Литература как историко-психологический источник: Материалы XVI международ науч конференции, Санкт-Петербург14-15декабря, 2004

Вид материала

Литература

Подобный материал:

• Зав. Синологической библиотекой, 217.81kb.
• Методические указания Фрязино 2004 Москва 2004, 743.46kb.
• Материалы межрегиональной филологической конференции, 1707.33kb.
• Министерство культуры рсо–Алания, 724.4kb.
• Методические рекомендации по составлению аналитического отчета школы (источник: Справочник, 166.16kb.
• Ассоциация гимназий санкт-петербурга воспитательные подходы и системы в современном, 7121.33kb.
• Юрий Дружников. Няня в венчике из роз Источник: Дуэль с пушкинистами. Хронограф. М.,, 1520.08kb.
• Материалы науч-ной конференции по математике и механике, 254.52kb.
• Опубликовано: Туризм и региональное развитие. Мат. III междунар науч практич конференции., 118.08kb.
• В г. Санкт-Петербурге с 30 сентября по 4 октября 2011 года в г. Санкт-Петербурге состоялся, 17.5kb.

Опубликовано: Художественная литература как историко-психологический источник: Материалы XVI Международ. науч. конференции,

Санкт-Петербург14-15декабря, 2004 /Под ред. С.Н. Полторака. –

СПб.: Нестор, 2004. – С. 218-221.


Е.Н. Мастеница


«Воображаемый музей» в текстах В.В. Набокова


Сегодня, когда имя и книги В.В. Набокова вернулись на Родину, все более отчетливо проявляется значение его как писателя. Пожалуй, он был единственным, кому удалось, преодолев отчуждение эмиграции, стать не только русским, но и признанным англо-американским классиком. Однако диапазон творческих достижений Набокова в действительности значительно шире: он не только соединил две разноязычные культуры, но и перекинул мост между двумя эпохами. Начав с традиций русской литературы XIX века, пройдя через декаданс и модернизм, он стал писателем плоть от плоти ХХ века – по языку, по стилю, по образному строю его произведений.

Мир набоковских героев катастрофичен, как и вся история ХХ столетия, но в отличие от этой истории, абсолютно лишен идеологии. В нем преобладает взгляд частного лица, живущего среди других частных лиц. Основное действие также глубоко личное, освобожденное от социальных рамок, выведенное в плоскость наблюдений и переживаний. Мир Набокова убедительно призрачен. Люди и вещи представлены в неожиданных ракурсах, то слишком, почти сверхъестественно выпуклы и телесны, то вдруг растворяются, рассеиваются, как дым. Предметы у него имеют биографию, характер, вступают в сложные взаимоотношения, опутанные тонкой сетью метафор.

Изображение музея как собрания предметов и произведений искусства также присутствует в текстах произведений Набокова. И здесь отчетливо проявляется присущее автору непревзойденное мастерство двойной реальности, двойного видения действительности, ибо музей по Набокову хранит и экспонирует главным образом «серый цвет, сон вещества, обеспредметившуюся предметность».¹

В творчестве зрелого Набокова, прожившего под флагами разных держав три четверти ХХ века, существует как бы два полюса: на одном - гротеск и фантасмагория, а на другом - детские и юношеские впечатления, о которых он часто писал, потому что постоянно носил в своем сердце.

Как коллекционер бабочек, внесший вклад в развитие энтомологии, некоторое время Набоков по воле случая был сотрудником музея сравнительной зоологии Гарвардского университета. Однако в произведениях писателя мы обнаруживаем причудливый, сложный и рефлексивный образ музея, которому точнее подходит определение «воображаемый музей».²

Позволим себе смелость утверждать, что у писателя было вполне последовательное и определенное видение музея, иными словами своя, возможно, выстраданная «концепция» музея. Почти в каждом романе развитие сюжета по крайней мере однажды приводит героев в музей.

В целом музей по Набокову понятие амбивалентное, то есть само по себе ни хорошее, ни дурное, порой освещаемое отблеском инфернального пламени. Как будто сверхплотное вещество, сосредоточенное в культурном пространстве, превысив некую критическую массу, грозит обернуться черной дырой. Так, например, жена повела Лужина в музей «показала ему любимые свои картины и объяснила, что во Фландрии, где туманы и дождь, художники пишут ярко, а в Испании, стране солнца, родился самый сумрачный мастер. <…> Лужин кивал и прилежно щурился, и очень долго рассматривал огромное полотно, где художник изобразил все мучения грешников в аду, – очень подробно, очень любопытно».³

Нередко у Набокова музей становится зеркалом, в котором мелькает, как предвестие, зловещая роковая развязка, или неотвязная мысль, или подспудное опасение. Так, Драйер, не ведающий о замыслах своей жены, обнаруживает в экспозиции криминального музея широкую панораму всевозможных убийств, жертвой которых он мог бы стать, если бы осуществились ее планы.⁴

Часто в текстах Набокова музей – хранилище мертвых вещей, своеобразный символ отчуждения и отстранения. Именно в такой трактовке он становится важнейшим в поэтике Набокова: «Вот мяч, тот самый, одобренный властями, гладкий резиновый мячик, вдруг оказавшийся в стеклянной витрине, как музейный экспонат. То есть в самом деле три мяча в трех витринах, потому что нам показывают все его метаморфозы: вначале новенький, чистый, почти до белизны, цвета акульего брюха; затем серый, взрослый, с обветренной, забрызганной грязью щекой; и наконец, вялый, бесформенный труп. Все. Звенит звонок. В музее вновь гаснут огни и воцаряется пустота». ⁵

Во многих произведениях Набокова музей ассоциируется с городом – холодным, пугающим, безличным. Так, молодой провинциал Франц, впервые попав в Берлин, два часа проводит в музее древностей, «с ужасом разглядывая пестрые саркофаги и портреты носатых египетских младенцев».⁶

А в рассказе «Посещение музея» все эти грани сходятся. Герой- автор (рассказ написан от первого лица) бежит, как в дурном сне, по бесконечной анфиладе пустых залов, пока неведомая роковая сила неожиданно не выбрасывает его из уютного призрачного немецкого городка туда, куда ему навсегда путь заказан, – в абсолютно реальную, сырую, холодную ленинградскую ночь.

Истоки такого мрачного, гротескового, пугающего образа музея в текстах Набокова, похоже, раскрыты самим писателем в произведении «Другие берега» и позволяют нам констатировать их биографическую подоплеку и психологически обусловленный характер. Повествуя о головокружительном романе главного героя, о первой юношеской любви через тему бездомности как предисловия к другим, более суровым жизненным испытаниям, Набоков пишет: «Мы посещали музеи. В будни по утрам там было дремотно и пусто, и климат был оранжерейный по сравнению с тем, что происходило в восточном окне, где красное, как апельсин-королек солнце низко висело в сизом небе. В этих музеях мы отыскивали самые отдаленные, самые неказистые зальца, с небольшими смуглыми голландскими видами конькобежных утех в тумане, с офортами, на которые никто не приходил смотреть, с палеографическими экспонатами, с тусклыми вещицами, с моделями печатных станков и тому подобными бедными вещицами, среди которых посетителем забытая перчатка прямо дышала жизнью. Одной из самых лучших наших находок был незабвенный чулан, где сложены были лесенки, пустые рамы, щетки. В Эрмитаже, помнится, имелись кое-какие уголки, – в одной из зал среди витрин с египетскими, прескверно стилизованными жуками, за саркофагом какого-то жреца по имени Нана. В Музее Александра Третьего, тридцатая и тридцать третья залы, где свято хранились такие академические никчемности, как, например, картины Шишкова и Харламова, – какая-нибудь «Просека в бору» или «Голова цыганенка» (точнее не помню), – отличались закутами с высокими стеклянными шкапами с рисунками и оказывали нам подобие гостеприимства, – пока не ловил нас грубый инвалид. Постепенно из больших и знаменитых музеев мы переходили в маленькие, в музей Суворова, например, где в герметической тишине одной из небольших комнат, полной дряхлых доспехов и рваных шелковых знамен, восковые солдаты в ботфортах и зеленых мундирах держали почетный караул над нашей безумной неосторожностью. Но куда бы мы ни заходили, рано или поздно тот или иной седой сторож на замшевых подошвах присматривался к нам, что было нетрудно в этой глуши, - и приходилось опять переселяться куда-нибудь, в Педагогический музей, в Музей придворных карет, и наконец в крохотное хранилище географических карт, – и оттуда опять на улицу, в вертикально падающий снег Мира Искусства».⁷

Исторический контекст описываемых событий – это 1915-1916 годы – канун роковых событий, поворотный момент в жизни Набокова, начало долгих и всю жизнь длившихся прощаний и пролог будущих воспоминаний. Впоследствии из этого материала, нами обильно процитированного, писатель выстроит целую вереницу своих «воображаемых музеев», потусторонних, лишенных конкретики названий и месторасположений, напоминающих фантасмагорию и вызывающих метафизический ужас. Таким образом, нам представляется, что музейная тема имеет у Набокова, глубокие биографические корни, а музей стал своеобразным символом, обозначающим роковой поворот, начало скитаний, разлук, утрат и одновременно внезапно открывшихся новых жизненных возможностей.

В произведениях «Машенька», «Защита Лужина», «Подвиг», «Посещение музея», «Другие берега» Набоков сознательно отбирал свои «экспонаты» в музей памяти, в музей прошлого, в музей, который должен вернуть его на Родину. Возвращение в текстах состоялось, но, по словам самого писателя, «это была не Россия моей памяти, а всамделишная, сегодняшняя, заказанная мне, безнадежно рабская и безнадежно родная».⁸