Юлия Дмитриевна Шевченко Политическая культура советской и постсоветской России: воздействие институциональных факторов диссертация
| Вид материала | Диссертация |
- Результаты и перспективы институциональной модернизации России (диагностика на основе, 155.15kb.
- Государственная кадровая политика в постсоветской россии: политические функции, модели,, 671.38kb.
- Ой и неизменной сыграло с советологией злую шутку: ее ведущие представители оказались, 397.36kb.
- Реализация экономических и институциональных интересов собственников факторов производства, 719.57kb.
- Оценка и управление стоимостью имущества промышленного предприятия, 374.33kb.
- Политическая культура и идеологические процессы в республике беларусь» «Политическая, 221.91kb.
- Политология справочные материалы для подготовки к тестированию содержание, 784.53kb.
- Связи с правительством (GR) как новая социальная практика постсоветской россии, 383.5kb.
- Вопросы для итогового контроля по курсу ««правовая и политическая культура россии, 8.71kb.
- П. А. Цыганков Политическая социология международных отношений Учебное пособие, 4719.12kb.
Если характеризовать дискуссию о советской политической культуре в целом, то, по замечанию М.Маколи, она либо сводилась к обсуждению темы «что есть политическая культура вообще», либо концентрировалась на проблеме, является ли советская культура продолжением традиционной русской или нет (McAuley, 1997: 17; см. также Welch, 1993; Almond & Roselle, 1993; Fleron & Hoffman, 1993). Исследование постсоветской политической культуры с неизбежностью несет отпечаток этих дебатов.
В целом, в ходе дискуссии определились два направления, одно из которых подчеркивало тоталитарный характер политико-культурных ценностей советских людей, а другое - акцентировало постепенную демократизацию советской политической культуры и ее сближение с западно-либеральными аналогами.
Первое - «тоталитарное» - направление наследовало традицию отношения к царской России как к «империи зла». А.Мейер пишет, что, хотя в оценке чужой культуры всегда имплицитно присутствует сравнение с собственной, в отношении СССР эта оценочное сравнение было особо негативным, что во многом было обусловлено идеологической конъюнктурой периода «холодной войны» (Meyer, 1993: 164). В исследованиях подчеркивались такие черты советской политической культуры, как склонность к тоталитаризму, нетерпимость к инакомыслию и одновременно пассивность, стремление подчиняться лидеру, а кроме того - национализм и эгалитаризм (Goger, 1949; Dicks, 1952; Tomasic, 1953). Образцом «тоталитарной модели» этого периода стала работа, К.Фридриха и З.Бжезинского (Friedrich & Brzezinski, 1956). В модернизированном виде концепция тоталитаризма сохраняется и в постсоветских исследованиях; как правило, это те исследования, которые чрезвычайно пессимистично говорят о перспективах демократии в России.
Разумеется, сохранению и воспроизводству идеологической предвзятости способствовало отсутствие релевантной и надежной эмпирической информации о советской системе; информационный вакуум восполнялся идеологическими схемами. Наиболее репрезентативными источниками сведений о советской политической культуре можно считать проведенные А.Инкелесом и Р.Байером исследования бывших советских граждан, оставшихся на западе после Второй мировой войны (Inkeles & Bayer, 1959). Кроме того, существовали исследования эмигрантов в Израиль (Gitelman, 1977) и в США (Ross, 1978; Millar, 1987). Но в целом, недостаточность эмпирической базы ощущалась столь сильно, что советологии иногда отказывалось в статусе научной дисциплины (Meyer, 1993: 170-1).
2.1. Исследования советской политической культуры
Как правило, при анализе советской политической культуры обсуждались ее «традиционность» и «инновационность» (см. Brown & Gray, 1977; White, 1979; Brown, 1984; DiFranciesco & Gitelman, 1984). Под традиционностью понималось «русское наследство», т.е. воспроизводство традиционных русских ценностей и норм, сформировавшихся еще при царском режиме, а под инновациями - привнесение в политическую культуру специфических советских установок. Обсуждалась констелляция этих процессов, их взаимные противоречия и взаимодополнительность. При этом считалось, что "официальная" культура может как усиливать уже существовавшие паттерны, так и пытаться внедрять новые.
Многие исследователи сходились на том, что советская политическая культура - в ее зрелом виде - воспроизвела дореволюционные политические установки и ценности, как-то: «слабость и неэффективность представительства, низкий уровень политического участия, авторитаризм и бюрократизм» (White, 1979: 64). Полемизируя с этой точкой зрения, М.Маколи отмечала недостаточную изученность традиционной политической культуры, сформировавшейся в «царское» время: наряду с коллективизмом, существовал крестьянский индивидуализм, анархизм, сопротивлявшийся государству, требование репрезентативных институтов и критика цензуры (McAuley, 1984:17). Однако подчеркивание «традиционной негативности» было устойчивой тенденцией. А.Амальрик писал, что «либо из-за исторических традиций, либо по иным причинам идеи самоуправления, равенства перед законом, личная свобода и ответственность, которую они влекут за собой, встречают непонимание у русского народа» (Amalrik, 1970: 31-2). Ф.Баргхурн настаивал на тоталитарном характере советской идеологии, утверждая, что она разделяется значительной частью советского общества. Хотя при Хрущеве и наблюдался некоторый рост "плюрализма", особенно в интеллигентской среде, Ф.Баргхурн указывал на то, что при этом преобладало стремление исправлять некоторые недостатки системы, а не менять ее (Barghoorn, 1965: 481; см., также, Kassof, 1964). Э.Кинан считает, что, если отвлечься от «отклонений», обусловленных индустриальной революцией 1870-1930 гг., бюрократизация и централизация «определяют политическую культуру России сегодня, как определяли ее на протяжении столетий» (Keenan, 1986: 169). Это мнение сходно с позицией З.Бжезинского: «советская политика не может быть отделена от русской истории», поэтому русская политическая культура - это сочетание «модернизированного тоталитаризма и традиционного автократизма» (Brzezinski, 1976: 337). З.Бжезинский был убежден в обреченности инициативы Горбачева, так как «русская история и советская реальность в заговоре против перемен». (Brzezinski, 1989: 99-100).
В постсталинский период теоретические основы советологии подверглись радикальному пересмотру. Сформировалось новое «ревизионистское» направление (Friedgut, 1974; Hough, 1976; Little, 1976; Hahn, 1988; критику «ревизионизма» см. в Rigby, 1976). Представители этого направления подчеркивали изменения, происходившие в советской политической культуре с середины 50-х гг. (Schulz & Adams, 1981; Hahn, 1991). Чаще стал подчеркиваться насильственный характер индоктринации в советских условиях. Х.Смит в 1976 году писал, что большинство русских словно раздваиваются: существует «официальный» вариант личности, лояльной властям, и сохраняется личность, думающая по-своему, о которой знают только в семейном и дружеском кругу. Это «раздвоение» сопровождается политической апатией, когда люди не могут и не пытаются влиять на политические решения (Smith, 1976: 255-6). С.Уайт отмечал малую значимость коммунистических идей для общественного сознания, несмотря на отсутствие массовых и очевидных форм протеста. Он писал, что советские люди в повседневной жизни вообще мало интересуются идеологией и политическими институтами, особенно в их большевистском варианте (White, 1979: 65). Идеологическая индифферентность подтверждалась тем обстоятельством, что относительно немногие советские люди вступали в партию по идеологическим убеждениям. Большинство полагало, что это будет способствовать их карьере (White, 1979: 87).
Р.Такер подошел к изучению советской политической культуры с точки зрения ее трансформации в связи с изменяющимся политическим руководством (Tucker, 1987). По мнению Такера, советские политические лидеры разных лет формировали и в значительной степени олицетворяли доминировавший при них тип политической культуры - а она существенно менялась на протяжении советской истории. В интерпретации Такера, первоначально преобладала культура "революционной веры" в идею коммунизма и лично в Ленина. Сталинская "революция" 1929-39 гг. создала «смешанную» политическую культуру, включившую в себя как культуру советизированного русского общества, так и русифицированную советскую культуру; в значительной степени были восстановлены традиции русской монархической власти (Tucker, 1987: 72-108). Вплоть до 80-х годов советские люди постепенно утрачивали веру в коммунистическое будущее и в то, что партия способна к нему привести. В результате, советское общество не стало более демократичным, но в середине 80-х оно было готово к переменам (Tucker, 1987: 140-199).
В целом, характерным для советологии следует признать вывод, что, независимо от отношения к системе, советские люди всегда являлись более ориентированными на коллективизм и признание приоритета государства. Ориентация на государственный патернализм - и в экономической сфере, и в социальной - отмечалась многими советологами. Более того, в патернализме виделось одно из преимуществ советской системы по сравнению с западной (см., напр., White, 1979: 97-102 ).
Дебаты о тоталитаризме в советологии пересекались с полемикой, связанной с теорией модернизации и ее применимостью к развитию коммунистических режимов (см. Field, 1976).
Т.Парсонс утверждал, что советская система, будучи тоталитарной, неизбежно обречена на поражение, т.к. противоречит единой для всех стран перспективе движения к высоко стратифицированным либерально-демократическим обществам (Parsons, 1964: 396-8; ср. Lipset, 1959; Simpson, 1975). С точки зрения теории модернизации, экономическое развитие неизбежно ведет к политической либерализации и децентрализации. Но, оставаясь на сходных теоретических позициях, Р.Даль утверждал, что коммунистические системы способны развиваться, используя собственный социально-экономический потенциал в сочетании с элементами соревновательности в политике. По мнению ученого, это должно было обязательно сопровождаться уменьшением роли партии и включением широких слоев советского общества в процесс принятия политических решений (Dahl, 1971: 7). Демократизацию Советскому Союзу предсказывали также K.Дейч (Deutsch, 1961), А.Инкелес и Д.Смит (Inkeles & Smith, 1974).
Точку зрения, что советская политическая культура неизбежно должна будет эволюционировать в сторону либерализации и демократизации, отстаивал также Г.Алмонд, утверждавший, что плюрализм - неотъемлемое качество современных обществ, и советское общество - не исключение (Almond, 1970: 318-20).
В 1979 году С.Уайт признал, что перемены, произошедшие в коммунистических обществах, заставляют думать, что истоки их - в трансформации политической культуры, а единообразие и статичность существовали только в глазах наблюдателей (White, 1979: 5). Вопрос о соотношении политических перемен и политической культуры стал особенно актуален в связи с переходными процессами в коммунистических (а затем и посткоммунистических) обществах в середине 1980-х гг.
2.2. Исследования постсоветской политической культуры
Исследования постсоветской политической культуры имеют как практическую, так и теоретическую цель. Первая сводится к ответу на вопрос: «Есть ли будущее у постсоветских демократических реформ?». Иными словами, будет ли политическая культура воспроизводиться или трансформироваться? Будет ли она способствовать или сопротивляться демократическим реформам? А.Браун писал: «Вопрос о переменах и сохранении прежнего в идеологии и политической культуре - хотя он как будто бы далек от процесса принятия политических решений - имеет решающую важность для успеха или неудачи проекта, который был начат М.Горбачевым в середине 1980-х» (Brown, 1989: 1). Со сходных позиций подходили к проблеме политической культуры и многие авторы, исследовавшие динамику политических ценностей на раннем этапе перестройки в СССР (Bahry & Silver, 1990; Finifter & Mickiewicz, 1992; Miller et al., 1993). Теоретико-методологическая ценность этих исследований сводится к верификации положения теории модернизации, согласно которому экономический рост сопровождается становлением демократических институтов и соответствующей политической культуры.
Кросскультурные исследования Р.Инглхарта показали, что на устойчивость демократических институтов прямо влияют паттерны политической культуры. При этом политическая культура - «центральное звено между экономическим развитием и демократией» (Inglehart, 1988: 1219). Дж.Хан тоже считает, что "экономическое развитие настраивает людей позитивно к демократическим идеалам" (Hahn, 1993: 301-2). С ключевой ролью политической культуры в развитии современной демократии согласен Р.Даль. В своей работе «Демократия и ее критики» он рассматривает демократическую политическую культуру как необходимое условие развития и поддерживания институтов полиархии (Dahl, 1989).
Как и в случае советской политической культуры, в дискуссии о постсоветской основные проблемы, которых так или иначе касается каждый автор, - это традиционность и инновационность российской политической культуры. При этом одно направление подчеркивает культурную преемственность, а другое делает основной акцент на политико-культурной динамике. В свою очередь, первое направление представлено двумя расходящимися точками зрения. Одна из них выражена, например, в работах А.Финифтер, которая подчеркивает традиционность и воспроизводство советских ценностей: «изменились институты, но не нормы» (Finifter, 1996: 149). Очевидно, что эта позиция воспроизводит традицию «тоталитарной модели». В.Лаквер полагает, что демократизация обречена на неудачу, так как «базовые ценности нелегко изменить. Россия никогда не любила и не уважала демократию, но любила и уважала автократизм» (Laqueur, 1989: 8).
Концепции традиционно-тоталитарной культуры противопоставляется другая концепция «культурного наследства». Утверждается, что политическая культура россиян значительно изменилась в постсталинский период: граждане становились все более либеральнее и рыночно ориентированными (см., напр., Silver, 1987). Как и первая концепция, вторая указывает на факт культурной преемственности, но само культурное наследство оценивается иначе. Многие авторы указывали на то, что перемены, происходившие в СССР в ходе модернизации, создали несколько поколений советских граждан, которых отличает большая образованность, урбанизированность, материальная обеспеченность. В совокупности, это способствовало постепенной демократизации ценностей (см., напр., Milbrath & Goel, 1977: 90-110). Сходный аргумент высказывает М.Левин, замечающий, что в русском обществе постепенно происходил переход от традиционализма (обусловленного преимущественно аграрным характером России) к модернизации и урбанизации. Повышение сложности социальной структуры приходит в противоречие с прежней авторитарной государственной системой (Lewin, 1988). Подобного мнения придерживается и Б.Рубл, утверждающий, что процессы социальной дифференциации - средство к изменению авторитарной власти (Ruble, 1990: 79).
Диалектичный подход к проблеме русской культурно-политической традиционности предложил А.Браун. С одной стороны, он согласен с теми, кто подчеркивает воспроизводство негативных традиционных ценностей, замечая, что «долговременный авторитарный характер России и СССР создал серьезные препятствия для политических перемен в направлении плюрализма, либерализации и демократизации» (Brown, 1989: 19). Но с другой стороны, А.Браун убежден, что русский образ мышления изменяется (Brown, 1989: 31). Индикатором перемен служат, в частности, институциональные изменения - например, появление выборов на конкурентной основе.
Существует альтернативное представление о постсоветской политической культуре, не артикулирующее культурную преемственность (хотя и не отрицающее ее полностью).
.Дж.Экиерт, а также Л.Коларска-Бобинска утверждают, что российское общество отчуждено от старых традиций (Ekiert, 1991; Kolarska-Bobinska,1990). С.Уайтфилд и Дж.Эванс считают, что российская политическая культура находится в стадии формирования (Whitefield & Evans, 1994:41). В отличие от описанных выше подходов, они подчеркивают неустойчивость и мобильность ценностей. Эта линия рассуждений признает уменьшение уровня доверия масс к новому политико-экономическому курсу: если на первой стадии трансформации кризис старой системы породил немало иллюзий относительно демократии и рынка, то реальные методы реформирования заставили взглянуть на вещи более реально. Но, отмечают ученые, окончательные выводы делать преждевременно: поддержка реформам будет обеспечена, если повысится эффективность их реализации. (Whitefield & Evans, 1994: 58). Можно сказать, что эта модель российской политической культуры оставляет открытой перспективу демократии в России. Все будет решать индивидуальный опыт современников, и этот опыт определит дальнейшую поддержку реформам или их неприятие.
Предпринимались и попытки подойти к изучению постсоветской политической культуры с точки зрения теории рационального выбора. Д.Бари и Л.Уэй рассматривают политическое поведение россиян, исходя из индивидуального соотношения ресурсов, затрат и возможной прибыли. По их мнению, российскую политическую культуру во многом определит уровень удовлетворения индивидуальных потребностей граждан То, какие социальные группы участвуют в политических процессах, в какие виды деятельности они вовлечены и какие интересы стремятся реализовать - все это создает в итоге констелляцию установок и ценностей, формирующую доминирующий тип политической культуры (Bahry & Way, 1994).
Одна из дискуссионных проблем, которую пытаются решить многие исследователи - это вопрос о соотношении демократических и антидемократических ценностей в сознании россиян.
Дж.Хаф обнаружил негативное соотношение между поддержкой рыночных реформ и некоторыми аспектами поддержки демократических норм (Hough , 1994: 17). Р.Дач тоже не установил прямой связи между поддержкой государственного социального контроля и поддержкой демократических реформ (Duch, 1994). М.Макинтош и соавторы отмечают, что «многие из тех, кто поддерживает свободную рыночную экономику как необходимые, хотят большего государственного вмешательства и контроля, чем это характерно для капитализма» (McIntosh et al., 1994: 500). С точки зрения «негативно-традиционного» подхода такие установки можно было бы объяснить как приверженность коммунистическим ценностям. Но не исключено, что это связано с нестабильным экономическим положением многих россиян, когда с вмешательством государства связываются надежды на стабильность. В целом же исследования показывают, что если гражданин предполагает, что реформы принесут ему личную выгоду и благополучие, он склонен оценивать их позитивно, и наоборот ( Whitefield & Evans, 1994; McIntosh et al., 1994; Mihalisko, 1993).
Дж.Хан по итогам исследования в Ярославле в 1990 году сделал следующие выводы о современной российской политической культуре (Hahn, 1993). В целом, она не очень отличается от существующей в западных индустриально развитых демократиях. Обнадеживает то, что носителями «демократической» политической культуры выступают молодые и лучше образованные граждане. Дж.Хан отмечает, что современная русская политическая культура в целом благоприятна для развития демократических институтов (Hahn, 1993: 322-3).
В конечном итоге, полемика о постсоветской политической культуре сводится к тому, имеют ли будущее демократические реформы в России. Именно так видит дихотомию между традиционностью и инновационностью ценностей Дж.Бреслауэр, который отмечает, что существует оптимистический взгляд, согласно которому процессы реформирования сопровождаются модернизацией политических и экономических ценностей, и пессимистический, согласно которому традиционные установки достаточно сильны, чтобы воспрепятствовать реформам (Breslauer, 1990: 10; Breslauer, 1992).
Проблема политической культуры обсуждалась и в отечественной политической науке. К сожалению, во многих работах эмпирически-ориентированный анализ проблемы уступает место философским рассуждениям о русской (или советской) политической культуре (см, напр., Ахиезер, 1991а; 1991б; 1993; Шаповалов, 1993; Гудименко, 1994; Зотов, 1995; Sergeyev & Biryukov, 1993). Но, несмотря на недостаточную теоретическую разработанность, существует ряд работ отечественных исследователей, которые отличает детальный теоретический анализ феномена и значительная степень проникновения в его сущность (см., напр., Гаджиев, 1994; Дука, 1995). Интересные работы о политической культуре, строящиеся на анализе эмпирических данных, написаны В.Сафроновым (1994; 1996). Журналом «Политические исследования» опубликована серия статей, посвященных изучению политико-культурных установок россиян на основе массовых опросов (Капустин, Клямкин, 1994а; 1994б; Клямкин, 1993; Клямкин, Лапкин, 1994; Клямкин, Лапкин,1995; Клямкин, Лапкин, Пантин, 1995). Трансформацию базовых ценностей россиян исследовал Н.Лапин (1994; 1996). Вопрос о соотношении социализации и восприятия демократических ценностях обсуждается в работе Е.Шестопал (1995). Об особенностях политического сознания в постперестроечный период писал М.Назаров (1993). Особенности политической культуры современных российских элит затрагиваются в работах М.Афанасьева (1994; 1996а; 1996б). Но в целом, проблема политической культуры в отечественно политологии изучена еще недостаточно, что делает решение этой задачи особенно актуальным.
Глава 3. РОССИЙСКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА ПО ДАННЫМ ОПРОСОВ ОБЩЕСТВЕННОГО МНЕНИЯ
Выявление обобщенного образа современной политической культуры возможно на основе привлечения эмпирических данных, полученных ВЦИОМ и рядом других организаций, результаты которые использовались некоторыми зарубежными авторами. В качестве индикаторов привлечены усредненные показатели, не принимающие в расчет социально-демографические и региональные распределения: именно совокупное представление о ценностях позволит составить интегральный образ. Основными параметрами при анализе современной российской политической культуры будут доверие политическим институтам (компонент «подданической» политической культуры), информированность и интерес к политике (компонент «приходской»), политическое участие (компонент «партиципаторной»). Российская политическая культура, рассмотренная на основе этих параметров, демонстрирует признаки постсоветского институционального воздействия. Это воздействие проявилось в формировании политико-культурных установок, адекватных современному политико-институциональному дизайну. «Культурная рациональность» обуславливает адаптацию существовавших ценностей к новым политическим институтам, создавая тем самым новую констелляцию ценностей, формирующих постсоветскую политическую культуру.
3.1. Доверие политическим институтам
В целом, доверие современным политическим институтам характерно для относительно небольшой части российских граждан.
Согласно данным советологов Д.Бари и Л.Уэя, полностью доверяют правительству только 2,2% опрошенных ими россиян; доверяют по преимуществу - около 17%; не доверяют вообще - 27%. Недоверие правительству дополняется тем, что только у 11,5% есть уверенность в возможности влиять на принимаемые решения, тогда как у 80% она незначительна (Bahry & Way, 1994: 339). По данным ВЦИОМ в 1994г. президенту России доверяли в среднем 19,7% респондентов, а не доверяли 34,5% (ВЦИОМ, 1994б: 69). В данном отношении отмечается значительная негативная динамика по сравнению с 1993 годом: тогда президенту доверяли 27,8% опрошенных (ВЦИОМ, 1993в: 47). Характерно, что наблюдается дифференциация отношения к президенту как к институту и как к личности. При ответе на вопрос об отношении лично к президенту, только 9% опрошенных выразили полную поддержку его действиям (не согласны с некоторыми его действиями 31,3% (ВЦИОМ, 1994в: 46). Это косвенно свидетельствует о способности россиян разделять институциональный источник власти и ее конкретных представителей.
В отношении других политических институтов доверие респондентов (позиция «вполне заслуживает доверия») распределилось следующим образом (данные 1993 г.): Съезд народных депутатов - 8,8% («вполне заслуживает доверие»); Верховный Совет - 9,3%; правительство - 17,9%; Конституционный суд - 14,8%; местные органы власти города проживания респондента - 11,7%; армия - 38,9%; милиция, суд, прокуратура - 16,1%. (ВЦИОМ, 1993в: 47). Таким образом, вопреки стабильно отмечаемому по данным опросов недовольству проводимой экономической политикой, доверие исполнительным органам власти, и также президенту - сравнительно более высокое, чем доверие органам законодательной власти. Это подтверждает отмеченную многими советологами тенденцию к недоверию представительным институтам, которая, как можно предположить, является следствием продолжительного исторического опыта. Большее доверие исполнительной власти и президенству подтверждается, в частности, и тем, что на вопрос, кто способен навести порядок в стране (1993 год), 15,6% опрошенных ответили, что президент и правительство, но 18,0% в этом случае положились бы на армию и военных (ВЦИОМ, 1993в: 45). Правда, после роспуска Верховного Совета 30,6% опрошенных отметили, что ситуация сосредоточения власти в руках президента опасна, так как угрожает демократическим принципам управления страной (ВЦИОМ, 1993е: 32).
Неравномерность доверия, оказываемого различным ветвям власти, подтверждается тем, что в 1994 г. при ответе на вопрос, кому должна принадлежать верховная власть в России, большая часть (32,6%) опрошенных ответила, что президенту; правительству - 12,9%; парламенту - 16,6% (ВЦИОМ, 1994в: 45). О признании приоритета президента над другими ветвями власти свидетельствует и тот факт, что после роспуска Верховного совета в сентябре 1993 г., 50,8% опрошенных ответили, что президент поступил правильно, и только 23,9% осудили его действия (ВЦИОМ, 1993е: 30). Таким образом, даже вопреки низкому - в целом - уровню доверия президенту (и лично, и как политическому институту), авторитарная тенденция в политико-культурных установках россиян прослеживается.
Уже в начале 1990-х гг. социологами ВЦИОМ была отмечена склонности значительной части россиян к диктатуре; в 1994г. 24,3% указали, что установление диктатуры - единственный выход из сложившейся ситуации (ВЦИОМ, 1994в: 46). По данным М.Вимана и соавторов, после выборов 1993г. 21% опрошенных им россиян были склонны поддержать пользующегося их доверием сильного лидера, не ограниченного законом. Согласно тем же данным, 28% высказались за то, что в случае конфликта между ветвями власти правительство может иметь право распустить парламент (Wyman et al., 1995:6). Правда, по выводам ряда исследований (см., напр., Капустин и Клямкин, 1994а; Клямкин, Лапкин, Пантин, 1995), образ диктатуры, как и образ «твердой руки» в сознании граждан весьма далек от признания приемлемости жестокости и насилия; скорее, речь идет о желании порядка, стабильности, регулярности выплат зарплат и пенсий. Таким образом, образ диктатуры в большей мере ассоциируется со стабильной властью и порядком, нежели с авторитарным поклонением вождю.
Доверие к политическим институтам тесно связано с возможностью граждан рассчитывать на поддержку государства, то есть на социальную защиту. Часто эта тенденция обозначается как патернализм. В целом, респонденты ВЦИОМ считают, что государство должно оказывать помощь бедным, малоимущим семьям (91,1%) (ВЦИОМ, 1993г: 56). Ориентация на помощь государства, вопреки относительно низкому уровню доверия политическим институтам, значительна. Однако патернализм сочетается со стремлением к собственной экономической активности, когда респонденты выражают готовность предпринимать самостоятельные шаги для улучшения своего материального положения (поиск более высоко оплачиваемой работы, поиск дополнительных источников заработка). Даже получая пособие по безработице, 78,4% опрошенных хотели бы продолжать поиск работы и только 6,1%, получая пособие, предпочли бы не работать как можно дольше (ВЦИОМ, 1993в: 64).
В отношении такого нового политического института, как многопартийные выборы, уровень доверия низок: респонденты считают, что многопартийные выборы приносят больше вреда, чем пользы (32,6% против 28,2%) (ВЦИОМ, 1995а: 71). По данным Д.Бари и Л.Уэя, доверие к выборам, как к средству поддержания подотчетности власти, характерно для 32,4% их респондентов, тогда как не верят в их эффективность 56,8% (Bahry &Way, 1994: 339). При этом за то, чтобы выборы проводились вообще и были свободными и справедливыми, в 1993г. высказались 64% опрошенных (Wyman et al., 1995:6).
Столь же неоднозначна и ситуация с доверием СМИ. С одной стороны, оно находится на уровне 16%, тогда как недоверие - 53,2% (ВЦИОМ, 1994в: 52). С другой стороны, большинство граждан считают, что свобода слова и печати принесли России больше пользы, нежели вреда (53,1% и 21,8% соответственно) (ВЦИОМ, 1995а: 71).
В обобщенное понятие доверия можно включить и межличностное доверие (которое считается чертой демократической политической культуры). В этом случае под доверием понимается толерантное отношение к иному: оппозиции, мнениям, национальностям. Особенно показательно с этой точки зрения отношение к нерусским национальностям в России: согласны, что нерусские имеют сейчас чрезмерное влияние в России 55,6% опрошенных (ВЦИОМ, 1994а: 16) По данным М.Вимана и соавторов, 56% россиян (1993г.) высказались за ограничение прав евреев (Wyman et al., 1995:6).
В целом, следует признать, что доверие к политическим институтам находится на относительно низком уровне, явно недостаточном, чтобы можно было говорить о доверии как о значительной характеристике современной политической культуры. Недостаточность доверия можно объяснить двумя причинами. С одной стороны, новые политические институты еще не успели переориентировать ценностные установки граждан в свою пользу; с другой стороны, недоверие институтом объясняется трудностями экономического реформирования, в которых граждане обвиняют правительство. Таким образом, механизм «культурной рациональности» задействован двояко: акторы и адаптируют свои установки к новому институциональному дизайну, и демонстрируют протест, выказывая недоверие. Относительное уменьшение доверия говорит о том, что коллективные стимулы, довольно эффективные при становлении новой политической системы, имеют непродолжительное действие. В перспективе они должны быть более удовлетворительно - с точки зрения акторов - дополняемы стимулами селективными.
3.2. Информированность и интерес к политике
Следующим параметром политической культуры является информированность граждан о политических процессах и интерес к ним.
По данным М.Вимана и соавторов, 32% опрошенных россиян интересуются политикой (Wyman et al., 1995:59). Согласно Д.Бари и Л.Уэю, политика всерьез интересует приблизительно 17% их респондентов; частичная заинтересованность характерна приблизительно для 21% (Bahry &Way, 1994: 339). Основным источником информации о политике являются, как правило, СМИ. Среди всех передач телевидения новости предпочитают смотреть 71,9% респондентов, общественно-публицистические передачи - 14,7%. При этом 45,8% респондентов считают, что политики на ТВ недостаточно, а 4,3% придерживаются противоположного мнения. Регулярно читают газеты (почти каждый день) 30,4%респондентов. Больше половины опрошенных (51,0%) слушали радио (неразвлекательные передачи) в день, предшествовавший опросу (ВЦИОМ, 1993е: 39). Нужно отметить, что в большинстве респонденты достаточно остро реагируют на происходящее в стране. Так, на вопрос, были ли в течении месяца новости, которые вызвали острые переживания опрошенного, 86,9% ответили положительно (отрицательный ответ дали 6,7%) (ВЦИОМ, 1993е: 38). Таким образом, можно говорить о довольно значительной политизации сознания опрошенных.
О степени выраженности интереса к политике можно судить по интенсивности обсуждения политики в публичном пространстве. В разговор о реформах - в случае, если он зайдет в общественном месте - готовы включиться 22,4%, тогда как воздержатся в этом случае 64,7%. Как правило, политические события опрошенные склонны обсуждать с членами семьи, друзьями и знакомыми; коллеги по работе и соседи упоминаются реже. Поэтому можно предположить, что интерес к политике локализуется скорее в частной сфере, нежели выносится на широкое публичное обсуждение (ВЦИОМ, 1994г: 78).
Интерес к политике связан с вопросом о влиянии политических событий на жизнь рядовых граждан и их семей. С тем, что такое влияние прослеживается значительно, согласны 21,3% респондентов, а 62,9% считают, что политика их жизнь практически не затрагивает или затрагивает в некоторой степени (ВЦИОМ, 1994а: 51). Таким образом, интерес к политике приобретает одностороннюю направленность: ею интересуются, но при этом большинство считает ее маловлиятельной на повседневную жизнь рядового гражданина.
Любопытно, как связаны знания о политике с предыдущим жизненным опытом и с текущей реальностью. В сознании значительной части граждан «демократия» ассоциируется главным образом со строгой законностью (23,9%), с порядком и стабильностью (23,8%), с экономическим процветанием страны (20,1%), со свободой слова, печати и вероисповедания (26,3%) (ВЦИОМ,1995а: 59-60). На образ «лучшей формы правления» наслаиваются насущные потребности граждан, тогда как собственно институциональные ее аспекты в сознании большинства актуализированы слабо. Демократия как выборность высших государственных руководителей воспринимается 7,2%, как гарантия прав меньшинств - 3,4%. Таким образом, в сознании граждан представлен не столько институциональный образ демократии, сколько идея о «лучшей власти», способной организовать достойную жизнь.
Суммируя сказанное об интересе к политике и информированности о ней, нужно признать наличие значительной политизации сознания как элемента политической культуры. Факторами, обуславливающими политизацию, можно считать нестабильность в стране, живо затрагивающую большинство граждан, а также воздействие коллективных стимулов: чтобы быть эффективной, индоктринация должна быть значительна, что и отражается, в конечном итоге, на установках респондентов. Таким образом, институциональное воздействие в данном случае очевидно. Однако локализация интереса к политике на приватном уровне снижает важность элемента. Интерес к политике слабо трансформируется в политическую инициативу граждан. Тем самым возрастает «удельный вес» «приходского» компонента политической культуры, когда имеющийся интерес не ведет к формированию общественно-значимых сил, способных влиять на власть.
3.3. Политическое участие
Третий компонент политической культуры - политическое участие - включает как партиципаторные установки, так и соответствующее поведение граждан в отношении власти (Verba, Nie & Kim, 1978).
Различаются два основных типа политического участия: конвенциональное и неконвенциональное (Barnes & Kaase, 1979; Miller, 1979). Первый включает участие в выборах; активность в период избирательных кампаний; членство в общественных организациях. Второй - различные протестные формы от митингов до насилия. При рассмотрении протестных форм политического участия различаются, с одной стороны, поведенческие установки и реальное участие, а с другой - мотивация участия.
По данным ВЦИОМ, установки на участие в митингах и демонстрациях протеста против роста цен и падения уровня жизни выражены только у 24,7%, тогда как не склонны участвовать в таких акциях 55,8% опрошенных (ВЦИОМ, 1993а: 54). С мнением, что в борьбе за свои права трудящиеся должны сейчас широко прибегать к таким средствам, как демонстрации и забастовки, согласны 19,5%, тогда как большинство (52,1%) считает, что в условиях экономического кризиса следует воздержаться от демонстраций и забастовок (ВЦИОМ, 1993д: 55).
Еще ниже показатели реального неконвенционального участия (McAllister & White, 1994). По данным Д.Бари и Л.Уэя, оно существенно только для 3,3%: эта часть опрошенных приняла участие в акциях протеста по два раза и более; 12,0% - только один раз; большинство же - 84,7% - ни одного (Bahry &Way, 1994: 335). По данным исследователей, респонденты, приписывающие себе способность влиять на политические решения, более вовлечены в конвенциональные формы политического участия - например, в избирательные кампании и в публичные организации. Вообще, протестные формы участия не обязательно привлекают респондентов с антидемократическими взглядами: в протестах участвуют также те, кто разделяет вполне либеральные, рыночные ценности (Bahry &Way, 1994: 340).
В отношении таких конвенциональных форм политического участия, как деятельность в избирательных кампаниях и членство в общественных организациях, следует отметить, что в 1992 г. в первой форме было задействовано 11,4% опрошенных, а во второй - 21,5% (участие в работе одной организации), 11,0% (в работе двух), 7,6% (в работе трех и более). Большинство - 59,9% - в работе общественных организаций участия не принимало (Bahry &Way, 1994: 335). По данным Д.Бари и Л.Уэя, такие формы участия чаще привлекают тех, кто обладает более значительными ресурсами, необходимыми для этих родов деятельности. В целом же, эти формы политической активности мало распространены среди опрошенных россиян; наиболее распространенной формой политического участия остается участие в выборах.
В целом, в России сохраняется характерный для советского периода весьма значительный уровень электоральной активности граждан. Во всех выборах участвовало около 66,8% опрошенных. Ни разу не голосовало (из тех, кто имеет такую возможность) - 10,7% (Bahry &Way, 1994: 335). В качестве общей тенденции прослеживается то, что голосование привлекает скорее тех, кто менее удовлетворен проводимыми реформами. При чем, если сравнить стратегии электорального поведения в 1991 г. (McAllister & White, 1994) и в 1993 г. (Bahry &Way, 1994), то окажется, что если в 1991 г. причиной отказа от голосования было несогласие с происходящим, протест против него, то в 1993 г. выборы привлекли именно тех, кто был недоволен реформами. Обладающие более высоким социальным статусом склонны к членству в общественных организациях, в избирательных кампаниях и в протестах; при этом именно эта категория граждан голосует реже (Bahry &Way, 1994). Таким образом, оказывается, что высокий процент участия в выборах формируется, в основном, за счет граждан с более низким социальным статусом, наиболее недовольных проводимыми реформами.
Говоря об установке на участие в выборах, нельзя обойти вниманием вопрос о том, какие политические ценности выражаются в электоральных предпочтениях. Результаты выборов 1993 г., а именно, победа Жириновского, иногда рассматриваются как закономерное проявление таких политических ценностей, как ортодоксальность, автократизм, эгалитаризм и национализм, а также поддержка государственного контроля над экономикой. Следует, однако, отметить, что в 1991-1992 гг. многие исследователи отмечали противоположные тенденции. Так, Дж.Гибсон, Р.Дач и К.Тедин на основе данных московского опроса нашли широкую поддержку демократическим ценностям среди населения (Gibson, Duch, Tedin,1992; см., также, Gibson & Duch, 1993; Gibson, 1993). К таким же выводам - но на основе опроса с более широким территориальным охватом - пришли Р.Добсон и С.Грант, а также Дж.Виллертон и Л.Сигелман (Dobson & Grant, 1992; Willerton & Sigelman, 1991).
Многочисленными исследователями отмечен протестный характер голосования и в 1993 г., и в 1995 г.. С этой точки зрения, результаты выборов 1993 г. говорят не о манифестации антидемократических ценностей, а об отрицании тех методов, которыми осуществлялись реформы. В подтверждение этой гипотезы некоторые исследователи ссылаются на результаты апрельского референдума, когда большинство россиян поддержали президента, а значит, рынка и демократии (см., напр., J.Hough ,1994; M.Wyman et al., 1995). Вероятно, экономический кризис и неудовлетворенность деятельностью правительства стали факторами, во многом обусловившими результаты обоих выборов, когда в первом случае «орудием наказания» правительства стала преимущественно ЛДПР, и во втором - КПРФ. Однако то обстоятельство, что позитивное отношение к демократическим ценностям ставится гражданами в слишком сильную зависимость от материального благополучия, указывает на слабую укорененность этих ценностей в целом. Как представляется, особенностью демократической политической культуры является то, что она воспроизводится вопреки ситуативным обстоятельствам. Из этого не следует, что политические ценности россиян противоположны либерально-демократическим. Но можно сделать вывод об их относительно слабой закрепленности в сознании. При этом достаточно отчетливо прослеживается то, что более удовлетворенные реформами граждане оказываются более либеральными во взглядах (см., напр., Клямкин, 1995).
Наконец, установка на активное политическое участие в форме голосования сочетается с относительно высокой электоральной неустойчивостью. По мнению М.Вимана, причина этого явления коренится в незрелости российской партийной системы (Wyman, 1996: 280). Однако нужно учитывать и неопределенность установок самих избирателей: на выборах 1995г. даже КПРФ сохранила лишь 68% своего субэлектората (Wyman, 1996: 278), в то время как партии либерального блока растеряли избирателей в еще большей степени.
* * *
Подводя итог анализу современной российской политической культуры, следует отметить следующее. В политической культуре представлены все три компонента, выделенные Г.Алмондом и С.Вербой, а именно - «подданический», «приходской» и «партиципаторный». Первый - по критерию доверия политическим институтам - проявлен относительно слабо. В целом, доверие политическим институтам невелико. «Приходской» элемент проявляется более значительно, но следует учесть два обстоятельства: первое - то, что интерес к политике обусловлен социально-экономическим кризисом, так или иначе влияющим на жизнь граждан (признают они это или нет), а второе - что интерес к политике слабо трансформируется в неэлекторальные формы политического участия. Весьма отчетливо представлен «партиципаторный» элемент политической культуры. Думается, постсоветский политико-институциональный дизайн повлиял на констелляцию политико-культурных ценностей двояко: выявились ценности, которые не могли проявляться (по крайне мере свободно) в советский период, например, ценность частной собственности, значимость многопартийных выборов, важность свободы слова. Но, одновременно, экономические трудности, созданные новой властью, негативно сказались на таких характеристиках, как доверие политическим институтам, уважение к законодательной власти, а также на значительном проявлении тяготения в авторитаризму, диктатуре. Так «культурная рациональность» адаптирует ценности акторов к существующим институциональным условиям.
Каким образом сделанные выводы соотносятся с проанализированной выше дискуссией о советской (постсоветской) политической культуре? Я согласна с мнением тех советологов, которые утверждают, что постсоветская политическая культура демократической не является. Если роль модернизации в изменении советского общества может вызывать сомнения, то не меньшие сомнения вызывает и тезис, что в результате модернизации политические установки советского общества становились более либеральными.
Советологи-ревизионисты стремились показать, что, во-первых, широкие слои населения привлекались к процессу принятия политических решений (по крайней мере, на местном уровне), а во-вторых, что в советской политике существовал элемент состязательности, главным образом в форме существования заинтересованных групп. Думается, что эти аргументы не свидетельствуют о существовании в СССР либерально-демократической культуры. Хотя политическое участие действительно поддерживалось властью (для поддержания собственной легитимности), это участие в конечном счете мало влияло на процесс принятия решений. Заинтересованные группы действовали лишь в очень ограниченной, элитной сфере, почти не затрагивая интересы рядовых граждан.
Анализируя постсоветскую политическую культуру, нужно иметь в виду, что мы имеем дело с культурой переходного периода; культурой общества, лишенного консенсуса, с высокой степенью дифференциации субкультур масс и элит (то есть, пользуясь выражением Г.Алмонда, с нестабильной культурой нестабильного общества).
Можно согласиться с теми советологами, которые утверждают, что российская политическая культура претерпевает сегодня значительные изменения. Ответственными за динамику выступают новые политические институты. Эти институты, будучи относительно молодыми, в значительной степени используют для обоснования собственной легитимности стимулы коллективные, что отражается на высокой идеологизации политических предпочтений граждан. Кроме того, значительное использование коллективных стимулов политической системой обусловлено тем, что стимулы селективные явно находятся в дефиците. Однако не вызывает сомнения, что стабилизация демократии в России будет в дальнейшем зависеть от того, насколько эффективно политическая система сумеет восполнить этот дефицит. Пока же наблюдается постепенное изменение констелляции политико-культурных установок и ценностей и процесс их приспособления к новым институциональным формам.
Динамика политической культуры становится более очевидной, если проследить ее путем сравнения политических субкультур различных возрастных когорт. В настоящем исследовании в качестве сравнительного референта использована политическая культура, сформировавшаяся в период «классической эпохи» социализма, а именно, в 30-50-е гг.; данную культуру репрезентирует старшее поколение российских граждан, люди в возрасте от 55 лет и старше.