонали для каждого из нас и есть коллективный тональ для всех нас в любое данное время, который мы можем назвать тоналем времен.

Он показал на ряд столов в ресторане. — Взгляни, каждый стол имеет одни и те же очертания. Определенные предметы есть на каждом из них. Индивидуально они, однако, отличаются один от другого. За одними столами больше людей, чем за другими, на них разная пища, разная посуда, различная атмосфера, и однако мы должны согласиться, что все столы в ресторане очень похожи. Та же самая вещь происходит с тоналем. Мы можем сказать, что тональ времен это то, что делает нас похожими. Точно также, как все столы в этом ресторане похожи. Каждый стол, тем не менее, это индивидуальный случай, точно так же, как личный тональ каждого из нас. Однако, следует иметь в виду тот важный момент, что все, что мы знаем о нас самих и о нашем мире, находится на острове тоналя. Понимаешь, о чем я говорю?

— Если тональ это все, что мы знаем о нас и нашем мире, что же такое нагваль?

— Нагваль — это та часть нас, с которой мы вообще не имеем никакого дела.

— Прости, я не понял.

— Нагваль — это та часть нас, для которой нет никакого описания. Нет слов, нет названий, нет чувств, нет знания.

— Но это противоречие, дон Хуан. По моему мнению, если это не может быть почувствовано, описано или названо, то оно не может существовать.

— Это противоречие только по твоему мнению. Я предупреждал тебя ранее, чтобы ты не пытался сбить самого себя с ног, стараясь понять это.

— Не говоришь ли ты, что нагваль это ум?

— Нет, ум — это предмет на столе, ум — это часть тоналя. Скажем так, что ум — это чилийский соус.

Blog

Книга сказки о силе

Содержание