Geum.ru

Игра в бисер Издательство "Художественная литература", Москва, 1969

Вид материалаЛитература
Подобный материал:
1   ...   32   33   34   35   36   37   38   39   ...   58

Кнехта, С ясной душой он явился па зов и, сосредоточенно

серьезный, ответил на рукопожатие членов Верховной Коллегии,

встретивших его чем-то похожим на братские объятия. Сообщив о

назначении его Магистром Игры, ему приказали через два дня для

принятия присягни посвящения в сан явиться в торжественный зал,

тот самый, где так недавно заместитель покойного Магистра

председательствовал на столь мучительном торжестве, походя на

пышно украшенное жертвенное животное. По традиции день,

оставшийся до посвящения, отводился точно предписанному и

проводящемуся по строгому ритуалу изучению формулы присяги и

"Малого устава Магистров", которое сопровождалось медитацией,

непременно в присутствии и под руководством двух членов

Верховной Коллегии, на сей раз это были канцлер Ордена и

Magister mathematicae{2_6_03}. В этот, такой напряженный день,

во время отдыха после трапезы Иозеф вспомнил, как его принимали

в Орден и как его готовил к этому Магистр музыки. По теперь

ритуал приема не вводил его, как ежегодно сотни других, через

широкие ворота в лоно большой общины: теперь его пропускали

через игольное ушко в самый узкий высший круг, круг Магистров.

Позднее Кнехт признался престарелому Магистру музыки, что в те

дни интенсивного самоиспытания ему не давала покоя одна мысль,

одно вздорное маленькое наваждение: он страшился той минуты,

когда кто-нибудь из Магистров намекнет ему, сколь необычайно

молодым он удостаивается высшего сана. Ему пришлось напрячь все

силы, дабы справиться с этим страхом, с этой ребячливо-суетной

мыслью, с не отступавшим от него желанием: в случае, если

кто-нибудь намекнет на его возраст, ответить: "Так дайте мне

спокойно состариться -- я этого повышения не добивался".

Впрочем, дальнейший ход самоиспытания показал ему, что

подсознательно он был не так уж далек от мысли о подобном

назначении и даже желал его. Признавшись себе в этом, он постиг

и преодолел суетность своей мысли, и на самом деле ни в тот

памятный день, ни позднее никто из коллег не сказал ни слова о

его возрасте.

Но тем оживленнее комментировалось и критиковалось

избрание нового Магистра Игры в кругу, из которого вышел сам

Кнехт. Подлинных противников у него не было, но имелись

соперники, и среди них некоторые старше его годами; к тому же в

том кругу никто не намеревался одобрить подобный выбор иначе

как в результате определенной борьбы и испытаний или, по

меньшей мере, после чрезвычайно пристального и придирчивого

наблюдения. Вступление в должность и первое время в должности

почти всегда означают для нового Магистра путь через чистилище.

Инвеститура Магистра не составляет общественного

торжества, ломимо Воспитательной Коллегии и руководства Ордена,

на церемонии присутствуют только старшие ученики, кандидаты и

все должностные лица той дисциплины, которая получает нового

Магистра. Во время самого торжества в праздничном зале Магистр

Игры приносит присягу, принимает знаки отличия своего сана

(несколько ключей и печатей), затем глашатай Ордена надевает на

него облачение -- особую праздничную ризу, в которой Магистру

надлежит выступать в торжественных случаях, главным образом в

дни ежегодной публичный Игры. В этом акте отсутствуют, правда,

шум и легкое опьянение публичных празднеств, по своей природе

он тяготеет к обрядовой строгости и сдержанности, зато наличие

в полном составе членов двух высших Коллегий сообщает ему

сверхобычное достоинство. Маленькая республика адептов Игры

получает нового предстоятеля, который должен ее возглавить и

представлять в Верховной Коллегии, а это -- редкое событие;

быть может, школяры и младшие студенты не вполне осознают его

важность и видят в нем лишь церемонию и радость для глаз,

однако все "стальные отлично понимают серьезность этого акта,

ибо достаточно вжились в свою общину и воспринимают все, что

происходит, как имеющее касательство непосредственно к ним. На

этот раз торжество было омрачено не только смертью предыдущего

Магистра, но и всем неудачным ходом ежегодной Игры, а также

трагедией заместителя Магистра, Бертрама.

Посвящение нового Магистра совершили глашатай Ордена и

старший Архивариус Игры, вместе они подняли праздничную ризу и

возложили ее на плечи нового Магистра Игры. Краткую

торжественную речь произнес Magister grammaticae{2_6_04},

преподававший классическую филологию в Койпергейме, затем

назначенный элитой представитель Вальдцеля передал Кнехту ключи

и печати, а рядом с органистом все увидели седовласого Магистра

музыки. Он прибыл к инвеституре, чтобы лицезреть посвящение

своего любимца, и неожиданным своим появлением настроить его на

радостный лад, а может быть, и дать ему тот или иной совет.

Больше всего старцу хотелось самому сыграть торжественную

мессу, но это было уже свыше его сил, и потому он уступил место

за органом органисту Селения Игры, однако сам стоял позади и

переворачивал ноты. С благоговейной улыбкой взирал он на

Иозефа, видел, как тот принял облачение и ключи, как произнес

клятву, а затем обратился с небольшой речью к своим будущим

сотрудникам, чиновникам и ученикам. Никогда ранее старец не

испытывал такого чувства любви к этому мальчику Иозефу, никогда

тот так его не радовал, как ныне, когда он почти и не Иозеф

более, а только носитель облачения и сана, смарагд в короне,

столп в здании иерархии. Но с глазу на глаз ему удалось

поговорить со своим Иозефом лишь несколько минут. Улыбнувшись

своей светлой улыбкой, он поспешил внушить ему:

-- Ближайшие две-три недели -- самые ответственные, они

потребуют от тебя огромных усилий, но тебе надо их преодолеть.

Помни всегда о главном, упущенные частности сейчас не играют

роли. Целиком посвяти себя элите, все остальное отметай. Тебе

пришлют двух помощников, на которых ты можешь опереться на

первых порах; один из них -- мастер йоги Александр, мне удалось

побеседовать с ним, внимательно прислушивайся к его словам, он

свое дело знает. Главное для тебя сейчас -- несокрушимая

уверенность в том, что Магистры поступили правильно, введя тебя

в свой круг; доверься им, доверься людям, которых пришлют тебе

в помощь, слепо уповай на собственные силы. К элите относись с

веселым, неизменно бдительным недоверием, она ничего другого и

не ждет от тебя. Ты победишь, Иозеф, я знаю это.

Большинство магистерских функций были хорошо знакомы

Кнехту, не раз он прислуживал или ассистировал прежнему

Магистру. Самой важной из них было руководство курсами Игры,

начиная от ученических и подготовительных, каникулярных и

гостевых, вплоть до упражнений, лекций и семинаров для элиты. К

этим обязанностям, за исключением названной последней, всякий

новый Магистр вполне подготовлен, но имеются и другие, в

которых у него обычно нет никакого опыта, и они-то должны

доставить немало забот новичку. Так оно было и с Иозефом.

Охотнее всего он приложил бы все свои силы к исполнению этих

новых, собственно магистерских обязанностей: деятельности в

Высшем Совете Воспитательной Коллегии, сотрудничеству совета

Магистров с руководством Ордена, представительству Игры и Vicus

lusorum в Верховной Коллегии. Он жаждал поскорее освоить все

эти новые для него аспекты, лишив их таким образом грозной

неизвестности, но более всего он хотел бы уединиться на

несколько недель и посвятить себя тщательному изучению устава,

всех формальностей, протоколов заседаний и тому подобного.

Он знал, что, кроме господина Дюбуа, для справок такого

рода в ею распоряжении находился также лучший знаток и учитель

магистерских форм и традиций, глашатай Ордена, хотя сам и не

Магистр, рангом ниже, однако председательствовавший на

заседаниях Верховной Коллегии и строго следивший за соблюдением

всех традиционных правил, подобно тому как это делает

церемониймейстер при княжеском дворе. Как Иозефу хотелось бы

попросить этого умного, опытного, непроницаемого в своей

изысканной вежливости человека, из рук которого он только что

принял облачение, позаниматься с ним, если бы тот жил в самом

Вальдцеле, а не в Хирсланде, куда было все же полдня пути! Как

ему хотелось убежать хотя бы ненадолго в Монпор и просить

старого Магистра музыки помочь ему усвоить все эти тонкости! Но

об этом и думать было нечего: подобные личные, "студенческие"

желания Магистру были не к лицу. Первое время Кнехту пришлось

заняться именно теми делами, о которых он думал, что они не

доставят ему никаких забот. Каждый шаг ею нового трудового дня,

каждая минута, посвященная осознанию нового своего положения,

доказывала ему: прежде всего удели внимание элите, репетиторам,

высшим ступеням обучающихся, семинарским занятиям и личному

общению с кандидатами. Это же подтверждал пример Бертрама,

которого его родная община, элита, бросила на произвол судьбы

на посту Магистра, и он боролся один, так сказать, в

безвоздушной пространстве, где и задохнулся. И слова старца,

сказанные в день инвеституры, напоминали Иозефу о том же, как и

собственные его догадки. Архив можно было предоставить

Архивариусу, начальные курсы -- начальным педагогам,

корреспонденцию -- секретарям, упущения тут не страшны. А вот

элиту ни на миг нельзя было предоставить самой себе, он целиком

должен был посвятить себя ей, навязать себя, сделать

незаменимым, убедить ее в ценности своих способностей, чистоте

своих помыслов, должен был завоевать ее, льстить ей и в конце

концов одолеть, померившись силами с любым из кандидатов,

выказавшим подобное желание, а недостатка в них не было. При

этом многое из того, что он прежде считал помехой, а именно

свое длительное отсутствие в Вальдцеле и отрыв от элиты, где он

опять стал почти homo novus{2_6_05}, оказало ему немалую

услугу. Даже его дружба с Тегуляриусом принесла пользу. Ведь

Тегуляриус, этот болезненный и остроумный аутсайдер, вовсе

лишенный честолюбия, так мало подходил для честолюбивой

карьеры, что его возможное приближение к себе новым Магистром

не ущемляло кого-либо из честолюбцев. И все же основное и

главное Кнехту надо было делать самому, дабы, изучив этот

высший, самый живой, беспокойный и восприимчивый круг людей,

проникнуть в него и обуздать, как наездник обуздывает

норовистую лошадь благородных кровей. Ведь в каждом

касталийском институте, не только в Игре, элита уже обученных,

но еще занятых свободными исследованиями и не состоящих на

службе в Коллегии или Ордене кандидатов, именуемых также

репетиторами, по сути являет собой драгоценный резерв, самый

цвет, собственно, будущее; и повсюду, не только в Селении Игры,

эти смелые представители будущей смены настроены по отношению к

новым учителям и начальству весьма критически, встречают нового

главу своего со сдержанной вежливостью, и подчинение их должно

быть завоевано личным примером и полной отдачей, их надо

переубедить, прежде чем они его признают и добровольно

подчинятся его руководству.

Кнехт принялся за эту задачу без страха, удивляясь,

однако, трудности ее, и покуда он ее решал и выигрывал эту

весьма для него напряженную, выматывающую игру, все остальные

обязанности и дела, от которых он скорее мог ожидать многих

хлопот, сами отступили на задний план, казалось, требовали от

него покамест меньшего внимания. Одному из своих коллег он

признался, что на первом пленарном заседании Верховной

Коллегии, на которое он прибыл па курьерских и после которого

отбыл тоже на курьерских, он присутствовал словно во сне и

потом ни на одну минуту мысленно не возвращался к нему -- так

без остатка захватили его текущие дела. Даже во время самого

заседания, хотя тема его интересовала и он с некоторой тревогой

ожидал, как его примут Магистры, Кнехт несколько раз ловил себя

на том, что мысли его не здесь, не среди равных ему коллег, и

он не следит за выступлениями, но он в Вальдцеле, в аудитории

Архива с выкрашенными в голубой цвет стенами, где он проводил

теперь каждые три дня семинар диалектики всего с пятью

слушателями и где каждый час требовал большего внимания и

отдачи сил, чем весь последующий день; а ведь день этот был

нелегок, и от налагаемых им обязанностей некуда было скрыться,

ибо к молодому Магистру, о чем его заранее предупредил старый

Магистр музыки, был приставлен "подгоняла", проверявший его

действия час за часом, то советуя, как распределить

обязанности, то оберегая от односторонних увлечений и излишней

траты сил. Кнехт испытывал чувство благодарности к этому

человеку и еще большее -- к другому посланцу Ордена, именитому

мастеру медитации. Звали его Александром, он заботился о том,

чтобы занятый до предела Кнехт ежедневно трижды уделял время

для "малых" или "кратких" упражнений в медитации,

последовательность и длительность каждого из которых,

рассчитанная до минуты, должны были соблюдаться со скрупулезной

точностью. С обоими, как с педелем, так и с "созерцателем" из

Ордена, он перед вечерней медитацией обязан был подвести итог

своего трудового дня, отмечая успехи и недочеты, "слушать свой

собственный пульс" -- как это называют инструкторы медитации,

то есть проверять и измерять самого себя, свое положение и

состояние, распределение сил, свои надежды и заботы, объективно

оценивать весь свой день, не оставляя на следующий ничего не

решенного.

И в то время как репетиторы, кто с симпатией, а кто с

готовностью воспользоваться малейшим промахом, следили за

титаническими усилиями своего Магистра, не упуская ни единой

возможности учинить ему небольшой экзамен на терпение,

сообразительность или силу ума, то подстегивая, то стараясь

затормозить, -- вокруг Тегуляриуса возникла роковая пустота.

Правда, он понимал, что Кнехт не имеет сейчас возможности

уделить ему ни времени, ни внимания, подумать о нем или принять

в нем участие, однако смириться с полным забвением, которому

предал его Иозеф, он не мог, тем более, что, казалось, он не

только с каждым днем все больше теряет друга, но и товарищи уже

косятся на него, почти с ним не заговаривают. И не удивительно:

хотя Тегуляриус и не мог служить помехой честолюбцам, все же он

не был беспристрастен, и было известно, что он пользовался

расположением молодого Магистра. Все это Кнехт мог бы себе

представить, и одна из его неотложных задач заключалась как раз

в том, чтобы вместе со всем личным и частным отмести и эту свою

дружбу, пусть только на время, но отмести. Сделал он это, как

позже признался Тегуляриусу, вовсе не сознательно и не

намеренно, он просто забыл о существовании друга, настолько

превратившись в некое орудие, что столь приватные интересы, как

дружба, стали для него немыслимыми, и если где-нибудь, скажем,

в упомянутом семинаре, перед ним вдруг возникал облик Фрица, то

это был для него уже не Тегуляриус, не друг и знакомый, не

некая определенная личность, но это был член элиты, студент,

вернее, кандидат или репетитор, некоторая часть его работы, его

задачи, один из солдат того войска, обучить которое и победить

вместе с которым было его целью. У Фрица холодок пробежал по

спине, когда он впервые услышал этот новый голос Магистра,

когда на него впервые упал этот взгляд, отчужденный и предельно

объективный, не наигранно, а подлинно объективный и страшный;

когда он понял, что человек, обращавшийся с ним так деловито и

вежливо, сохраняя при этом зоркую бдительность, -- уже не друг

его Иозеф, а только испытующий учитель, только строгий Магистр

Игры, замкнувшийся в своей должности, словно в оболочке из

сверкающей глазури, обожженной и застывшей на нем. Между

прочим, с Тегуляриусом в эти горячие дни произошел следующий

случай: измученный бессонницей и всем пережитым, он допустил на

маленьком семинаре бестактность, небольшую вспышку, -- нет, не

по отношению к Магистру, а по отношению к одному из участников

семинара, насмешливый тон которого вывел его из себя. Кнехт

заметил это, заметил также нервозное состояние провинившегося,

молча, одним движением руки, он привел его в чувство, а после

окончания занятий прислал Тегуляриусу своего, инструктора по

медитации, чтобы тот помог и несколько успокоил попавшего в

трудное положение кандидата. После полного забвения,

продолжавшегося многие недели, Тегуляриус воспринял подобную

заботу как первый признак вновь пробуждающейся дружбы; он

отнесся к ней как к знаку внимания, проявленному к нему лично,

и охотно предоставил себя в распоряжение врачующего. На самом

же деле Кнехт почти не осознавал, о ком именно он проявил

заботу, он поступил как Магистр и педагог: заметив у одного из

репетиторов повышенную раздражительность, недостаток выдержки,

он сразу же реагировал на это обстоятельство, ни на секунду не

подумав о том, что за человек этот репетитор и какое он имеет

отношение к нему лично. Когда, по прошествии нескольких

месяцев, друг напомнил Магистру об этом случае, рассказав

Кнехту, как он обрадовался тогда и как его утешил подобный знак

благожелательности, Иозеф, решительно забывший о происшествии

на семинаре, промолчал, так и не развеяв заблуждение Фрица.

Наконец-то цель была достигнута и битва выиграна, то был

немалый труд -- одолеть элиту, замучить ее муштрой, обуздать

честолюбцев, привлечь к себе колеблющихся и понравиться

высокомерным. Но теперь этот подвиг был совершен, кандидаты

Селения Игры признали своего Магистра и сдались, внезапно все

пошло легко, как будто недоставало всего лишь одной капли

масла. Педель разработал с Кнехтом последний план рабочего дня,

выразил ему одобрение Верховной Коллегии и удалился. Примеру

его последовал Александр. Вместо массажа, Кнехт снова стал по

утрам совершать прогулки, о каких-нибудь занятиях или чтении

покуда, разумеется, не могло быть и речи, но выпадали дни,

когда по вечерам удавалось немного помузицировать. При

следующем появлении в Верховной Коллегии Кнехт ясно

почувствовал, хоть никто об этом и словом не обмолвился, что

коллеги считают его выдержавшим экзамен, полной ровней себе.

Выстояв в ожесточенной схватке, потребовавшей всех его сил, он

вновь ощутил нечто похожее на пробуждение, что-то освежающее и

остужающее, протрезвлению подобное, он вдруг понял, что достиг

самого сердца Касталии, увидел себя на высшей ступени иерархии

и с поразительным хладнокровием, почти разочарованием

констатировал: и в этом весьма разреженном воздухе можно

дышать, хотя, конечно, сам он, вдыхающий его теперь так, будто

и не знал никакого другого, совершенно преобразился. То был

результат сурового испытания, словно бы выжегшего все внутри --

как не могло бы выжечь ничто иное, ни одна другая служба, ни

одно другое напряжение.

Признание элитой своего повелителя на сей раз было

выказано особым образом. Почувствовав прекращение отпора и

рождение доверия и согласия, осознав, что самое тяжелое позади,

Кнехт счел возможным приступить к избранию своей "тени". Да и

впрямь в эти минуты, после только что одержанной победы, когда

сверхчеловеческое напряжение внезапно отпустило его и он ощутил

относительную свободу, он как никогда нуждался в подобном