Geum.ru

Александр I павлович

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6


26 июня Александр по приглашению Наполеона приехал в Тильзит, и свидания между императорами с этих пор происходили каждый день. Сначала Наполеон никого из своих министров не допускал к переговорам. "Я буду вашим секретарем, а вы моим секретарем", - сказал он Александру. Почти с первых слов Наполеона обнаружилось поистине отчаянное положение Пруссии. Наполеон просто предлагал ее поделить: все к востоку от Вислы пусть берет себе Александр, а к западу - Наполеон.


Александр считал для себя вопросом чести спасти своего друга Фридриха-Вильгельма. Ради этого ему пришлось пожертвовать очень многим: он не только вступил в союз с Наполеоном, но и присоединился к явно гибельной для русской торговли континентальной блокаде, допустил образование герцогства Варшавского, очевидной базы для французской армии в случае разрыва союза, принял французское посредничество между Россией и Турцией. В конце концов в договоре было записано, что Наполеон оставляет Фридриху-Вильгельму "Старую Пруссию", Померанию, Бранденбурги Силезию "из уважения к его величеству императору всероссийскому". Все остальные земли у Пруссии были отобраны. 8 июля договор был окончательно подписан, после чего до позднего вечера в Тильзите шли празднества и смотры. Оба императора в течение всего дня были неразлучны и всячески демонстрировали свою дружбу. 9 июля Александр и Наполеон произвели вместе смотр французской и русской гвардии и затем, расцеловавшись перед войсками и массой собравшихся у Немана зрителей, расстались.


***


Несмотря на рее попытки сохранить лицо, Александр пошел на большие личные унижения при подписании Тильзитского мира. Он заключал мир под страшным гнетом неудач, разочарования, в оскорбительном сознании своего бессилия перед врагом, равенства которого с собой (не то что превосходства) он не мог признать даже внешне без тягостной внутренней борьбы. Путь, на который поставило императора примирение с Наполеоном, стал тем тяжелее для него, что в придворных и вообще дворянских кругах смотрели на Тильзит как на личный почин Александра. Центром оппозиции сделался салон его матери Марии Федоровны, в котором собирались самые громкие крикуны и фрондеры. С этого времени берет начало .трагическое одиночество Александра, которое затем усиливалось с Каждым годом. Он постепенно расходится со своими "молодыми друзьями", основательно подозревая их в сочувствии враждебным ему толкам и сплетням.


Он удаляется и от жены. Елизавета Алексеевна, которой Тогда еще не исполнилось тридцати лет, была в самом расцвете. Саксонский посланник писал, что она очаровательна, черты ее лица необычайно тонки и правильны, у нее греческий профиль, большие голубые глаза и дивные золотистые волосы. Все ее существо дышит изяществом и великолепием, а походка воздушна. Несомненно, заключал он, что это одна из самых красивых женщин в мире. Граф Федор Головкин также восхищался тактом, рассудительностью, знанием человеческого сердца, изяществом, чувством меры и умением выразить свою мысль, свойственными императрице. Известно, что и Александр во все годы своей жизни был очень привлекателен для женщин. Он умел быть с ними интересным и нежным, хотя, по-видимому, никогда не был страстным. Трудно сказать, какие чувства разделили супругов, но они почти не скрывали взаимной холодности. После того, как в мае 1799 года Елизавета родила дочь Марию, между ними, кажется, прекратилась и супружеская близость. После мартовского переворота Александр и Елизавета дали друг другу полную свободу. Александр приводил к жене любителей позднего ужина (в том числе и Чарторижского, о котором доподлинно известно, что он был влюблен в императрицу), усаживал их за стол, а сам уходил к себе. С 1804 года общепризнанной фавориткой императора сделалась Мария Антоновна Нарышкина. Всем известен был также и любовник императрицы ротмистр кавалергардского полка Алексей Охотников. Осенью 1807 года Елизавета родила от него дочь. За месяц до рождения этого младенца Охотников при выходе из театра .был смертельно ранен кинжалом. Считали, что убийца подослан был Константином Павловичем. По поводу второй дочери (которая, как и первая, умерла вскоре после родов) императрица Мария Федоровна говорила одному близкому ей человеку: "Я никогда не могла понять отношение моего сына к этому ребенку, отсутствие в нем нежности к нему и к его матери. Только после смерти девочки поверил он мне эту тайну, что его жена, признавшись ему в своей беременности, хотела уйти, уехать и т.д. Мой сын поступил с ней с величайшим великодушием".


***


Присоединение к континентальной блокаде было очень невыгодно для России. Большая часть русских товаров была такого свойства, что они могли найти сбыт только в Англии, либо по милости англичан. Напротив того, Франция была связана с Россией только побочными выгодами. Разрыв с Англией повлек за собой резкое снижение вывоза и ввоза, вздорожание привозных товаров и вообще предметов потребления и быстрое падение цены ассигнационного рубля. Уже в 1808 году за бумажный рубль давали 50 копеек серебром. Соответственно большая часть чиновников и военных, живших на жалование, не могли не роптать на правительство.


Впрочем, все это было легко предсказуемо, и, подписывая Тильзитский мир, Александр предвидел и затруднения русской .торговли, и недовольство дворянства. И все-таки он шел на это, так как неудачи европейской войны хотел компенсировать за счет территориальных приобретений на востоке. Поэтому первые годы после Тильзита были для Александра временем увлечения восточной политикой. Но и здесь его ждало разочарование: Наполеон продолжал поддерживать султана и соглашался отступиться от него лишь при единственном условии - Россия должна была дать согласие на раздел Пруссии. Но это было совершенно неприемлемо для Александра как по государственным, так и по личным соображениям. Когда нетерпение и недовольство русского императора стало слишком велико, Наполеон, чтобы отвлечь его от востока, внушил мысль о шведской войне. Она началась в 1808 году и завершилась присоединением к России Финляндии.


Но эта уступка была слишком незначительна, чтобы Александр мог реабилитировать союз с Францией в глазах русского общества. Поэтому, когда в сентябре 1808 года в Эрфурте была назначена новая встреча императоров, Александр отправился на нее с твердым намерением требовать согласия на присоединения дунайских княжеств к России.


Эрфуртская встреча Наполеона и Александра разительно отличалась от Тильзитской. Если тильзитские переговоры протекали под личиной взаимных дружеских восторгов, то эрфуртские были бурны, дело доходило до крупных пререканий, чуть ли не до разрыва. Александр твердо и решительно высказал русские требования: восстановление Пруссии, недопущение восстановления Польши, отказ Франции от вмешательства в дела дунайских провинций. Иначе Александр не хотел поддерживать Наполеона в его действиях против Австрии. Встретив это неожиданное упорство, Наполеон то и дело терял терпение. "Ваш император упрям, как мул, - сказал он однажды Коленкуру, - он глух ко всему, чего он не хочет слышать". В другой раз с Наполеоном случился припадок неудержимой ярости. Он швырнул на пол свою треуголку и долго топтал ее ногами, задыхаясь от злобы. Говорят, что Александр смотрел, улыбаясь, на эту сцену и, помолчав, сказал спокойно: "Вы слишком страстны, а я настойчив: гневом со мной ничего не поделаешь. Будем беседовать и рассуждать, или я удаляюсь". Наполеону пришлось удерживать своего хладнокровного собеседника, который поднялся, чтобы его покинуть.


В конце концов Наполеон отказался от посредничества между Россией и Турцией, признал Дунай границей России, а Молдавию, Валахию и Финляндию присоединенными к ней, дал потребованные Александром обещания относительно Пруссии и Польши. Взамен Александр обязался поддерживать Францию против Австрии и скрепил наступательный союз против Англии. Таким образом оба императора достигли намеченных целей, но при этом пошли на такие уступки, которых не могли и не хотели извинить друг другу.


***


Эрфуртский визит знаменателен еще и тем, что после него Александр вновь возвратился к мысли о проведении либеральных реформ в России. К этому побудило его сближение со Сперанским. В 1806 году первые сотрудники императора удалились от него один за другим. Однажды в связи с болезнью Кочубея Сперанский был послан с докладом к императору. Александр, уже знавший расторопного статс-секретаря Кочубея, был изумлен искусством, с каким тот составил и прочитал доклад. С тех пор они сблизились. Отправляясь на свидание с Наполеоном в Эрфурт, император взял с собой Сперанского для докладов по гражданским делам. В Эрфурте Сперанский, отлично владевший французским языком, сблизился с представителями французской администрации, присмотрелся к ним и многому от них научился. Раз на балу, говорят, император спросил Сперанского, как ему нравятся чужие края в сравнении с отечеством. "Мне кажется, - ответил Сперанский, - здесь установления, а у нас люди лучше". - "Воротившись домой, - заметил император, - мы с тобой много об этом говорить будем". По возвращении в Россию Сперанский назначен был товарищем министра юстиции и вместе с императором начал работать над общим планом государственных реформ. Как позже вспоминал сам Сперанский, они вдвоем проводили целые вечера в чтении разных сочинений, касавшихся улучшения государственного устройства, и в обсуждении их. Итогом этих упражнений стал план всеобщего государственного образования. По словам Сперанского, "весь разум его плана состоял в том, чтобы посредством законов учредить власть правительства на началах постоянных и тем сообщить действию этой власти более достоинства и истинной силы". План предусматривал, во-первых, уравнение всех русских сословий перед законом (крестьяне должны были получить свободу без земли) и, во-вторых, новое устройство местного и центрального управления-на земских и выборных началах со строгим разделением властей законодательной, исполнительной и судебной. План составлялся с необычайной быстротой: он начат был в конце 1808 года и в октябре 1809 года уже лежал готовый на столе императора. Гораздо более трудностей встретил Сперанский при осуществлении своего замысла. Впрочем, в полном объеме задуманные преобразования и не могли быть тогда осуществлены. Все, что успел сделать Сперанский, касалось главным образом центрального управления. 1 января 1810 года был открыт преобразованный Государственный совет. Этот совет должен был отныне сделаться главным совещательным органом при государе. Здесь надлежало обсуждать все подробности государственного устройства, насколько они требуют новых законов. Вслед за Государственным советом преобразованы были по плану Сперанского министерства, учрежденные манифестом 8 сентября 1802 года. За прошедшие годы открылся двойной их недостаток: отсутствие точного определения ответственности министров и неправильное распределение дел между министерствами. В 1811 году было опубликовано "Общее учреждение министерств", определившее состав и делопроизводство министерств и подробности министерского управления. Оба акта были настолько хорошо продуманы, что порядок, ими установленный, продолжал действовать более ста лет вплоть до революции. Следующей по очереди должна была идти реформа Сената, но по разным причинам, как внутренним, так и внешним, дело преобразований опять затормозилось. Тем временем между Александром и Сперанским наступило охлаждение. В марте 1812 года последний получил отставку и был сослан в Нижний Новгород. Вслед за тем внешние события вновь надолго отвлекли внимание Александра от внутренних дел.


***


Отношения с Францией после эрфуртского свидания императоров постепенно ухудшались. В 1809 году Наполеон нанес четвертое за последние тринадцать лет тяжелое поражение Австрии. Западная Галиция была отторгнута от нее и присоединена к герцогству Варшавскому. На повестку дня вновь встал вопрос о восстановлении Польши. Александр с большой твердостью протестовал против этого, предлагал подписать конвенцию об отказе обеих империй от восстановления Польши. Наполеон не откликнулся на это предложение, и Александр почувствовал угрозу. В начале 1811 года резко выдвинулся вопрос о защите русских интересов против французской торговой политики. Александр, вопреки требованиям Наполеона, разрешил нейтральным судам заходить в русские порты и выгружать английские товары. Он пошел еще дальше, подписав в декабре 1810 года новый русский тариф, установивший почти запретительные пошлины на предметы роскоши, то есть на главную часть французского ввоза, решительно нарушив таким образом Тильзитский договор. Ознакомившись с этим тарифом в январе 1811 года, Наполеон стал всерьез думать о неизбежной войне с Россией. Союзником Франции в этой новой грандиозной войне должна была стать вся порабощенная им Европа.


Уже в 1811-году Наполеон начал постепенно стягивать к границам России огромную армию. О подготовке к войне хорошо знали в Петербурге. Русские войска собирались у Немана и готовились к отпору. 9 апреля 1812 года Александр выехал к армии, 14-го он прибыл в Вильно. Время до конца месяца прошло в смотрах и в соображении предстоящих действий. В конце апреля в ставку прибыл с письмом от Наполеона граф Нарбонн. Приняв его, Александр сказал, указывая на лежавшую перед ним карту России: "Я не ослепляюсь мечтами; я знаю, в какой мере император Наполеон обладает способностями великого полководца, но на моей стороне пространство и время. Во всей этой враждебной для вас стране нет места, которое оставил бы я без сопротивления прежде, нежели соглашусь заключить постыдный мир. Я не начну войны, но не положу оружия, пока хоть один неприятель будет оставаться в России".


Однако такими угрозами уже нельзя было остановить войну. Утром 12 июня наполеоновская армия начала переправляться через Неман в районе Ковно. Известие о переправе пришло в Вильно в ночь с 12 на 13 июня.


Александр в это время находился на балу. Министр юстиции Балашов тихонько, доложил ему о начале войны. Александр повелел Балашову сохранять эту весть в тайне, оставался на балу еще около часа, а потом провел в трудах большую часть ночи. В это время был подписан приказ к армии. В нем говорилось, что война будет продолжаться до тех пор, пока "хоть один неприятельский воин будет оставаться в нашей земле".


***


Война, к которой так долго готовились и которую так очевидно ждали, началась с крупных провалов и неудач. План обороны разрабатывал прусский генерал Фуль, которого император ставил очень высоко и почитал за гениального стратега. Под Дрисой был устроен укрепленный лагерь, где предполагалось сосредоточить до 120 тысяч человек для защиты дорог, идущих на Москву и Петербург. Вторая армия, расположенная на большом расстоянии от первой, должна была, по мысли Фуля, напасть на Наполеона в тот момент, когда он приступит к осаде Дрисского лагеря. Наполеон, имевший огромный перевес в силах, шутя разрушил этот наивный план. 16 июня французы заняли Вильну. В тот же день Александр отдал приказ второй армии идти на соединение с первой, а если это невозможно, то продвигаться к Минску и Борисову.


Первая армия тем временем отходила к Дрисе и 27 июня вступила в Дрисский лагерь. Александр принялся объезжать укрепления во всех направлениях. После Аустерлица он старался не высказывать своего мнения по военным вопросам, больше молчал, вслушивался в речи генералов и всматривался в их лица. Общий вывод был неутешительный: все в один голос говорили, что Дрисский лагерь бессмысленная выдумка и что нужно уходить из этой ловушки, не теряя времени. Все выступали против плана Фуля, но ничего толкового не предлагали взамен. В конце концов император принял настоятельные доводы Барклая-де-Толли, который советовал отступать, ибо генеральная битва у границ могла окончиться только поражением.


4 июля первая армия вышла из Дрисского лагеря по направлению к Витебску. В Полоцке Шишков, Балашов и Аракчеев подали Александру записку, в которой указали на неудобство его дальнейшего пребывания в войсках. Александр, впрочем, и сам уже понял это. Не приняв командования, он связывал своим присутствием Барклая, вынужденного постоянно оглядываться на мнение двора. 6 июля был получен мирный трактат с Англией, а 7 июля государь выехал в Москву. Прощаясь, он будто бы сказал Барклаю: "Доверяю вам свою армию. Не забывайте, что другой у меня нет".


Сделав однодневную остановку в Смоленске, Александр 11 июля приехал в Москву, где его с нетерпением ждали. Вся столица была охвачена невиданным патриотическим порывом. Многие жители отправились на Поклонную гору в надежде испросить позволения выпрячь лошадей из царской коляски и нести ее на себе. Тысячи людей разного звания отправились пешком по Смоленской дороге, сокращая время удалыми русскими песнями. Александр, уклоняясь от торжественной встречи, пожелал въехать в столицу ночью. Однако, несмотря на то, вся дорога с последней станции до заставы была полна народа, так что от взятых многими фонарей было светло как днем.


12 июля, едва лишь стала заниматься заря, народ повалил на Красную площадь; все уже знали о приезде государя. С восходом солнца, ярко сиявшего в этот торжественный день, Кремль наполнился народом. Александр вышел из дворца в Девять часов, и в то же мгновение раздался звон колоколов и громогласное "Ура!". Александр остановился на Красном крыльце, растроганный зрелищем, напоминавшим времена Минина и Пожарского. Через несколько минут он пошел к Успенскому собору. Народ провожал его криками: "Отец наш! Ангел наш! Да сохранит тебя Господь Бог!"


15 июля назначено было собраться дворянам и купечеству в залах Слободского дворца. Войдя в залу дворянского собрания, Александр, встреченный с восторгом, объяснил в кратких словах положение государства и напомнил, что уже не раз оно было обязано своим спасением дворянам. Он закончил словами: "Настало время для России показать свету ее могущество! Я твердо решил истощить все средства моей обширной империи прежде, нежели покоримся высокомерному неприятелю. В полной уверенности взываю к вам: вы, подобно вашим предкам, не позволите восторжествовать врагам, этого ожидают от вас Отечество и государь!" В ответ раздались крики: "Готовы умереть за тебя, государь! Не покоримся врагу! Все, что имеем, отдаем тебе!" Многие плакали. Александр, сам чрезвычайно растроганный, сказал: "Иного я не ожидал от вас. Вы оправдываете мое о вас мнение". Потом, перейдя в залу, где собралось купечество, Александр объявил депутатам, что для отражения неприятеля требуются значительные денежные средства. По отбытию императора в продолжение двух часов купечество подписалось на полтора миллиона рублей.


В ночь с 18-го на 19-е император выехал из Москвы и прибыл в Петербург 22 июля. Первой заботой Александра по возвращении было назначить нового главнокомандующего. Выбор его он доверил особому комитету, члены которого собрались на заседание 5 августа. С общего согласия рекомендована была кандидатура Кутузова. 8 августа император, после некоторого колебания, утвердил это решение. "Я не мог поступить иначе, - объяснил он сестре Екатерине Павловне, - как выбрать из трех генералов одинаково мало способных быть главнокомандующими (то есть Барклая-де-Толли, Багратиона и Кутузова. - К. Р.) того, на которого указывал общий голос". Своему генерал-адъютанту Комаровскому император сказал еще откровеннее: "Публика желала его назначения, я его назначил. Что же касается меня, то я умываю руки". Известно, что Александр не любил Кутузова со времен Аустерлицкого сражения. Впрочем, это не мешало государю отдавать должное его заслугам. Так, по заключении Бухарестского мира, завершившего успешную войну с Турцией, фельдмаршал был пожалован в графы, а 29 июля - в светлейшие князья.


***


От начала войны до назначения Кутузова Александр принимал самое ближайшее участие в распоряжении военными действиями. Вынужденный назначить Кутузова, он вполне сознательно удалился на второй план, уступив другому дело спасения Отечества. С этой минуты война шла независимо от его воли. Он мучился и страдал, видя неудачи русского оружия, но не позволял себе вмешиваться в ход событий. Мало кто знал, чего стоили Александру эти пять месяцев вынужденного бездействия.


7 сентября он получил через Ярославль краткое донесение графа Ростопчина о том, что Кутузов решил оставить Москву. Пишут, что Александр удалился к себе в кабинет, и всю ночь камердинер слышал его шаги. Утром он вышел из кабинета, и все заметили в волосах у императора много седых прядей. Императрица-мать и брат Константин упрекали Александра, что он не спешит заключить мир с Бонапартом. Патриоты, напротив, ставили ему в вину унизительные поражения. Повсюду Александра встречали недоумевающие злые люди и смущенные взгляды. Сестра Екатерина Павловна писала ему из Ярославля: "Занятие Москвы французами переполнило меру отчаяния в умах, недовольство распространено в высшей степени, и вас самого отнюдь не щадят в порицаниях... Вас обвиняют громко в несчастий нашей империи, в разорении общем и частном - словом, в утрате чести страны и вашей собственной".


В армии боялись, что Александр уступит Наполеону окончательно и заключит мир по его воле. Но Александр не собирался мириться. Полковнику Мишо, который привез официальное известие о взятии Москвы французами, он сказал: "Истощив все средства, которые в моей власти, я отращусебе бороду и лучше соглашусь питаться картофелем с последним из моих крестьян, нежели подпишу позор моего Отечества и дорогих моих подданных, жертвы коих умею ценить". А на другой день он писал шведскому наследному принцу Бернадоту: "После этой раны все прочие ничтожны. Ныне, более, нежели когда-либо, я и народ, во главе которого я имею честь находиться, решились стоять твердо и скорее погрести себя под развалинами империи, нежели примириться с Аттилою новейших времен".


Пять недель пребывания Бона-парта в Москве были для Александра самым страшным испытанием после II марта 1801 года. 15 сентября, в день коронации, уличная толпа встретила императора мрачным молчанием. Никогда в Жизни не забуду этих минут, - писала графиня Эдлинг, - когда мы поднимались по ступеням в собор, следуя среди толпы, не раздалось ни одного приветствия. Можно было «слышать наши шаги, и я нисколько не сомневалась, что достаточно было малейшей искры, чтобы все кругом воспламенилось. Я взглянула на государя, поняла, что происходит в его душе, и мне показалось, что колени мои подгибаются". Александр старался как можно меньше видеть людей, запирался у себя в кабинете, забывал подписывать важные бумаги. Он казался теперь сутулее, чем всегда, и свойственная ему обворожительная улыбка все реже появлялась на его лице.