Игра в бисер Издательство "Художественная литература", Москва, 1969

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 29 30 31 32 33 34 35 36 ... 58

обстоятельств и, не в последнюю очередь, его бескорыстие и

личная безупречность давали немаловажную власть. Обо всем этом

Кнехт, прибыв впервые в Мариафельс, не имел никакого

представления, он не знал даже имени святого отца. Большинство

касталийцев пребывали в такой политической невинности и

слепоте, как разве что некоторые представители ученого сословия

более ранних эпох; активных политических прав и обязанностей

они не имели, газеты редко кто читал, и если такова была

позиция итаковы привычки среднего касталийца, то еще больший

страх перед актуальностью, политикой, газетой испытывали адепты

Игры, любившие смотреть на себя как на подлинную элиту, сливки

Педагогической провинции и очень пекшиеся о том, чтобы

окружавшая их весьма разреженная и прозрачная атмосфера

интеллектуально-артистического существования ничем не была бы

омрачена. Ведь при своем первом появлении в обители Кнехт не

имел дипломатического поручения, он прибыл туда как учитель

Игры и не обладал другими политическими сведениями, кроме тех,

что сообщил ему господин Дюбуа за две-три недели,

предшествовавшие отъезду из Вальдцеля. По сравнению с тем

временем он знал теперь гораздо больше, однако ж ни в коей мере

не изменил неприязни вальдцельца к занятиям политикой. И хотя в

этом отношении он много почерпнул из общения с отцом Иаковом,

но не потому, что чувствовал какую-нибудь потребность (как это

было с историей, до которой он был поистине жаден), нет, это

случилось само собой, незаметно и неизбежно.

Дабы пополнить свой арсенал и успешно решить почетную

задачу, читая святому отцу лекции de rebus

Саstaliensibus{2_5_04}, Кнехт захватил из Вальдцеля книги о

строе и истории Педагогической провинции, о системе школ элиты

и о становлении Игры в бисер. Некоторые из этих книг сослужили

ему хорошую службу двадцать лет назад в спорах с Плинио

Дезиньори (с тех пор он их в руки не брал); другие, в то время

ему еще недоступные, так как были предназначены лишь для

должностных лиц Касталии, он сам прочитал только теперь. Вот и

получилось, что в то самое время, когда область познании и

интересов его так расширилась, он был вынужден пересмотреть и

свой собственный духовный и исторический багаж, ибо нуждался в

осознании и укреплении его. Стараясь как можно яснее и проще

представить отцу Иакову самую сущность Ордена и всей

касталийской системы, он, как это и следовало ожидать, очень

скоро обнаружил самую слабую сторону своего собственного, а

потому и всего касталийского образования; выяснилось, что

представление его об исторической обстановке, создавшей в свое

время предпосылки для возникновения Ордена и всего, что за этим

последовало, более того, сделавшей это возникновение

необходимым, было весьма бледным и схематичным, оставлявшим

многое желать в смысле наглядности и стройности. Отца Иакова

можно было назвать кем угодно, только не пассивным учеником,

что и привело к весьма плодотворным коллегиальным занятиям, к

живому общению: в то время как Иозеф излагал святому отцу

историю касталийского Ордена, старый ученый в каком-то смысле

помогал ему самому впервые увидеть и пережить эту историю в

правильном освещении, прослеживая ее корни в общей истории мира

и государств. Ниже мы убедимся в том, как этот интенсивный, а

порой, благодаря темпераменту святого отца, выливающийся в

бурные диспуты обмен мнениями продолжал оказывать влияние на

Кнехта и многие годы спустя, вплоть до его последних дней. С

другой стороны, все последующее поведение отца Иакова

свидетельствует о том, как внимательно он слушая лекции Кнехта

и в какой мере он сам, в результате этих совместных занятий,

узнал, а затем и признал Касталию. Этим двум людям мы обязаны

сохранившимся до нынешнего дня согласием между Римом и

Касталией, которое началось с благожелательного нейтралитета и

обмена от случая к случаю результатами научных исследований, а

временами доходило до сотрудничества и союза. В конце концов,

отец Иаков пожелал, -- а ведь сперва он с улыбкой отказался от

этого, -- чтобы его познакомили и с теорией Игры; должно быть,

он почувствовал, что именно в Игре скрыта тайна Ордена, так

сказать, вера его и религия, и коль скоро он решил проникнуть в

этот, до сих пор лишь понаслышке знакомый ему и мало для него

привлекательный мир, он со всей присущей ему энергией и

хитростью двинулся в самый его центр, и если так и не стал

мастером Игры -- для этого он был просто слишком стар, -- то

гений Игры и Ордена навряд ли приобретал когда-нибудь вне

Касталии более серьезного и ценного друга, нежели великий

бенедиктинец.

Время от времени, когда Кнехт прощался с Иаковом после

очередных занятий, тот давал ему понять, что вечером будет для

него дома, напряжение занятий и пыл диспутов сменялись

спокойным музицированием, для которого Иозеф обычно приносил

клавикорды или скрипку, после чего старик садился за клавир в

мягком сиянии свечи, сладковатый запах которой наполнял

маленькую келью вместе с музыкой Корелли, Скарлатта, Телемана

или Баха, каковых они играли вместе или поочередно. Старик рано

отходил ко сну, между тем как Иозеф, освеженный этой маленькой

музыкальной молитвой, трудился потом до глубокой ночи,

насколько это дозволялось монастырским распорядком.

Помимо ученичества и преподавания у отца Иакова, не

слишком строго поставленного курса Игры и время от времени

китайского коллоквиума с настоятелем Гервасием. Кнехт был занят

еще одним довольно обширным трудом: пропустив два года, он

теперь принимал участие в ежегодных состязаниях вальдцельской

элиты. На заданные три-четыре главных темы необходимо было

разработать проекты Игры, причем особое внимание обращалось на

новые дерзновенные и оригинальные комбинации тем (при условии

величайшей формальной точности и корректности), и в этом

единственном случае конкурентам дозволялось выходить за рамки

канонов, иначе говоря, пользоваться новыми, еще не вошедшими в

официальный кодекс и алфавит Игры шифрами. Благодаря этому

подобные состязания, наряду с ежегодной публичной Игрой,

превращались в самое волнующее событие Viciis Ilisorum --

соревнование кандидатов, имевших наибольшие шансы ввести новые

знаки Игры, а наивысшее отличие, чрезвычайно редкое, между

прочим, состояло не только в том, что партия победителя

разыгрывалась публично; но предложенные им дополнения к

грамматике и языковому богатству признавались официально, а

затем включались в архив и язык Игры. Когда-то, примерно лет

двадцать пять назад, этой редкой чести удостоился{2_5_07}

великий Томас фон дер Траве{2_5_06}, нынешний Magister Ludi, за

его новые аббревиатуры алхимических Значений знаков Зодиака, да

и вообще в дальнейшем Магистр Томас многое сделал для познания

и освоения алхимии как весьма поучительного тайного языка. На

сей раз Кнехт отказался от использования новых игровых

значений, которых у него, как у всякого кандидата, имелся

определенный запас, не воспользовался он и возможностью

выказать свою приверженность психологическому методу Игры,

чего, собственно, следовало от него ожидать. Он построил партию

хотя и весьма современную и своеобычную по своей структуре и

тематике, однако прежде всего поражающую своей прозрачной и

ясной классической композицией и строго симметричным, скупым на

орнаментовку, старомодно-изящным исполнением. Возможно,

причиной тому послужила его отдаленность от Вальдцеля и Архива

Игры, но, возможно, и занятость историческими штудиями, а может

быть, он сознательно или бессознательно руководился желанием

так стилизовать свою партию, как это более всего отвечало бы

вкусу его учителя и друга, отца Иакова. Мы этого не знаем.

Выше мы употребили выражение "психологический метод Игры",

которое, может быть, не будет понято всеми читателями, однако

во времена Кнехта это было ходовое словечко. Должно быть, во

все периоды среди посвященных в Игру существовали различные

течения, моды, шла борьба между разными взглядами и

толкованиями, а в ту эпоху можно выделить два основных

воззрения на Игру, вокруг которых и разгорались основные споры

и дискуссии. Тогда различали два типа Игры -- формальный и

психологический, и нам известно, что Кнехт, как и Тегуляриус,

избегая спорить из-за слов, принадлежали, однако, к сторонникам

и поборникам второго, только Кнехт предпочитал говорить не о

"психологическом", а о "педагогическом" типе Игры. Формалисты

от Игры все свои старания прилагали к тому, чтобы из предметных

тем каждой партии, математических, языковых, музыкальных и тому

подобное, создать сколь возможно плотную, закругленную,

формально совершенную целостность и гармонию. Напротив,

психологическая школа добивалась единства и гармонии,

космической законченности и совершенства не столько через

выбор, систематизацию, переплетение, сопряжение и

противопоставление тем, сколько через следующую за каждым

этапом игры медитацию, на которую здесь переносились главные

акценты. Подобная психологическая, или, как Кнехт любил

говорить, педагогическая. Игра не создавала внешнего

впечатления совершенства, но направляла играющего посредством

ряда точно предписанных медитаций к восчувствованию

совершенного и божественного.

"Игра, какой я ее вижу, -- писал как-то Кнехт старому

Магистру музыки, -- замыкает в себе играющего после завершенной

медитации, как поверхность сферы свою сердцевину, и под конец

заставляет его почувствовать, что некий безупречно стройный и

гармонический мир принял его в себя и изъял из мира случайного

и запутанного".

Но та партия, которую Кнехт представил на суд, по

структуре своей была формальной, не психологической. Возможно,

он тем самым хотел доказать руководству, да и самому себе, что,

находясь в Мариафельсе и занятый своей дипломатической миссией,

он нисколько не утратил остроты, гибкости, элегантности,

виртуозности игровых навыков, и, надо признать, он доказал это:

Последнюю отделку и чистовую запись своего проекта Игры,

которую можно было выполнить только в самом Вальдцеле, в

Архиве, он поручил своему другу Тегуляриусу, кстати говоря,

тоже участнику состязаний. Иозеф сам передал все материалы

другу, тщательно обсудив с ним проект, просмотрел он и проект

Тегуляриуса -- ему удалось заполучить Фрица на три дня в

обитель, на сей раз Магистр Томас исполнил эту просьбу Кнехта,

которую тот повторял дважды. Но как ни радовался Тегуляриус

встрече, сколько ни надеялся потешить свое любопытство, он,

житель островной Касталии, чувствовал себя в монастыре

чрезвычайно неуютно; более того, этот нервозный человек чуть не

заболел от обилия непривычных впечатлений, попав внезапно в

среду людей приветливых, но простых, здоровых и несколько

грубоватых, из коих ни для одного мысли, заботы, проблемы,

мучившие Тегуляриуса, решительно ничего не значили.

-- Ты живешь на чуждой планете, -- поделился он с другом,

-- и я могу только недоуменно восхищаться тобой, выдержавшим

здесь целых три года. Твои patres весьма учтивы со мной, но все

меня здесь отталкивает, ничто не приемлет, ничто не дается,

само собой, ничто не устраивается без мук и сопротивления;

прожить здесь две недели было бы для меня адом.

Кнехту нелегко было с ним, он впервые с неприязнью, как бы

со стороны, наблюдал эту отчужденность двух Орденов, двух

миров, и понимал, что его сверхчувствительный друг своей робкой

беспомощностью производит здесь дурное впечатление. Но оба свои

проекта Игры им удалось подробно обсудить; они сделали друг

другу много критических замечаний, и, отправляясь после такой

совместной работы в другой флигель, к отцу Иакову, или в

трапезную. Кнехт испытывал ощущение, будто он из родной страны

внезапно переносился в иные края, где земля и воздух, климат и

звезды -- все было другим.

Когда Фриц уехал, Иозеф вызвал отца Иакова на откровенный

разговор о нем.

-- Надеюсь, -- ответил монах, -- что большинство

касталийцев похоже на вас, а не на вашего друга. В его лице,

видите ли, вы представили нам чуждую, вырождающуюся, слабую и,

как я опасаюсь, высокомерную породу людей. Позвольте мне и в

дальнейшем иметь дело с вами, не то я стал бы несправедлив к

касталийцам. Из-за этого несчастного, чувствительного,

сверхумного, издерганного человека мне может опротиветь вся

ваша Провинция.

-- Что ж, -- сказал Кнехт, -- в течение столетий,

очевидно, и среди бенедиктинцев попадались болезненные,

физически слабые, но зато духовно полноценные люди, каков и мой

друг. Вероятно, было неразумно с моей стороны приглашать его

сюда, где все его недостатки подмечают, очень зорко, а

достоинств не видит никто. Мне он своим приездом оказал большую

дружескую услугу. -- И он рассказал отцу Иакову о своем решении

участвовать а состязании. Патеру было приятно, что Кнехт

заступается за друга.

-- Ваша взяла! -- воскликнул он, смеясь. -- Однако,

сдается мне, что вы подбираете себе друзей, с которыми не

так-то легко ладить. -- Минуту он наслаждался замешательством

Кнехта, а потом, как ни в чем не бывало, заявил: -- На сей раз

я имею в виду другого. Вы ничего нового ле слышали о своем

друге ПлиниоДезиньори?

Удивлению Кнехта не было конца; потрясенный, он попросил

разъяснений. Дело обстояло следующим образом: в одной из своих

политических статей Дезиньори высказал резко антиклерикальные

взгляды и при этом весьма энергично нападал и на отца Иакова.

Святой отец запросил у своих друзей в католической печати

сведения о Дезиньора, из которых узнал о его ученических годах,

проведенных в Касталии, и всем известных отношениях,

связывавших вольнослушателя с Кнехтом. Иозеф тут же выпросил

статью Плинио для ознакомления, после чего и состоялся его

первый разговор с отцом Иаковом на актуальную политическую

тему, каких вообще-то у них велось рчень немного. Кнехт писал

об этом Ферромонте: "Странным и почти пугающим это было для

меня: вдруг увидеть на подмостках мировой политики фигуру

нашего Плинио и я качестве некой придачи к ней свою

собственную. Аспект, о возможности которого я доселе не

помышлял". Впрочем, отец Иаков отозвался о полемической статье

Дезиньори скорее с похвалой, во всяком случае безо всякого

раздражения, похвалил стиль и заметил, что довольно легко

распознать в нем влияние касталийской школы; обычно в

периодической печати приходится довольствоваться куда более

скромным духовным уровнем.

В это же примерно время друг Ферромонте выслал Кнехту

копию первой части своего обретшего широкую известность труда

"Использование и переработка славянской народной музыки в

творчестве немецких композиторов, начиная от Иозефа Гайдна". В

ответном послании Кнехта, между прочим, говорится: "Из твоих

занятий, в которых некоторое время мне было дозволено быть

твоим соратником, ты извлек разумные выводы: обе главы о

Шуберте, особенно та, где ты пишешь о квартетах, пожалуй, самое

солидное из всего, что я знаю, в современной музыковедческой

литературе. Прошу тебя иногда вспоминать обо мне, мой урожай

намного скромнее твоего. Как бы я ни был доволен своей здешней

жизнью -- моя миссия в Мариафельсе, кажется, выполняется не без

успеха, -- я все же время от времени ощущаю подавленность:

слишком уж длителен отрыв от нашей Провинции, вальдцельского

круга, к которому я принадлежу. Учусь я здесь многому, очень

многому, но от этого возрастает не моя уверенность и

профессиональная пригодность, а мои сомнения. Правда, и мой

горизонт расширяется. Что касается моей неуверенности, чувства

отчужденности, недостатка в радости, в доверии к себе и других

пороков, от которых я страдал особенно первые два года,

проведенные здесь, -- то теперь я спокойнее. Недавно заезжал

Тегуляриус, но как он ни радовался встрече со мной, как ни

разбирало его любопытство повидать Мариафельс, он уже чуть ли

ие на второй день готов был бежать без оглядки, так мучительно

завладела им здесь угнетенность и ощущение чужбины. Поскольку

же монастырь в конце концов являет собой достаточно

огражденный, уютный мир, приверженный к духовности, отнюдь не

тюрьму, не казарму или фабрику, я заключаю из этого

переживания, что все мы в вашей любезной Провинции куда более

избалованы и чувствительны, нежели сами об этом подозреваем".

Как раз около того времени, когда было отправлено это

письмо к Карло, Кнехт добился от отца Иакова, чтобы тот в

кратком послании касталяйскому Ордену ответил утвердительно на

известный вопрос; от себя же старый ученый приписал просьбу,

чтобы "любимого здесь мастера Игры в бисер Иозефа Кнехта",

удостоившего его privatissimum de rebus Castaliensibus{2_5_05},

оставили еще на некоторый срок в Марнафельсе.

Разумеется, в Вальдцеле сочли за честь удовлетворить эту

его просьбу. Кнехт, недавно сетовавший на то, что так далек от

"сбора урожая", получил подписанное руководством Ордена и

господином Дюбуа письмо с выражением признательности и

благодарности за выполненное поручение. Самым важным в этом

чрезвычайно официальном послании и доставившим ему наибольшую

радость (он с торжеством сообщал об этом Фрицу) была короткая

фраза следующего содержания: "Магистр Игры довел до сведения

Ордена о желании адресата возвратиться в Vicus lusorum, и Орден

согласился, по выполнении поручения, удовлетворить

ходатайство", то место Иозсф прочитал даже отцу Иакову,

признавшись, сколь оно радует его и как он страшился, что его

навсегда лишат возможности жить в Касталии и отправят в Рим.

Pater со смехом ответил:

-- Да, уж таково свойство орденских организаций, мой друг,

охотнее пребываешь в лоне их, нежели на периферии, или -- упаси

бог -- в изгнании. Советую вам поскорее забыть то немногое, что

вы узнали о политике, в чьей опасной близости вы здесь

очутились, для нее у вас нет никаких данных. Однако ж истории

не изменяйте, хотя бы она и оставалась для вас лишь побочным и

любительским занятием. Для историка, надо признать, у вас есть

все. А теперь давайте-ка, покуда вы еще в моем распоряжении,

поучимся друг у друга.

Разрешением чаще бывать в Вальдцеле Кнехт, по-видимому,

так и не воспользовался; но он слушал по радио занятия семинара

и некоторые доклады, а также передачу целых партий Игры. Сидя в

старинной гостиной монастыря, он как бы присутствовал в

торжественном зале Vicus lusorum, принимал участие в

празднестве, когда там объявлялись результаты состязаний. Он

отослал в Вальдцель не слишком своеобычную и не производящую

переворота, однако солидную и весьма изящную партию, которой он

сам знал цену, а потому ожидал похвального упоминания или же

третьей, может быть, даже второй премии. К своему удивлению, он

услышал, что ему присудили первую, и еще не успел этому

обрадоваться, как глашатай Магистра Игры своим красивым низким

голосом назвал и второго призера -- Тегуляриуса. Поистине тут

было от чего прийти в восторг: оба они рука об руку вышли

победителями из этого состязания. Не слушая далее, он вскочил и

побежал вниз по лестнице и через гулкий коридор -- на волю. В

Blog

Игра в бисер Издательство "Художественная литература", Москва, 1969