Николай Герасимович Кузнецов. Накануне

Вид материалаКнига
Подобный материал:
1   ...   29   30   31   32   33   34   35   36   ...   40

ДИПЛОМАТЫ



В ноябре 1940 года советская делегация во главе с В.М.Молотовым уезжала

в Берлин. На проводы было приглашено много ответственных работников. Среди

них был и я. За час до отъезда на перроне Белорусского вокзала собралось

много провожающих. Всем бросились в глаза военные, одетые в серые шинели

немецкого образца с блестящими золотыми погонами. Только военно-морской

атташе Германии фон Баумбах был в черном. Завидя меня, он подошел и щелкнул

каблуками. Немец сиял. Надо признаться, к тому было достаточно оснований.

Легкие победы в Европе следовали одна за другой. Дания, Норвегия, Бельгия,

Голландия... Обойдя линию Мажино, немцы вклинились во Францию и вынудили ее

капитулировать. Снимки, на которых ухмыляющийся Гитлер поднимается в

исторический вагон в Компьенском лесу, где некогда Германия подписала

капитуляцию, печатались во всех немецких газетах. Англия, пережив тяжелое

поражение в Дюнкерке, опасалась высадки немецкого десанта на островах.

Педантичный, на английский манер, Черчилль приказал нарушить его покой в

любое время суток, если вдруг появится опасность. Кое-кто уже рисовал

мрачную картину эвакуации англичан с острова далеко за океан. Победа над

основным противником - Англией, казалось, была близка, и Гитлер рисовал себе

радужную картину завоевания и раздела мира. Вот почему Баумбах не мог скрыть

своего превосходного настроения. Он познакомил меня с теми немецкими

военными, которых я еще не знал. Видно, они прибыли в СССР с особыми

полномочиями.

Фон Баумбах начал хвастливый разговор о легких победах немецкого флота

при захвате Осло и Нарвика, о новом выгодном положении немецких подводных

лодок при базировании их в портах Франции, об огромном тоннаже пущенных ими

на дно в последние месяцы торговых судов.

Тем временем перрон уже заполнился высокопоставленными лицами. Толпа

гудела, как улей. Не за горами была зима, но вечер выдался тихий, ясный и

теплый.

Советская делегация ехала в Берлин, чтобы заявить Гитлеру о его

непонятном и недопустимом поведении в Румынии, Болгарии и Финляндии.

Назревал дипломатический конфликт и охлаждение в отношениях. Заключенный

договор уже не выдерживал испытания временем. Однако тонкости этого дела

знали еще немногие. Только в папке В.М.Молотова да работников НКИД были под

большим секретом подобраны материалы, говорящие о нарушениях договора, и

тезисы предлагаемых переговоров.

Когда поезд тронулся, все стали разъезжаться. Я проехал в наркомат, где

меня ждали срочные дела...

Бывая в Кремле, я мельком слышал отдельные замечания И.В.Сталина или

В.М.Молотова, что немцы стали вести себя по отношению к нам хуже, чем

раньше. Однако серьезного значения этому пока не придавалось.

Мне было известно, что в Германию мы поставляем зерно, нефть, марганец.

Наши представители закупали у нее нужные нам механизмы, оборудование и

приборы. Для Военно-Морского Флота приобретались большие плавучие краны. Они

были необходимы для установки корабельной и береговой артиллерии крупного

калибра. Правда, фирма "Демаг" еще не успела поставить нам ни одного крана.

Одним словом, провожая делегацию, я не думал, что именно ее поездка станет

переломным моментом в наших отношениях с Германией и что договор вскоре

превратится в простой клочок бумаги. Гитлер уже начал свои

разглагольствования о мировом господстве, о неизбежном поражении Англии... А

Молотову, высказавшему удивление по поводу посылки немецкой миссии в Румынию

и концентрации немецких войск в Финляндии, фюрер объяснил: дескать, миссия в

Румынию послана по просьбе Антонеску, а войска через Финляндию следуют в

Норвегию. Но факты говорили о другом. Немцы прочно оседали на наших

границах.

И. В. Сталин в ту пору стал более открыто высказывать недовольство

поведением Гитлера: мол, немцы просят больше поставок, а сами нарушают свои

обязательства да к тому же еще ведут подозрительную возню на границах.

Наши представители - моряки - доносили из Германии, что их стали

ограничивать в передвижении по стране, отказались показать те объекты,

которые раньше сами предлагали осмотреть.

Баумбаха, еще более любезного, чем прежде, начали вдруг подозрительно

интересовать сведения о нашем флоте. Однажды он "поинтересовался" данными об

условиях плавания по Северному морскому пути. Я приказал морякам впредь

отказывать в удовлетворении подобного любопытства.

Исходя из международной обстановки, партия и правительство принимали

самые энергичные меры для укрепления обороноспособности страны. На нужды

обороны выделялись, по существу, неограниченные средства. Промышленность

резко увеличила выпуск новых самолетов, танков, различных орудий и кораблей

(кроме крупных). Это сыграло большую роль в годы войны и в конечном итоге

обеспечило нашу победу, несмотря па трудности, связанные с перебазированием

заводов в восточные районы. Однако, заботясь об укреплении

обороноспособности страны, наш наркомат и Главный морской штаб все еще не

имели четких указаний относительно повышенной боевой готовности флотов, о

предполагаемых совместных действиях флота с другими родами войск.

В самом конце 1940 года я докладывал правительству о базировании

кораблей на Балтике. Зима стояла на редкость суровая. Все базы, включая

Таллин, замерзли. Речь шла об использовании Балтийским флотом Либавы.

Пользуясь случаем, я попытался выяснить точку зрения руководства на

возможность конфликта с гитлеровской Германией, сказав, что флоту нужна

ориентировка в этом вопросе.

- Когда надо будет, получите все указания, - коротко ответил Сталин.

По характеру работы мне приходилось встречаться с иностранными

дипломатами. Летом 1940 года, в дни поражения Франции, к нам в наркомат

приехал французский военный атташе генерал Пети. Я не знал его близко, но не

раз беседовал с ним на дипломатических приемах. Пети был общительным

человеком, и я чувствовал, что он относится к Советскому. Союзу

доброжелательно. В лице фашистской Германии он видел не только военного

противника Франции - он искренне ненавидел фашизм.

Генерал Пети тяжело переживал национальную катастрофу своей страны.

Когда суверенной Франции не стало, он был вынужден оставить дипломатический

пост в Москве и возвратиться на родину.

Когда Пети вошел в мой кабинет - он приехал проститься, - лицо его было

бледным. Я пригласил его сесть. Хотелось сказать что-нибудь утешительное.

- Понимаю, что вам приходится ехать домой в печальной обстановке, но вы

солдат и, надеюсь, мужественно перенесете все испытания.

Пети встал. На глазах его появились слезы. Он не скрывал их. Мы

попрощались.

В дальнейшем, оставив военную службу, Пети не изменил своего отношения

к Советскому Союзу.

Бывали разговоры и совсем иного плана. Вечером 7 ноября 1940 года - в

этот день обычно устраивались большие приемы в особняке НКИД на

Спиридоньевке - к подъезду одна за другой подкатывали машины. В большом зале

и в боковых комнатах собралось много народа. Здесь были и дипломаты воюющих

стран и нейтралы. События в Европе давали о себе знать: преобладали военные

мундиры. Гости размещались по неписаному правилу: ближе к хозяину -

представители крупных держав, подальше - представители малых стран. Наше

положение было выгодным и вместе с тем щекотливым: Советский Союз тогда не

участвовал в войне, и мы могли, следовательно, беседовать с представителями

той и другой стороны. Надо было держаться учтиво, однако никому не выражать

открытого сочувствия.

Я знал, что ко мне непременно подойдут военно-морские атташе Англии и

Германии. Каждый постарается рассказать какую-нибудь новость,

характеризующую его страну с наиболее благоприятной стороны, и будет

внимательно следить, какое это произведет впечатление.

Ко мне действительно подошел немецкий военно-морской атташе фон

Баумбах, поздравил с праздником, а самого, вижу, так и распирает от желания

похвастаться немецкими победами: время для этого было подходящее. Английский

флот переживал тогда тяжелые дни. Немецкая авиация бомбила его, ставила мины

в английских водах. Флот искал убежища в отдаленных портах империи. Баумбах

начал выкладывать свои "новости". Помнится, я прервал его вопросом: -А вы не

жалеете, что вам не приходится принимать непосредственного участия в морских

операциях?

Передо мной был далеко не молодой человек, с морщинами на лице, редкими

волосами, с погонами капитана первого ранга. Вероятно, он давно мечтал об

адмиральском чине. - Морское командование считает этот пост сейчас очень

важным и едва ли согласится на мой перевод, - ответил фон Баумбах.

В толчее не заметив немца, ко мне приблизился английский морской

атташе. Он столкнулся с Баумбахом лицом к лицу и резко повернул в сторону:

противнику не полагается подавать руки, надо делать вид, что не замечаешь

его. Я видел, что англичанин остановился вблизи нас и ждал возможности

отдать долг вежливости. Закончив разговор с Баумбахом, я пошел навстречу

англичанину: ничего не поделаешь, дипломатия! Английский атташе был сдержан,

не то что фон Баумбах, который готов был долго еще рассказывать о

необыкновенных успехах немцев в Атлантике и Средиземном море.

Баумбах покинул нашу страну накануне нападения немецкой армии на

Советский Союз. Адмиральской карьеры он так и не сделал. В годы войны в

печати проскользнула заметка, в которой говорилось, что капитан фон Баумбах

расстрелян по приказу Гитлера за то, что неправильно информировал его о

действительной мощи советского флота.

Насколько достоверна была эта заметка, судить не берусь, но больше о

Баумбахе ничего не слышал.

На том же приеме ко мне подошел наш известный генерал, бывший граф,

А.А.Игнатьев. Он был в форме. По-военному вытянулся, щелкнул каблуками и

доложил:

- Генерал-майор Игнатьев.

Неподалеку от нас с кем-то беседовала его жена. - Наташа, иди сюда, -

обратился к ней Игнатьев. В то время он уже был достаточно известен своей

книгой "50 лет в строю". Привязанность к Родине у бывшего графа пересилила

его подозрительное отношение к большевикам. А. А. Игнатьев тесно сблизился с

определенными кругами нашей интеллигенции и до конца своих дней оставался

горячим патриотом своей Отчизны.

- А ведь мы с вами, кажется, знакомы? - спросил я Игнатьева. -

Извините, запамятовал.

- Однажды случай свел меня с вами в Париже, - пояснил я.

Пришлось напомнить, как на улице Гренель, где размещалось советское

посольство, меня представил ему секретарь атташе Бяллер. А.А.Игнатьев, как

посредниц нашего торгпредства, спешил в какую-то французскую фирму.

Алексей Алексеевич рассмеялся и, кажется, готов был рассказать о своей

деятельности в Париже, но, метнув в сторону взгляд и заметив кого-то,

извинился и, выпрямив свою еще довольно статную фигуру, направился туда.

Старые дипломаты не могут подолгу задерживаться на одном месте: это

непроизводительная трата времени. Им требуется всех повидать, со всеми

поздороваться, переброситься с каждым хотя бы двумя-тремя словами. Таким я

видел его еще не один раз. Мы договорились с Игнатьевым как-нибудь

встретиться и поподробнее поговорить. Но такая встреча не состоялась. А

жаль! Этот на редкость любознательный человек мог бы рассказать много

интересного. Я виделся с ним еще несколько раз в дни больших приемов.