Geum.ru

Сказка о родине, песне и воле

Вид материалаСказка
Подобный материал:

Михаил Хонинов

СКАЗКА О РОДИНЕ, ПЕСНЕ И ВОЛЕ

Поэма


О древних годах я сейчас повествую,

Но правда, пришедшая из старины,

Хранит и теперь свою силу живую:

Исток ее – сердце родимой страны.


Джунгарский правитель, который не прожил

И дня от покоев дворцовых вдали,

Велел (и придворных своих растревожил),

Чтоб певчую птицу ему принесли.


Сказал: «Ничего я не видел, помимо

Дворца, но узнал я с недавнего дня,

Что пение пташек ни с чем не сравнимо,

Пускай же одна запоет у меня,

В чертогах, чьи стены краснее огня.


А тот, кто доставит мне птицу-отраду,

Чьи перья сверкают, чья песня чиста,

Получит за верную службу в награду

Четыре прославленных рода скота.

Я дам, чтоб нужда его больше не гнула,

Овец и верблюдов, коров и коней,

Я лучшее пастбище дам для нагула

И озеро – синего неба синей!»


Из ставки помчались глашатаи хана,

Чтоб люди услышали этот приказ.

Скакали и ночью, и днем неустанно,

Про отдых и сон забывали подчас.

Достигли джунгарского ханства границы –

Никто не доставил сверкающей птицы!


Прошло семью семь – сорок девять ночей.

Гонцов голоса становились звончей,

Однако в печали пришлось возвратиться:

Таилась от глаз несравненная птица!


Вновь хан посылает гонцов из дворца:

Мол, щедро, богато одарит ловца…


Кто стар, тот умен, – полагают калмыки.

И вот что о щедрости хана-владыки

Твердят старики: «Эта щедрость вполне

Равняется снегу у пса на спине:

Исчезнет, как только стряхнет его пес!»


У хана в душе разрасталась тревога:

Желанную птицу никто не принес.


Прислужники хана, служители бога –

Гелюнги взывали: «Да слышит народ!

Кто верность проявит, кто ловкость проявит,

Кто птицу прекрасную хану доставит, –

В конце своей жизни к бессмертью придет,

В краю благодатном, в раю несказанном

Займет свое место он рядышком с ханом!»


Вот много ли, мало ли минуло дней,

За сутками сутки текли вереницей –

Никто не являлся с красавицей-птицей,

И толки в народе умолкли о ней.


Однажды, проснувшись при блеске восхода,

Увидела стража у главного входа,

Что в клетке, сработанной из тростника,

К ним прибыла птица – нежна и ярка.


Не видел, не ведал ни старый, ни малый,

Кто птицу принес красоты небывалой.

Она чуть поболе было соловья.

Гелюнги, молитву свою сотворя,

Поведали хану, что певчее чудо

С высоких небес ниспослал ему Будда.


Записка у птицы была на крыле

В четыре гусиные лапки размером.

Старейший придворный, с обличием серым,

Прочел, все морщины собрав на челе:


«Поет эта птица, когда земнородным

Являет свой свет поутру небосвод.

Поет она голосом чистым, свободным,

И песню ее понимает народ.

И ветер, когда эта птица поет,

Прижавшись к земле, замедляет полет,

Как будто он слушает вещее слово.

Поникшие травы вздымаются снова,

Как будто живой увлажнились водой,

И дети, что плачут от страха и хвори,

Тотчас забывают недолгое горе,

Спокойно в тиши засыпают ночной.

Мингйан, этот первый красавец вселенной,

Друг Джангра, боец и певец несравненный,

За звуком ловил бы, завидуя, звук.

И радуя песней своей вдохновенной,

Та птица смеющимся делает вдруг

Того, кто познал и печаль, и недуг.

А те, кто исполнен и злобы, и гнева,

Добреют, смягчаясь от звуков напева».


На хана как бы снизошла благодать.

Сияя, записку он стал целовать.

Казалось, он высшее счастье обрел,

Ходил ходуном под владыкой престол!


Старейший придворный услышал от хана:

«Нам птица-певунья настолько желанна,

Что клетку из золота сделаем птице,

Еще смастерим золотое корытце,

И юношей десять и десять девиц

Приставим теперь к наилучшей из птиц,

Чтоб ей беззаботно жилось в нашем ханстве

В покое, довольстве и в пышном убранстве.

Певцам, музыкантам внимал я досель –

Не надо мне скрипки, к чему мне свирель:

Мне Буддою с неба ниспослана птица,

И пением чудным мой слух насладится».


Немедленно дел золотых мастера

К работе своей приступили с утра,

Сработали клетку из золота птице,

Сработали и золотое корытце.

Девицы и юноши, хану покорны,

Все двадцать, на двор устремились просторный

И вынесли птицу в тюрьме золотой.


Проснулся властитель страны беспечальный,

Проснулся, увидел в окно своей спальни:

Горит гребень солнца, светясь красотой!

Властитель поспешно со свитою вышел,

Но пения чудного он не услышал:

Молчала певунья в тюрьме золотой.


Вот солнце возвысилось на расстоянье

Длиною в аркан, стало ярче сиянье,

Но птица молчала в тюрьме золотой,

Казалось, что к солнцу она равнодушна.

Властитель решил: «Здесь, как видно, ей душно,

В мой сад унесем ее, пышный, густой».


У хана был сад – многотравный, приветный,

Светился он радугою семицветной,

Листы зеленели, пестрели цветы

Невиданной прелести и красоты.


Опять на востоке заря заалела,

И вынесли клетку, но птица не пела

И в этом красивом, тенистом саду.

Задумался хан: «Как развеять беду?

Иль плохо певунье под ветками сада?

Чего же молчит? И чего же ей надо?»


Советников хан соизволил созвать.

Уселись вельможи по двадцать и пять:

Премудрые – слева, знатнейшие – справа,

Да выскажут слово и ясно, и здраво.


Одни изрекли: «Не поет эта птица

Затем, что еда для нее не годится».

Другие промолвили: «Птица больна,

И голоса, видно, лишилась она».

А ханша сказала, решительно, смело:

«Она, может быть, никогда и не пела».


Но хан заключил: «Воздух здесь нехорош,

Вокруг нашей ставки земля многолюдна,

Навряд ли в такой толчее запоешь,

В дворцовом саду птице дышится трудно».


Советники хана, числом пятьдесят,

И юношей десять, и девушек десять

С молчащею птицей покинули сад,

В лесу они клетку решили повесить.


Но птица молчала и в диком лесу,

Из глаз за слезою роняла слезу.


Один из вельмож произнес: «Много лет

Томится у нас чужестранец в темнице,

Премудрый, как мы. Пусть придет на совет,

Быть может, он что-нибудь скажет о птице?»


С вельможей вступили советники в спор:

«Пристало ли с пленным вести разговор?»


Он был уроженцем соседней страны,

Его захватили во время войны.


Но хан, не желая с мечтою расстаться –

Услышать, как чудная птица поет,

Ниспосланная с запредельных высот, –

Велел привести к нему пленника-старца.


Сказал: «Коль ответишь ты нам, почему

Молчит, не поет яркоперая птица,

С наградой-скотом ты покинешь тюрьму.

Соврешь – будешь до смерти в путах томиться».


Семь дней, семь ночей чужестранец седой

Все думал и думал, боясь ошибиться.

А птица молчала в тюрьме золотой.


Она была родом из края, откуда

Был пленник. Прислал ее вовсе не Будда,

А люди, задумав спасти старика

И вырвать из ханской тюрьмы земляка.


Себя в этой птице увидел мудрец:

Подобно ему, и она в заточенье,

Подобно ему, она терпит мученье.


И слово он хану сказал наконец:

«Вы птицу по всей повезите державе.

Всю правду поведаю вам про нее:

Она запоет, – вы услышите въяве, –

Едва только счастье увидит свое.

Блаженством не раз она всех одаряла,

И сердце волнуя, и радуя взор.

Красив ее голос. Она – запевала:

Пока не начнет – не поет птичий хор».


«Но в чем птичье счастье, старик?

Говори же!»

Склонился властитель и к старцу приник,

Он пленнику уши подставил поближе,

И медленно хану ответил старик:


«О, хан богоравный, властитель великий!

Крылатую ведают мудрость калмыки:

Мила та земля, где на свет мы родились,

Река, из которой глотком насладились,

Трава, чей клочок дышит волей для нас!»


Калмыцкая мудрость понравилась хану.

Смеясь, возвестил он вельможам приказ:

«Надолго откладывать дела не стану,

Опять на совет соберитесь сейчас».


Три дня разговоры советников длились,

Три дня царедворцы бурханам молились.

Решил повелитель страны в день седьмой:

Взяв птицу и пленника-старца с собой,

Отправиться в путь, не жалея усилий.


Три года с подвластными странствовал хан.

Длиной в десять верст был его караван.

На сильных верблюдах навьючены были

Кибитки, числом тридцать тысяч; стада,

Числом в тридцать тысяч голов, словно тучи,

Тянулись. И долго тянулись года.

Но птицы не слышался голос певучий,

И крылья опущены были всегда.


Остались пределы родимого края

Вдали. За пустынной песчаной грядой

Болото огромное, путь преграждая,

Внезапно простерлось. Держава большая

Была за болотом. Был пленник седой

Из этой державы. Над мертвой водой

Пары поднимались и веяло смрадом,

Назойливым роем вилась мошкара…


Властитель окинул измученным взглядом

Болото. Устал он. Под сенью шатра

Решил отдохнуть. И тотчас же на ветку

Того саксаула, что высох в глуши,

С молчащею птицей повесили клетку,

Костер развели и заснули в тиши…


Одна не спала у болота охрана…

Вот утро. Заря запылала багряно.

И что же предстало тогда часовым!

Певунья расправила крылья нежданно

И перышки чистила клювом своим!


Бойцы разбудили немедленно хана.

Увидел он: день заалел молодой –

Торопится птица, тревожится птица,

Взлетела и стала взволнованно биться

О прутья темницы своей золотой.

Глазами горящими даль оглядела,

Как бы не страшась ни обид, ни невзгод,

И тихо запела, так тихо запела,

Как мать над кроваткой ребенка поет.


Сперва она пела о муках и боли,

О том, как безрадостно время в неволе, –

Кто понял ее, – изложил перевод:


«Чужбина ужасна, темна, как могила,

Хоть будешь ты жить во дворце золотом.

О, как тебе дорог отеческий дом,

Земля, что вскормила тебя и вспоила!»


А после, с приподнятою головой,

Запела о радости вечной живой.

Слетелись к ней тысячи птиц отовсюду

И песнь подхватили, подобную чуду.

И хану, и людям его каравана

Почудилось, будто не птицы поют, –

Сердца человечьи поют и зовут

К тому, что прекрасно, к тому, что желанно!


А старец, давно тосковавший в плену,

Воспрянул и хану сказал свое слово:

«Увидела птица родную страну,

Пусть издали, – стала счастливою снова:

Что в мире отраднее края родного?»


Задумался хан (а не думал он сроду!)

О гордых словах: «Отчий край дорогой…»

Свой взор обратил он к державе другой

И птицу велел отпустить на свободу:

От песни, чьи звуки нежны и вольны,

Немного смягчился властитель страны.


Расправила крылья она для полета

И вот, за собою оставив болото,

Спустилась на тонкое деревце вдруг

И, волю познав после тяжкого плена,

Запела так радостно, так вдохновенно,

Что ожило все, засияло вокруг.

Слетелись к ней птицы, певунье внимая,

И звонко ей вторила каждая стая.


Внимал и правитель, свой слух услаждая…

И пленнику-старцу сказал он потом:

«Знай, слово свое исполняю всегда я:

Тебя осчастливлю богатством-скотом,

Жены-раскрасавицы станешь супругом,

Но будь моим главным советником-другом».


Неспешно ответствовал хану старик:

«О хан, как бурхан, ты могуч и велик!

Напрасно сулишь мне и скот, и жену.

Я стар, и полжизни провел я в плену.

Меня наконец отпусти ты домой.

Мечтаю в свой край возвратиться родной,

Мечтаю, чтоб старые ноги мои

Коснулись той самой бесценной земли,

Где бегал в младенчестве я босиком».


Был хан удивлен мудрецом-стариком:

Бедняк, а не хочет он ханских щедрот!

Сказал он: «Туда, где живет твой народ,

Вернись, доживай свои старые годы,

Не дам ничего тебе, кроме свободы».

И старец ушел без богатства-скота.


А хану понравились эти места,

Где так упоительно пение птиц.

Он юношей десять и десять девиц

Созвал и сказал: «Друг на дружке женитесь

И здесь поселитесь, и здесь веселитесь.

Я каждой чете подарю по шатру

Из шелка и войлока белого цвета.

Вы будете звонко мне петь поутру,

Вы будете ночью плясать до рассвета».


Но юношей десять и десять девиц

Сказали, упав пред властителем ниц:

«Лишь там, где родители, счастья желая,

Трудясь, заповедали детям своим:

«Опорою будьте родимого края», –

Лишь там сочетаться мы браком хотим».


Был хан раздосадован этим отказом.

Глядит на вельмож, а вельможи молчат.

И девушкам, юношам, гневом объят,

Он крикнул: «Незрел еще, зелен ваш разум!»


В то время табунщики и чабаны,

И верблюдопасы – скопленье народа! –

Предстали, молясь, пред владыкой страны:

«О горе! Наш скот не приносит приплода!

От ржанья коней и мычанья коров

Оглохли мы. Сводит с ума этот рев!


Где свет увидали, – стремятся туда

Без удержу и табуны, и стада,

Здесь все им чужое – трава и вода.

И плачут верблюды, и смотрят назад:

Под вьюками, бедные, встать не хотят.


Здесь матерью стала одна кобылица.

Ее жеребенок в тревоге томится,

Он горестно смотрит в ту сторону, хан,

Откуда отправился наш караван.

И воют собаки мучительным воем,

Лишь ветер почуют с родной стороны!»


Спросил мудрецов повелитель страны:

Мол, в этом далеком краю каково им?


Ответили мудрые – все как один:

«О хан богоравный, о наш властелин!

Соскучились люди по внукам румяным,

По светлым озерам, орлиным курганам.

От неба своей мы не прячем вины,

Но знаем, что были бы мы прощены,

Когда, возвратясь к домочадцам и чадом,

Легли б в нашу землю мы с предками рядом».


Насупился хан, отворачивал хан

Свой взгляд от гелюнгов. Их слово – обман:

Та птица явилась к нему не от бога!

Морщин у него появилось так много –

Мехами гармоники стало чело!

Вздыхал тяжело и смотрел тяжело

На знатных советников, на приближенных,

Учености и разуменья лишенных:
Как жаль, что была с ним родстве эта знать,

Не то повелел бы ее разогнать!


Сжималось в тревоге и сердце у ханши.

Сказал ей супруг: «В трудный день, в трудный час

Тепло мне и ласку дарила ты раньше,

Теперь я не вижу светящихся глаз.

Всегда на меня ты с любовью глядела, –

Как видно, теперь ты ко мне охладела:

Не вижу улыбки и счастья в глазах!»


И мужу ответила ханша в слезах:

«Бурханы и солнце свидетели – прежде

Смеялась я летней и зимней порой,

Плясала и пела в нарядной одежде,

Мои десять пальцев дружили с домброй.

Как лебедь по озеру, тихо плыла я,

Вам счастье, веселье доставить желая».


«Я помню, моя дорогая жена,

Как прежде была ты со мною нежна,

Как пела чудесно, плясала искусно.

И ныне, когда мне так тяжко и грустно,

Яви мне умение, спой и спляши,

Развей мою скуку, томленье души».


«О хан, потому-то и скучно вам ныне,

Что мы оказались на дальней чужбине.

Неласкова я, не пляшу, не пою,

От скуки в чужом изнывая краю,

А скука есть смерть, наступившая рано!»


От нежного голоса ханши своей

Спокойнее хан становился, добрей.

Морщины на лбу исчезали у хана.

Подумал он: «Умная ханша права:

Здесь край-то чужой. Золотые слова!»


Но в сердце недобрый услышал он голос:

«Ты вспомни, что долог у женщины волос,

А короток ум. Никогда, никогда

Жена да не смеет советовать мужу!»

Подумал он: «Истина выйдет наружу –

Пред знатной роднею сгорю от стыда!

Спрошу, соблюдая обычай старинный, –

Пусть скажут мне верное слово мужчины!»


От мудрых мужчин он слышал ответ:

«Вернемся на родину – вот наш совет.

По милому дому и травам в долине

Тоскуют и люди, и скот на чужбине».


И хан, после думы бессонной, ночной,

Велел каравану вернуться домой.


И вот зашагали верблюды обратно:

Была им дорога легка и приятна –

Все ближе отца земля с каждым днем!


И вольную песню о крае родном

Запел караван среди чистого поля.

И люди, простором дыша вековым,

Сказали себе и потомкам своим:

«Где родина, там наша песня и воля».


Перевод с калмыцкого Семена Липкина.


Теегин герл. – 1991. – № 6. – С. 25–31.